Всадники

Иаттатай! Ах, горе мне! Иаттатай!

Пусть пафлагонца, эту язву новую,

С его лукавством сгубят всемогущие!

С тех пор как в дом ворвался он, прохода нет

Нам, домочадцам, от битья и ругани.

Да, да, пускай погубят горькой гибелью

Распафлагонца подлого!

Ну, как живешь?

Да как и ты, прескверно!

Подойди сюда!

Затянем вместе плач Олимпа[1] жалостный.

Миу-миу-миу-миу-миу-миу.

Постой, довольно жалоб! Не поищем ли,

Как нам спастись? А в плаче утешенья нет!

Что ж делать нам?

Скажи-ка ты!

Нет, ты скажи,

Чтоб мне не спорить!

Ни словечка, видит Зевс!

В слова, молю, признанье облеки мое![2]

Ну, говори смелее, я потом скажу.

Нет смелости! И слов мне не найти никак

Искусных, скользких, гладких, еврипидовских.

Ах, нет, не надо брюквы еврипидовской!

Как нам уйти, придумай, от хозяина.

Так говори «де-рем», слоги подряд связав.

Ну вот, сказал: «Де-рем».

Теперь прибавь еще

«У» перед «де» и «рем».

«У».

Так, поори теперь

«Де-рем», а после «у» скороговоркою!

Де-рем, у-де-рем, у-де-рем.

Ага, ну что?

Понравилось?

Конечно, только вот боюсь

За шкуру.

Почему же?

Да у поротых

Линяет шкура, знаешь?

Уж не лучше ль нам

В беде такой с мольбою к алтарю припасть?

К чьим алтарям? Поди, в богов ты веруешь?

Ну да!

А почему же?

Потому, чудак,

Что я богопротивен. Значит, боги есть.

Ты прав! Но все ж иного нет ли выхода?

Не рассказать ли нам о деле зрителям?

Прекрасно, только об одном попросим их:

Пусть откровенно скажут нам, довольны ли

Они рассказом и игрою нашею?

Итак, начну!

Хозяин с ним один у нас,

Бобов грызун,[3] сварливый, привередливый,

Народ афинский, старикашка глухонький.

На рынке прошлом он себе раба купил,

Кожевника, рожденьем пафлагонца. Тот,

Пройдоха страшный, негодяй отъявленный,

Нрав старика тотчас же раскусить сумел,

Кожевник наш, и стал ему поддакивать,

Подкармливать словечками лукавыми,

Подмасливать и льстить: «О государь Народ!

Одной довольно тяжбы, отдохни теперь!

Поешь, попей, а вот тебе три грошика![4]

Сварить прикажешь ужин?» Дерзко выхватив

Еду, что мы хозяину состряпали,

Ему он преподносит. Вот недавно так

Крутую кашу заварил я в Пилосе,

Лаконскую. Негодник подскочил, схватил

И господину всю мою стряпню поднес.

Нам не дает прислуживать, всех гонит прочь,

А сам овчину держит над хозяином,

Как опахало, чтобы ей отмахивать

Ораторов. И все поет пророчества.

Старик совсем помешан. Отупел совсем.

А тот и рад. Всех нас оклеветал кругом.

Под розги подведет, а после бегает

По дворне и орет, и взяток требует:

«Видали вы, как Гила нынче высекли

Из-за меня? Послушными не будете –

Помрете все!» И мы даем, и как не дать!

Не то такого влепит подзатыльника

Хозяин, что в овчинку свет покажется.

Ну вот теперь, дружочек, вновь подумаем,

Каким путем и где искать убежища.

Каким? Да тем же, милый, удирать пора!

Ничто от пафлагонца не укроется!

«Все видит он, все знает»…[5] Он одной ногой

Уперся в Пилос, а другой – в собрание,

Расставясь так.

Широкий зад – в Раззявине,

В Грабильном – руки, а заботы – в Жуликах.

Так, видно, лучший выход – умереть!

Но как?

Мы умереть должны достойным образом.

Но как бы, как бы так, достойным образом?

Напьемся крови бычьей! Мысль прекрасная!

Смерть Фемистокла[6] всех смертей завиднее!

Но крови бычьей, нет, винца бы чистого,

Чтоб в голову полезли думы путные!

Ну вот, винца! Тебе бы все о выпивке!

Какие ж думы путные у пьяницы?

Хорош, глядите, жаба пресноводная!

Вино ты вредным обозвать осмелился?

Да ты найдешь ли что вина полезнее?

Кто пьян, тот и богат, и тороват во всем,

И счастлив, и догадлив, и находчив он.

Он в тяжбах побеждает и соседям мил.

Живей, живее, притащи бутылку мне,

Чтоб вспрыснуть мозг и до добра додуматься.

Да только проку что от этой выпивки?

Уж будет прок, ступай!

А я улягусь здесь.

И, выпивши, засыплю все как есть кругом

Затейками, лазейками и планами.

Стянуть тайком бутылку удалось. Никто

И не заметил.

Что же пафлагонец, что?

Храпит вовсю на коже, нализавшись всласть

Да пирожков нажравшись конфискованных.

Тогда налей мне чашу, да чтоб пенилось!

Но не забудь молитвы добрым демонам!

Тяни, тяни дар демона Прамнийского![7]

О добрый демон! Честь тебе открытия!

А что, скажи?

Гаданье поскорей стяни

У пафлагонца, благо спит он, и сюда

Беги!

Бегу.

Ах, как бы добрый демон твой

Со мной чего недоброго не выкинул.

А я налью еще глоток тем временем,

Чтоб вспрыснуть мозг и до добра додуматься.

Такой там поднял пафлагонец храп и гром,

Что утащил я под шумок гадание,

Что больше всех стерег он.

Молодец какой!

Дай, я прочту, а ты вина тем временем

Налей мне кружку.

Что ж здесь написано?

О мудрость!

Дай же, дай скорее кружку мне!

Возьми! А что ж гаданье?

Ну, еще налей!

Так и стоит в табличке: «Ну, еще налей»?

Велик Бакид![8]

А что?

Налей мне кружечку!

Любил же, видно, кружку поминать Бакид!

А, подлый пафлагонец! Опасался ты

Вот этого гаданья, о себе?

А ну?

Как он погибнет, вот о чем здесь речь идет.

А как?

Да все отчетливо указано:

В начале всех начал[9] пенькой торгующий

Придет и встанет у кормила города.

Один уж есть торговец. Кто ж потом придет?

Другой, и будет торговать он овцами.[10]

Еще торговец! С этим что же станется?

Пока другого не найдут, мерзейшего,

Он править будет, а потом провалится.

Кожевник-пафлагонец вслед за ним придет,

Буян, горлан, как мельница, грохочущий.

Падет овчарник, значит, от кожевника?

Так суждено?

Как видишь.

Вот несчастье-то!

Ужель другого не найти торговца нам?

Есть и четвертый, с ремеслом изысканным.

А кто он, кто?

Сказать?

Скажи, пожалуйста!

Придет колбасник и сразит кожевника.

Колбасник? Боги, ремесло чудесное!

Ну где же, где же мы найдем колбасника?

Поищем!

Погляди, на рынок входит он.

По воле всемогущих.

Эй, любезнейший!

Сюда, сюда, колбасник, подымись скорей!

Стране и нам явился ты спасителем.

Что нужно вам, в чем дело?

Друг мой, выслушай

Про счастье, про удачу, про судьбу свою.

Пускай лоток он сложит. Ты прочти ему

Пророчество, чтоб он узнал о будущем,

А я пойду посторожу кожевника.

Сперва свою поклажу с плеч долой сними!

Теперь приветствуй землю и богов святых!

Ну вот, что ж дальше?

Здравствуй, муж блаженнейший!

Ничто сегодня, завтра – все! Привет тебе,

Афин властитель, пышных и прославленных!

Ты что ж, голубчик, не даешь кишок промыть?

Колбас не купишь? Что ты издеваешься?

Дурак, при чем кишки тут? Погляди сюда!

Внизу людей ты видишь сотни, тысячи?

Конечно, вижу.

Всеми будешь ты владеть.

И рынком, и собранием, и гаванью.

Вертеть Советом будешь и стратегов брить,

Судить, рядить и девок в Пританей водить.

Все я?

Все ты! Да видишь ты не все еще!

Сюда, повыше, на лоток вскарабкайся!

Теперь ты видишь море, острова на нем?

Все вижу.

Барки, корабли с товарами?

И барки вижу.

Как же не счастливец ты?

Теперь окинь-ка правым глазом Карию,[11]

А левым – Карфаген.

Глаза я вывихну!

И, верно, уж косое счастье ждет меня.

Тобою будет все это распродано!

Все сбудется, как говорят гадания,

О человек могучий!

Только как же так

Я человеком стану из колбасников?

За то велик и будешь, что ты этакий

Подлец, наглец, буян, горлан проулочный.

Нет, о себе я мненья невысокого!

Ах, боги, почему же невысокого?

Иль за собой ты знаешь что похвальное,

Иль ты из благородных?

Вот уж это – нет!

Скорее, из негодных!

Счастлив жребий твой!

С рождением, я вижу, повезло тебе.

Голубчик, да ведь я же малограмотен.

Читать умею, да и то едва-едва.

В том и беда, что все же хоть едва-едва!

Ведь демагогом быть – не дело грамотных,

Не дело граждан честных и порядочных,

Но неучей, негодных. Друг мой, выслушай,

Что возвещают прорицанья Фебовы!

А что?

Да все прекрасно, Зевс свидетель мне,

Темно, премудро и уж очень путано.

«В день, когда волею рока кожатник – орел кривокогтый

В схватке смертельной сойдется со змеем балдой-кровопийцей,

Скиснет тогда пафлагонская снедь, а колбасников роду

Боги великую власть и бессмертную славу даруют,

Аще они не восхощут, как встарь, торговать колбасами».

А я-то здесь при чем же? Научи меня!

«Орел-кожатник» – пафлагонца прозвище!

А кривокогтый почему?

Да лапами

Кривыми загребает он добро себе.

А змей при чем тут?

Это уж совсем легко!

Ведь змей же длинен, ну и колбаса длинна,

Змей-«кровопийца» – колбаса кровяная.

Здесь сказано, что змей сразит кожатника

И будет править, «аще не впадет в соблазн».

Ну, аще так, доволен я. А все-таки

Дивлюсь, как заправлять я стану городом.

Заправишь славно. Делай то, что делаешь:

Мели, толки, покруче фарш замешивай,

Подперчивай, подсаливай, подмасливай

Да подсласти словечками повкрадчивей.

А в общем, как рожден ты демагогом быть,

С пропойным басом проходимец рыночный,

Всем одарен ты, чтобы стать правителем.

И помни: власть сулят тебе пророчества.

Возьми ж венок и бесу помолись Балде,[12]

Чтоб одолеть помог тебе противников.

Постой, а где отыщем мы союзников?

Ведь богачи напуганы кожевником,

А бедноте – его противны выходки.

Есть всадников неустрашимых тысяча,

Они-то уж помогут нам наверное;

Да лучшие из граждан – нам союзники,

Да зрители разумные и честные,

Да Аполлон, да я за дело примемся,

Да ты не бойся, не походит маскою

Актер на пафлагонца: испугался он!

Но все равно, узнают все и так его:

Ведь зрители у нас народ понятливый.

Ах, горе! Пафлагонец приближается.

Клянусь богами всеми, вы раскаетесь,

Что на Народ умыслили недоброе.

Ага! А чаша здесь зачем халкидская?[13]

В Халкидике восстанье вы готовите?

Долой! Проклятье! Смерть и кровь предателям!

Эй, ты, вернись! Куда бежишь, почтеннейший?

Колбасник, милый! Не губи отечества!

Мужи-всадники! На помощь! Торопитесь, час настал!

Эй ты, Симон! Эй, Панетий![14] Правым заходи крылом!

Уж идут, а ты сражайся, защищайся, в бой вернись!

Вот и пыль столбом клубится. Помощь, помощь нам близка.

Так смелей, гони, преследуй, в бегство обрати врага!