Время тяжелых ботинок

1

Алёнка умирала.

Палыч включил все свои связи, потерял счёт деньгам на врачей, но видел: всё – напрасно.

Алёнка умирала, потому что не хотела жить.

В одноместной палате Центральной клинической больницы уже чувствовалась смерть, и Палыч как никто это ощущал.

Он думал, что может всё. Но он не в состоянии воскресить Алёнкиного сына Егора, который в свои шестнадцать лет умер от передозировки наркотиков.

Бессилие перед надвинувшейся бедой, неистребимая обречённость повергали Палыча в тихое бешенство.

Алёнка молчала. Она лежала с закрытыми глазами, и Палыч держал невесомую прозрачную кисть в своих синих от татуировок руках. Она любила рассматривать его руки, а он, словно о чём-то сожалея, сказал: «Эти руки не работали никогда».

Третьи сутки он не выходил из палаты. Его хребет тяжелел от недоумённых взглядов помощников, изредка появлявшихся в приоткрытой двери.

Да, дела стояли. И какие дела!

Заговорила Алёнка за полночь.

Палыч ловил каждое слово. Он катал на скулах желваки, знаменитые в криминальном мире, а теперь и в большом бизнесе, и только кивал в ответ на Алёнкины «сделаешь?»:

«Сделаю всё, как ты сказала. Всё сделаю, Алёнушка…»

– А теперь, Желвак… Будь другом… Позови отца Василия…

2

Отец Василий и написал потом надмогильную надпись – эпитафию:

После того как на Кунцевском кладбище Алёне Евгеньевне Уробовой установили мраморный памятник, Желвак приступил к выполнению предсмертной воли любимой женщины. Правда, если бы братва узнала, что пахан собирается выполнять указание бабы – пусть и завещание – он бы потерял большую долю своего авторитета.

Ему принесли досье на человека, жизнь которого, по завету Алёнки, теперь должна была измениться, а точнее, стать другой.

С фотографии на Желвака смотрел чистый лох.

Анатолий Владимирович Чекашкин, родился в Ленинграде в 1968 году в семье офицера Военно-морского флота. Окончил математический факультет Ленинградского государственного университета им. А. Жданова, а также – заочно – Московский экономико-статистический институт. Кандидат наук, старший научный сотрудник НИИЭ в Санкт-Петербурге – не выговоришь. Жена не работает, маленькая дочь. Семейный бюджет… Да-а… Подрабатывает преподавателем русской литературы в библиотечном техникуме и ночным сторожем-грузчиком в гастрономе. Большой любитель студенток. Выпивает в меру. Есть вторая семья, в Вологде.

У Палыча голова шла кругом.

«Кто же он на самом деле?» – недоумевал пахан.

Если бы он знал, как часто теперь будет задавать этот вопрос не только себе и своим подчинённым, но и фотографии на Кунцевском кладбище!

«Что мне с этим двадцатидевятилетним фраером делать? Просто дать денег – отпадает. Алёнка так и сказала: поставь его на крыло. Ещё пять лет назад это был перспективный молодой учёный. Сейчас – никто, потому что на дворе – 90?е». И добавила: «Время таких, как он, кончилось. Настало время таких, как ты, Желвак. Я тебя заклинаю – пусть он станет другим».

«Ну, Алёнушка, Царствие тебе Небесное! – Желвак широко перекрестился. – Лучше б ты мне завещала построить Вавилонскую башню».

«Кто он тебе?» – не мог тогда не спросить Желвак. Только через секунду об этом пожалел.

Не было у неё больше сил с ним разговаривать.

3

Доложили, что приехал Толстый.

С ним Желвак не один год парился на соседних нарах, где тот и получил такое погоняло за страсть к сочинительству. «Смотрящий» на зоне, который давал клички, решил, что ТолстОй – это слишком, пусть будет просто ТолстЫй.

У него была золотая голова.

Желвак обсуждал с ним такие вопросы, что если б кто-нибудь случайно услышал, то заподозрил, что именно эти двое организовали и отравление Сталина, и покушение на Джона Кеннеди.

Как и положено, обнялись.

Толстый, огромный, лысый с пышными белыми усами, не увидел на инкрустированном столике, у которого хозяин принимал гостей, ни привычного французского коньяка, ни тарелки с «николяшками», царской закуской, придуманной, как говорят, Николаем

Вторым, – кружками лимона с горками сахара и кофе.

– Сегодня – на сухую. Разговор серьёзный. Присаживайся, Захарыч. Вот, поизучай.

Толстый достал огромные круглые очки в массивной золотой оправе и принялся читать досье какого-то Чекашкина.

Поначалу он подумал, что сейчас последует заказ на детектив, основанный на этих материалах. Понятно, – под определённым углом. С лёгкой руки Толстого Желвак любил подобные игры. И платил за это раз в пятьдесят больше, чем обычно получают за такую продукцию.

Гость дочитал досье, закрыл папку и приготовился слушать.

– Представь, Захарыч, что тебе нужно из этой мухи сделать слона. Но не в книге, а в реальной жизни.

Толстый сообразил: подобная туфта не могла родиться в голове самого Желвака, эта программа явно со стороны. Но кто может приказать Палычу – только воровской сход. Такого решения не было, Толстый бы знал. А по тому, как обставлен разговор, дело серьёзное.

– Это надо обкашлять, – предложил бывший вор-домушник, а ныне мозговик фартового уголовного авторитета.

Отшумели криминальные войны, из которых группировка Желвака вышла с минимальными людскими и финансовыми потерями. Бизнес – и криминальный, и легальный – удалось отстоять почти целиком. Дело пошло в гору, война всем надоела, пора было снова делать деньги. А это Желвак умел. Его базовая воровская профессия – разбойник, специалист по «кирпичам», драгоценным камням.

Толстый был универсалом и мог не только лихо писать. У Желвака он руководил специальными операциями, планировал и осуществлял разного рода каверзы и провокации – только плати. Однажды, не выезжая из Москвы, он задержал авиарейс Сидней – Пекин на целых пять часов, за что заработал тридцать тысяч долларов, – накладные расходы были оплачены отдельно. Ходили упорные слухи, что известный страховой случай с паромом, где за двадцать минут на дне Балтийского моря оказались четыреста человек и весь тысячетонный груз, – тоже работа Толстого, и его навар был весомый. Желвак ценил Захарыча ещё и за его способность всё и сразу понимать без лишних слов.

– Проясняю задачу, – Желвак почесал затылок. – Мне нужен этот фраер, но, как ты любишь говорить, в другом формате. Реши все его проблемы, а ещё лучше – подготовь и всучи ему другую биографию. Покумекай, что и как организовать. О затратах можешь не беспокоиться, – был бы положительный результат. Сроки не обозначаю, но ты меня знаешь, я люблю, чтобы все делалось степенно, но мгновенно.

Толстый заулыбался, он любил, когда его цитируют.

– Брутально и, если не поможет, – анально, – добавил он.

– Ну, вот, оказывается, ты сам всё и понимаешь, – в своём старом кореше Желвак не сомневался.

– Наружку-прослушку организовали?

– Почти месяц работают, – Желваку понравилось, как начал включаться в дело Толстый.

– Тогда я сегодня же в Санкт-Петербург? На три-четыре недельки? Как считаешь? – Толстый с лёгкостью, несвойственной грузным людям, поднялся с кресла.

– Командировочные получишь у Эльвирки. Наших я в Питере предупрежу, они обеспечат всем, чем нужно. Действуй интеллигентно, но нагло – вплоть до безобразия. Если что – отмажу.

Всё это была лексика самого Толстого, что возливало на душу Захарыча чистейший бальзам.

4

Анатолий Чекашкин, вконец замордованный событиями этой осени, искал дом за Гостиным двором. Как он наскрёб двести долларов, что сейчас лежали в кармане видавшего виды пиджака, это разговор особый. Сто пятьдесят пришлось занять на месяц под сорок процентов. Он не знал, как будет расплачиваться. Он перестал вообще что-либо понимать в своей жизни, поэтому и шёл за платными объяснениями к астрологу.

В их семье к древней науке о влиянии звёзд и космических ритмов относились с пиететом. Как математик Анатолий Чекашкин и сам баловался гороскопами, но он не любил астрономию, поэтому так и остался на уровне дилетанта. Их семья лет двадцать имела своего астролога, – у отца это было связано с его профессией морского офицера. А мама, хранительница питерских традиций, всё пыталась заглядывать в будущее, надёжно спрятанное за туманами Финского залива.

Чекашкин скользнул взглядом по пламени свечей и ярким одеждам Пенелопы Калистратовны, хозяйки питерской коммуналки, судорожно вдохнул аромат восточного фимиама.

Об их семье Пенелопа знала если и не всё, то, во всяком случае, – побольше, чем Управление контрразведки штаба Балтийского флота. Внешне вполне благополучные, Чекашкины несли в себе такой заряд драматизма и настроения, что даже у невозмутимой Пенелопы поднималось давление, когда она в очередной раз углублялась в их проблемы.

И если кто-то из её новых знакомых ставил под сомнение астрологию как таковую, она приводила в пример эту семью, понятно, не называя фамилии. Все Чекашкины вкупе и каждый в отдельности как бы специально существовали для того, чтобы поддерживать в людях святую веру в науку о звёздах.

Всё происходило, как в раннем детстве Анатолия на 3?й линии Васильевского острова, где жила бабушка. Он слабо помнил те блаженные времена, потому что был слишком мал. Остались ощущения защищённости и тепла. Вот так и сейчас, словно в утреннем тумане, он слушал низкий тихий голос, как у бабушки, кивал, а в сознании вертелось:

«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать».

Рассказывать стала Пенелопа.

Чекашкин и представить себе не мог, что на звёздах и замусоленных картах Таро с такой чёткостью записаны события именно последних недель: и его исчезнувшая собака, единственное любимое и верное существо в Питере, и скоропалительное замужество Маргариты в Вологде, где росли двое сыновей-близнецов. Отпечаталось там и сокращение из библиотечного техникума, и увольнение из гастронома.

Позвонила из Анапы жена и сказала, что познакомилась с серьёзным обеспеченным человеком, и они с дочерью теперь будут жить в большом доме под Москвой, потому что им надоело безденежье. Мало того, что он неспособен обеспечить семью, так ещё и кобелирует со студентками, – эти постоянные звонки домой. Она теперь будет завучем в элитной школе, там же будет учиться и дочка – очень удобно.

И это уже знали планеты Плутон с Сатурном, Меркурием, Венерой и Луной впридачу.

А главное, вчерашнее уведомление под подпись о сокращении его должности в НИИ эконометрики, где он считался перспективным учёным. И сутки не прошли, а звёзды, по словам Пенелопы, уже отреагировали и карты легли соответственно.

Астролог налила ему жидкости с привкусом валерьяны и подождала, когда зелье начнёт действовать.

– Теперь вам придётся успокоиться и выслушать главное.

– Как – ещё не всё?.. – выдавил из себя клиент, заторможенный убойным коктейлем из успокоительных средств. – Я и так социальный выкидыш…

– Вас ждёт тюрьма. За растление малолетних.

Чекашкин допил стакан до дна и бездумно уставился в одну точку.

Их семейный астролог прошлась по огромной комнате с высоченными потолками, задержалась у картины в тяжёлой раме и снова уселась напротив смятого клиента.

– Теперь, Толян, слушай меня внимательно.

Так называла его только вологодская Маргарита.

У него как-то сами собой растянулись щёки, как у приговорённого к смерти, который в последнюю минуту решил улыбнуться расстрельной команде.

– Слушай и запоминай. С этого дня ты должен во всём повиноваться человеку с отчеством Захарович. Только он может тебя вывести на правильную дорогу. Запомнил? Повтори.

– Можно короче – Захарыч, – тряхнула чёрной гривой.

«На целых два звука меньше, – про себя подсчитал статистик. – Сейчас она сядет на метлу и вылетит в форточку».

– О чём ты, Толян, я же не пролезу. Да и какое помело меня выдержит, во мне сто тридцать килограммов?

5

– Чекашкин, на выход!

Он плёлся по коридору изолятора временного содержания – руки назад – и удивлялся, как после стольких побоев ещё может идти.

Кажется, сломали ребро – болит при вдохе.

Вначале он пробовал отмахиваться, но быстро сообразил, что этим только озлобляет сокамерников.

Пинки приносили физические страдания. Они выбивали из него живую душу, курочили и сметали человеческое достоинство.

Да, два высших образования не пропьёшь. Но их можно легко УШАТАТЬ.

Били его грамотно и, можно сказать, аккуратно.

Через неделю такой жизни математик и статистик уже знал, что вот этого кавказца с железными зубами он загрызёт до смерти – если самого не угробят раньше.

Оказалось, что сразу потрясшие его скученность в камере и вонючая государственная еда – это цветочки. Он здесь – изгой, чухан, самый худший и презренный. Но даже крайняя шконка у параши была счастьем, когда его пускали хоть на час провалиться в черноту, из которой громкий смех, ругань и гром засова железной двери были едва слышны. Спали здесь по очереди. Вместо будильника – пинки в область почек.

Чекашкин ничего не знал о ельцинском указе, по которому в изоляторе временного содержания без предъявления обвинения могли продержать до тридцати суток. Когда его просветили, время словно остановилось.

Часы отобрали при аресте. Окна в камере не было. С ним не разговаривали, на его вопросы не отвечали. Зная, что он тут единственный, кто не получает с воли передач, бросали ему со стола объедки, сначала на них поплевав.

Не хватало воздуха. К толчку, возле которого ему определили место, была постоянная очередь.

Единственное, что удерживало от того, чтобы разбить себе голову о стенку, это ощущение нереальности происходящего. Он убеждал себя, что вот-вот проснётся.

Сначала спасался тем, что решал в уме интегральные уравнения, декламировал про себя по-английски Киплинга, вспоминал текст диссертации, включая многочисленные статистические таблицы.

Пробовал задерживать дыхание по системе йогов – помогло ненадолго.

Последнее, что он услышал на выходе из камеры, были слова: «Отмяк. Пора опускать».

Его привели не в комнату, где подследственные встречаются с адвокатами и следователями, а в служебный кабинет. Стол был накрыт, как в ресторане, только без спиртного.

Здесь чистый воздух и не было сокамерников.

Чекашкин, ни о чём не спрашивая, набросился на еду.

Он молчал и только слушал собственное свинское чавканье, чего за ним раньше не водилось.

На десерт пышноусый мощный адвокат предложил ему чифирь, предварительно чего-то в него плеснув из маленького термоса.

– Не бойтесь – не отрава. Это китайский лимонник. Он взбодрит минимум часов на двенадцать.

– Закурить бы, – проглотив кусок жареного мяса, буркнул арестант.

– Какие предпочитаете? – роскошные белые усы скрывали улыбку адвоката.

– «Приму».

Отовсюду уволенный перспективный учёный, преподаватель техникума и сторож-грузчик гастронома блаженно затянулся. Силы действительно прибывали.

– А ты знаешь, братан, что раньше на малолетке курить «Приму» было западло?

Чекашкин ничего не понял, хоть речь была русской. Адвокат это заметил и перевёл:

– Раньше в колонии для несовершеннолетних курить «Приму» было не по воровским понятиям. А знаете почему? Потому что пачка этих сигарет красного цвета, а «красные» на зоне – «козлы», враги правильных пацанов. Этим я только хотел сказать, что за забором вас ждут большие проблемы. Сидеть в России надо уметь. Да и статья у вас – убийственная.

– Я ни в чём не виноват. Одного не пойму, кому я мог насолить? Такая подстава, наверное, стоит немалых денег? – Чекашкин всё пытался понять, что это за адвокат такой? Кто его мог нанять?

– Виноват – не виноват, это решает суд. По закону вам положен адвокат, бесплатно. Вы об этом не знали?

Рукой с сигаретой подозреваемый обвёл стол, яств на котором не стало меньше даже после его голодного налёта:

– Это тоже бесплатно?

– Угощение – лично от меня. Давайте знакомиться. Меня зовут Лев Захарович Рокотов, член коллегии адвокатов. Вам представляться необязательно, о вас мне известно всё. Поберегите силы, хлебайте этот таёжный напиток, курите и слушайте.

Лимонник взбодрил.

– Вот теперь мне ваше лицо нравится, – адвокат встал, опёрся на спинку стула.

– Наберитесь мужества, Анатолий Владимирович. Я внимательно изучил ваше дело. И пришёл сюда, чтобы заявить вам, что хочу от него отказаться. Я привык всё делать степенно, но мгновенно. Здесь так не получится. Мать потерпевшей работает в администрации губернатора и настроена очень серьёзно, у неё мощный ресурс. Вижу, что не расстроил вас ничуть. Это хорошо. Не надо ни агрессии, ни депрессии. Сейчас я уйду, а вы ещё можете поесть, посмаковать этот замечательный напиток. Минут двадцать вас никто не потревожит. Здесь нет ни камер слежения, ни микрофонов, это я вам гарантирую. Но времени не теряйте. Настройтесь на то, что в ближайший час в вашей жизни произойдёт тектанический сдвиг. И единственный человек, который сможет вам помочь, это вы сами.

Арестант ощутил на собственном лице чужую улыбку.

Он обратил внимание, что адвокат легонько постукивает ладонью у того места на столе, где стоит его нетронутый прибор. Под скатертью что-то угадывалось.

– Тот вызов, который вам бросит жизнь, имеет два исхода. Выберите для себя более жёсткий. И ничего не бойтесь. Если выберете другой… Что ж, и «опущенные» живут.

И после отсидки выходят на свободу с чистой совестью, женятся, заводят детей, – тоже вариант. Теперь выбор за вами. Завтра вам предъявят обвинение, переведут в следственный изолятор. А сейчас поведут в другую камеру, но обыскивать не будут.

Когда дверь за адвокатом закрылась, Чекашкин допил чифирь с лимонником и снова закурил.

Есть больше не хотелось, а набивать карманы едой бессмысленно. Сокамерники из его рук не возьмут и ему не дадут.

Как всякий генетический бабник он каждой клеткой чувствовал смертельный холод, которым веяло от слов адвоката: и «опущенные» живут.

Он медленно встал, обошёл стол и задрал полог белой хрустящей скатерти.

На рассохшейся столешнице золочёной отделкой блистал отцовский кортик.

6

В юности Чекашкин писал стихи. Университетское издательство выпустило тоненькую книжечку его лирики. И сейчас, идя по незнакомому коридору изолятора временного содержания и фиксируя в рукаве обнажённый клинок длиной двести двенадцать миллиметров – ножны оставил под скатертью, – в такт шагам он про себя декламировал: «Мы идём, / но на пройденном месте /остаются клоки нашей шерсти. / И саднит в нас израненность чести, / И гнетёт неразмененность мести./ Мы идём с несмышленностью зверя. / Мы идём, даже в путь свой не веря./ Задвигаются чёрные двери, /а за ними – потери, потери…»

В камере широкой улыбкой его встретил Ахмет, – тот, что больше всех издевался, красавец восточных кровей с железной пастью. Он картинно распростёр объятия, предоставив кандидату в «петухи» насладиться галереей наколок на безволосом торсе. В спецкамеру его перевели, пока Чекашкин общался с адвокатом:

– Ну-ка, акробат, подмигни нам своим шоколадным глазом!

За спиной тяжело грохнула запорами дверь.

Двое других сплясали русского, звонко и слаженно отшлёпав себя по голым животам и бёдрам.

Четвёртый, «петух», задиристо пропищал:

– Один раз – не пидорас! Второй раз – как в первый раз. А третий – вжик, и – опять мужик!

Своего голоса Чекашкин не услышал.

Во всё горло, пронзительно, как загнанный зверь, он орал свои юношеские стихи.

«Но и так: наше шествие – праздник!» – кортик снизу вошёл Ахмету под правое ребро, надвое рассёк лёгкое. «Во-о, ты, фра-ае-эр…», – только и смог выдохнуть вор-рецидивист, никак не ожидавший от жизни такой подлянки.

Второй, Рогожа, охотник на инкассаторов, уставился на оседающего долу Ахмета и на мгновение впал в ступор. «Даже ночью стыда и боязни!..» – и Рогожа поймал клинок в солнечное сплетение по самую рукоятку, захрипел и очумело выдавил: «Ну-у, бля-а-а…»

У третьего, Желтка, мастера по разбойным нападениям на одиноких старушек в сквозных питерских дворах, уже были секунды, чтобы оценить ситуацию. Он попытался достать нападавшего ногой, но поскользнулся, рефлекторно взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. «Даже утром объявленной казни!..» – и Желтка левым незащищённым боком швырнуло прямо на острое жало боевой стали.

Именно Рогожа и Желток должны были в известной позе держать за руки новообращённого, но зайти кандидату в «петухи» сзади они не успели.

Последний обитатель спецкамеры, опущенный Цыпка, форточник, младший и самый тщедушный, упал губителю в ноги, обнял их и завопил:

– Дя-а-денька-а! Родно-ой! Не убива-ай! – чем заглушил нижнюю строку поэтического сопровождения кровавого действа: «Даже так: боль рождения – праздник!»

Вбежали два вертухая.

Один вывернул руку душегуба, подхватил звякнувший о цементный пол кортик, быстро протёр рукоятку заранее приготовленной салфеткой и сунул в ладонь обезумевшего от страха Цыпки.

Убийца почувствовал укол в плечо, и залитое кровью узилище крутанулось полом вверх.

7

Очнулся он утром следующего дня на кожаном диване, в чьём-то богатом каминном зале.

Камин был холодный. Художественная ковка позолоченных аксессуаров, огромный напольный подсвечник на четыре рожка с горящими свечами и полутораметровая, каслинского литья ваза говорили о том, что он попал в мир иных, малознакомых стандартов, контролируемых горизонтов и солидных, уверенных в себе денег.

Он увидел того самого адвоката и лысоватого, с серым лицом и мощными подвижными желваками властного человека в дорогом тёмно-синем костюме и розовой сорочке без галстука. Они сидели в глубоких креслах и внимательно смотрели на него.

– Как вы себя чувствуете? – спросил незнакомец.

– Кортик отца верните.

Наверное, и дети не умеют так смеяться, как эти двое.

Адвокат в жёлтой сорочке и бордовой кожаной безрукавке хохотал тонко. У него был настоящий драматический тенор и, вполне возможно, он об этом не догадывался. Его напарник сипло хихикал.

– Вот это по-нашему! – набирал воздух адвокат для нового приступа смеха. – Это… вполне…

– … нагло – вплоть до безобразия, – перебил второй, вытирая белоснежным платком обильно слезящиеся глаза. Подвижные желваки гуляли под кожей.

Успокоились внезапно, в одну секунду.

Чекашкин спросил себя: я их действительно рассмешил или мне показалось?

Тот, что был меньше, но значительнее, встал.

Он был чуть ниже среднего роста, не лишён изящности. В нём чувствовалась высокоорганизованная энергетика человека, наделённого большой властью над людьми и обстоятельствами.

– Кортик мы обязательно вернём, но пока это – вещдок. Изымем после суда над Цыпкой.

Бесшумно отворилась дверь, и белое воздушное длинноногое создание с ошеломительным бюстом, в алой юбочке величиной в два пионерских галстука вкатило тележку, богато уставленную снедью и напитками.

– Ча-ай? Ко-оф-а? – пропела оно с мягким южнорусским акцентом.

При этом блондинка игриво смотрела на новенького. Вкусы остальных ей, скорее всего, были хорошо знакомы.

– Китайский лимонник, если можно.

– Понравилось, – констатировал адвокат. – Ликуша, принеси.

Возвращаясь в реальность, статистик сел и только сейчас с изумлением заметил, что одет в тончайшие дорогие брюки цвета индиго, горчичный пуловер и чёрную сорочку из шёлка невероятного качества. Носки были тоже чёрные и шёлковые. У дивана стояли ярко-коричневые туфли и вкрадчиво нашёптывали: «Мы – прямо из Италии, последний писк от Валентино».

Пахло неведомым одеколоном.

Всё это можно было увидеть, пощупать или понюхать только в дорогих бутиках, дорогу к которым он не знал.

– Это не моё! – «Больной» оттянул на груди роскошный пуловер, дёрнул плечами, словно хотел, чтобы одежда свалилась с него сама.

– А это теперь и не вы, – твёрдо произнёс адвокат, подкатил тележку ближе и указал на третье кресло.

Туфли без шнуровки объяли ноги мягко и ласково.

На сером лице над розовым воротником задвигались желваки:

– Вы среди друзей, бояться нечего. У вас много вопросов, у нас – ещё больше. Будем разговаривать.

Появилась Ликуша. Жёлтая керамическая чашка с серебряного подноса плавно перенеслась на столик.

– Ваш лимонник, господин с длинным кортиком.

Тот молча пригубил напиток. Почувствовал, что от него ждут реакции на пошлость девчонки.

Когда Ликуша вышла, адвокат спросил:

– А вы знаете, кто с вашего провонявшего изолятором тела смывал кровь Ахмета, Рогожи и Желтка? Кто одевал, сбрызгивал этим чудесным одеколоном «Мокрая пыль»?

Человек с лимонником попробовал шутить:

– Она одевала труп – как для погребения.

– Наоборот, – рождающегося для новой жизни, – повысил голос адвокат. – И не будем обижать Ликушу. Своё дело она сделала хорошо, даже подстригла вас модно. Брить не стала, убедила, что щетина вам к лицу. Так что давайте простим ей эту двусмысленность. Хотя бы – за такую грудь. На её хрупком теле – она как невозвратный банковский кредит физического лица. Кто-кто, а вы должны оценить…

Хозяин поинтересовался:

– Скажите, а кто вас воспитывал? В моём досье ничего об этом нет.

Человек с изрядной щетиной сделал большой глоток:

– Всему – и хорошему, и плохому во мне – я обязан капитану первого ранга Владимиру Сергеевичу Чекашкину. Это мой отец. Вам это имя вряд ли что скажет…

– Только не надо грязи! – перебил адвокат, – это капитан атомного подводного ракетоносца, совершивший беспрецедентный поход без всплытия с заходом на американскую базу подлодок. О чём в США узнали годы спустя – от советских товарищей.

– А почему этого нет в досье? – возмутился человек с серым лицом.

– А потому, Палыч, что в твоей команде пока мало образованных людей. – Адвокат набивал трубку душистым табаком.

– Владеть кортиком вас научил отец? – Палыч перелистывал досье, морщился и одними губами истово матюгался.

– Кортики я коллекционирую пятнадцать лет. И знаю о них всё. Например, то, что это не заточка, а настоящее боевое оружие. Ими когда-то пользовались при абордажах. Боюсь, что и этого вы в досье не найдёте.

– Слушай, братан, – тут же поменял тон Палыч, – а как тебе удалось замочить сразу троих? Лично я рассчитывал на одного, и то с проблемами.

Между тем лимонник начал своё действие, окончательно просветлил голову.

– У меня нет братьев, даже двоюродных. А грамотно передвигаться по полу во время поединка меня учил олимпийский чемпион по боксу Парис Богутин. В вашем досье не указано, что я мастер спорта? Удар я использовал пиратский, снизу вверх, от него практически нет защиты. Это самое эффективное нападение, когда неожиданно бьёшь первым, – их было четверо, а я один.

Палыч зашвырнул досье в другой конец каминного зала:

– Зато я знаю, как ты, падла, трахаешь маленьких девочек!

Оба кореша внимательно следили за лицом испытуемого, но смущения не уловили. «Гость» только допил тонизирующее зелье и поставил чашку на столик:

– Извините, вы не представились. Как к вам обращаться?

– Я – Желвак. Слыхал, надеюсь? Захарыч, обзовись.

– Толстый, – адвокат попыхивал трубкой.

Боксёр и убийца расслабился в кресле:

– Оправдываться не буду. Но относительно несовершеннолетних это совсем не так.

– Верно, оправдываться – западло. Давай о деле.

Палыч с лёгкостью переходил с «вы» на «ты», и наоборот. Это нервировало собеседника, не давало сориентироваться и понять, кто он здесь – человек или говно?

– Скажите, всё, что со мной произошло, организовано вами?

– Только с момента посещения астролога. Пенелопа нас консультирует, она считает, что астрологическая грамотность – половина успеха. Я, честно говоря, в эту байду мало верю, но пока работает.

– Зачем я вам понадобился?

– На меня трудится много разных людей. А чтобы – два высших образования, учёная степень, иностранные языки… Таких голов пока нет. А работы для настоящего интеллектуала – выше крыши. Получать будете раз в пятьдесят больше, чем в прежних конторах – вместе с гастрономом.

Чекашкин почувствовал себя участником пьесы в театре абсурда.

В бандиты он не годился.

Да, он убил нелюдей, которые хотели превратить его в тюремного опущенца, больное животное, и готов за это ответить. Но перевернуть свою жизнь, переквалифицироваться в бродяги!

Немыслимо.

Хозяин каминного зала продолжал:

– Пришлось пойти на определённые расходы, чтобы помочь вам в беде. Я имею в виду ту маленькую потаскушку… как там её?.. Мне не просто нужен человек для серьёзной работы, а – МОЙ человек. Вы понимаете? Мы могли бы вас просто вывезти из изолятора, устроить побег. Но интересно было посмотреть, как вы выкрутитесь. Коллектив у меня специфический, и, чтобы в него влиться, нужно немало заплатить. Ты посадил на перо самого Ахмета, это и была твоя плата за вход в мой бизнес. Этого чурку приговорили те, кто имеет такую власть. А приговор в исполнение привёл ты. Двое замоченных сверх того – как говорит Толстый, для украшения жизни, лишняя звезда на твои погоны. Ты теперь наш, и это факт, а не реклама. О тебе знает братва и уважает. Тебе уже и погоняло дали.

– Неужели, Кортик? – от лимонника стало весело.

– Хотели так, но Толстый забраковал. Говорит, кортик – девок портить. Ты теперь, братело, – Кинжал. А с девками придётся завязывать, оставить минимум, только по необходимости.

Чекашкин возразил:

– Это разные виды холодного оружия. Кинжал и колет, и рубит, и режет, а кортик только колет. Может, лучше – Крис? Так называется малайский кинжал.

Хозяин криво усмехнулся. А Толстый сказал:

– Не дорос ты ещё погоняла давать. Крис очень смахивает на самца крысы, а это у нас западло. Слышал, небось, кто на зоне «крыса»?

«Гость» пожал плечами.

– Те, кто ворует у своих братанов, таких же зеков, как сам. Большой грех! Так что – Кинжал, и – все дела.

– Вы что – обыскивали мою квартиру?

– А ты как думал! Мы люди серьёзные, всё делаем степенно, но мгновенно. Нашли кортик, правда, никакой коллекции не обнаружили. Решили так: воспользуешься – наш человек. Нет, – как говорит Захарыч, на нет – и Бога нет. Ну, так что – идёшь ко мне?

– А у меня есть выбор?

– Сам как думаешь? Ты зарезал троих. Да, мы подставили несчастного пидора Цыпку. Но вопросов будет уйма. Как этот тушкан смог отправить на тот свет трёх серьёзных братков? Попробуем разыграть фактор обиды и неожиданности. Цыпку уже тренируют для следственного эксперимента. Но на кортике – номер, смекаешь? И он приведёт к тебе. Времени спиливать не было, да и не хотелось портить вещь – не ствол какой-то… Ты из изолятора исчез, значит – в бегах. Если будет доказана твоя вина, – cколько, Захарыч, стоит это удовольствие?

– Убийство двух и более лиц в состоянии аффекта – до пяти лет.

– Но это чепуха по сравнению с тем, что тебе полагается за ту девочку. Толстый, давай, поясни.

– Статья сто тридцать первая, часть вторая. Изнасилование, совершённое с особой жестокостью по отношению к потерпевшей, срок – до десяти лет. Мать потерпевшей работает в Смольном и это дело так не оставит. Ты, оказывается, не только полдня насиловал её несчастную дочь, но и гасил об неё окурки от сигарет «Прима».

– Вы же знаете, что это неправда, – начал терять самообладание «обвиняемый». – Я пригласил Юлю домой по её просьбе, чтобы проконсультировать. Она пишет курсовую работу по Набокову, тонко чувствует настоящую литературу, знает наизусть почти всю «Лолиту». Это случилось по её инициативе, она призналась мне в любви. Девушка развитая, взрослая, она не была девственницей. Поверьте, у неё половой аппарат взрослой женщины!

Желвак – как не сидел:

– Ты ещё скажи, что сунул только кончик, и делал это только секундочку! Благодари, что мы не на зоне в моей хате! Тебя бы уже давно порвали, как Тузик грелку!

Любой, не сидевший на тюремных нарах, для Желвака полноценным человеком не считался. Таких он вблизи себя старался не держать – жизни не знают.

8

Слизняк, параша! Всех заложит, выдаст с потрохами – и себя в первую очередь. Любой следак-практикант на раз расколет его по самую жопу.

«Ну, кто его за язык тянет – рассказывать о себе такое!

Неужели его не учили – не колоться!

Нет – и всё! Не был, не видел, не знаю! Не слышал, не знаком!»

Он кивнул Толстому, прикрыл глаза, подумал, что всё это – дохлый номер, и равнодушно вполголоса выдавил:

– За метлой следи, а то гвоздём к асфальту прибьём. Бумаги говорят, было изнасилование. И факт особой жестокости подтверждён медицинской экспертизой. Если даже ты только поимел этого ребёнка, а окурки об неё гасил кто-то другой, для тебя это ничего не меняет. Меня другое удивляет: ты же преподаватель, едрёна вошь, и в педофилах никогда не ходил. Ты должен был знать точный возраст этой… опять забыл,

– Желвак вдруг сыграл сильное волнение и негодование.

У Чекашкина вспотели ладони. Он ухватил жёлтую чашку, но она была пуста:

– Второкурсница… семнадцать лет…

Раскрыв записную книжку, заговорил Толстый:

– Следующий раз, если, конечно, он у тебя будет, готовься к подобным мероприятиям более основательно. Зачитываю: Пекшина Юлия Вахтанговна, родилась 24 апреля 1984 года. В школу пошла с шести лет – прямо во второй класс. В восьмом классе мать перевела дочь в техникум, используя свои связи, тоже сразу на второй курс, говорят, девочка гениальная. В родной школе ей оставаться было нельзя: она влюбилась в учителя физики, уложила его в постель. Ей сделали аборт, а тому физику сейчас, боюсь, не до закона Архимеда. На момент твоего с ней эксцесса ей только исполнилось тринадцать с половиной лет. Я видел бумаги, там всё грамотно и очень убедительно. Та же сто тридцать первая статья, но уже часть третья: срок – до пятнадцати лет.

«И здесь я – палач», – самооценка математика и поэта была предельно лаконична.

Он вскочил, повинуясь какому-то тёмному безотчётному импульсу всё и вся крушить. Перед глазами пал красный туман, из горла вырвался рык.

Но даже сквозь алую муть он угадал внезапно выросшие из разных углов просторного зала четыре тёмные фигуры. Атлетическим сложением они не отличались, но на белых одинаковых лицах прочитывалось: одно резкое движение – и ты труп.

Вспышка агрессии тут же угасла, – пожить ещё хотелось.

Желвак едва заметно кивнул, и чёрные тени бесшумно исчезли.

Толстый невозмутимо продолжал:

– Если ты историю с физиком не слышал, это не меняет дела. Вообще, незнание закона не освобождает от ответственности. Это из римского права – ты, наверное, в курсе. Скорей всего, ты виноват только наполовину. Но доказывать твои пятьдесят, а не сто процентов никто не будет. Да это практически и невозможно, здесь другая математика. Видно, матери надоели похождения дочери, и она решила представить её как несчастную жертву насильников-учителей, – чтоб другим неповадно было. Эту нимфетку всерьёз поучили. Побои и ожоги от окурков, которые были засвидетельствованы врачами, связаны не с твоей особой жестокостью, а с работой того, кто по просьбе родительницы вразумлял юную блядь. Я это обязательно раскопаю, но только для будущих сюжетов. – Толстый тоже очень «волновался», пыхтел давно погасшей трубкой.

Всё это время Желвак ходил вокруг «скамьи подсудимых»:

– Так что, куда ни кинь, ты – особо опасный преступник. Конечно, номер с Цыпкой мы продавим. Но и тогда тобой будут заниматься такие волки из прокуратуры, что даже у меня, отбывшего на киче полжизни, сводит скулы: международный розыск, вечные скитания, и спать – только на голодный желудок, одетым и стоя. По такой статье даже я – не то, что на пятнадцать лет, и на пятнадцать минут на зону бы не пошёл.

– Выходит, выбора нет? – ответ он знал уже и сам.

Желвак и Толстый курили у холодного камина. Они забавлялись тем, что пускали туда дым, и он струйкой безвозвратно втягивался в чёрную пасть. Отделан камин был кирпичом особого обжига, полукружно расходившимся по стене буйной радугой.

«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», – проговорил про себя Кинжал.

9

Пенелопа Калистратовна была из тех редких астрологов, которые считают, что только духовный опыт может помочь грамотно проанализировать заложенную в гороскопах информацию.

Настоящая астрология – а её всего процента два – это не для дураков.

А опыт у Пенелопы имелся. «За плечами много лет, а под ними – много килограммов», – говорила она о себе.

В гороскопы Чекашкина она вгрызлась серьёзно: хорошо платили, а Толю знала с детства. И в Москву поехала по первому же зову, хотя, как всякая коренная петербурженка, Белокаменную недолюбливала.

Она стояла на балконе домашнего спортивного зала в особняке где-то под Звенигородом и наблюдала, как её подопечный боксирует на ринге, который был здесь специально оборудован. Рядом довольно улыбался Захарыч. Пока ни один пункт его плана не потерпел фиаско. Не понимал он только, зачем всё это Желваку? Толстый любил и умел считать чужие деньги и знал, во что обходится боссу этот «специальный проект».

– А кто партнёр? – поинтересовалась Пенелопа.

– Из наших, Мишка Буза, недавний чемпион Москвы.

Пенелопа любила мужские игры, но знала, что пригласили её не на спортивное зрелище.

Через полчаса за хорошо сервированным столом Захарыч стал задавать свои, как он сказал, каверзные вопросы.

– Мадам, давайте обсудим проблемы профориентации нашего подопечного. Его имя Кинжал. Предлагаю называть его только так. Прежнего больше нет – погиб.

На бедного Цыпку повесили не три, а четыре трупа.

Его больная престарелая мать и старшая сестра-инвалид убедили несчастного родича говорить и делать так, как велит Захарыч. И получили за это целых пятьсот долларов.

Четвёртым зарезанным, по документам, и был Чекашкин.

Как тщедушному Цыпке удалось пришить всех сокамерников, он очень убедительно показал во время следственного эксперимента – на манекенах. По его свидетельству, когда Чекашкина доставили к ним в камеру, чтобы «опустить», его тут же зачем-то своим коронным ударом в переносицу вырубил Рогожа, хотя сам еле держался на ногах от сильного наркотического опьянения. Двое других, Ахмет и Желток, стояли в этот момент обнявшись и хором пели какую-то неблатную песню. Кололись все трое разом, одним шприцом, который был обнаружен в камере вместе с ложкой и зажигалкой для разогрева ширялова. Когда из рукава Чекашкина вывалился кортик, это заметил только не употреблявший наркотиков Цыпка. Он признался, что решение отомстить за долгие унижения его мужского достоинства созрело тут же. Он им покажет, что и «петухи» могут больно клеваться. По-шустрому схватив клинок, он тут же пырнул в солнечное сплетение Рогожу, потом Ахмета – под правое ребро.

Желток пытался махнуть ногой, но поскользнулся и сам напоролся на выставленный кинжал. Тут Цыпка якобы увидел, что с окровавленным лицом, на карачках, поднимается с пола Чекашкин. За компанию он и ему вонзил кортик пониже шеи. На вопрос, зачем он туда-сюда таскал по камере мёртвых товарищей, вразумительного ответа дать не смог.

Четвёртое тело, якобы Чекашкина, подбросили уже в труповозку. Для верности во дворе морга машину подожгли, и перевозимый груз сильно обгорел. Экспертиза показала: техническая неисправность бензопровода.

Впрочем, астрологу эти «подробности» были ни к чему.

– Какую задачу вы передо мной ставите? – из сумки-«бизнесвумен» она достала пачку бумаг, разложила её на свободном от тарелок месте.

– Работать в прежнем качестве он не сможет. Но, как вы уже поняли, у него высокие и богатые покровители. Он получит и новые подлинные документы и иную судьбу. Как, по-вашему, какую профессию он мог бы освоить?

Пенелопа знала, на кого работает, поэтому мгновенным ответом даже повергла собеседника в шок:

– Карточного шулера или карманного вора.

Толстой крутанул белый обвисший ус и сделал пометку в своей записной книжке.

Затем он извлёк из кожаной сумочки трубку и, не разжигая, зажал её в зубах:

– Какие варианты есть ещё?

– Могу рекомендовать его в качестве врождённого сыщика.

– Вы не будете, мадам, возражать, если я закурю?

Пока он набивал трубку, не глядя в сторону собеседницы, она поясняла:

– Понимаете, Лев Захарович, сила звёзд – понятие неоднозначное. Я разделяю позицию тех астрологов, которые считают, что социум и возраст в сумме определяют гораздо больше в дальнейшей судьбе человека, чем его астрологические параметры. Если вы хотите сделать из него «быка», у вас это получится.

Сладко потянуло табачным дымком.

– Но вряд ли есть смысл переквалифицировать его в строителя туннелей и прочих подземных коммуникаций, чему бы благоприятствовали звёзды. И с миром искусств я бы не связывалась, хоть и это ему показано. Психолог или психоаналитик в его лице вас вряд ли устроит. Вопрос о военачальнике я бы даже не ставила – поздно.

Государственный деятель из него тоже уже не получится, учитывая особенности биографии.

Толстой, не поднимая глаз, тихо спросил:

– Что же остаётся?

Пенелопа порылась в бумагах, нашла, что искала, близоруко сощурилась:

– Давайте обратимся к классике. Вот что пишет о таких людях мой крёстный отец в науке о звёздах и человеческих судьбах: «В любую интересную работу погружаются с головой, целеустремлённо и рьяно, отдаваясь ей без оглядки, трудясь до изнеможения». А от себя добавлю: Кинжал – очень ценный кадр. Как говорится в известном фильме, этот фраерок вам обязательно сгодится. Только не торопите его. Пусть он сам решит, чего он хочет. Он ничего не испугается, всё преодолеет. И лично вам открою: возможно, мы с вами, Лев Захарович, ещё будем под его руководством работать.

Бывший вор-домушник, а теперь один из главных функционеров холдинга встрепенулся. Кажется, он услышал, что хотел.

– Ваш, мадам, последний пассаж совпадает с моими интуитивными выводами.

Трубка разгоралась с трудом, потому что табак имел влажную ароматизированную пропитку; некурящим это не понять, да оно им и ни к чему.

– Если вы и сейчас ответите на последний вопрос резонансно с моими выводами, я попрошу повышения вашего гонорара.

Пенелопа деньги любила, но эту любовь в себе презирала, поэтому надулась, как мышь на крупу.

Толстый выдержал паузу – для разогрева напряжения возникшей тишины и доведения тлеющего табака до нужного градуса. Реакцию визави он оценил по её же методе: все люди без исключения – актёры. Так что нечего рожи корчить!

– Кинжал – человек выносливый и неутомимый, что подтвердил его тренер и спарринг-партнёр по боксу. У него, по вашим словам, прекрасные организаторские способности. Скажите, а что может помешать ему реализоваться? Если все ветры, и звёздные, и социальные, будут дуть ему в спину, что, возможно, встанет перед ним стеной?

– Главные его враги психологические – скрытность, внутренние противоречия, бурные эмоциональные вспышки. И другой враг не менее серьёзный – неурядицы в личной жизни, в сфере любви. Для женщины он ненадёжен, а мы это очень хорошо чувствуем. Легко влюбляется и быстро остывает. И жену ему Бог дал соответствующую – по принципу, чтоб жизнь мёдом не казалась. Он привык удовлетворяться суррогатами, что и будет мстить, если он получит власть. Кинжал окажется в вакууме и наверняка станет делать в своих сексуальных манёврах грубые ошибки, чем может подставить работающих под его началом людей. К сожалению, возвращение прежней жены категорически противопоказано, как и вологодской кружевницы. Разводя эти ситуации, мы с вами всё сделали правильно.

Толстый встал и церемонно поцеловал мадам руку.

10

– Что, так и сказала – наработаемся ещё под его началом? – Желвак был серьёзен и, как показалось Толстому, даже зловещ.

– Так и сказала. Если интересно, весь разговор я, как всегда, записал на диктофон.

– Ладно, поглядим.

Разговор шёл в бронированном «мерседесе» Желвака. В сопровождении двух джипов с охраной они, не особенно торопясь, ехали в направлении Санкт-Петербурга, где в Комарово, в одном из домов Желвака, их ждал отправленный туда накануне Кинжал.

– Люблю я, Толстый, Рождество. Мой духовник, отец Василий, говорит, что это главный праздник у католиков. А православные больше почитают Пасху. Я, наверное, в католики подамся, Захарыч. Как считаешь?

«Дурку гонит Желвак, – понял Толстый, – о чём-то важном думает. В его положении это могут быть только деньги».

– А наш Кинжал всем нам сделал большой подарок, я от него не ожидал.

Толстый насторожился; перед глазами встала эта ведьма Пенелопа.

– Представляешь – пришёл с идеей, пока ты был на Алтае.

Толстый был ревнив. Кто в холдинге может потрясать идеями его кореша, кроме него, руководителя специальных проектов?

– Что за идея?

– Целая наработка. Приедем, можешь поздравить Кинжала, он заработал свою первую двадцатку.

– Неужели круче, чем я тогда, с Мавроди?

– Ну, нет. То, что провернул тогда ты, ни с чем сравнить нельзя.

Ух, как любил Толстый такие похвалы! А ведь раньше тщеславным не был. Это литературное творчество его так испортило.

А с «МММ» – финансовой пирамидой, на которой погорела, считай, вся Россия, случилось вот что.

Понятно, и туда вложился Желвак. Ещё бы – под такие проценты!

А у Толстого по соседству жил один фотохудожник, саентолог и вечный духовный странник по имени Никита. В девяносто втором году он бегал по Москве в порванных сандалиях на босу ногу и думал, где бы перехватить денег на обед. У него были жена, две дочери, и что будет с ними завтра, Никита представления не имел. Кто-то привлёк его к бизнесу – выкупать у алкашей ваучеры. Он топтал асфальт в подземных переходах с кофром через плечо и собирал эти фантики по цене бутылки водки за штуку.

Минуло совсем чуть-чуть времени, и пришлось специально покупать резинки, чтобы перетягивать пачки с накопившимися «бумажками». Оказалось, что теперь в кофре у невостребованного фотомастера лежит целое состояние. Конечно, если бы он знал, что на эти «обёртки» можно купить завод или, например, нефтяную компанию, он бы, может, и не торопился их продавать. Но – каждому своё. Кто-то с помощью содержимого сумки Никиты заложил прочные основы для своего блистательного олигархического будущего. Он же стал обладателем неплохой для того времени суммы в пять тысяч долларов.

И тут же отнёс их на Варшавку, 26, к Мавроди – в «МММ».

Пока Никита занимался приёмом клиентов в своей квартирке на улице Новаторов, где впаривал им теорию и практику Хаббарда, проценты в «МММ» стремительно росли.

Опять же, как показало время, – не для всех, а только для избранных. В таковые Никита попал случайно. Замороченный им с помощью дианетики хмырь, приближённый к руководству упомянутой финансовой пирамиды, однажды в четыре утра позвонил Никите и в трубку прокричал: «Гуру! Вынимай! Срочно!»

Никита даже спросонья понял, что этот крик души не имеет к его близости с женой ровно никакого отношения. Чуть свет он погнал на Варшавку, а в подъезде налетел на Толстого, который возвращался после пробежки трусцой: «Никит! Ты, вроде, степенный парень – куда ж так летишь спозаранку?» «Деньги вынимать из «МММ»! Там что-то не так»!

Нормальный диалог соседей – ничего особенного.

Только уже через два часа Желвак с целой свитой на пяти машинах стоял во внутреннем дворе «МММ». С чёрного хода его бригада легко вошла туда, куда не пускали никого. Всё своё Желвак забрал – наличными, плюс полагавшийся астрономический процент, до последнего рубля.

Мешки привезли с собой. В них были заряженные автоматы Калашникова, и деньги пришлось укладывать прямо на них, надеясь, в случае чего, отстреливаться из пистолетов.

Через месяц по Варшавскому шоссе невозможно было проехать от собравшихся вокруг «МММ» машин: горе-вкладчики приехали за обещанными деньгами. Один из подконтрольных барыг намыл в том столпотворении пару кубометров чёрного нала – только на торговле горячими пирожками и чаем. В награду за акцию «Мавроди» Толстый получил от Желвака трёхэтажный особняк по Новой Риге – на участке в один гектар.

А Никита куда-то надолго исчез. Только через год Толстый узнал, что всё это время его сосед провёл в Швейцарии, где повышал свою саентологическую квалификацию. Деньги на это были, – пятьдесят тысяч долларов, которые он успел вырвать у «МММ». Девятьсот процентов чистой, необлагаемой налогом прибыли огрёб тогда Никита.

Справедливости ради следует сказать, что позже Никита правильно разобрался с этой шарлатанской сектой, цель которой – не очень честный способ вымывания денег из кармана ближнего. Но «добрая» память о саентологах осталась – в виде приобретённой четырёхкомнатной квартиры в Митино.

Да, были времена…

Эти воспоминания о событиях 1994 года вызвали прилив тёплых эмоций.

– Так что за идея? – повторил Толстый вопрос. – Если, конечно, не секрет?

Желвак улыбнулся. От него повеяло глубоким внутренним удовлетворением, что бывало очень редко:

– Прикинь, работает себе гастроном на Невском или где-нибудь в Москве, в Орехово – неважно. Заходят братки: кому оказываете внимание? Им на голубом глазу говорят – «курганским». Через неделю приходят «курганские»: кому платишь? Им отвечают – «подольским». «Ну, желаем удачи!» Кинжал подслушал разговор в гастрономе, где подрабатывал.

Ну, ладно – погрел уши и всё. Так нет – он сделал аналитический вывод: это – система. Я зарядил своих аудиторов. Знаешь, сколько бескрышных фирм нарыли в четырёх городах – Москве, Питере, Нижнем и Екатеринбурге? Тысячу четыреста двадцать только крупных точек, палаток вообще немерено! Обнаглели барыги! Кое-кому пришлось надеть на голову полиэтиленовый пакет, а одному упрямцу даже вставить в задницу паяльник. Понятно – не всё наше. Но два «лимона» я заработал только на продаже этой информации. Плюс на своих территориях навёл порядок – за неделю.

Вот тебе и кандидат наук, любитель студенток!

Захарыч был завистлив, но вслух сказал:

– Да-а. Хитрый барыга хуже мента.

А себя уговаривал: Кинжал – фраер, им и останется. Выше не прыгнешь. Это – судьба.

11

Он сидел в том же каминном зале, что и полтора месяца назад, только теперь дрова в камине уютно потрескивали, а в ладонях был стакан из толстого стекла с горячим глинтвейном.

7 января 1998 года, на Рождество Христово, Кинжал получил новый паспорт, с фотографии которого смотрел мало похожий на него незнакомец. Шевеля губами, он в десятый раз повторял: Леонид Сергеевич Брут.

Брут в своё время зарезал самого Цезаря, Кинжал – лишь трёх насильников. Но вот сподобился – теперь он тоже Брут.

– Нравится? – Желвак любил глинтвейн. Захарыч предпочитал «Мартель» с царской закуской – «николяшками». Коньяк ему привозили из Франции, российскому разливу он не доверял.

Красное вино, напиток подводников и космонавтов, выводит из организма радионуклиды.

Дома, в Питере, иногда делали и глинтвейн. Но вопрос Желвака был не о напитке, а о новой фамилии.

Кинжал утвердительно кивнул.

Ему действительно нравилось: Брут – как удар кортика.

Желвак кивнул на пухлую папку:

– Здесь вся жизнь этого Брута. Потом изучишь.

Желвак пошуровал кочергой в камине:

– Толстый, изложи вкратце.

Захарыч дожевал очередного «николяшку», вытер салфеткой руки и достал свою терракотовую записную книжку.

Если бы кто-то поинтересовался записями в ней, то был бы разочарован. Толстой придумал одному ему понятный шифр, и в том, что для чужого глаза казалось полной абракадаброй, ориентировался мгновенно, почти не напрягаясь. Например, он шифровал семизначные московские и питерские номера телефонов за одну секунду, а прочитывал ещё быстрее. Никто и подумать бы не мог, что это шифр: с виду обычные телефоны, но только – другие, Федот, да не тот. В книжке не было ни имён, ни фамилий. Зато – куча географических названий, животных, видов оружия, марок автомобилей, танцев, музыкальных произведений и даже болезней. Но главный фокус заключался в том, что таких книжек в триста страниц у Толстого было ровно двадцать штук, о чём не догадывался никто. Внешне они выглядели совершенно одинаково, потому что были изготовлены в одной переплётной мастерской, на заказ. Хранил он их по одной – в разных местах.

Как-то, общаясь с Желваком, он «забыл» очередную книжку на столе. Когда Захарыч вышел в туалет, кореш не преминул воспользоваться моментом, поспешно раскрыл знакомый всей братве блокнот и, к своему ужасу, увидел, что там нет ни единого написанного слова, ни одной пометки. Он покрутил странную вещицу в руках и бросил на место. Вошедшему Толстому было достаточно одного взгляда: Желвак проявил любопытство. Чтобы не оставлять в душе босса неприятный осадок, он минут через двадцать простецки показал Желваку чистые страницы со словами: «Гляди, что я придумал – учебная». Но вопрос у Палыча всё равно остался: что же ты мне читал, если там ничего нет?

Но читал – как по писаному!

Толстый полистал свои записи:

– Брут – это реальный человек, на два года моложе тебя. Уроженец Барнаула, врач-нейрохирург, правда, по специальности не работал ни одного дня. Классный программист, чем и зарабатывал на хлеб с маслом и икрой. Пропал в Саянах минувшим летом. Хобби у него было такое – на плотах сплавляться по горным рекам. Пенелопа говорит, невезучий был – родился в понедельник. Вместе с ним сгинули его жена и брат. Была у Брута мать, но она вскорости умерла, видно, от горя. Жена – из детдомовских. Близких родственников нет, по дальним продолжаем работать. Среди пропавших без вести он не числится, наши люди почистили базу на всех троих. В общем, их нет, и искать никто не будет. Полгодика надо будет соблюсти осторожность, пока мы не выясним всё окончательно и при необходимости не зачистим пространство. Но пользоваться новыми установочными данными уже можно, правда, – после лёгкой пластической операции.

Кинжал поймал себя на том, что начинает катать на скулах желваки, – прямо как босс. «А что, – подумал он, – пару лет тренировок и будут скулы не меньше, чем у самого Желвака».

Толстый нюхал свой табак, растирая его пальцами. Так он готовился к курению трубки.

Желвак поднял свой стакан с глинтвейном:

– Поздравляю тебя, Кинжал. Ты родился заново, обрёл новую силу. Этот Брут отдал тебе свою, а там, видно, было, что отдавать. Да и заработать ты успел.

Желвак, словно волшебник, что-то извлёк на свет божий:

– Можешь не считать.

Впервые в жизни не в кино, а наяву Кинжал увидел два убийственно изящных кирпичика стодолларовых купюр, туго схваченных банковскими ленточками, и у него пересохло во рту.

– Здесь один процент от прибыли, полученной по твоей наводке. Молодец, заработал не кортиком и кулаками, а мозгами, что от тебя потребуется и в дальнейшем. И ещё тебе подарок от меня. Захочешь лично поговорить с директором того гастронома на Невском, где ты подрабатывал, действуй. Но только – после изменения внешности. Позвонишь ему и скажешь: «Я – Кинжал». С «тамбовскими» я договорился, тот магазин будем крышевать мы, а точнее – лично ты. Всё, что с барыги снимешь, – твоё. Ну, если маленько отстегнёшь в общак, никто возражать не будет.

Толстый с удовольствием щурился от душистого дыма, но кайф портила ведьма Пенелопа, она мерещилась в голубом мареве. «Изыди, сатана!» – повторял про себя Захарыч, но фантом астролога исчезать не торопился.

– Жить будешь в Москве, – продолжал Желвак, снова взявшись за кочергу. – Квартира на Нижних Мневниках, двухкомнатная, пока так. Отдыхай. В конце января поговорим о твоей дальнейшей работе.

Он снова утонул в кожаном кресле, закинув ногу на ногу:

– Захарыч, объяви.

Толстый снова стал манипулировать своей записной книжкой:

– В возбуждении уголовного дела против Чекашкина А.В. отказано – ввиду смерти подозреваемого. В новогоднюю ночь в следственном изоляторе повесился Ян Григорьевич Сухогрыз, он же Цыпка.

Кинжал залпом допил свой глинтвейн.

– Самоубийство – самый страшный грех, – Желвак встал и трижды перекрестился. – И всё-таки пусть его Бог простит! Цыпка нам очень помог.

Во время вечернего моциона со своим начальником службы безопасности и четырьмя телохранителями поодаль Желвак приказал в отношении Кинжала:

– Наружка-прослушка – по полной программе. Все контакты на видеозапись. Докладывать каждый день.

12

В холдинге Желвака степенно, но мгновенно делалось всё – стиль работы босса.

Кинжала взяла в оборот специально назначенная Ликуша.

На своём двести двадцатом «мерседесе» она возила Брута по бутикам, торговым центрам, где они покупали всё необходимое для его новой жизни. Вкус у Ликуши был отменный, она имела врождённое эстетическое чувство.

Кинжал не протестовал. Он понимал – одного не оставят.

Началась подготовка к пластической операции. Здоровье пациента основательно проверили, для чего напрягли и компьютерную томографию, и новейшие методы анализа крови, и японскую методику исследования кишечника. На доклад врача, посвящённый состоянию здоровья «крестника», Желвак потратил целых пятнадцать минут.

Ждали приезда из Европы знаменитого пластического хирурга Гоши Фильтермейстера, который и должен был подогнать физиономию Кинжала под стандарты Леонида Сергеевича Брута.

Кинжал понимал, в какой водоворот занесла его судьба. И вопроса, что будет дальше, себе не задавал. Единственное, что его беспокоило – как стать хозяином обстоятельств, а не их рабом. Он продолжал дубасить подвешенную дома грушу: четыре тысячи ударов в день. Сбиться не давал специальный электронный счётчик. К этому надо добавить ещё пару тысяч – имитацию ударов, нырков и уходов с пятикилограммовыми гантелями в руках.

К удивлению Желвака, он не пытался услышать по телефону голос жены или детей. Во всяком случае, ни одного телефонного звонка по известным номерам зафиксировано не было. Распечатки от оператора сотовой связи тоже демонстрировали полное отсутствие подозрительных номеров.

«Все старые связи резко обрубить, – инструктировал его контрразведчик Желвака, – Вы – другой человек и начинаете жизнь с чистого листа».

Таковы были правила, и Кинжал их неукоснительно соблюдал.

Другим откровением для пахана было непостижимое равнодушие Кинжала к противоположному полу.

Они с Толстым считали – и жизнь это подтверждала – что устоять против чар Ликуши не мог ни один двуногий самец.

Выходит, ошиблись.

Ему стали оперативно подставлять девушек – всё без толку.

В квартиру звонили несовершеннолетние девочки, якобы соседки. Первая попросила ввинтить лампочку на площадке. Другая пожаловалась, что дома одна, а в дверь постоянно кто-то стучит: не мог бы он посидеть с ней хотя бы часок. Лампочку он ввернул, с девочкой посидел. Всё фиксировалось на видеокамеру – только смотреть было не на что.

Желвак требовал от Толстого – объясни, что происходит? Может, он после перенесённых стрессов стал импотентом? Курить вдруг бросил – ни с того, ни с сего…

«Всё, что мы могли с ним сделать, мы уже сделали. Теперь его ход», – так думал Толстый про себя. Вслух же сказал: «Сильный, хитрый и опасный фраер. Нахлебаемся мы с ним ещё».

Он озадачил пахана рассказом о том, что такое малайский крис, – именно такое погоняло хотел принять Кинжал. Оказывается, это клинок с волнистым лезвием. «Ну, и что?» – не понял Желвак. «Как – что? Не прямой, а кривой – неужели не понимаешь?»

При этом Толстый показал рукой, как некоторые фраера предпочитают ходить кривыми дорожками.

«Туфта», – сказал Желвак, а сам задумался.

Время от времени Толстый возвращался к одному и тому же вопросу: с чем связан этот проект? Чувствовал, что Желвак не хочет говорить и не скажет. Однажды Захарыч даже поставил вопрос ребром: «Я не могу дальше его раскручивать, не имея информации, для чего мы его готовим».

В ответ пахан наградил его таким взглядом, что больше Толстый этот разговор не затевал.

Желвак смотрел на фотографию на памятнике и в десятый, наверное, раз спрашивал: «Алёнушка! Кто он? Откуда ты его знаешь? Хоть намекни. Не нравится мне этот фраер».

На надмогильной плите Алёнка смеялась.

И молчала.

13

Кинжал проявил инициативу – записался на компьютерные курсы.

Правда, уже на следующий день Ликуша привезла к нему на Нижние Мневники странного типа с пирсингом в ушах и губах, который назвался Крысоловом. «Это – шоб ты на курсах не светился, – объяснила Ликуша, – Нечего тебе там делать. Будешь дома учиться».

Два грузчика внесли в квартиру несколько коробок. Ликуша исчезла, а Крысолов стал подключать компьютер, установил модем и прогундосил: «Это теперь ваше. Приступим, Леонид Сергеич».

Теперь Кинжал окончательно убедился, как внимательно отслеживаются все его передвижения и контакты, даже когда рядом нет соглядатая в голубой норковой шубке.

В их институте в Питере компьютер был один – у директора. Пользоваться им он не умел, но держал включённым, чтобы входящие видели: шеф занят, работает. И вот – подарок, как сказала Ликуша, от Желвака.

Раз в неделю босс обсуждал Кинжала со своим заместителем по безопасности, бывшим полковником контрразведки. Однажды Желвак спросил, знает ли Брут, что за ним следят? На что получил твёрдый ответ – нет, не знает. А как это определяется? – не унимался пахан. Ему ответили, что это целая наука, но ошибки быть не может.

Выезжая в город, Кинжал не проверяется, не путает следы, не пытается оторваться от «хвоста». Но Желвак дожимал полковника, нет ли и здесь подвоха со стороны объекта, и однажды нарвался на неприятный для себя разговор. Контрразведчику, видно, надоела эта игра втёмную, и он решил взбунтоваться: «Сергей Палыч, обеспечьте нас информацией: кто он по профессии, какая у него подготовка по нашей части?

Только в этом случае я смогу на все ваши вопросы ответить более обстоятельно. Мы пасём объект, ничего о нём не зная. Вы извините, шеф, но это, по меньшей мере, непрофессионально».

А что мог сказать Желвак? То, что в досье? А если это туфта, прикрытие, легенда?

Тем не менее, он вручил полковнику папку с информацией на Чекашкина, собранную питерскими милиционерами прошлым летом: «Проверь, уточни. Там ответы на все твои вопросы».

Палыч в компьютерах не рубил. Более того, он их побаивался. Раз в месяц он встречался с известным в узких кругах хакером Утконосом, тот рассказывал о возможностях компьютерных технологий, после чего Желвак целые сутки ходил больной.

Пару раз он даже пытался Утконоса побить.

В конце марта, когда Кинжал приходил в себя после хирургического вмешательство в ткани его лица известного в Европе, как он себя называл, «шнобелиста» Гоши Фильтермейстера, Желвак вызвал Утконоса.

Тот пришёл с какой-то маленькой штуковиной, похожей на калькулятор. На вопрос

Палыча, что за хрень, ответил – компьютер. Лучше бы он этого не говорил. То, что эти блядские штуки могут быть такими маленькими, было выше понимания пахана.

Бить хакера он не стал, отложил экзекуцию до следующего раза, потому что ему не терпелось узнать, что нарыл этот Утконос лапчатый.

Тот повозился со своим калькулятором и глухим голосом человека, не привыкшего много разговаривать, поведал хозяину следующее.

Со взломанного компьютера не было отправлено ни одного электронного письма, равно как ни единого не получено. Были многочисленные выходы на сайты, посвящённые организованной преступности, видам криминального бизнеса, проблемам финансовой безопасности. Объект очень легко пользовался англоязычными и франкоязычными сайтами, где задерживался по нескольку часов: видно, свободно владеет этими языками. Второе направление интересов объекта – бизнесаналитика, и особенно сайты, связанные с эконометрикой. Вполне возможно, что он ориентируется в котировках биржевых показателей, так как имело место скачивание информации. И при всём том объект как пользователь – явный «чайник».

Лёгкий подзатыльник Утконосу Палыч всё-таки отвесил, впрочем, больше с признанием таланта, чем с досадой.