Всадники

Теперь на полных парусах ты в море выйти должен.

Воинственным и грозным будь,

В речи неотступным,

Чтобы противника разбить.

Он хитер и ловок.

Непроходимою тропой пройти он умудрится.

Так налети же на него стремительно и рьяно!

Только будь осторожен! И, прежде чем он на тебя нападет, наготове

И багры, и крюки, и дельфины[45] держи, и спасательный бот на канатах.

Я владычицу Деву-Афину молю, что хранит этот город и землю,

Если, верно, заслуги мои велики пред народом афинским (Лисиклу,

Салабакхо и Кинне[46] равняюсь я в них), пусть меня, как сейчас, в Пританее

Будут зря угощать. Если ж я тебе враг, если ж я за тебя не сражаюсь

Против многих – один, пусть меня раскроят на ремни, на подвязки разрежут.

О Народ мой! Меня ж, если я тебе враг и тебя не люблю, на кусочки

Пусть покрошат, сварят и в колбасы набьют. А когда ты мне все же не веришь,

Пусть на этом лотке изотрут в порошок и, как сыром, приправят оладьи

И, мясницким крюком вот сюда подцепив, хоронить в Керамик[47] поволочат.

О Народ! Как же может другой гражданин тебя жарче любить и сильнее?

Ведь с тех пор, как сижу я в Совете, казну я деньгами наполнил доверху.

Я одних заморил, а других задушил, запугал, обобрал и опутал,

Никого не жалел я из граждан, тебе одному угодить помышляя.

О Народ! В этом подвига нету ничуть. Что ж, и я услужу тебе так же

И, стащив у других из-под носа кусок, поднесу тебе: «Милый, покушай!»

А что враг он тебе и не предан совсем, это тотчас тебе докажу я:

У твоих уголечков погреться он рад, на тебя ж наплевать ему вовсе!

А что ты, кто когда-то мидийскую рать отразил[48] на полях Марафона

И, победой прославившись, нам завещал похвальбу и трескучие речи,

Что на голых камнях тебе жестко сидеть, это вовсе его не заботит.

Ну а я не таков! Я подушку набил и тебе подношу ее! Встань же!

Будешь мягко сидеть ты, и то отдохнет, что страдало в бою Саламинском.

Кто такой ты, о муж? Не Гармодия ль ты, демократа, достойный потомок?

Ведь и вправду деянье твое велико, благородно, народолюбиво.

За какую пустую и жалкую лесть полюбил ты пройдоху и плута?

Что же в том? На приманки похуже ловить ты его до сих пор ухитрялся.

Повторяю я все ж: коль найдется другой, кто б Народу был пламенней предан,

Кто б страстнее и жарче тебя обожал, так меня с головой ему выдай!

Хороша же, любовь! Ты ведь видишь его, ведь восьмую он зиму ютится

В подземельях, и в бочках, и в башнях сырых, в погребах, в ястребиных гнездовьях.

И не жалко тебе! Лишь сильнее еще ты его потрошишь, притесняешь.

Архиптолем[49] к нам с миром пришел, так его ты прогнал, да и всех, кто приносит

Договоры и мир, подзатыльника дав, за ворота ты гонишь бесчестно.

Все затем, чтоб владыкой Эллады он стал. Суждено ему, знай, в прорицаньях

Стать в Аркадии[50] дивной присяжным судьей, пять грошей всякий день получая,

Если вытерпит он. А пока я его и поить и кормить не устану

И не правдой, так кривдой добуду ему трехгрошовый паек ежедневный.

Не о том, чтоб в Аркадии стал он судьей, ты заботишься, Зевс мне свидетель!

Но чтоб грабить ты мог, города прижимать, вымогать приношенья и взятки.

Чтоб Народ в суете и в угаре войны не видал твоих подлых проделок

И глядел тебе в рот, в нищете и беде, и подачек просил, голодая.

Но когда он вернется в деревню домой, и по-старому вновь запирует,

И на каше отъестся, и в силу придет, на бобы и на брюкву наляжет, –

Вот тогда он увидит, какое добро за твои отдавал он подачки.

По-мужицки сердит он придет и тебя провалить, голосуя, сумеет.

Это знаешь ты сам и затем-то его надуваешь и снами морочишь.

Не обидно ль мне слышать, как грязью чернишь и меня облыгаешь бесстыдно

Пред Народом и всеми Афинами ты? А ведь я перед городом больше

Заслужил, госпожою Деметрой клянусь, чем и сам Фемистокл ваш любезный!

О аргивяне! Слову внимайте его. С Фемистоклом себя ты равняешь?

С Фемистоклом самим, что наш город нашел отощалым и сытым оставил,

Да вдобавок к тому и приморский Пирей примесил, как закуску на завтрак.

И, из прежних богатств не отняв ничего, угостил нас невиданным блюдом.

Ну а ты, – ты афинян в мещан обратить, в торгашей мелочны́х замышляешь,

Прорицанья шепча и валы городя. Вот каков Фемистокла соперник!

Помни также, в изгнанье погиб Фемистокл, ты же руки о пряники чистишь![51]

Мой Народ! Не вдвойне ль мне обидно терпеть от него поношенья такие?

Все за то, что тебя я люблю?

Перестань! Тошнотворны твои причитанья.

Вижу, вижу, давно ты меня надувал и теперь норовишь обморочить.

Да, Народушка, подло тебя надувал, изощрялся в бесчисленных плутнях.

Чуть задремлешь ты, глядь, он уж удит себе

Корешочки ревизий и в глотку сует.

Так и шарит руками обеими он

Без стыда и без страха в казенном горшке.

Пожалеешь, гляди, обличу я обман!

Тысяч пять, десять, сто положил ты в карман.

Что ты даром ревешь, что ты воду толчешь?

Пребесстыдны, преподлы проделки твои

Пред народом афинян. И я докажу,

Вот Деметрой клянусь, пусть мне дня не прожить,

В Митиленах[52] сумел, вымогая, добыть

Ты не меньше чем сорок талантов!

Ты человечеству всему спасенье и отрада.

Легкоязычие твое

Зависти достойно.

Свершивши подвиг, станешь ты

Первым на Элладе.

В Афинах и на островах, трезубцем потрясая,

Царить ты будешь, всем вертеть и гнать деньгу без счета.

Но только спуска не давай, ведь он уж поддается!

С такою глоткой, как твоя, его легко осилить.

Ну нет, голубчики, ну нет! До этого далеко.

За мною подвиг есть такой, что всем сумею глотку

Что ни на есть врагам заткнуть. Спокоен я, покуда

Остался цел хотя б один из тех щитов пилосских.[53]

Эй, на щитах остановись! Вот тут ты промахнулся!

Когда бы ты Народ любил, щитам бы не оставил

Ты рукояток.

Это все лукавая проделка,

Народ мой, чтоб, когда его ты наказать захочешь,

Тебе остаться ни при чем. Ты видишь, что за толпы

Кожевников вокруг него. Тут сбитенщики рядом,

Творожники и скорняки. Все – одного полета.

Едва нахмуришь брови ты и черепок ухватишь,

В полночный час сорвут щиты и бросятся на приступ

К рядам, да так, что к хлебу нам потом не приступиться.

Уж вот беда! Ты прав, ты прав! Ведь целы рукоятки!

Негодник! Сколько лет уж так Народ ты за нос водишь?

Чудак, не слушай ты его! Нигде ты не отыщешь

Поклонника верней, чем я. Ведь заговоров сколько

Один сумел я сокрушить. Ничто не ускользнуло.

Чуть затевались мятежи, крик подымал я живо.

Не так ли точно рыбаки угрей гоняют в сети?

Пока залив спокоен, тих, им не поймать ни рыбки!

Но чуть подымут ил столбом и воду взбаламутят,

Так ловля прибыльней идет. Ты тоже в мутном ловишь!

Тревога на руку тебе! Но вот на что ответь мне:

Немало кож ты продаешь, а подарил хоть стельку

Для теплых туфель старику? Ведь так его ты любишь?

Ей-богу, нет! Ей-богу, нет! Не подарил ни стельки!

Теперь его ты раскусил? А я вот туфель пару

Тебе купил и подношу! Носи их на здоровье!

Ну, не несносно ли, скажи, что так всесильны туфли?

А я уж вовсе позабыт? Забыто, как недавно

Я блуд повывел из Афин, предав бесчестью Гритта.[54]

А не несносен разве ты, постельный надзиратель?

Что, блуд ты вывел? Ну так что ж? Из страха, не иначе!

Боялся, чтоб из блудников не вышли словоблуды.

Но погляди, ведь он уж стар, а ходит без хитона

В такой мороз! А ты ему и телогрейки не дал.

Гляди ж, я плащ тебе дарю. Народушка, согрейся!

Такой премудрости, клянусь, и Фемистокл не ведал,

Хоть и неплох его Пирей. По-моему, так, право,

Вот эта выдумка с плащом Пирею не уступит!

Беда! И обойдешь меня ты плутнями такими?

Твоими ж плутнями, дружок! И на попойке так же,

Нужда погонит, побежишь, не разбирая туфель.

И все же лестью ты меня не превзойдешь. Народ мой!

Тебе к плащу тулуп дарю!

Что, взял, подлец? Фу, пропасть!

Проваливай! Да твой тулуп насквозь воняет кожей!

Нарочно так подстроил он, чтоб в смраде ты задохся.

И раньше погубить тебя старался он. Ты помнишь,

Как сильфий[55] вдруг подешевел?

А что? Конечно, помню.

Умышленно на сильфий он тогда понизил цены,

Чтоб вдоволь лакомились им, а после в гелиэе

Друг друга в смраде, в духоте поотравляли судьи.

Клянусь богами, говорил уж мне об этом Смердий.

Ну да, и вы в конце концов в зловонье порыжели.

И это, верно, изобрел вот этот рыжий-красный?

Подлец, каким же плутовством меня поддеть ты хочешь?

Богиня приказала мне тебя убить бахвальством.

Так не убьешь же! Мой Народ! Тебя я обещаю

Кормить, поить и угощать задаром по-пустому.

А вот в бутылочке дарю тебе я притиранье,

Чтоб мазать мог ты лишаи и язвы на коленях.

Седины выщиплю тебе, и станешь вновь ты молод.

Вот заячий пушистый хвост, чтоб прочищал ты глазки.

О волосы мои, Народ, суши, сморкаясь, пальцы!

И о мои! И о мои!

Вот в триерархи попадешь,

Казны без счета изведешь!

Корабль достанется гнилой,

Его чинить, его крепить

Не хватит денег никаких.

Уж я добьюсь, уж разорвусь,

Чтоб с браком снасть ты получил!

Кипит, бурлит! Уймись, уймись!

Прольет, уйдет! Беги, держи!

Вот ложка, плошка, эй, сними

С похлебки пену похвальбы!

Еще поплатишься, гляди!

Пройму до пота податьми.

Уж я устрою, чтоб попал

Ты в список первых богачей.

А я не стану угрожать.

Одно хочу лишь пожелать:

Пусть рыба варится в горшке,

А ты в собрание спешишь

Дела милетские решать,

Талантов дюжину сорвать.

Да чтоб на Пникс не опоздать –

Суешь живее рыбу в рот,

А тут посыльный подойдет,

Тебя торопит и зовет.

Талант боишься упустить.

Спешишь жаркое проглотить

И на ходу –

Подавишься и лопнешь!

Прекрасно! Клянусь Зевсом, Аполлоном и

Деметрой!

Мне кажется, теперь уж нет сомнения:

Ты – гражданин отменный. Не видал еще

Подобных я средь трехгрошовой братии.

Ты ж со своей любовью лишь сердил меня.

Отдай назад мой перстень! И отныне ты

Не ключник мне!

Ну что ж, бери! Одно лишь знай:

Ты мне не веришь больше, но другой придет

Подлей меня, гнуснее и негоднее.

Не мой, не мой как будто это перстень! Нет!

Печать совсем другая. Иль не вижу я?

Дай, я взгляну.

А какова печать твоя?

В оливках поросенок доморощенный.

Совсем не то.

Не поросенок? Что ж тогда?

Обжора чайка, с кафедры кричащая.

Беда, беда!

А что?

Подальше брось его!

Совсем не мой то перстень, а Клеонима.

Возьми ж вот этот и моим будь ключником.

Нет, нет, о господин мой! Подожди еще!

Пророчества мои сначала выслушай!

Так и мои послушай!

Чуть доверишься

Вот этому – тебя обреет догола.

А тот тебя обреет и не так еще!

В моих гаданьях, знай, тебе предсказано

Вселенной править, розами венчанному.

Мои ж тебе сулят в порфире вышитой

На колеснице золотой преследовать…

Агирия и Смикифа процессами.

Тащи уж все гадания, чтоб выслушал

Хозяин их.

Отлично!

Ты ж свои тащи!

Тотчас!

Тотчас!

Беги же!

Нет помехи нам!

Солнца ясного сладкий луч

Воссияет для граждан всех,

Воссияет для всех гостей

В день паденья Клеона.

Слышать, правда, и мне пришлось,

Как толкуют, наморщив лбы,

Старики-ворчуны порой

На толкучке судебной:

«Если б в силе не был Клеон,

Не видать бы по всей земле

Двух полезных вещей у нас:

Ни пехтила,[56] ни ступки».

Но чему я еще дивлюсь –

Это ловкости рук его.

Говорили мне молодцы,

Что с Клеоном учились:

Он на лире один лишь лад –

«По-дарийски»[57] легко постиг,

А других не хотел учить,

Рассердил кифариста.

Тот велел увести его:

«Мальчик вовсе и туп и глуп,

Затвердил на один лишь лад:

„Подари да подай мне!“»