Все волки Канорры

Так что я намерен публиковать роман по главам, в каждом номере, это поднимет тираж, обеспечит продажу, а если правильно подсчитать, то намного повысит гонорар автора. Ну, и издатель не останется внакладе.

— А если учесть, что вы и автор, и издатель…

— То остается всего одна проблема: решить, какой процент от своего гонорара автор отдает издателю за публикацию в такой выдающейся газете, и какой процент издатель платит автору с таким именем от дохода с тиража, чтобы не ущемить ничьих интересов.

— Это действительно дилемма, — согласился Мадарьяга.

— Не сплю третью ночь, думаю. Пока никак не приду к соглашению. Но я уже анонсировал роман «Сердце зомби» как выдающийся пример высокой литературы того ряда, что формирует классический вкус грядущих поколений, переворачивает сознание современников и становится настольной книгой для всех читающих людей. Так что поставил себя в безвыходное положение и как автора, и как издателя, — придется нам срочно искать компромисс и создавать нетленный продукт.

— Великая книженция намечается, как я вижу, — одобрил князь. — Прочту непременно. А зомби-то вам среди всего этого зачем?

— Нужен консультант. Я думаю начать с душещипательной сцены, когда зомби вспоминает счастливое прошлое, которое для читателей — в историческом разрезе — ассоциируется с кошмарными временами. И тут мы сразу имеем еще одну интригу и эдакое деликатное назидание: вот ведь какой пердюмонокль выходит, господа — кому жуткий период нашей непростой истории, а кому — лучшие дни жизни. Только зомби должен быть адекватным и вспоминать что-то приличное. В смысле, увлекательное, а не целомудренное. Целомудренного как раз нужно в меру, то есть совсем немного.

Мы живем в то доброе старое время, о котором так часто будет слышать следующее поколение

«Цитаты Питера»

— Слушайте, у меня еще одна отличная идея. А мумия не сойдет за зомби? Тоже не-мертвый, восстал из могилы, шляется там и сям, сеет ужас своими тараканами и те, кстати, зомби. А уж про любовные истории я просто молчу. О его похождениях легенды слагали. Тут он никому не уступит пальму первенства, разве что этому бродяге Дотту, но тоже можно поспорить — он почти на тысячу лет старше и куда как известнее. А ужасная слава делала его милее и привлекательнее в глазах всех романтических дам той эпохи, так что окучивал он их, спозволения сказать, грядками. К тому же, Дотт стал ловеласом уже после жизни, а Узандаф как раз идеально вписывается в ваш исторический момент.

Будущий классик мировой литературы счел это предложение весьма разумным и отправился собирать материал для первого тома многотомной эпопеи, сопровождаемый добрым вампирским напутствием «Ну, осиновый кол вам в руки».

И, как пишут в древних эпосах, славящихся своим обстоятельным занудством, пошел Бургежа к Узандафу и задал ему вопрос о славном прошлом, и отвечал ему Узандаф подробно три вечера подряд, пока не иссякла чернильница и не стерлось три пера у возжелавшего знаний, и дивился Бургежа великим и славным делам Узандафа на ристалище любовном и военном, и ушел Бургежа от Узандафа, глядя задумчиво вдаль, и замыслил он деяние великое, которое поставило бы его в один пантеон славы с мужами столь выдающимися.

Вы не топчетесь на месте, а идете вперед,

если делаете одни только новые ошибки

NN

А поскольку, лауреат Пухлицерской премии был существом деятельным, то не только задумал, но и в два дня задуманное осуществил. О чем горько пожалел, когда стала раскручиваться цепь дальнейших событий. В его беде могли помочь только два могучих ума современности. Но одному из них, при всей его остроте, практичности и цельности не хватало художественного восприятия. Он не любил думать больше одной мысли одновременно, это его огорчало. Второй обретался очень далеко, в недоступных горних высях, а если точнее — дальних далях. Был еще и третий. Он тоже мог помочь, и, вероятно, больше, чем двое других вместе взятых. Но он начал бы с убийства, и затем уже перешел бы к помощи и спасению. А эльфофилин планировал еще немного пожить, погреться в лучах прижизненной славы, с умом воспользоваться популярностью, обеспечить славу посмертную и подобающие персональные статьи в энциклопедиях. Так что Бургеже оставалась одно — надеяться на судьбу. Судьба, как всегда, не подвела, поднатужилась и подбросила крохотное чудо.

Оставив надежду получить дельный совет от Лилипупса, который наверняка осудил бы его за предпринятую авантюру, или от Думгара, которого возмутил бы финансовый аспект, Бургежа мечтал о встрече с графом да Унара и прикидывал, под каким бы благовидным предлогом смотаться с визитом в Булли-Толли. Каковы же были его удивление и радость, когда Птусик сообщил между делом, что поздно вечером в Кассарию прибыл кузен Юлейн со спутниками. И хотя Пухлицерский лауреат догадывался об истинных причинах этого визита, он не собирался упускать сказочную возможность. Если кто и знал, что делать с тем, что он насовершал сгоряча, то только начальник Тайной Службы, хитрец, мудрец, интриган и тонкий ценитель искусства.

* * *

В то славное сентябрьское утро Думгар принес на подпись счета на шнурки. Поскольку обуви в замке имелось чрезвычайно много, а шнурков, в любом случае — больше, беседа обещала быть насыщенной, познавательной и довольно продолжительной. Спустя три с половиной часа Зелг опрометчиво заметил, что шнурки — не бог весть какая трата, и оставшиеся счета он вполне мог бы не подписывать лично, а передоверить это важное дело кому-нибудь из замковых счетоводов. А уж если почетное право ставить подписи на счетах принадлежит только ему, то сделать это оптом, без подробных комментариев. На что Думгар резонно и, как всегда, обстоятельно возразил при помощи очередного яркого и неопровержимого исторического примера. На сей раз в качестве наглядного образца он избрал императора Пупсидия. Монарх, завоевавший добрую половину известного тогда мира, частенько упоминается к месту и не вполне к месту в большинстве исторических трудов, но, вероятно, впервые его выдающаяся личность послужила для усовествления нерадивого домохозяина и шнурковладельца.

— Император Пупсидий, — заметил голем с некоторым упреком в голосе, — тоже имел пагубную привычку игнорировать счета на пуговицы и шнурки. И вот результат — его империя не простояла даже двух тысячелетий.

Зелг собирался было метко возразить, что ко дню падения великой пупсидианской империи сам ее основатель был мертв около девятнадцати веков, так что вряд ли на судьбу государства так пагубно повлияли именно его незадавшиеся отношения с пуговицами и шнурками.

Мы не знаем, что ответил бы на это Думгар, хотя уверены, что он нашел бы что сказать, чтобы развеять в прах несостоятельную теорию своего господина, но как раз в эту судьбоносную минуту в дверях нарисовалась мумия Узандафа Ламальвы да Кассара в новехонькой лиловой мантии с малиновым позументом в пчелки, цветочки, черепа, косточки и прочие развеселые рисуночки, включая тазобедренные суставы.

—Дедушка! — расцвел Зелг, который всегда радовался дедуле — даже не имея при этом никаких корыстных интересов, а сейчас, признаться, к радости примешивался существенный довесок в виде надежды на избавление от бухгалтерского учета.

— Милорд, — почтительно сказал голем. На сей раз в его сдержанных интонациях сквозил легкий оттенок подозрения. Он подозревал и Зелга в том, что тот воспользуется прибытием дедушки, чтобы избежать священных обязанностей хозяина дома, и Узандафа — в том, что тот снова во что-то ввязался. Только мумия, как всегда, пребывала в отличном расположении духа.

—Как вам моя новая мантия? — спросил дедушка. — Правда, шикарный цвет? — и он прошелестел к креслу перед зеркалом, в котором его отражение как раз задумчиво теребило полу мантии, ковыряя пальцем позумент. Трудно сказать, что его смущало — черепа ли, тазобедренные ли суставы, вышитые серебряными нитями, или людоедский оскал пушистых пчелок.

— Не дури, — строго сказал Узандаф зеркальному двойнику. — Мировецкая штукенция. И позумент что надо. Самое оно для праздника. Кстати, — обернулся он к внуку.

Зелг напрягся. Когда дедушка произносил волшебное слово «кстати», это всегда было не к добру и некстати. Думгар тоже словно бы взволнованно пошевелил бровями, но, как мы уже не раз упоминали, в случае с каменным домоправителем никогда нельзя было уверенно судить о его подлинных эмоциях.

— Кстати, — звонко сказала мумия, — как ты собираешься праздновать мой юбилей?

— Совершенно не вижу, что бы тут мог праздновать почтительный и любящий внук, — загудел Думгар прежде, чем Зелг успел спросить, о каком юбилее речь.

— Хорошенькое дело, — возмутился Узандаф, — дедушку грохнули за здорово живешь ровно тысячу лет тому — такая симпатичная круглая дата — и никакого тебе праздника. — И он поднялся с кресла, всем видом демонстрируя глубокое разочарование и не менее глубокую обиду. — То есть вообще никаких приготовлений к торжествам. Никто не суетится на кухне, никто не секретничает на предмет оригинального сюрприза юбиляру. Ни один хор не шастает по задворкам, в тайне разучивая какую-нибудь возвышенную оду. А вы чем заняты? Шнурками? Твой дворецкий — зануда и деспот, заруби себе это на носу. И восставай, пока еще не поздно. Он и меня пытался заставить подписывать какие-то счета, но я бунтовал и не давался. Знаешь, почему? Вон Пупсидий тоже вел учет каждой пуговке, каждому крючочку-шнурочку — и чем кончилось? Империя не простояла каких-то несчастных двух тысяч лет — рухнула. Поэтому говорю со всей ответственностью — сопротивляйся! Вот помню, каким я был, когда был молодым, — вздохнул Узандаф.

— Я тоже помню, каким вы были, когда были молодым, — сказал Думгар.

Узандаф взглянул на него с кроткой, но твердой укоризной. Прекрасная память? Отлично! Объективность? Прекрасно! Честность? Лучшего и пожелать нельзя! Но стоит ли использовать эти замечательные качества все вместе и сразу? Не расточительно ли это? И не тяжело ли для окружающих? Вот о чем следует задуматься в первую очередь.

Чем старше становятся люди, тем лучше они были,

когда были моложе

Джим Боутон

И Узандаф скрылся за дверями, оставив у Зелга стойкое впечатление, что его посетила диковинная рыба, которая ушла в пучину вод, взмахнув на прощание изумительным лиловым хвостом с узором из плотоядных пчелок.

— Как быть? — спросил молодой некромант, проводив родную кровь тоскливым взглядом.

— Со шнурками? — спросил голем. — Учитывать, учитывать и еще раз учитывать. Как вы понимаете, милорд, эта милая эскапада — не больше, чем фантазия. Ни его светлости, ни любому другому из ваших предков не удалось отбиться, я имею в виду — избежать почетного и неотъемлемого права вникать во все хозяйственные дела вашей вотчины. Так что и блистательный Узандаф тоже занимался бухгалтерскими отчетами, хотя о бунте мечтал. Как же без этого. Все мечтали.

— Наивные, — брякнул Зелг. — Я не об этом.

— Как быть с торжествами по поводу безвременной кончины милорда да Кассара-старшего? У меня есть продуктивная идея. И его порадует, и с финансовой точки зрения получается весьма гуманно. И, к слову, замковый хор уже давно разучил песнь возвышенного содержания в шестнадцати строфах с припевом.

— С удовольствием выслушаю вас. Но прежде я хотел спросить.

— Да, милорд.

— Только не обижайся.

— Приложу все старания, милорд.

— Думгар, ты — чудовище?

Все мы чудовища — то бишь люди и монстры одновременно

Томас Браун

Голем на минуту задумался. Когда б его каменное чело не было столь неподвижно, его бы прорезали глубокие морщины.

— Вне всякого сомнения, милорд, — ответил он, наконец.

— Надеюсь, я не задел твои чувства этим бестактным вопросом.

— Нисколько, милорд. Вопрос по существу дела, и обидным не является.

— Тогда ответь еще на один.

— К услугам вашей светлости.

— Кто большее чудовище — ты или князь Гампакорта?

На этот раз голем думал намного меньше.

— Полагаю, все-таки я, милорд.

— Я так и предполагал. Думгар, мне нужен совет опытного и бывалого чудовища.

— Рад быть полезным вашей светлости. Но, позвольте спросить: почему вы не внесли в список его честь Бедерхема или его светлость Намору, или даже ваших прекрасных родственниц? Да и Мадарьяга тоже подходит.

— Нет, что ты, — усмехнулся Зелг. — Бедерхем или Намора — демоны, и никем другим отродясь не бывали. Мадарьяга — вампир уже слишком давно, вряд ли он помнит, как был человеком. Кстати, я даже не знаю, человеком ли. Не важно. Они цельные, монолит. А мне нужно поговорить с кем-то, кто знает, каково это быть одним и другим одновременно, каково носить в себе иное существо, делить с ним душу, разум, чувства. Возможно, не разделять иные взгляды и мнения. Возможно, даже во многом иметь противоречия. И не иметь возможности разорвать эту связь. И бояться, что однажды тот, другой, захватит власть в тебе самом. Ты понимаешь меня, Думгар?

— Да, — ответил славный голем. — Отлично понимаю, милорд. Вы уверены, что не хотите спросить совета у князя Гампакорты? Он должен неплохо разбираться в делах подобного толка.

— Придется — спрошу. Но вначале хотел бы посоветоваться с тобой. При всем уважении и той глубокой симпатии, которую я питаю к князю, он мне чужой, а ты — мой родственник. В смысле — родной. В смысле… ты понимаешь.

Голем поклонился.

— Спасибо, — сказал он негромко. — Спасибо, мой мальчик.

Зелг решительно придвинул к себе кипу бумаг и подписал одна за другой. Покончив с делами, он пересел поближе к окну и пригласил Думгара занять диванчик напротив.

Если бы завтра его правлению внезапно пришел конец, герцог мог бы честно сказать, что одно большое дело в Кассарии он все-таки сделал и память по себе оставил. С тех пор, как поместье принялись регулярно навещать существа выдающиеся во всех отношениях, в том числе, превосходящие среднестатистического посетителя размерами примерно раза в три, молодой некромант распорядился расставить во всех помещениях диваны, кресла и табуреты соответствующего качества: тяжелые, устойчивые, рассчитанные не на один век и не на одного монстра. Так что уйди сейчас Ламарх под воду, как легендарный затонувший континент Гарданак, еще тысячу лет спустя по необозримым водам среди кракенов, левиафанов и морских рыб плавала бы исключительно прочная кассарийская мебель.

— Мне снится крепость на вершине неприступной скалы, серо-голубая крепость во льду и снегах, и двое рыцарей охраняют ее от всего мира. Это свирепые и могущественные воины, но меня они пропускают без боя, —произнес герцог на одном дыхании, как говорит человек, давно готовивший это вступление.

— Просто без боя или как господина? — быстро спросил Думгар.

— Как хозяина, — неохотно ответил Зелг. — Крепость заброшена уже много веков, и в ней только один обитатель.

— Обитатель, гость или узник?

— Узник. Это дитя, Думгар. И там, в Липолесье, я увидел его впервые. И разве не естественным побуждением всякого приличного человека… существа было бы вынести его из темницы? Но это дитя пугает меня, оно совсем не ребенок, просто так выглядит. И оно кровожаднее, злее, темнее всех демонов Преисподней и тех врагов, которых я встречал до сей поры. Возможно, Генсен коварнее и страшнее, но я так не думаю. Может, это облик ребенка производит такое отталкивающее впечатление. Потому что Генсен выглядит, как подобает королю Тьмы, а вот невинное, на первый взгляд, но злобное дитя отвращает сильнее. В общем, ты понимаешь, что я оставил его там, в тюрьме, за неприступными стенами и под множеством замков. Я приказал стражникам не спускать с него глаз, но уже совершил к тому времени главную ошибку — я разбудил его, и теперь он все время говорит со мной. Он рвется на волю, он требует своего, и знает, чего хочет. У него хватит силы осуществить задуманное, если только он выйдет на свободу. Если только победит. Он может победить, Думгар.

— А, может, и нет, — ответил голем.

— Ты не считаешь, что я спятил? Мне самому уже кажется, что да.

— Милорд, — усмехнулся каменный дворецкий. — Несколько минут назад нас посетила мумия вашего предка и потребовала подобающим образом отметить ее внезапную гибель от руки нерожденного короля Бэхитехвальда, а также запретила вам подписывать отчеты о приобретении и расходе предметов мелкой галантереи за прошлый квартал. Два троглодита именно в эту минуту и прямо под нами копают подземный ход в подземном ходе. В вашем озере монстр Ламахолота устроился работать рыбой и, — пользуюсь случаем, чтобы передать вам приглашение Общества Рыболюбов, — сегодня состоится поучительное представление из жизни рыбаков и рыб с его участием, а также факельное шествие и назидательные песни в исполнении ансамбля троллей-фольклористов. В соседней башне король этой страны прячется от фонтана, который хочет воздвигнуть его супруга. А один из высших иерархов Преисподней, — пользуюсь случаем, чтобы сообщить вам эту новость, — подал прошение о выделении ему скромного участка в пределах вашего герцогства для основания филиала Ада на земле и указал примерную сумму арендной платы, налога на имущество и на доход, а также принес черновик вассальной клятвы. В соседней комнате Гончая Князя Тьмы и призрак Дотта играют на зомбо-тараканьих бегах с душой, за которой упомянутая Гончая гонялась по всему Аду не одно столетие и, судя по крикам, ваша законная фея и его законная супруга уже застукала их за этим занятием. Ваши таксидермисты набивают чучело величайшего демона-убийцы всех времен, погибшего злою смертью от рук вашего генерала, который шел сдавать шерсть в причесочную. И среди всего этого вы сомневаетесь в своем рассудке?

Вы нормальнее всех нормальных, поверьте на слово. И намного нормальнее любого из своих предков, а я знал их всех, и могу судить с уверенностью. И еще: вы сами сказали главное, милорд. Вы чудовище. Вы ошиблись только в одном. Вы не стали им в тот день в Липолесье, вы не стали им тогда, когда открыли двери темницы и схватили на руки спящее дитя, намереваясь спасти его от тюремщиков и вынести на свет. Вы родились чудовищем.

— Как же быть? — повторил Зелг. — Оно ворочается во мне, как лава в тверди земной, оно душит меня. Поверишь ли, порой я боюсь, что начну изрыгать огонь, как наш дорогой Кальфон…

— И, заметьте, тоже ничего страшного, — снова улыбнулся голем. — Такие вот индивидуальные особенности, с кем не бывает?

— Но я боюсь причинить кому-нибудь вред.

— Этого боятся многие чудовища, милорд. Но с этим вполне можно жить.

— А ты как живешь?

— По-разному. Когда как. Но одно могу сказать вам наверняка. Из несметного множества чудовищ, населяющих Ниакрох, вы — одно из величайших. И к этому можно относиться по-разному. Можно остаток жизни провести в скорби и печали, или в борьбе с собой и кончить, как некоторые ваши предки, в том числе, и ваш отец. А можно принять это как дар свыше. Как невероятную силу, которой можете распоряжаться вы, только вы, и никто, кроме вас. Это, если хотите, армия, стоящая у вас на службе; дракон, повинующийся вам одному. Вы боитесь причинить вред близким, дорогим вам существам? Похвально, что вы о них беспокоитесь. Так не причиняйте же им вреда, никто не может заставить вас поступать против собственной воли. Защищайте их от всех опасностей мира, и, уверяю вас, лучшего защитника им не отыскать. Ведь это чудовище не просто живет внутри вас. Это же не докучливый гость с постоялого двора, который может съехать в любую минуту, не неведома зверушка, поселившаяся в вашем саду и не показывающаяся на глаза. Это часть вас самих. Как рука или глаза. Распоряжайтесь ею по своему усмотрению.

— А ты распоряжаешься?

— Очень давно, милорд.

— Это ведь нелегко.

— Жить вообще сложно, милорд, но посмотрите на Узандафа, Дотта и Лилипупса. Им это легко удается даже после смерти, а вы все еще живы.

— Ты умеешь успокоить.

Зелг тоскливо посмотрел на облитую золотом рощу на берегу озера.

— Думгар, ты помнишь, кто тебя создал? — спросил он вдруг.

— Да, милорд.

Голем не сказал, кто, и Зелг понимал, что лучше не спрашивать. А еще он понимал, что если спросит, то Думгар ответит правду. И это еще одна причина, по которой спрашивать не стоит. Но в последнее время странных вопросов, ответы на которые лучше бы не знать, накопилось чересчур много, и герцог устал молчать.

— Кто? — спросил он, желая ошибиться в своих предположениях.

Но не ошибся. Лучший дворецкий в мире неторопливо просмотрел отчеты — всюду ли стоят подписи и даты, затем сложил их аккуратной стопкой, поместил в черную бархатную папку с серебряным черепом, закрыл чернильницу золотой крышкой, чтобы не высыхала, и с достоинством кивнул.

— Да, милорд. Конечно, вы уже догадались. Галеас Генсен, милорд.

* * *

Все, что я делаю, я делаю по разумной причине.

И обычно этой причиной оказываются деньги

Сузи Паркер

Все крупные троглодитские состояния нажиты на продаже грибов.

Конечно, время от времени младшие сыновья аристократических семейств отправлялись в дальние страны — ловить удачу за хвост, и, хотя весьма редко, но все же бывало, возвращались домой с желанным трофеем. Тогда кладовые и сундуки пополнялись экзотическими специями, серебром, нефритом, золотом и самыми дорогими в Сэнгерае самоцветами — чешуйчатыми драгонитами. Нередкие браки по взаимовыгодному расчету приносили счастливым семьям молодоженов доходные должности и солидные капиталы. Случалось, что кто-то из знатных троглодитов делал неплохую карьеру при дворе. Двое или трое Карлюзиных предков обогатились на торговле пестрыми гнездами пухнапейчиков, выдавая их за новомодные тиронгийские шляпки, и шубками из бесценного меха лысых пупазиф — так что любовь к авантюрам и страсть к приключениям он без сомнения унаследовал от одного из них, а, может, и от всех сразу. Но все же основой процветания, столпом подземной экономики, тем краеугольным камнем, на котором, фигурально выражаясь, испокон веков стояли лабиринты и катакомбы, были грибные плантации.

Покушение на Такангора совершило переворот в и без того хрупком сознании Карлюзы, Левалесы и их верного осла. Они внезапно поняли, что жизнь коротка, поход в Бэхитехвальд, а с ним и прижизненная слава, сопряженная с высокими доходами, — дело будущего, а смерть ходит буквально по пятам. В такой ситуации приличному троглодиту остается одно — самозабвенно зарабатывать денежку. Тем более что Кехертус, Думгар и их кумир Такангор подавали блестящий пример. А тут еще Намора Безобразный принялся коллекционировать фаянсовых свинок, что троглодиты однозначно расценили, как дальновидную покупку тары для хранения крупных капиталов.

Последней каплей в клепсидре стал новый журнал, подписанный кассарийской библиотекой, под говорящим названием «Скопидомь дома. Тысяча новых методов обогащения». Прочитав вступительную статью, в которой главный редактор утверждал, что бедность — неосознанный подсознательный выбор сознания, бессознательно боящегося стать богатым, троглодиты решительно взяли копатки, мотыги, совочки, суёчки, нагрузили все это на задумчивого осла и решительно отправились в недавно открытый подземный ход — разбивать новую плантацию, которой суждено стать столицей новой грибной империи.

Казалось бы, что может помешать такому простому и мирному занятию? О, множество причин.

Ну, хотя бы неправильный план.

На первый взгляд этот план был безупречным. Он был замечательным и на второй взгляд. На третий он мог показаться гениальным. И как все гениальные планы, не пережил встречи с грубой действительностью.

Если все идет по плану, значит, вы чего-то не замечаете

Артур Блох. Законы Мерфи

Всего-то и требовалось, что зайти в подземный ход, отыскать там укрытое от посторонних взглядов тихое местечко и начать рыть просторную пещеру. Но выход, который троглодиты опытным путем обнаружили во время своего бегства с замковой кухни, был наглухо закрыт на несколько висячих замков. Если бы речь шла о простых работниках подземных агрипульгий, вероятно, они отправились бы к достойному голему с просьбой дать им запасной комплект ключей, поделились бы идеями, возможно, выслушали бы встречное предложение о вносе скромной арендной платы и небольшого налога на доход с грибной торговли. И все закончилось бы мирно и полюбовно.

Но за дело взялись два прославленных чародея. Неужели они могли спасовать перед такой небольшой трудностью в самом начале великого пути? Разумеется, нет. А тут еще тетрадка эта, с наставлениями мастериона Зюзака Грозного и приложением с полезными практическими заклинаниями, как всегда, некстати подвернулась под маленькую когтистую лапку.

Наш просвещенный читатель помнит, что королевство Сэнгерай, в силу национальных особенностей многих его граждан, изрыто подземными ходами и норами, как созревшая головка сыра. Здесь и сям копают кобольды, добывая серебро, золото и ртуть. Там и тут роют гномы, которые нюхом чуют месторождения драгоценных камней. Копошатся на своих грядках трудолюбивые троглодиты. Постоянно сражаются за просторные подземные чертоги воинственные пещерные тролли. Вгрызаются в твердь земную неугомонные цверги, искусные кузнецы и строители лабиринтов. И в жарких подземельях лежат на грудах сокровищ свирепые драконы, хранители древних тайн. Даже королевский дворец имеет два уровня и устроен так, чтобы король мог время от времени спускаться под землю и копать в свое удовольствие, чем он и занимается, как только выдается свободная от государственных дел минутка. Ныне здравствующий монарх Юлам Углекоп не зря носит прозвище Замурзанный и по праву гордится тем, что лично раскопал почти целый скелет древнеступа, выставленный в Королевском музее Внезапных Подземных Находок. Так что Сэнгерайские горы в разрезе похожи на муравейник, сплошь пронизанный паутиной ходов.

Чтобы увидеть свет в конце тоннеля, надо все время копать

Борис Крутиер

Гоблину ясно, что простыми кирками и лопатами таких результатов не добьешься. Конечно, упрямые огры, гордящиеся своей физической силой, или те же пещерные тролли, в каждом необъятном валуне подозревающие родного дедушку, попавшего под гибельные солнечные лучи, любят пустить пыль в глаза и выворачивать скалы голыми руками. Или цверги месяцами стучат крохотными молоточками по какой-нибудь бесценной глыбе, потому что каждая ее пылинка — на вес золота. Но в целом под землей есть и более действенные методы пробивания шахт и рытья ходов. Мастерион Зюзак Грозный неплохо подрабатывал составлением заклинаний для рудокопов и землекопов. Перелистав тетрадку, Карлюза с радостным криком отыскал нужную строку.

— Будем истреблять злодокучливые закрывательные приспособы путем огненного бумбума, — обратился он к Левалесе. — По мере исчезновения приспособ, станем прокрадываться внутрь с бесшумной тихостью и распространяться тенями с копатками по ходимсе.

Затем поглубже натянул берет и защебетал.

В свое время, чего Карлюза, увы, не знал, Зюзаку как раз за это заклинание не выплатили дополнительного вознаграждения, и ему даже не удалось оспорить решение заказчиков, потому что они временно оглохли в ходе его использования. Хотя никто не возражал, что камень, против которого они заказывали действенное средство — огромный валун, лежащий на пути землекопов, буквально испарился в огненной вспышке. Как только рабочие перестали качаться и икать, и как только нашли и откопали инженера, работа пошла вдвое быстрее. К чему мы вспомнили этот досадный эпизод? К тому, что, как ни старались троглодиты, тихонько, на цыпочках ступать по каменным плитам подземелья, как ни уговаривали осла осторожно топать копытами, предусмотрительно обмотанными шерстяной тканью, как ни пытались общаться только при помощи знаков и смены цветов, а все же на замковой кухне каким-то образом обнаружили, что в подземелье кто-то проник.

Подкрадываясь к кухне с противоположной, подземной стороны, Карлюза с Левалесой чувствовали себя лазутчиками, бесшумными и неуловимыми, и страшно удивились, когда встроенный шкаф с вареньями отъехал в сторону, и на верхней ступеньке каменной лестницы возникла грозная фигура Гвалтезия, вооруженного самыми разнообразными предметами. Как мы уже не раз упоминали, количество конечностей позволяло многоногу не ограничивать свою богатую фантазию в выборе колюще-режущих предметов, и сейчас он высился над печальными троглодитами — ни дать ни взять божество мести и возмездия, щедро декорированное лимонно-сливочным муссом.

* * *

Усы Ангуса да Галармона вызывали бешеный перестук женских сердец в среднем вдвое чаще, чем любые другие усы. Дамы считали, что с его стороны просто невежливо оставаться холостяком. Они окружали его вниманием и заботой, а генералу становилось плохо от одной мысли, что он попал в окружение, и выходил из него, применяя весь свой многолетний военный опыт и закаленную в кровопролитных боях решительность.

Отважный, но доверчивый генерал пал жертвой собственных иллюзий. Ему казалось, что если кто-то два часа с упоением рассказывает тебе о том, с каким наслаждением он печет кексы и булочки, с каким восторгом взбивает кремовую начинку для хухриков и заваривает яблочно-медовый сироп для жарки мынамыхряка, то в конце концов он поделится с тобой этими рецептами, как с родственной душой. Даже если этот он — она.

Вот тут-то и крылась стратегическая ошибка. Призывая тебя восхититься ее пышными булочками, женщина призывает восхититься ею, а не какими-то сдобными булочками.

Долгая беседа Галармона с гописсиной служанкой о тонкостях кулинарного искусства принесла глубокое разочарование обеим беседующим сторонам. Когда на место прибыли Такангор, граф да Унара, маркиз Гизонга и бурмасингер Фафут, Ангус да Галармон как раз созрел для панического бегства. Служанка бросала на него косые взгляды и обиженно поджимала губы, хмыкая всякий раз, когда к ней обращались с просьбой принести еще пончиков.

— Принесу, — зловеще отвечала она, — отчего же не принести, если некоторым ничего, кроме пончиков, не нужно.

— Нужно, — невпопад вставил Фафут. — Как же не нужно? Принесите еще пару чайничков рялямсы и мармелада в вазочке.

— Ах так! — вскипела служанка не хуже того самого чайничка. — Будет вам и рялямса, и мармелад. В вазочке!

Граф и маркиз покатились со смеху. Такангор задвигал ушами.

— Что я такого сказал? — изумился главный бурмасингер.

— Ну вы даете, голубчик! — ахнул маркиз. — И это с вашим-то опытом семейных столкновений.

— Какой у меня там опыт, — безнадежно махнул рукой бурмасингер. — Сплошные столкновения. Так и не научился избегать.

— Предлагаю отбыть в известном направлении, — предложил минотавр. — Скажем Гописсе, что все лично заинтересованные могут искать нас в «Расторопных телегах», и пускай ищут. А то пока Альгерс с Иоффой подтянутся, генерал скоропостижно обручится.

—Только через мой труп! — уточнил прославленный полководец.

— В Кассарии, — мягко напомнил Такангор, — это не является таким уж непреодолимым препятствием.

В охоте на мужа нет никаких правил. Все средства

дозволены, лишь бы трофей был добыт живьем

Джордж Массон

Галармон внимательно уставился на приятеля, не шутит ли. Потом вспомнил, какую горячую привязанность питали к великолепному минотавру прекрасные амазонки, и как от этих жарких чувств у него земля под копытами горела, и признал его правоту. Это бегство с поля битвы не осудил бы даже Агапий Лилипупс.

И, как стайка перелетных птиц, они снялись с места, прихватив с собой корзинки свежей сдобы, и унеслись на северо-восток, в «Расторопные телеги», где с порога попали в дружеские объятия Фафетуса и Нунамикуса Пу.

В «Телегах» царила подозрительная тишина и пустота.

— А где все? — спросил минотавр, усаживаясь во главе стола.

Где бы он ни сидел, он сидит во главе стола

Оливер Уинделл Холмс

— Твои кентавры так праздновали твою победу над этим демоном-убийцей, что дошли до кондиции уже к полуночи. А потом мы с Альгерсом еще час перетаскивали их в сарай. Они там до сих пор лежат, как положили. Даже Ианида не сумела бы вернее обездвижить все стадо. Или весь табун? Как-то никогда не задумывался, как считают кентавров, если не по головам, а оптом.

— Отрядами? — предположил кассарийский генерал.

— Значит, вчера здесь полег весь отряд.

— Что это было? — поинтересовался Гизонга.

— Смелый эксперимент, — не стал скрывать кобольд. — Я там проверил пару идеек, похоже, сработало. Потом Альгерс попросил кружечку, чтобы освежиться, я налил — как же иначе, он столько этих туш лошадиных на себе перетаскал — а время уже после полуночи, и тут…

— Законная супруга! — воскликнул Фафут, которого сцена в харчевне «На посошок» сделала удивительно догадливым.

— А то как же!

— Значит, Альгерса нам сегодня не видать, — прозорливо сказал минотавр.

— Хорошо, если только сегодня. Очень она сердилась, что после полуночи. Как будто выпей он до полуночи, она сердилась бы меньше. Жалко, конечно, если они пропустят представление Общества Рыболюбов.

— Все говорят об этом представлении, — заинтересовался генерал. — Что они такое задумали? Спрашивал — не признаются.

— В том-то и сюрприз. Намекают, поучительная история из жизни рыбаков и рыб с музыкой, танцами и грандиозным факельным шествием.

— Звучит заманчиво.

— Я обязательно пойду. Мне нужно где-то черпать вдохновение для своих произведений.

— Ты вообще любитель всяких зрелищ, — хмыкнул минотавр.

— Уж кто бы говорил, — пробормотал Фафетус. В его голосе слышалось неприкрытое восхищение. — Меня таксидермисты позвали на консультацию, так что твое произведение я рассмотрел вблизи. Знатное зрелище. Полагаю, клиент никогда в жизни так не удивлялся, как незадолго до смерти.

— И пора это серьезно обсудить, — заметил маркиз.

— Я готов, — согласился Такангор. — А где мои коктейли?

— Уже несу, — откликнулся Фафетус из-за стойки. — Оцени! Я превзошел сам себя.

Когда он расставил на столе батарею сосудов и стаканов, стало ясно, что бармен превзошел не только себя самого, но и всех своих великих предшественников, сколько их ни упомянуто в самом полном справочнике барменов, бульбяксеров и виночерпиев «Где же кружка». Сегодня «Расторопные телеги» как никогда походили на храм утоления и возлияния, по меткому выражению Мардамона.

С интересом выслушав отчет о последних исторических изысканиях своих друзей, минотавр согласился, что здесь есть что изыскивать и дальше. На тактично сформулированный вопрос, не замечал ли он каких-либо секретов у своей великолепной родительницы и не скажет ли, откуда и когда она пришла в Малые Пегасики, бодро ответил, что о секретах Мунемеи ему ничего неизвестно, как, впрочем, и обо всем прочем. Маменька о себе вообще не рассказывает, и лично он считает большим достижением, что знает ее имя. Кто-то называет это скрытностью, он склонен считать сдержанностью. О корабле с континента Корх со свойственной ему рассудительностью высказался, что это очень даже вполне может быть, потому что откуда-то же минотавры в Малых Пегасиках появились, и они действительно отличаются статью и размерами от ламархийских соплеменников, взять хотя бы его грандиозную маменьку, чьи рога постоянно наносят большой ущерб стенам и сводам лабиринта. Он рекомендует задать пару вопросов по этому поводу даме Цице, но не рекомендует рассчитывать на ответ, потому что рыцарственная дама уже не раз продемонстрировала свою выдающуюся немногословность, которую он, как непосредственный командир, всецело одобряет. Будь все его воины такими, не было бы надобности вводить военную цензуру.

Она немногословная женщина. Но свои немногие слова

она использует постоянно

Фрэнк Кэйз

Правда, в отличие от друзей, Такангор не видел прямой связи между тайной своего происхождения и нападением гухурунды, хотя само по себе наличие семейных тайн не отрицал. Но сразу предупредил, что бюджетом и семейными тайнами традиционно заведовала маменька, а он в основном занимался ремонтом лабиринта, зелеными насаждениями и охраной территории. Так что рассказать может совсем немного. В частности, об отце готов поведать сагу о фамильном боевом топорике, Весеннем Припеве и полочке в кладовой. Что касается других деталей биографии, то исследователям сочувствует и даже где-то разделяет их интерес, но помочь ничем не может.

— Я папеньку помню плохо, потому что не помню совсем. Его не стало еще до моего рождения. А маменька воспевают его эпически, без исторических подробностей — откуда пришел, куда пошел.

— А как же тогда? — удивился генерал.

—В ее эпосе, — не без восхищения заметил Такангор, — преобладают наречия, а не глаголы: величественно, благородно, непоколебимо.

— А даты? Хронология?

— Тут она внезапно прибегает к поэзии. «В ту зиму снег был особенно прекрасен — снежинки падали огромные, пушистые и такие же белые, как пух птыс-птыса»…

— Кто такой птыс-птыс? — заинтересовался Фафут.

— Вот! Видите?! — воскликнул Такангор. — Какие уж тут даты?

— С датами как раз большая сложность, — сказал главный казначей, шевеля губами. Кому что, а куре просо, как не раз говаривал про него доблестный Галармон. Если Гизонга не был занят тем, что считал, значит, он что-то подсчитывал. А уж если не то и не другое, то прикидывал в приблизительных цифрах. И вот он прикинул, и то, что получилось, его слегка обескуражило.

— Что странного в датах? — рассеянно спросил Такангор, берясь за новый кувшинчик.

— Боюсь показаться неделикатным, — осторожно начал маркиз, совсем некстати припоминая, как выглядели после разборок с разгневанным минотавром Ловец Душ и лорд Малакбел Кровавый. Ему вовсе не хотелось собирать по всему Виззлу отдельные части самого себя. — Но если ваш благородный папенька ушел из вашей жизни до вашего, как вы только что сами упомянули, рождения, то как же тогда быть с вашими младшими братьями и сестрами?

Такангор пожал плечами. Для него в вопросе, как высказался по сходному поводу Лилипупс, не было скрыто никакого вопроса, а только простой непонятный прочим ответ.

— Это дедушкины, — безмятежно пояснил он и поискал глазами по столу в поисках полного сосуда. Таковых не обнаружилось, и он загрустил.

— Понятно, дедушкины и бабушкины, — вступил в беседу бесхитростный Фафут, который всегда полагал, что мир устроен крайне просто, нужно только сообразить, с какого края подобраться. — А они, кстати, кто?

— Кто — они?

— Дедушки и бабушки.

— У нас только один всего дедушка. Большой любитель Весеннего Припева.

— А бабушка?

— Нет, бабушек отродясь не было, — внес ясность Такангор.

— Как так — не было? — изумился Фафут. — Вообще, что ли, не было?

— Нет, а зачем?

Фафетус принес новую порцию горячительных напитков и налил бурмасингеру полный стакан чистейшей бульбяксы с таким сочувствием, будто погладил его по голове.

— За счет заведения, — сказал он ободряюще.

Бурмасингер выпил, но не ободрился, а опечалился. Ему подумалось, что он уже староват для своей должности, требующей чрезвычайной резвости ума. Может, стоит выйти в отставку и поселиться в Кассарии. Генерал Галармон хочет открыть аптеку, а он чем хуже. Тоже возьмет и откроет аптеку или галантерейную лавочку, станет продавать амазонкам метательные бусы и розовое масло, а по вечерам ходить к Гописсе — пить рялямсу с пончиками, беседовать о политике, женщинах и вздыхать о старых добрых временах. Жена с тещей и сестрой наверняка бросят его, когда узнают, что он лишился такого значительного места, и он останется один как перст на всем белом свете. Этот план показался ему настолько прекрасным, что он опечалился еще сильнее от того, что его нельзя было привести в исполнение сию минуту.

Остальные загрустили по другому поводу. До сего дня вельможи считали себя не самыми глупыми людьми в Тиронге, а, может, и за ее пределами. Им казалось, что они без особого труда сумеют разобраться в происхождении трех поколений фамилии Топотан, но не тут-то было. Впрочем, граф да Унара все еще питал слабую надежду, что когда минотавр говорит «дедушка», то речь идет о дедушке. Ну, может, о более старом родственнике, называемом дедушкой просто для удобства и краткости, как зовет Узандафа Ламальву дедушкой нынешний герцог да Кассар, приходящийся ему на самом деле прапрапраправнуком. Но что за ахинея с бабушками?

— Предположим, они — дедушкины. А вы чей, друг мой? — спросил Галармон откровенно, как воин воина.

— Маменькин. И папенькин, — как воин воину ответил минотавр и погромыхал пустым кувшином, требуя продолжения.

— Разумеется. А ваши братья и сестры? — пошел Гизонга по второму кругу, надеясь, что вот тут-то ему и откроется истина.

— Дедушкины, — ничуть не смущаясь того, что у собеседников потихоньку округляются глаза, терпеливо отвечал Такангор.

— Я правильно понял, что у вас был один дедушка, не было бабушек, вы происходите от вашей благородной маменьки посредством не менее благородного папеньки, а ваши братья и сестры непосредственно от дедушки без помощи даже неизвестной особы противоположного пола? — уточнил граф, любивший, когда все секреты были разложены по полочкам.

— Вот такое у нас генеалогическое древо, — посочувствовал Такангор.

— Нет, это не генеалогическое древо! — воскликнул генерал. — Это какой-то генеалогический лабиринт.

— А дедушка чей? — вскипел Фафут.

— Понятия не имею, — Такангор пожал могучими плечами. — Я не спрашивал. Неудобно, да и какая разница. — И для профилактики апоплексического удара у собеседников пояснил. — Маменька усыновила дедушку, когда он был еще совсем маленьким.

* * *

Счастлив народ, о котором редко упоминают исторические труды

Томас Карлейль

Дальнейшие события этого дня, следующего в череде странных дней той незабываемой кассарийской осени, подробно описаны в отдельной главе монументального исторического труда «Щит и меч». До того, как стать авторитетным историком, исследователем и хроникером эпохи, Мотиссимус Мулариканский немало пережил и повидал. Собственно, его летопись потому и считается основным и бесценным источником фактов и объективных комментариев, что ее автор лично наблюдал большинство событий и зачастую принимал в них непосредственное участие. А если какие-то истории и записаны им с чужих слов, то это непременно слова главных действующих лиц.

Проще говоря, Мотиссимус, тогда еще поваренок Мотя, помощник взбивальщика кремов, со своей синей книгой под мышкой успел обернуться буквально по всему Виззлу, отлично запомнил, что там творилось, и все подробно внес в свой гроссбух. Он писал почти всю ночь, испачкав чернилами не только пальцы, но и нос, ухо, кончик языка и, каким-то образом, колпачок, хотя снял его перед тем, как сесть за работу. Но даже нагоняй, полученный на кухне следующим утром, не испортил его отличного настроения. Это был очень смышленый поваренок, и он понимал, что стать свидетелем и участником таких событий выпадает далеко не каждому главному повару, не то что младшему помощнику. И предвидел, что кремы, пускай даже взбитые в такую нежную пену, что в них охотно будут резвиться феи, обеспечат хлеб насущный, пирожок с хупусой и хухринский блинчик, но не славу. А все, что происходило у него на глазах, ничем не хуже тех романов, которые так любят читать на сон грядущий его матушка и бабушка. И хотя тогда он еще не знал, что держит в руках первую тетрадь «Щита и меча», но явно что-то такое ему уже мерещилось в красочных и ярких фантазиях, потому что с записной книгой своей он больше никогда не расставался. Надо ли говорить, что первое издание исторического труда было посвящено великим троглодитам Карлюзе Гогариксу, прозванному Агигопсом, и Левалесе Инкогнито, побудившим его следовать своему истинному призванию.

Что касается собственно событий, то они развивались быстро, одновременно и в разных местах. Первой ласточкой, как выяснилось значительно позже, стал король Юлейн, который пришел к Зелгу с просьбой послать к нему доктора Дотта или другого знающего лекаря, потому что у него что-то странное с головой.

— Болит? — участливо спросил некромант, у которого голова последние полчаса раскалывалась так, будто Такангор методично всаживал в центр его черепа свой фамильный топор.

— Лучше бы болела, — поморщился кузен. — Вообрази, мне все время кажется, что кто-то трогает пальцами мой ум. Очень неприятное ощущение. О! А вот теперь такое впечатление, что дядя Гигапонт весело бегает взад и вперед внутри моей головы по всяким разным мыслям и от этого они мельтешат у меня перед глазами.

Зелга, которому довольно часто казалось, что дядя Гигапонт весело бегает у него по голове, это сравнение повергло в ужас. И он закричал:

— Дотт! Голубчик! Где вы? Вы нам необходимы!

Нужно отдать должное привидению, смерть нисколько не умалила его чувство долга по отношению к пациентам. Если его звали, он тут же являлся, невзирая на обстоятельства. Поэтому он свалился в кабинет кассарийского владыки в расстегнутом халате и веночке из водяных лилий сдвинутом набекрень.

— Где болит? — деловито спросил призрак, касаясь лба молодого некроманта прохладной прозрачной ладонью.

— Везде, — признался тот. — Но сперва осмотрите кузена Юлейна. С ним что-то неладно. Его ум трогают пальцами, если вы меня понимаете.

— Я-то как раз понимаю, — озабоченно сказал Дотт. — И если я понимаю правильно, то мне это не нравится.

— А кому нравится? — простонал бедный король. — Обычно так воздействует на меня тещинька Анафефа, но даже ей не удавалось достичь таких впечатляющих результатов.

— И с ним неладно, и с тобой неладно, и с тараканами вот тоже неладно, — сообщила мумия дедули, появляясь в дверях. — Что-то странное творится в замке. Ох, не к добру.

Зелг хотел было указать дорогому предку на недопустимость подобного сравнения: все же венценосный кузен — не насекомое-зомби, однако когда стайка грустных тараканов проковыляла на середину его кабинета и принялась настойчиво махать коротенькими крыльями, подпрыгивать и издавать странные скрипучие звуки, он настолько изумился, что даже слегка забыл про дикую головную боль.

— Пухнапейчиками себя воображают, — пояснила мумия. — Или грифонами. Сразу не разберешь. Но сдурели, как пить дать. А уж если зомби сдурели, в любой момент может начаться повальное безумие. Я такое видел однажды, в ранней молодости, когда замок атаковали…

Договорить ему не пришлось.

В кабинете почти одновременно образовались бригадный сержант, который озадачил доктора Дотта признанием, что «хранит беспокойство в самом глубине своих ушей», и относительно бодрый князь Мадарьяга. Вампир оглядел встревоженную компанию и спросил:

— Вы не знаете — там монстр Ламахолота гоняется за зрителями в рамках факельного шествия, или это его личная инициатива?

Мотиссимус Мулариканский свидетельствует, и у нас нет причин не верить ему, что он произнес эту историческую фразу в кабинете в тот самый момент, когда на кухне многоног Гвалтезий ринулся на верещащих от ужаса троглодитов, размахивая всем, что держал в щупальцах. Помимо общей причины, побудившей население Кассарии вести себя, как минимум, необычно, у многострадального Гвалтезия имелось дополнительное смягчающее обстоятельство: как мы уже упоминали, Карлюза с Левалесой совершенно бесшумно избавились от замков и тенями вступили в подземный ход. А весь шум, грохот, дым и разрушительные последствия почему-то проявились на кухне. Огромная чаша с только что приготовленным по просьбе Юлейна сливочно-лимонным муссом подпрыгнула в клубах каменной пыли и крошки, обрушившихся с потолка, и выплеснула свое нежное душистое содержимое на проходившего мимо распорядителя. Остолбеневший Гвалтезий наблюдал, как медленно, будто проплывая в толще воды, падают со столов кастрюли и сковородки с изысканными блюдами; как сыплются с полок банки с вареньем и маринадами; как разлетаются на мелкие осколки сосуды с редкими соусами и сиропами. Грохот, сопровождавший эту катастрофу, мог бы перекрыть лилипупсов свист. И только когда воцарилась относительная тишина, нарушаемая сопением и пыхтением перепуганных поваров, дверь, ведущая в подземный ход, бесшумно отворилась и две маленькие хвостатые тени… остальное известно всей Кассарии.

Гвалтезий служил на замковой кухне не один век. Он накрывал свадебный стол Узандафа, запекал мынамыхряка для Эрайя Руйи, лично украшал кремовыми розочками и пухнапейчиками шестьсот пятьдесят семь именинных тортов и изобрел восемь новых подлив для папулыги, а это тоже требует времени. О его талантах и способностях ходили легенды, журнал «Гурмасик» посвятил ему шесть с половиной статей, и кассарийские старожилы полагали, что знают о нем всю подноготную. Оказалось — не всю. Никто не предполагал, что многоног умеет так стремительно передвигаться на своих многочисленных конечностях, ни разу в них не запутавшись, не споткнувшись и не выронив ни одного из доброго десятка предметов, которыми он намеревался разделать две некрупные троглодитские тушки и одного средних размеров осла. Они пронеслись по Виззлу как кометы по ночному небу и скрылись в роще за озером.

Иоффа с сыновьями как раз шли к Гописсе за бодрящей порцией пончиков. Они успели проводить странную компанию удивленными взглядами и едва открыли рты, чтобы выразить свое недоумение, как им навстречу попался Гуго ди Гампакорта, который собирался посетить широко разрекламированное представление Общества Рыболюбов с монстром Ламахолота в главной роли. Староста приветливо помахал князю, тот собирался ответить легким поклоном, но вместо этого почувствовал, как его тело начинает безудержно меняться, а сознание заволакиваться. Примерно то же самое происходило и с кассарийскими оборотнями. Не прошло и минуты, как четыре кошмарные твари, завывая, как кот, застрявший в водосточной трубе, сцепились друг с другом и покатились по улице, распугивая редких прохожих. Прохожих было немного по сходной причине — у каждого нашлось важное дело, отложенное до лучших времен, и всем вдруг показалось, что такое время наступило.

Альгерс выступил с обличительной речью против тирании отдельных распоясавшихся горгон и настолько разошелся, что устоял против нескольких особенно гневных взглядов жены. Завершилось его восстание тем, что он вылил полный кувшин бульбяксы на змей, шипящих на голове законной супруги, заявил, что дома сегодня ночевать не будет и удалился широким шагом, оставив Ианиду в таком состоянии, будто она посмотрелась в зеркало. В довершение всего змеи опьянели от бульбяксы и понесли совершенную околесицу. Птусик утверждал, что видел, как Ианида в одиночестве пила что-то горячительное из огромной плоской бутыли, а змеи на ее голове хором исполняли непристойную матросскую песню.

Гописса смерчем ворвался в «Расторопные телеги» и сцепился с Фафетусом, обзывая того конкурентом и упрекая в многочисленных заимствованиях его гениальных идей, в частности, пирожков с хупусой. И хотя в «Расторопных телегах» отродясь не подавали пирожков с хупусой, это не умерило его горя и не остановило поток обвинений. Более того, славный трактирщик внезапно и не к месту припомнил, что с недавних пор носит гордое звание командира хлебопекарной роты и всякие бывшие дознаватели с их костоломными методами ему не страшны. В довершение скандала Гописса сказал что-то резкое в пуховое ухо филина, принимавшего заказы в стволе развесистого дерева, нечувствительно наступил на хвост Муфларию и лишь гневный взгляд Такангора изгнал его из конкурирующего заведения.

Бумсик и Хрюмсик внезапно поняли, что в их личном маленьком зале свинской славы не хватает поверженного демона. На свою беду демон как раз проходил мимо. Борромель топал к Альгерсу побеседовать на предмет переделки серебряных подков. Он хотел заказать подковы на семь пальцев, с пяточкой и стальной шпорой. Увлеченный уникальным проектом, он не придал особенного значения тому, что по центральной улице Виззла к нему несутся вскачь два могучих хряка. Он подумал — радуются его появлению, и как-то совершенно забыл, что вот так воинственно они крутят пятаками и хвостиками, когда атакуют. Позже демон признавал, что совершил роковую ошибку, не ударившись в паническое бегство, а ведь видел Бумсика и Хрюмсика в деле, при Липолесье, и уж мог бы предвидеть конечный результат. Свины доскакали до Борромеля, оглянулись в поисках Такангора, и поскольку бравый генерал был занят беседой с друзьями в «Расторопных телегах», позволили себе всю полноту самовыражения.

Тот вечер вообще стал в каком-то смысле уникальным и незабываемым. О нем еще много судачили в окрестностях Виззла и в самом замке. Одним из самых ярких впечатлений публики признали полет Птусика. В какой момент рукокрылый мыш, славный своими незаурядными летными способностями, врезался в белого грифона, не видел никто. Зато потом все с восторгом наблюдали, как сперва Крифиан носился за Птусиком по всему небу; затем Птусик летал за Крифианом; а затем они вместе гонялись за какой-то ошалевшей горгульей, голосившей, что ее преследуют с очевидной целью — посягнуть на самое дорогое, что у нее есть — свистульку в виде монстра Ламахолота, купленную на представлении Общества Рыболюбов. Затем Крифиан устроил переворот на местной почте, захватил власть и тут же затеял реорганизацию, заочно назначив Кехертуса лордом-маршалом. А Птусик полетел завоевывать мир, но сбился с курса.

Что до представления, то оно было подробно описано поваренком Мотей в его синей тетрадке, запечатлено во всех кассарийских хрониках, а также обстоятельно задокументировано в ежегодном отчете Общества Рыболюбов в разделе «Главные достижения и их катастрофические последствия». В чем же была его суть?

Общество Рыболюбов задумало поставить ряд забавных назидательных сценок с воспитательным подтекстом. Хотя ситуации в них обыгрывались разные, сюжеты не баловали зрителей оригинальностью. Действие сводилось к тому, что жестокие и алчные рыболовы один за другим приходили к берегу озера и забрасывали в воду снасти с целью вытянуть на берег и жестоко лишить жизни несколько несчастных беззащитных рыбок. В роли рыбаков блестяще выступили жители Виззла и двое троллей из фольклорного ансамбля. Поплавок (в других сценках — сети и верши) немедленно ныряли, и рыбаки, потирая руки, в рифму доводили до сведения зрителей, что они ужасно довольны богатым уловом, их совершенно не мучает совесть, что маленькие рыбки-детки сегодня лягут спать в слезах, не дождавшись папы и мамы с обещанным ужином из нескольких червячков, а то и мудрой бабушки с ее доброй сказкой. Затем, пропев или высказав в стихах надежду на то, что они заработают много денег на новые башмачки для неблагодарной жены на продаже трупиков бедных убитых рыбок, рыбаки с адским хохотом принимались вытягивать удочку или сети. Особенно жутко хохотал один тролль, который уже видел, как после этой роли королевские театры предлагают ему солидный ангажемент. Вот тут и наступал звездный выход монстра Ламахолота. Чудовище не имело такого оглушительного успеха даже у шестнадцатой научной экспедиции, члены которой буквально в экстазе от невиданного зрелища зарисовывали, как он пожирает ее руководителя.

Монстр сожалел об одном — что раньше не покинул свою труднодоступную дикую обитель и не устроился рыбой в Кассарию. Он даже не предполагал, что эта скромная должность может принести столько почета и радости. Под бурные аплодисменты ликующей толпы и бешеную барабанную дробь он с шумом и ревом выныривал перед жестоким рыболовом, вода кипела, как в котле, бурлила водоворотами и красиво стекала по его сверкающей темно-зеленой шкуре. Огромный спинной гребень топорщился, как колючки возмущенного ежа, застукавшего супругу с соседским сусликом; он разевал гигантскую пасть, вызывая неподдельный ужас у многочисленных зрителей, и ревел с такой силой, что птицы срывались с деревьев, проклиная ту минуту, когда им пришло в голову облюбовать здесь веточку для ночлега. Женщины визжали, отцы семейства мужественно покашливали, дети заливались смехом, требовали следующую конфетку и «цтобы ляля порыцяла есё».

Испуганные рыбаки, поминутно заглядывая в сценарий, песней молили о пощаде и торжественно клялись в стихах больше никогда не охотиться на беззащитных рыбок, после чего убегали в ужасе, а монстр торжествующе погружался в пучину вод. Тот самый тролль исполнял свою роль с особым рвением: он закатывал глаза, демонстрируя ужас высшей категории, и осторожно валился на траву под ноги зрителям, дергая плоскими ступнями и высовывая язык для пущей убедительности. Он играл потерю сознания, какой привык видеть ее в исполнении своей супруги, когда отказывал ей в покупке новой волосатой юбочки.

Когда Зелг представил, как монстр гоняется за факельным шествием и публикой вокруг озера, ему показалось, что сейчас его череп расколется и оттуда потечет кипящая лава. Но едва он успел подумать, что хуже уже не будет, как князь Мадарьяга нехорошо облизнулся и уставился на Юлейна горящими оранжевыми глазами.