Врывалась буря

XIV

Из пяти мест, что прислали по допросам банды из Свердловска, Егор выбрал два пункта, в которых мог укрыться Катьков. Это те же Выселки, где когда-то брали банду и где у Анастасии жил родной дядька, и еще поселок Талица, куда частенько, по рассказам бандитов, наведывался Катьков. Но Талица стояла на горе, вдали от леса, и в случае бегства можно было легко организовать погоню. А Выселки прямо в лесу, шагнул — и нет тебя за деревьями. Поэтому Выселки Егор предпочел бы более всего, будь он на месте Катькова. Эти соображения он и выложил Ларьеву.

— Ну что ж, просто чудесно, батенька! Вы прирожденный сыщик! Берите ребят и поезжайте за своим Катьковым. Вы же его упустили?

— Да вроде я… — Егор вздохнул.

— Ну вот, реабилитируйтесь!.. — Ларьев задумался. — А мы поищем Русанова…

— Где вы его собираетесь искать? — удивился Воробьев.

— Судя по рассказам Бугрова, он честный парень и скорее всего что-то заподозрил на электростанции, поэтому его и убрали!..

— Так-так-та-ак! — воскликнул Егор. — Он мне про след еще рассказывал!

— Про какой след? — не понял Ларьев.

— Когда он возвратился, то обнаружил рядом с турбиной след с набойкой особенной, фигуристой… — загорелся Егор.

— Что же вы раньше-то молчали?! А?! Ему свидетель о важнейшей улике рассказал, за которую он скорее всего жизнью поплатился, а он молчит! Как это называется?!

Егор еще не видел Ларьева столь раздраженным. Когда он говорил, у него даже губы затряслись от гнева.

— Я три дня потратил на то, чтоб изучить Русанова и прийти к такому выводу, а вы мне подсовываете его готовеньким! Этак, батенька, нельзя! Вы-то вот почему прекратили искать преступника?! Ждете, что я его вам найду и за ручку приведу?! Вы знаете, что, пока ваш Лынев бегал за секретаршей, Шульц встречался с каким-то мужчиной в шубе и лисьей шапке, в очках, с бородкой. Все, кто его видел, окрестили «профессором». Вот кто этот «профессор»?! Знаете? А ведь просто: пойти на базар да расспросить людей. Шульц хоть и говорит по-русски, а все его не за своего приняли, не за русского! И денег не считает, и держит их в бумажнике, и говорит гладко, не по-нашенски! Вот что люди сказали. И видели, кто подходил, с кем словом перебросился, хоть оба вид делали, будто не знакомы! Это Лынева вашего в два счета провести, а народ не обманешь! Так-то!

Егор молчал, сконфуженный доводами Ларьева.

— И речь-то, видимо, идет о резиденте немецкой разведки здесь, в Краснокаменске! Да-да, не удивляйтесь, мой милый. — Ларьев пожевал губами воздух. — Вы думаете у вас тут диверсия, поломка, поэтому меня и прислали? Не додумались, почему я здесь?.. Или считаете, что мы там без работы сидим?! — сердито вопрошал Ларьев.

— Из-за Шульца?

— Да, из-за Шульца! Из-за него родимого! Он нам спать не дает… И вот тут, в этом маленьком городке сидит его резидент. Поймай мы его, мы будем иметь улики против Шульца, а через него и дальше, наверх, а это, брат, уже политика!.. А знаете ли вы, — помолчав, проговорил вдруг Ларьев, — что здесь, в Краснокаменске, проживал купец Сахаров, мильонщик, один из самых богатых людей на Урале. Он исчез из Москвы, появился в Екатеринбурге, но, как рыбка, вильнув хвостом, исчез и оттуда. Почти год он прожил на Красноармейской улице и вдруг пропал. Труп его милиция обнаружила два дня назад, а вот драгоценности исчезли. И какие драгоценности! А видели здесь его племянника, сына заводчика Никиту Шумкова. И этот пропал. Теперь надо искать его, искать «профессора», хотя, по всему, был просто ряженый, а значит, мы имеем дело с хитрейшим врагом! Он ходит рядом вот… И ведь все мимо, мимо вас! Вот какие пироги! А вы чем, спрашивается, занимаетесь?! — Ларьев вытащил часы, потом достал таблетки. — Принесите воды!

Егор принес воды. Ларьев проглотил таблетки, запил их водой, поморщился. Помолчал. Походил по кабинету, собираясь с мыслями.

— Конечно, меня пригласили сюда не в качестве заемного сыщика… Приехал, поймал да уехал… Меня прислали помочь вам в становлении вашей профессиональной работы. А я могу помочь только тогда, когда вы сами этого захотите!.. Вот, где Сергеев?..

Егор пожал плечами.

— Что, не знаете, где ваш начальник?!

— Знаю, — проговорил Воробьев.

— И знаете, чем он занимается уже целую неделю?..

Егор кивнул.

— И вас это устраивает?! — вскричал Ларьев.

— Нет, — ответил Егор.

— Так какого же черта вы делаете вид, что все в порядке?! Мы выпустили Бугрова не для того, чтобы Сергеев его преследовал! Мы выпустили его потому, что он не виновен, а Сергеев самостоятельно учредил за ним слежку! Всему есть предел, в конце концов! Хочу поставить вас в известность, что я написал рапорт об отстранении Сергеева от должности! Ибо человек, не умеющий исправлять свои ошибки, извлекать уроки из них, не имеет права работать в рядах ОГПУ… Тем более руководителем отдела!

Ларьев взглянул на часы, хмыкнул, снял пенсне, закрыл глаза, чуть откинувшись на спинку стула.

— Будь проклята эта язва! Мне иногда кажется, не я, а она живет на этом свете… — проговорил он, не поднимая усталых век. Видно было, как пульсировала синяя жилка у виска. — Но боли такие жуткие, что на стенки лезешь, вот и лелеешь ее. Даже моя жена превратилась в ее прислужницу! — Ларьев помолчал. — Впрочем, это я так, расхныкался… Как он сказал? Набойка фигуристая?..

— Нет, фигур… ная… Фигурная! — уточнил Егор.

— Фигурная… — промычал Ларьев. — Значит, какая-то фигура или набойка в виде фигуры?

— Скорее всего в середине фигурка, — подсказал Егор.

— В середине… Вот надо заняться этим! — подсказал Ларьев. — Катьков обождет, а ты завтра с ребятами незаметно проверь все сапоги…

— Может, медосмотр организовать? — подсказал Воробьев.

— Прекрасно! — одобрил Ларьев. — Иди договаривайся с больницей!.. — Он вытащил часы. — Но сначала пообедаем!..

Бугров спешил домой на обед. Он шагал быстро, изредка оглядываясь, ибо за ним на расстоянии двадцати метров шел Сергеев. Так продолжалось уже седьмой день, и Сергеев никогда не переходил границы отведенных им самим двадцати метров. Если Бугров останавливался, с кем-то заговаривал, то останавливался и Сергеев, делая вид, будто что-то потерял или тоже вступал с кем-то в разговор.

За эту неделю Сергеев почернел, высох, но на жестком почти пергаментном теперь лице начальника отдела еще сильнее, яростнее горела решимость доказать свою правоту, еще упорнее он вел постоянное наблюдение за тем, кого считал врагом побеждающего социализма. Ему казалось, что истина рано или поздно восторжествует и рапорт, посланный им неделю назад, обязательно дойдет до людей, умеющих отличать черное от белого, что если на купюрах, изъятых у врага, имеются отпечатки пальцев, если все улики прямо или косвенно подтверждают очевидную мысль, то незачем огород городить, а так ведь получается какая-то ерунда. Сергеев арестовывает человека, приезжает другой, старший по должности, и выпускает его. Что же выходит, кто враг народа? Бугров или Сергеев?.. Вот и получается, что если не Бугров, то Сергеев! Он, Василий Ильич Сергеев, отчаянный командир разведки Первой уральской партизанской дивизии!

Предположим, предположим, что не Бугров диверсант! Предположим! Но кто отвечает за безопасность стратегического объекта?! Бугров! Кто распустил охрану до того, что половина не умеет обращаться с боевым оружием, а на ПэПэ пьют чай и хлебают щи?! Кто еще раньше просаботировал приказ об освещенности стратегических территорий?! Кто не является на планерки и сборы по военизированной охране?! А если это происходит в течение полутора лет?! Как это можно назвать, если не замедленная диверсия?! И все это отбрасывается, отвергается, не берется во внимание. Очевидные улики не рассматриваются только потому, что возникла новая мода: все подвергать сомнению и проверке! Может быть, и строй кому-то захочется подвергнуть сомнению? Отчего же, коли можно одно, давай и другое!

И на приказ, переданный Егором от Ларьева, Сергеев только усмехнулся, пробурчав свое любимое присловье «Ну и бублики!», что означало на данный момент одно: передал и хорош, а твою словесную размазню слушать уволь!

Егор закурил, стоя под теплым солнышком. Уже земляные проплешины торчали повсюду и почки набухали на деревьях. В Варшаве начался суд по делу Полянского, и все, затаив дыхание, следили за процессом. Этот Полянский 26 апреля 1930 года взорвал бомбу в советском полпредстве в Варшаве, и газеты называли дело Полянского звеном в цепи подготовки интервенции против СССР. Даже адвокаты Эттингер (он в свое время защищал Коверду, убийцу Войкова!) и Сканчинский отказались защищать Полянского.

— Как вы думаете, его осудят? — спрашивал Егор.

— Вряд ли! — вздыхал Ларьев. — Во всяком случае, они сделают все, чтобы его оправдать!

— Мы же этого не потерпим! — возмутился Егор. — Взрыв в посольстве — это вызов к войне!

— Да, положение серьезное, — кивнул Ларьев, хитро прищурился. — Но и у нас не лучше, с нашим резидентом… А? Надо его найти, Егор, найти и взять живым, тогда мы сможем поймать за хвост Шульца, а Эрих Шульц выведет нас еще дальше наверх… Мы должны знать, что они затевают против нас! Должны. Понимаешь ты или нет?!

— Понимаю, — вздыхал Егор.

— А уж диверсия на электростанции — это Шульца рук дело. Шульца и этого нашего крестника! — говорил Ларьев.

Лампочка мигала, выхватывая из тьмы их лица, то внезапно заливая красноватым светом, то снова погружая их во тьму, то опять, отвоевывая у ночи, являя на свет, возвращая прежние думы и тревоги…

Медосмотр проводили прямо на электростанции, в кабинете директора. Два врача слушали каждого, смотрели горло, проверяли зрение, пока Егор с Лыневым осматривали сапоги.

В тот день впервые на работу вышел Бугров. Многие его еще сторонились, боялись подавать руку, да Никита Григорьевич и сам, понимая это, держался отчужденно, в сторонке, ни с кем не разговаривал. Сам попросился в техники. Новый начальник станции, присланный из Свердловска, раньше он работал у Свиридова, вообще не хотел его брать, пока не вмешался Егор, не позвонил Ларьеву, и только благодаря его нажиму, а проще говоря, скандалу, Тиунов уступил. И то потому, что хорошо знал, каким авторитетом пользуется Ларьев у Менжинского. Однако попросил от него личное письменное поручительство и довольный тем, что застраховался, принял Бугрова.

На Егора вся эта история произвела оглушающее впечатление. Он представлял, каково Бугрову встречать повсюду настороженное отношение. Бороду Никита Григорьевич сбрил и стал почти неузнаваем. Из богатыря, плечистого, розовощекого, веселого, он превратился в сутулого перепуганного доходягу. Щеки ввалились, и на бледном малокровном лице, казалось, жили одни глаза. Они еще несли в себе слабый огонек веры.

Фигурные набойки оказались у половины станционных, а вскоре Егор выяснил, что набивались они одним сапожных дел мастером Афанасием Мокиным, который подрабатывал этим на дому. Лынев аккуратно переписал всех, у кого оказались набойки, и Егор послал Лынева узнать о каждом хотя бы поверхностные сведения, а сам, посоветовавшись с Ларьевым, отправился к Мокину, который занемог и второй день лежал дома. Как сказала Антонина, у отца жар, кашель, и она сама запретила ему идти на работу, а вечером лечила его, поила травами и горячим молоком.

Придя к Мокину, Егор, к своему удивлению, застал его во дворе. Афанасий Гаврилович возился с керосином, переливая его из банок в одну литров на десять бутыль. Увидев Егора, Мокин перепугался и от страха не мог первое время выговорить ни слова. Пришлось его успокаивать, просить помочь следствию в важном деле. Мокин, поняв, что ему опасность не угрожает, заулыбался, стал оправдываться. Эта внезапная пугливость показалась Егору странной. Через полчаса, когда Мокин подробно все объяснил и пересчитал тех, кому он ставил набойки, их оказалось столь много, что Егор даже вспотел.

Ставил Мокин набойки Бугрову и Русанову. «Странно, — подумалось Воробьеву, — Бугров пришел на работу в ботинках, а не в сапогах, надо проверить…»

— А сами-то носите? — спросил Егор.

— Я?.. — снова испугался Мокин. — Не-е! Сапожник без сапог, эт завсегда, тут уж правило сапожное: не носи тех сапог, что людям шьешь!

Заговорившись, Егор и не заметил, как пришла Антонина на обед. Он спохватился: ведь его ждал Ларьев, но Антонина сообщила, что Ларьев обедать уже ушел и велел Егору либо бежать в столовку, либо обедать у нее, он, мол, не в обиде будет, если Егор Гордеич проведет час в обществе столь прелестной особы, кокетливо заметила она и смутилась.

— Это что за «особа»? — не понял Мокин.

— Да это я, папаня! — засмеявшись, ответила Антонина.

Егор засобирался, но Антонина с Мокиным в голос стали его упрашивать остаться, и он, махнув рукой, остался… Обед был славный: жирные щи с квашеной капустой, а потом соленые рыжики с горячей картошкой и салом. Афанасий Мокин достал было заветный самогон, но Егор от спиртного решительно отказался: некогда, да и Ларьев очень чувствительный к запахам, может не понять.

Антонина решила вместо чая заварить смородинный лист с душицей и подбросила пару полешек, чтобы вскипятить воду. Мокин достал газетку и справился у Егора, не читал ли он про «Гигант», где собираются вводить какую-то «аику»…

— Аграрно-индустриальное коллективное хозяйство, — подсказала Антонина.

— Во, все знает! — удивленно, немного подделываясь, как показалось Егору, под дурачка, воскликнул Мокин.

— «Приехавшего товарища спросили, — по складам стал читать Мокин, нацепив кругляшки очков на нос, — живы ли товарищи Пушкин и Тургенев…» Н-да, — Мокин поднял голову на дочь. — Это кто такие? — спросил он. — Из Совнаркома что ли?

— Да ну вас, папаня, чево плетете! — возмутилась Антонина. — Какой Совнарком!..

— Ну если не Совнарком, то про кого еще пишут? — пожал плечами Мокин и стал читать дальше: — «Учителя в „Гиганте“ открыли две ШаКээМ», — Мокин запнулся. — ШаКМ, — пробормотал он, пробуя буквы языком, — Это что?

— Школа колхозной молодежи, — ответила Антонина, заваривая чай, от какового тотчас же распространился по дому ароматный дух смородинного листа и душицы. Егор украдкой посматривал на нее, и сердце его сладко замирало, трепыхалось, как птаха в силках, стоило ему лишь представить себе, что все это происходит у него дома, Антонина — его жена и заваривает ему такой душистый чай. И что можно подойти, обнять ее, приласкать…

В дверь постучали. Мокин встрепенулся, вытянул голову к двери.

— Это кто ж такой?.. — удивился Мокин, за очками испуганно забегали глазки. — Вроде не ждали… Антонина!

— Да щас! — огрызнулась Антонина, разливая чай.

Она поставила чайник и пошла открывать, Мокин аккуратно сложил вчетверо газету и вместе с очками сунул на подоконник.

Послышались голоса. Антонина вернулась вместе с Левшиным.

— Николай Митрофанович пожаловал, — порозовев, так что у Егора это вызвало даже ревность, пропела Антонина.

— Я на секунду перед работой… Добрый день, Егор Гордеич! — поприветствовал Воробьева Левшин кивком головы. — Я прошу прощения за то, что разрушаю хорошую компанию, но вот тут должок занес, Афанасий Гаврилович!.. — Левшин положил увесистый сверток на лавку. «Ого, ничего себе должок!» — мелькнуло у Егора.

— Какой должок? — нс понял Мокин.

— Да как же! — улыбаясь, объяснил Левшин, — месяц назад брал у вас костюм справить, запамятовали уж, Афанасий Гаврилович!

— А, костюм, — торопливо закивал Мокин.

— К столу садитесь, отобедайте с нами, Николай Митрофанович! — предложила Антонина.

— Да нет уж, благодарствуйте, отобедал, побегу, а то сменщик заждался! Спасибочки, ухожу! До свидания, Егор Гордеич!

Воробьев попрощался. И сам неожиданный приход Левшина, и это путаное объяснение, и пугливость Мокина — все показалось Егору снова странным, как и то, что Левшин имеет какие-то дела с Мокиным, хотя в списке постоянных клиентов он не числится. Что же их связывает? Антонина?.. Как ни старался Егор это по мять, ни тогда, сидя еще в гостях у Мокина, ни потом, другого объяснения он не находил. А через два дня Антонина сообщила, что выходит замуж за Николая Митрофановича Левшина. Егор даже дара речи лишился. Поразился в душе он и другому. Едва только решился он поделиться своими сомнениями с Ларьевым, как Антонина одним махом разбила их напрочь, будто подслушав его мысли. Но это, последнее, уже так, между прочим, как факт удивительных совпадений.

Ларьев, посмотрев список тех, кому Мокин ставил набойки, особо выделил станционных. Лынев к тому времени собрал их биографии и среди всех выделил котельщика Грязного Ефрема Васильевича. В ту ночь он работал, значит, мог спокойно пройти и насыпать песок в масло. Набойки ему ставил Мокин, и, кроме того, Лынев откопал другую подробность: отец Грязного был раскулачен в 29-м. Правда, года за четыре до этого он сошелся с середнячкой, у которой после смерти мужа остались три девочки, а Ефрем с матерью переехали в город. В анкете Грязнов везде писал: отец неизвестен, но то ли разболтал кому-то по пьянке, то ли где-то пооткровенничал сверх меры, и Лыневу сразу же доложили. Лынев к нему: так или не так? Грязнов и сознался.

— В чем сознался? — не понял Ларьев.

— Ну как, в происхождении! — усмехнулся Лынев. — А это уже говорит о многом. Во-первых, скрывал. Почему? Значит, что-то замышлял. А какова классовая цель кулака? Угробить социализм, я так понимаю!..

Ларьев, покачав головой, отпустил Лынева.

— Мы чем с вами занимаемся? — спросил он Егора. — Расследованием, то есть исследованием, так ведь? И все это называется криминальной наукой. На-у-кой! Наука же требует тщательнейшего учета мотивов преступления. То, что Грязнов сын кулака — это еще не мотив. Его поведение говорит о том, что он стыдится своего отца, только и всего. А фигурная набойка тоже не улика. Где-то кто-то чего-то видел! Так теперь получается… — он вздохнул. — Н-да, труба наше дело, коли мы так будем расследовать.. — Ларьев взглянул на часы. — Вот что, после обеда соберите-ка всех, я по этому поводу кое-что расскажу… Н-да! — Ларьев часы не закрывал.

— Водички?.. — спросил Егор.

Он кивнул. Егор принес водички. Ларьев запил таблетки, поморщился.

— Красиво сделано… — вздохнул он, и, сняв пенсне, покрутил им в руках.

— Что? — не понял Егор.

— Улики разыграны… Русанов был, Русанов спал, Русанов исчез… Эта история с заваркой наверняка подсмотрена и красиво вписана в ход действия. Надо искать кого-то умного, хитрого, матерого… Ну такого, как Бугров, к примеру, только похитрее, покрепче, посильнее… Вот кого, батенька! А вы Грязнов! Даже для исполнителя он простоват… И потом…

Ларьев вдруг загорелся, прошелся по кабинету, потирая сухонькие ручки.

Ну-с, батенька, вот что еще скажу! Искать организатора всей диверсии не обязательно на ГРЭС! Даже скорее всего он работает где-то в другом месте… Где?.. Ну, к примеру, на железной дороге! А?

— Почему? — удивился Егор.

— Да потому, что я бы, к примеру, получив задание организовать ряд диверсий на ГРЭС, непременно с нее бы ушел. Ибо начнется следствие, начнут дергать, и мало ли что!.. Надо списки всех, кто ушел с электростанции полгода и даже год назад, или три месяца… А может, он просто работает в другом месте, но у него есть сообщник на ГРЭС… А? Я вижу, батенька мой, вы квелый совсем!.. Поезжайте-ка за своим Катьковым! Это, конечно, не отдых, но все же прочистит мозги! А? Да и пора брать его.