Врывалась буря

VIII

В детстве Егорка был большим затейником. Он и пел, и плясал, да так мастерски, что дед Егорки от радости пускал слезу и говорил: «Ну, Егорий, быть тебе артистом кислых щей!»

— Это еще к чему? — ворчала бабушка.

— А что сделаешь, коль бес в нем сидит! — хмыкал дед.

— Это почему «бес»? — удивлялся Егорка.

— А потому, что заставь меня энтот стукоток ногами выкинуть — ни в жисть не сделаю, а тебе в удовольствие!

— Это ты просто старый, — говорил Егорка.

— Я и молодой не мог! — вздыхал дед.

Отца Егора убили в 1905 году во время разгона демонстрации. Мать отвезла Егорку в деревню к деду, и больше ее он не увидел. Ее арестовали через полгода за революционную агитацию и сослали в Сибирь. Оттуда она не вернулась. Так Егорка стал сиротой. Потом уже, в революцию, его разыскал Губернаторов, большевик, и взял над ним шефство. Рассказал о смерти матери. В гражданскую, когда взбунтовались белочехи, а потом пришел Колчак, Егор уже партизанил вместе с Сергеевым, был его адъютантом в разведотряде. После войны Сергеева назначили председателем Краснокаменского отдела ВЧК, в 1923 году переименованной в Объединенное государственное политическое управление. Воробьев так и остался работать с Сергеевым и работал с ним уже десять лет. За это время они немало разоблачили всякой контры, недобитых беляков и колчаковцев, кто не успел уйти за кордон и маскировался под честных тружеников. Некоторые из тех, кто служил у Колчака, всерьез раскаивались и хотели честным трудом искупить свою вину. Егор таким сочувствовал. Сергеев же ненавидел люто, стараясь выискать во всей их жизни тот зловредный смысл, каковой, по его мнению, надлежало выжигать каленым железом.

— Ради чего? — спросил однажды Воробьев.

Сергеев удивился. Не ожидая услышать подобного политически незрелого вопроса, он даже не знал, как на него ответить.

— Как это «ради чего»? — наливаясь тотчас гневом, переспросил Сергеев. — А ради чего убили твоего отца? Ради чего мать твоя погибла на каторге? Ради того, чтобы мы сейчас беспощадной рукой расправлялись с врагами революции, оберегая чистоту ее рядов! Вот для чего, Егор Гордеич, дадена тебе власть и сила?.. А для того, чтобы не было от тебя пощады врагам!

— Вы правильно сказали — врагам! — согласился Воробьев. — Но перед нами сломленные духом люди, запутавшиеся, осознавшие свою ошибку! Разве не призваны мы помочь им найти свое место в революции, раскрыть им глаза, обратить их в своих соратников. Еще Ленин говорил…

— Не трогай Ленина, Егор Гордеич! — побагровев, прошептал Сергеев. — Не мешай его со всякой сволочью! Каждый из ныне живущих должен знать одно: нет двух путей у революции! Кто не с нами, тот против нас! И неважно, когда это было — вчера, десять или двадцать лет назад. Он должен знать: мы помним все! Расстрелы в 1905, 1912-м, войну в 1919-м. И не простим предательства!.. И если б не память о твоих родителях, я бы немедля посадил тебя под домашний арест на двое суток за такие речи!

— Да послушайте меня, Василий Ильич! — начал было Егор…

— Не хочу! Не слышал я твоих сомнений. Слабость духа непростительна для чекиста. Иди!..

Разговор этот происходил давно, и Егор, вспомнив сейчас о нем, нахмурился. Все его радостное настроение точно корова языком слизнула. Он подходил уже было к Русанову, как вдруг у калитки наткнулся на Семенова.

— Здрасте, Егор Гордеич! — виновато проговорил Семенов.

— Здравствуй, Гена! А ты чего здесь делаешь? — удивился Егор.

— А я живу рядом. Увидел вас еще в начале улицы, решил узнать, как там у нас? Нашли этих? Ну, кто турбину угробить хотел? — спросил Семенов.

— Ищем, — вздохнул Воробьев.

Помолчали. Воробьев знал, чего ждет от него Семенов. Единственный человек, к кому хоть как-то прислушивался Сергеев, был Егор, но тут и он не в силах был переломить упрямство Василия Ильича. За что же невзлюбил Сергеев этого парня? За насмешливость, ум, расторопность? Или за то, что больше вертелся рядом с Егором? А вот невзлюбил и все, это факт, против которого не попрешь! Прихватова бы выматерил, посадил на сутки-двое под арест, но далее бы дело не повел. А с Семеновым надо показательный урок провести! Зачем? Может, ждет, что этот парень упадет в ноги, будет ползать, просить прощения…

Воробьев вздохнул. Посмотрел на Семенова, подмигнул. Гена грустно улыбнулся. Егор вытащил часы, посмотрел: без десяти пять.

— Мне тут надо по делам к Русанову зайти… — проговорил Егор.

— Ага, — мотнул головой Семенов.

— Вот… А ты сбегай в горком, узнай, у себя ли Щербаков и примет ли он меня часов этак в шесть?.. Я на станцию еще к Бугрову зайду. Понял?..

— Понял! — замотал головой Семенов.

— Давай! — Воробьев сжал в кулак руку, потряс по, точно пригрозив кому-то, и направился к Русанову. Привычку он завел себе такую вместо рукопожатий.

Нет, Семенова он в обиду не даст. Хватит этого своеволия! Бугров правильно заострил вопрос: кто для кого существует и что есть ОГПУ?.. Сергеев еще не все ОГПУ, и прежние заслуги перед революцией не должны ставить его вне критики товарищей. Да, мы живем в напряженное время, мы окружены врагами, они не дремлют, и отщепенцы буржуазного строя еще скрывают свой истинный облик. Мы должны быть всегда начеку, бороться до последнего дыхания, не щадя своих сил и жизней. Но мы должны научиться и верить людям. Доверять им. Прощать те ошибки, которые совершены ими но незнанию или отсутствию опыта. И что же выходит, товарищ Щербаков? За что мы губим, не разобравшись, судьбу молодого парня, который по неопытности упустил матерого преступника? Это ли цель нашей организации?

Воробьев вздохнул. На словах выходило все гладко и хорошо, а на деле… Он улыбнулся, вспомнив разговор с Антониной. Сколько раз, мечтая остаться с ней наедине, он произносил вдохновенные речи о любви, дружбе, семье и государстве и в который раз — вот, как сегодня, — уходил от прямого объяснения. Это было выше его сил. У него язык не поворачивался сказать ей даже самое обычное нежное слово, точно в нем, в этом слове, чудилась ему чуть ли не измена революции. Конечно, в последнее время он стал шире смотреть на вещи, а прочитав работу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», в чем-то даже изменил свою точку зрения на семью. Да, необходимо продолжение рода… Слова-то какие: продолжение рода! Они одни в краску вводят. Он вдруг вспомнил слова деда: «Отец твой мать любил. Бывало, утром встанет, сядет у окна и сидит, улыбается. Мать твоя спросит: чего ты, Гордей, улыбаешься? А он: это я о тебе вспоминаю…»

Но оказывалось, одно дело понять умом, а другое — переделать себя. Вот уж действительно отлили его из такого прочного металла, что впору гвозди делать, как недавно сказал о ком-то лектор в клубе. Перековка нужна серьезная.

Русанов спал. Дверь по-прежнему была открыта, и та же пакля с крупинками наждачного песка валялась рядом с его «перпетуум-мобиле». Разбуди сейчас Русанова да спроси, откуда пакля и песок, он, пожалуй, и не ответит… Нет, преступник бы так не наследил… А тут точнехонько подброшена, будто там и лежала. После всей свистопляски Русанов спал мертвым сном, и Егор неожиданно для себя решил его не будить. Пусть выспится. На ясную голову, может быть, ясные мысли найдут. Сергеев дал время. До завтра, до обеда. Надо пойти поговорить еще раз с Бугровым.

Бугров сидел у себя в «пенале», изучал чертежи будущего машинного вала второй очереди ГРЭС, дымил самокруткой, и в комнате висел такой густой и крепкий запах самосада, что хоть топор вешай. У Егора даже запершило в горле.

— У кого табачище такой берешь ядовитый? — разгоняя клубы дыма и отыскивая табуретку, спросил Егор.

— На базаре у осиновцев покупаю, — весело отозвался Бугров. — Ты, вон фортку лучше открой!..

Егор встал, открыл форточку. Взгляд его нечаянно скользнул на полку, приделанную рядом с окном, и то, что он увидел, заставило Воробьева вздрогнуть: среди груды колец, шестерен, болтов валялся кусок промасленной пакли с прилипшими к ней зернышками наждачного песка.

Егор мог поклясться, что пакля у Русанова и здесь у Бугрова есть один целый кусок, который для чего-то разорвали на две части, причем разрыв даже явственно проступал, ибо концы волокон не были запачканы в масле.

— Так-так-та-ак! — забормотал он, возвращаясь и усаживаясь перед Бугровым. — У осиновцев табак с перцем, эт точно!..

Галстук у Бугрова съехал вбок, густая щетина очернила щеки, видно, за всей этой свистопляской Никита и побриться забыл, а это на него было не похоже. Егор любил чистоту и, чтобы не ходить вонючим козлом, подобно Прихватову, сам стирал гимнастерку каждые два дня.

— Что? — не понял Бугров.

Вид у него был усталый, темные круги лежали под глазами, нервничал Никита Григорьевич. А может, страх разоблачения мучает? Пакля-то откуда?

— Давеча вы что-то запнулись, когда разговор мы вели о том, кто турбину, кроме вас, знает. Запинка эта мне покоя не дает, вы уж не скрывайте ничего, Никита Григорьевич, дело серьезное…

Бугров в упор посмотрел на Воробьева, и Егор глаз но отвел, не стал скрывать взглядом, что и на него подозрения есть и немалые. Бугров это понял. Понял и тотчас помрачнел, видно, вспомнил, сколь нелюбим Сергеевым.

— Я все же считаю, что это недосмотр и… — он осекся.

Егор молчал, разглядывая попутно длинноволосого седобородого старичка, мудро взиравшего на него со стены, с портрета, точно говорившего: не суетитесь, мой друг, не торопитесь с выводами, так все не просто в мире этом… Егор мог поклясться, что еще утром этого портрета у Бугрова не было.

— Кто это? — спросил Егор.

— Леонардо да Винчи, величайший художник и конструктор, изобретатель…

— Не наш? — спросил Воробьев.

— Итальянец, эпохи Возрождения… — кивнул Бугров. — Он давно умер, а портрет подарил Шульц… Это автопортрет…

— Понятно, — обрадованно вздохнул Егор, значит, память его не подвела. — А пакля там лежит, откуда?.. — вдруг, не выдержав, спросил Воробьев.

— Где? — не понял Бугров и даже привстал.

— Там, — Егор мотнул головой на полку.

— A-а, это с Русановым его «перпетуум-мобиле» мастерим… При чем тут пакля, не пойму… — пожал плечами Бугров.

— А о чем записочку от Шульца приносили?.. — спросил Егор.

— От Шульца? — вздрогнул Бугров. — Просил разрешения сегодня зайти вечером…

— Зачем вечером?..

— Не знаю… Секретарша его принесла, передала…

— А где записочка? — поинтересовался Егор.

— Записочка?.. — Бугров поискал в карманах. — Выкинул, по-моему…

— Как же так, такую записочку и выкинули? — Егора даже пот прошиб, он снял шапку.

— А какую записочку? — усмехнулся Бугров. — Обычную! Прошу прийти… Что здесь такого?

— Действительно… — стараясь удержать себя в рамках, не гневаться, кивнул Воробьев. — Каждый день ведь от иностранцев записки получаете…

— Не пойму вашей иронии, — пожал плечами Бугров.

— А я вашей беспечности! — не выдержав, поднялся Егор, заходил по кабинету. — Вы газеты читаете? Вот! — Воробьев вытащил газету. — Вот, в Балашове срыв плана хлебозаготовок! В Баландине — четырех приговорили к расстрелу за порчу скота! В Нижнем Тагиле вредители в металлургии! В Варшаве подкладывают бомбы в наше полпредство! А вы, церковный святоша, все твердите, что вокруг ангелы летают! Что потребовал Шульц?

— Экспертизы масла и приезда своих электриков, но это невозможно… — пробормотал Бугров. — Это как минимум две недели!..

— …Что означает срыв поставок Магнитке и Уралмашу… — Воробьев усмехнулся.

— Но иначе будет аннулирована гарантия, а турбина стоит колоссальных денег, мы тратим последнее золото на их покупку, и чтобы… вот так просто лишаться гарантии… Я понимаю, что и Щербакова с Парфеновым за срыв поставок по головке не погладят…

— Это мягко сказано… — усмехнулся Егор.

Только теперь до него дошла эта хитрая механика с гарантией. Пустяковая поломка, потом остановка турбины, и… Бугров вызывает Шульца. Тот приезжает, заламывает неимоверные сроки, заранее зная, что мы никогда на них не согласимся. Но Шульцу только этого и надо. Мы пускаем турбину без немецких электриков и акта, подписанного Шульцем, последний аннулирует гарантию, и теперь уже можно ломать турбину окончательно. Тот же песок, сгорает вся обмотка и миллионы рублей псу под хвост! Вот почему и остановили турбину, было невыгодно ее гробить! Тогда бы согласно гарантии Шульц обязан был привезти новую! Хитро! Этак любое, самое богатое государство разорить недолго, а нас-то и подавно!.. Вот чего они добиваются, сволочи! Разорить, поставить на колени, втянуть в экономическую кабалу!.. А что же мы-то сидим? И, может быть, прав Сергеев, действовать надо? Бугров в этом плане самая удобная фигура. Подговорил Русанова, сделали, ждут… Так-так-та-ак!..

Это внезапное открытие так поразило Егора, что он несколько минут не мог вымолвить ни слова. Молчал и Бугров. В нем уже не было того игривого веселья, с каким он разговаривал утром. Все понемногу — и Парфенов, и Щербаков, и Шульц, и Сергеев — видно, крепко намяли ему бока. Да и сам уразумел наконец, что дело нешуточное…

— Может быть, мне отказаться от встречи с Шульцем? — спросил Бугров.

— Но вы же сами согласились? — усмехнулся Воробьев.

— Я же думал, что… — Бугров не договорил.

И снова повисла пауза. За окном стемнело, и сумерки наползали и комнату, устраиваясь в углах. Бугров закурил. Он, казалось, совсем скис, а утром Егор даже поразился его необычайной бодрости. «Странно, — вдруг подумал Егор, — хочешь помочь человеку, а час за часом все больше убеждаешься в обратном…»

— И все же у меня такое ощущение, что вы прошлый раз чего-то недоговорили. Ведь есть еще кто-то, кто немного знает турбину. Я не имею в виду техников… Но вы о ком-то умалчиваете?..

Бугров молчал. По его молчанию Егор понял: этот «кто-то» — личность нежелательная для отдела Воробьева.

— Ну?.. Так и будем молчать?

— Да есть парнишка один, тоже тянется к технике, вот я с ним и занимаюсь…

— Кто такой? — перебил Егор.

— Ершов Алексей, два года назад кончил школу, работает на заводе, тоже «перпетуум-мобиле» изобретает.

На этой почве он с Русановым и сошелся. Петро перетащить его на станцию хочет. Парень башковитый, все на лету схватывает, способности поразительные! — Бугров, рассказывая о Ершове, зажегся, даже заулыбался. — Ну какой из него вредитель?.. Нежный парнишка, теленок, даже подозрений быть не может!..

— Чего же тогда скрывали? — не понял Егор.

— Да!.. — Бугров махнул рукой. — Брат у него с колчаковцами ушел… Подумал: скажи вам, Сергеева же знаете, у него все на подозрении!..

— Так-так-та-ак! — Егор насупился, прошелся по кабинету. — Хорошенькая история у нас с вами получается, товарищ Бугров! — Воробьев не выдержал, скинул полушубок.

Бугров зажег свечу.

— Даже в жар бросило от ваших сообщений! — вздохнул Егор. — Как же вы так, товарищ Бугров? Турбина — стратегический объект, а вы тут втайне обучаете ее премудростям посторонних! Да еще каких посторонних! Лиц, связанных с Колчаком!

— Да какое же он лицо, связанное с Колчаком, товарищ Воробьев? — взмолился Бугров. — Это же парнишка, чистая душа! И потом, Петро с ним возится…

— Но вы же знаете, в курсе, так сказать, этой истории! — вскричал Егор. — Эх, товарищ Бугров, товарищ Бугров! Да вы права не имели никакого посвящать! А если узнали, что техник ваш Русанов кого-то посвящает в секреты стратегического объекта, то обязаны были немедленно известить нас! Немедленно! А сейчас что же выходит? Что вы — пособник диверсантов, соучастник терактов! Вы же коммунист, вы обязательство подписывали! Э-э-х!.. — Егор надел полушубок.

— Это… диверсия?.. Настоящая диверсия? — шепотом спросил Бугров.

— К сожалению, да! Я бы сам с удовольствием поверил в обратное, но увы! А вы брата колчаковца…

— За Ершова я могу поручиться, честное слово! Парнишка, верящий в наши идеалы…

— Кто теперь поручится, что братец его тайком не вернулся сюда со спецзаданием и не воспользовался знаниями чистой души? Враг хитер и опасен, мы повторяем это всем ежедневно, но такие, как вы, своим разгильдяйством… — Егор махнул рукой, надел шапку, собираясь уходить.

— Что же мне делать теперь?.. — спросил Бугров.

— Где живет этот ваш Ершов?..

— Тут, на взгорье, рядом с электростанцией, улица Коммунаров, 4…

— Работает на механическом?..

— Да грузчиком…

Лицо Бугрова было бледным, глаза горели на белом, как мел, лице.

— О нашем разговоре никому! — бросил Егор и ушел.

Он пошел было к Ершову, но вдруг одумался. Если это сделал Ершов или его братец-колчаковец (а вполне может быть и такое), то он вспугнет «милое семейство». Сейчас надо к Русанову, узнать поподробней о «нежной душе» да и пощупать самого Петра, чем черт не шутит!

В ночь еще подмораживало, и полушубок ввечеру кстати. Месяц сиял тонкий, обрезистый, ясный на холодном небе. Уши пощипывало, и Егор поднял воротник. После того, как в декабре снова отморозил их, они чувствовали малейший холод, а с поднятым воротником ничего не слышно, будто ватой слух обложило. Теперь глухим ходить опасно: бандит даже шальной забоится, не сунется, а вот если эти, агенты германские, у тех жалости нет, тут ухо востро держи: вмиг крылья подпалят.

Егор отогнул воротник, огляделся: тихо, ни души. Дым валит столбами вверх, значит, жди мороза. Последний, видно, морозец, да потом враз река вздуется, и пошло-поехало, не остановишь. Воробьев подошел к русановскому дому: темень в окнах. Спит, наверное, еще, за вчерашнюю ночь отсыпается. Он скрипнул калиткой, взбежал на крыльцо, по привычке потопал валенками. В сенях ударил в нос ядреный запах березовых веников, видно, любитель баньки Петро, а своей нету. К кому же ходит?.. Это тоже вопрос, ибо баня, как и гулянка, хороша под душевный деревенский разговор, а в одиночку только самоеды моются. После баньки хорошо опрокинуть стопку, закусить груздем или капустной, что тоже располагает к беседе. Бугров ходит в коммунальную, это Егор знал. Значит, кто-то другой…

Воробьев вошел в прихожую — пахнуло кисловатым потом и дегтем от сапог — достал спички, зажег, вошел в комнату. Постель была пуста, одеяло откинуто, точно хозяин выскочил по малой нужде во двор. Егор даже потрогал простыню: еще теплая, видно, разминулись в каких-нибудь пяти-десяти минутах. Но куда же он мог так спешно убежать? Что его подняло с теплой постели невыспавшегося (он проспал часа два, а после бессонной ночи да нервотрепки дня встать не так легко!) и выгнало на мороз?.. Побежал не на станцию, иначе бы они встретились. А куда в такой час побежишь? Не в кино же? Значит… Черт!..

Егор снял кепку, сел в темноте на стул, решив подождать хозяина. Тревога кольнула сердце, и Егор, напряженно вслушиваясь в тишину, неожиданно для себя подумал, что тот, неизвестный, кто сегодня ускользнул из этого дома, разбросав Русанову улики, кто проник в кабинет Бугрова, наследив и там, с кем сегодня встречался Шульц, так ловко обведя вокруг пальца Лынева, тот снова опередил Егора, успев раньше его прийти сюда и увести Русанова.

Воробьев вдруг поймал себя на мысли, что утром тот побежал не на улицу, а скорее всего спрятался за дом, позади сеней, где был зазор между наружной стеной и забором, за которым шел огород. А уж за огородом овраг, и по его дну скрытно можно уйти куда угодно! И пока Егор догонял Бугрова и переговаривался с ним, тот вполне безопасно ушел, оставив его в дураках! Так-так-та-ак! — Егор поднялся, вздохнул, заходил по комнате. Эта догадка так заела Воробьева, что он, нахлобучив шапку, вышел на крыльцо и пролез за дом. Так оно и есть: в заборе дыра и можно запросто пролезть в огород. Надо завтра прийти сюда и все еще раз осмотреть при свете дня. Вдруг какие «гостинцы» остались. Хотя преступник опытный и следов своих вот так запросто живешь, не оставит. Эх, ядрена вошь, рядом был с такой фигурой и не встретился. А может, благодаря этому и спасся. Вот он поэтому и решил Русанова замести, коли на него уже вышли. Видно, Петро что-то знает, а может, и сообщник. Похоже, что действует рука опытная, из колчаковских офицеров. Давненько их не бывало…

Егор усмехнулся. Ну, вот, кажется, все и решил. Всех раскусил, распознал, теперь только взять осталось. Послышались шаги. Кто-то вошел в калитку, торопливо взошел на крыльцо. Помедлил. Слез, постучал в окошко. Подождал, снова взошел на крыльцо и дернул дверь. Странно, подумал Егор. Коли не хозяин, а это ясно, то что же лезть в дом, когда никто не отозвался? А может быть, проверили: нет ли чужих? Может быть, пришли забрать то, что оставили или улику, из-за которой и выгнали Русанова на мороз? Егор вытащил наган, повернул барабан, заправив пулю в ствол. Ну вот, кажется, и дождался, подумалось ему. Где же только брать его?.. Судя по шагам и стуку его, противник настроен решительно, он легок и быстр. Значит, одет во что-то удобное, не в полушубок, и морозец его только взбадривает. Стрелять будет тотчас, первым, и вот здесь Егору надо не спасовать, суметь увернуться и опередить выстрел, да так, чтобы врага не свалить наповал. У Егора во рту все пересохло. Он уже хотел снять полушубок, чтобы он ему не мешал, но послышались шаги и незнакомец объявился на крыльце. Егор прыгнул, сбил врага с ног и тотчас, ухватив правую руку, резко завернул ее за спину, окунув «гостя» башкой в сугроб.

Незнакомец застонал, задрыгался, и Егор почувствовал что-то неладное, точно бросился на льва, а он обернулся козлом. Егор мигом обшарил «гостя», но оружия не нашел. Только тогда, отпустив его, отпрыгнул сам в сторону, вытащил наган.

— А ну встать! — рявкнул Егор.

Неизвестный поднялся, и Воробьев тотчас признал в нем Семенова.

— Это еще откуда? — удивился Егор.

— Да я же вас, Егор Гордеич, ищу! — жалобно проговорил Семенов. — Два раза на станцию забегал, там нет, потом вспомнил уж про Русанова… Щербаков вас ждет! — выпалил Семенов.

— Так-так-та-ак! — пробормотал Егор. — Ты это… про мои действия — молчок!

— Я понимаю, — вздохнул Семенов.

— Иди домой и жди!.. Или вот что… Иди в дом Русанова и дожидайся его! Если придет, веди в отдел, понял?

— Ага! — Семенов кивнул.

— Любого, кто зайдет, под арест и в отдел! Попятно?

Семенов кивнул. Егор помедлил — протянул наган.

— Это только в крайнем случае! Понятно?

Семенов затряс головой.

— И жди! Я скоро! В дом иди…

Семенов ушел в дом, а Егор, постояв и отдышавшись, направился к Щербакову.