Всемирный следопыт, 1931 №05 цвет

1

Старая полуразвалившаяся церковка с оградой, башня с бойницами и между ними — десяток покосившихся рубленных избушек с плоскими крышами, напоминающих опрокинутые сундуки. Вокруг кусты ольховника, ивы, молодые лиственницы.

Издали, когда мы плыли по реке Ясачной на крошечных лодках, сделанных юкагирами из трех тонких, как фанера, досок белого тополя и сшитых сухожилиями собак, — казалось, что перед нашими глазами осколок древней сибирской Руси времен Ермака. Кто бы мог подумать, что в такую даль, за 12 000 километров от Москвы занесется крепостная башня древних стрельцов и их церквушка. А что, если там еше живет кто-нибудь? Может быть, мы встретим там бородатых людей в средневековых длиннополых одеяниях?..

— Не надо туда ходить, — предупреждает меня мой спутник — юкагир средних лет, стройный и мускулистый. — Не надо… там живет Чульди Пулу…

— Чульди Пулут? — Людоед, человек-демон? — Но Атыляхан, разве у нас нет винтовок, разве ты не веришь в силу и отвагу, переданные тебе твоими храбрыми предками.

Атыляхан соглашается и мы плывем на тот берег, к причудливому мертвому островку средневековья. Прежде всего мы направились в церквушку, обросшую мхом и травою, огороженную частоколом, за которым валялись во множестве гнилые кресты намогильников.

— Кого здесь хоронили. Волосатых Нохшоччо[2], заснувших во время боя с нашими предками и от «рыжей девки — кож-эппе».[3]

— А ваших нет здесь.

— Наших нет. Наших они бросали в реку, в ту, которую называли грязным именем. Они хотели этим показать, что мы им не страшны, что они с нашим братом вот как обращаются, бросая в самое худое и поганое, что есть на свете место…

Я знаю, что эта речка, впадающая в реку Ясачную, действительно называется так, хотя на карте для благозвучия пишется «Гавенюхово».

«Улица», ведущая от церквушки к домикам, с крошечными в квадратный дециметр окошечками (чтобы медведь не мог просунуть лапу) заросла кустами тальника и красной смородины, а через крышу одной избушки, провалившейся от времени, выросли рядом береза и лиственница.

— Где береза — там лежит золото, где лиственница — там медные деньги, — говорит юкагир, указывая на эти деревья.

Башня, служившая некогда наблюдательным пунктом и крепостью, откуда отстреливались засевшие там стрельцы, имела вид дряхлой старушки в одежде из мхов, травы и грибов. Оторвавшиеся обветшалые доски глухо поскрипывали.

Солнце уже зашло. Надвигалась осенняя ночь, которая в этих местах бывает темнее украинских. Атыляхан заторопился, и я с сожалением, что покидаю интересное место, сел в лодку. Мы тронулись дальше.

2

Веселое пламя костра освещало смуглое лицо моего товарища. Он сидел, сложив под себя ноги, и пил сделанный из бересты чай. Он не захотел пить со мною какао, оно казалось ему горьким и невкусным.

— Про какое золото и медные деньги ты мне говорил? — вспоминаю я.

— Да вот, здесь жили когда-то люди… и среди них был старик Пятков. Большой человек. Он был очень богат, жил двести лет и за это время накопил много золота и целый амбар медных денег. Потом все люди умерли и он, оставшись один, все богатство своего племени взял себе. Потом он еще жил, потом превратился в злого духа — демона Чульди-Пулут. А когда его дом и амбар провалились в землю, то выросли два дерева. От золотого корня — береза, а от медного лиственница.

— А вы не пробовали раскопать их и деньги взять себе?

— Нет. Разве можно что-нибудь брать у покойника? Нельзя. Вот якуты пробовали, но их Чульди-Пулут прогонял палкой, бросал камнями, напускал снегу. Он никого близко не подпускает.

Мы лежали под одним одеялом и разговаривали до самого рассвета. Он рассказал мне, что раньше здесь жили русские казаки. Они появились сюда внезапно, построили крепость, захватили у юкагиров женщин и девушек и сказали, что те смогут вернуть их себе обратно, если принесут за женщину сто сороков, а за девушку пятьдесят сороков соболей. Тогда юкагиры стали драться, но были побеждены, так как казаки убивали их, стреляя огнем из «куку-дейе», т. е. из «дьявольского лука». Поневоле пришлось охотиться на соболей в течение многих лет, чтобы выкупить себе жену, дочь или сестру. Но многих не удалось вернуть, так как «мохнатые люди» сами на них поженились или увезли куда-нибудь и продали.

После этого в край пришли якуты и много русских. Они возили хлеб и купеческие товары из Якутска, а потом и из Охотска, через верховья реки Индигирки, через Кыхылбалыктах. Все это пространство представляет из себя сплошную «недоделанную» землю. Горы, тайга и болота здесь густо перемешались между собою… Летом вся поверхность бывает похожа на грязное месиво, на яму, наполненную черной жижей, где легко утонуть… К этому надо еще прибавить тучи комаров, заживо заедающих людей и животных…

Три тысячи верст приходилось покрывать в течение всего лета, т. е. за три-четыре месяца. Чтобы перебросить груз в тысячу пудов, требовалось 300 лошадей и 60 людей. Это страшно удорожало цену перебрасываемых товаров. Потом, когда местное туземное на селение познакомилось с русскими товарами, с водкой и табаком, и когда из Якутска в край было переброшено много чиновников, полицейских, купцов и попов, потребность в товарах увеличилась. Но перебросить свыше 4000 пудов груза по непроходимым дорогам было свыше человеческих сил.

В это время предприимчивые купцы и чиновники, гонимые колониальной политикой самодержавия и интересами личной наживы, узнают, что «юкагерки» и «ламутки» верховьев Колымы ездят на побережье Охотского моря ловить рыбу и покупать товары. Дальнейшая проверка этих слухов привела к открытию тракта Сеймчан-Ола. Этот путь оказался удачным, так как в селение Ола приходили суда из Владивостока (раньше из Порт Артура) по 2–3 раза в лето. А до верховьев Колымы — за 1000 верст — легко было перебросить десяток тысяч пудов груза на ламутских оленях, а затем из местности Сеймчан сплавлять их вниз по Колыме на плотах. Это «открытие» и привело к «закрытию» Оймяконского тракта.

Не так давно, в 1911–1912 году, был открыт морской путь, ведущий в устье р. Колымы прямо из Владивостока (через Берингов пролив), который почти вдвое удешевлял стоимость переброски товаров и вдвое увеличивал количество перебрасываемых грузоа, доведя их до 23–24 тыс. пуд. за рейс. Два-три удачных рейса парохода, и слава закрепилась за этим путем. После этого «закрылся» нашумевший Сеймчано-Ольский тракт.

3

Но оказалось, что радоваться этому было преждевременно.

Начиная с третьего года после открытия нового пути, пароход «Ставрополь» по дороге к устью р. Колымы был затерт льдами. Через год он опять не дошел до устья Колымы, а после революции 1917 года и вовсе перестал ходить. Местное население вынуждено было голодать.

— Что мы только не делали тогда, — вздыхает Атыляхан. — Особенно страшно было бывало в 40–50 градусные морозы добывать огонь, высекая искру камень о камень, или натирая дерево о дерево… А курить… Запас рыбы кончился, скота нет, оленей нет, охотиться — нет пороху, что делать во время долгих зимних месяцев. — Вот и курим — тогда. Все-таки терзания голода забываются на некоторое время.

— А что вы курили?

— Мы курили грибы мухомор, смешанный с заквашенным медвежьим калом. Тогда лучше бывает, ибо если курить один мухомор, то десна распухает, сильное головокружение бывает, а потом рвота. Думаешь, что вот-вот кишки вылезут через рот.

— А пили что?

— Пили отвар из шиповника или черных грибов, растущих на стволах березы.

— Вот скажи, Атыля, в такие годы как в живых остаетесь?

— Мы… не все. Многие умирают. Страшно рассказывать.

Атыля прислушивается к безмолвной, как бы застывшей реке и притаившемуся лесу и тихо, как бы боясь потревожить их покой, продолжает:

— Мы кочевали тогда по реке Ясачной, целым родом. По соседству кочевал другой род… Лето мы провели вместе. Промысел рыбы был неважный — не было сетей и неводов. Началась осень. Надо было идти на охоту — на лосей, на оленей, на белку, но не было пороха. Якуты сказывали, что пароход опять застрял во льдах… Делать было нечего. Сидели… Ставили ловушки на зайцев, но не попадались — все снегом заметало. Зима пришла, голод начался… И чем сидя умирать, укочевали мы вверх по реке: может быть попадется какая-нибудь живность. Было у нас пять собак — всех съели. Ели старые ремни, старые кожаные сапоги. Сначала их подмачивали, потом жарили на огне, а когда они начинали пахнуть горелым, — мелко крошили в воду и варили. Потом клали туда листья и почки от ивы, или кору лиственницы — заболонь. Получалась каша.

Потом, когда мужчины, изнуренные ходьбою в поисках пищи валились с ног, женщины случайно нашли берлогу медведя… Но как его убить. Вот они думали, думали… Набрали сухого хворосту, набили его в отверстие берлоги и подожгли… Медведь задохнулся. Вот этим род наш и спасся. А вот другой род вымер.

— Довольно, Атыля. Хватит.

Я долго лежал, раздумывая над рассказом Атыля. Все это — режим колониальной политики царского самодержавия. Но теперь этого нет, теперь советы. И положение юкагиров теперь иное… И вдруг в этом, например, году, или будущем… пароход опять застрянет во льдах. Что тогда? Нет, этого не должно быть! А затем надо еще изыскать пути, ведущие этот край к теплому Охотскому морю. Надо!

4

Я задался целью во что бы то ни стало найти такой путь, который приблизил бы эту застывшую в условиях каменного и костяного века страну к советской культуре. Расскладываю карту и задумываюсь; если бы река Колыма имела не 112 км длины, а, скажем, 2500–3000 км при ширине в два км и была бы судоходна до самых своих истоков, тогда… тогда еще не все. Было бы весьма желательно, чтобы все русло ее лежало не так, как указано на карте, а километров на 2500–3000 восточнее. Вот тогда было бы все. Тогда этот край, ледяная тюрьма юкагиров, была бы «цветущей» страной. Здесь и рыба, и пушнина, и лес, и оленеводство и золото — все нашло бы свой выход.

Каменный уголь, занявший пространство между устьем Колымы и Чауна для приходящих из Владивостока судов, заменил бы те десятки тысяч пудов дорогого угля, который закупается в Японии. Уголь р. Зырянки — в верховьях р. Колымы покрыл бы потребность местного речного флота. Берега рек покрылись бы лесопильными заводами, устья рыбоконсервными, а верховья — металлургическими заводами…

— Ты понимаешь, Атыля, вы все стали б тогда строителями социализма в гиблом уголке приполярного севера. Тогда не надо было бы такскаться по морозу с ребятишками в поисках пищи. Пищу, жизнь вы стали бы делать сами. Сами, да! Понимаешь?

Атыляхан молча кивает головой. — Да, мы бы не стали бы тогда кочевать. Худо, когда морозишь жен и детей, но еще хуже, когда они умирают на твоих глазах от голода…

— Ты знаешь, Кие[4], то что ты сказал о Колыме, все уже есть в действительности. Вот смотри сам…

Он берет карту Колыми в руки. Хотя он и безграмотный, но в картах разбирается отлично. Проводя пальцем по рекам, он отмечает ногтем неправильности, и свои поправки чертит на прибрежном песке. Я слежу за движениями его руки, вычерчивающей разнообразные линии, штрихи и кружки. И не могу поверить: то ли он смеется, то ли это ожившая, но укрываемая кем-то до сих пор тайна…

Атыляхан высчитывает в уме довольно сложные расчеты — сколько верст будет от такой-то речки до такой, от такой-то горы до такой, сколько времени надо ехать — летом на лошадях, зимой — на оленях… в сторонке ставит черточки, кружочки — круглые перекрещенные палочки, обозначающие цифры. Он рассказывает мне, где, у какого изгиба речек, у какой горы, в каком лесу есть моховища для кормежки оленей, где летом растут травы, где удобнее ночевать.

В конце своих вычислений и рассуждений Атыляхан мне заявил, что долина Колыми около 3000 км, судоходна она почти до самых своих истоков и, самое главное, ее русло лежит в Сеймчане — в 700 км от Олы (Охотского побережья), а в Коркодоне и р. Шойдоне — всего лишь в 400–450 км от устья р. Элеуям или Ниргилян.

Я взял циркуль и отмерил на карте расстояния: от с. Олы до Сеймчана получается свыше 800 км, а от р. Вилиги или Широкой (по местному Ниргилян и Элеуян) тоже около 700 км. Значит: или русло реки Колымы должно соответственно, т. е. на 300–400 км передвинуться на восток, или Охотское побережье (Пенжинский залив) — на Запад. Это и есть то, что интересует меня…

Значит Колыма «сбежала» пропала со своего места, держала в могиле свой край, да еще вводила в заблуждение весь мир. Теперь надо только все это проверить.

5

Колымский край — это северо-восточная часть Якутской автономной республики — обширнейшая территория в 700 тысяч кв. км., расположенная по долинам двух рек: Колымы и Алазеи, впадающих в Ледовитый океан.

Эту территорию населяют: русские — около 1000 человек, остатки казаков и промышленных людей XVII века, сохранившие свою внешность, но материально и духовно отуземившиеся. Они занимаются исключительно собаководством и рыбоколовством. Якуты — около 3000 человек, явившиеся сюда одновременно с русскими (XII век) со своими стадами коров и лошадей, чукчи-оленеводы — около 700 человек[5] — единственный народ в России, который не был покорен русскими и, наконец, юкагиры (аборигены края) и ламуты — охотники и рыболовы в количестве около 6000 человек.

Доход населения края определяется следуюшими цифрами. Заготовляется при среднем нормальном урожае: белки — 100 000 штук — 160 000 руб., горностая — 30 000 штук — 90 000 руб., лисицы — 1000 штук — 25 000 рубл., песца — 70 000 штук — 210 000 рублей и прочей пушнины на 150 000 рублей. Оленьего сырья добывается на 25 000 рублей, мамонтовой кости (бивней) на 30 000 рублей, разных меховых изделий: ковры, кухлянки, перчатки, туфли и пр. — на 25 000 рублей. 715 000 рублей.

Это основные цифры дохода населения. Имеются еще подсобные заработки: перевозка товаров, различные работы и пр. Этот побочный доход выражается в примерной сумме 345 000 руб. Весь бюджет населения составляет приблизительно до 1 300 000 рублей. Но это не все. При надлежащей постановке дела бюджет населения должен значительно возрасти. Можно например заготовить и вывезти рыбы (нельмы, чира, омуля) минимально на 300 000 руб., дичи разной (гусей, уток и прочей птицы) — на 75 000 руб.

Все это зависит главным образом от того, насколько население будет снабжено охотничьими и рыболовными снастями. Но как наладить это снабжение… Здесь-то и упираемся мы в географию края. Поэтому-то и поставил я себе задачу проверить сведения, данные юкагиром Атыляханом.

На всех современных картах река Колыма обозначается в следующем виде: начало берет примерно из северных склонов станового хребта, у 144° ВД и 62° СШ и впадает в Ледовитый океан у 162° ВД и 69°31′ СШ. При этом отклонения в сторону от ориентировочной прямой линии на северо-восток не имеет. Общую длину реки дают нам простые арифметические вычисления по градусам — 1112,3 км. Не большее расстояние нам дает и вычисление по масштабам — 1275 км. Ширина реки в среднем течении 1½–2 км, все русло ее лежит в таком отдалении от побережья Охотского моря, что немыслимо даже говорить о каком-то пробитии туда пути. Так ли в действительности.

Над разрешением этого вопроса до нашего времени вряд ли кто задумывался, кроме, разве, купцов старого времени. Но они, зная действительное расположение реки, умышленно ее искажали, чтобы обеспечить монополию своей торговли.

В ученых центрах карты составлялись по материалам, которые давались случайно приезжими «начальниками» с особыми поручениями от торговых фирм или от губернаторов, вроде Калинникова и других, раскатывавших в виду условий «полярного климата», в глухих меховых повозках.

Такие горе-исследователи — купцы, «ученые» все возможные чинодралы — понятно не могли дать точных научных сведений. Без участия самого местного-населения, знающего всю топографию местности, производить какие-либо изыскания здесь нельзя. Поэтому мои изыскания при помощи местного населения, в частности юкагира Атыляхана привели к результатам, отвергающим старые данные о Колыме-реке.

Оказалось, что становой хребет, по которому идет граница Якутии с Дальним Востоком, лежит примерно на 100 км южнее, чем это указано на картах. Соответственно этому меняется и расположение вершин рек Ямы и Олы (южный склон), Буенды, Бахапчы и Колымы (северный склон). Последние значительно передвигаются на юг — ближе к морю.

Нужно еще отметить, что становой хребет на северо-востоке сменяется Яблоновым хребтом, а не Колымским, которого нет на свете. Западнее Яблонового хребта раскинулось огромное плоскогорье, охватывающее истоки рек Коркодона, Шойдона и других.

Дальше оказалось, что направление реки Колымы до впадения в нее реки Ясачной имеет крутую дугообразную форму, обращенную выпуклой стороной на восток, и приближается по сравнению со старым руслом к Пенжинскому заливу Охотского моря на 300–350 километров. Существуют даже тропы, идущие по рекам Коркодон, Шойдан и Балыгичан к верховьям рек Видига, Таватум, Широкая и Наяхан — впадающих в Пенжинский залив. По этим тропам ламуты ежегодно кочуют от моря до Колымы и обратно. Я сам в 1927–28 г. проехал вместе с ними одной из этих троп. От р. Колымы по р. Балыгичану — реке Дьегин — реке Омчук и до реки Вилига. Ехал на лошадях всего лишь 12 дней. Если считать, что мы проходили на неподкованных лошадях по острым камням в день 40 км, то всего получается 480 км. Расстояние — ничтожное, вдобавок населенное ламутами-оленеводами и укороченное судоходными реками Балыгичан и Шойдан. По этим рекам свободно можно сплавлять грузы на лодках или просто на плотах. Здесь в дальнейшем можно будет проложить шоссейную дорогу.

Другой путь — Сеймчан-Ола. Он имеет большее расстояние — километров 700, но зато в районе Сеймчана на речке Сириндикен — 1927 г. обнаружены золотые россыпи, имеющие запасы Алдана. Поэтому, начиная с 1929/30 года, после того как река Колыма «передвинулась» на восток, там уже строится автомобильная дорога.

Теперь, в связи с «переносом» реки Колымы на Восток, на 300–350 км и «удлинения» ее с 1200 до 3000 км страна начинает оживать. Северно-морской путь через Берингов пролив отходит все больше и больше на задний план и в дальнейшем будет служить лишь запасным путем.

Если карты нашего времени указывают чушь в отношении таких крупных географических единиц, как река Колыма, то понятно, какая должна быть путаница с обозначением более мелких единиц — речек, горных вершин, озер и даже населенных пунктов. Ясно, что вся система речек Колымского бассейна, начиная с устья реки Ясачной, меняется коренным образом.

Система их расположения в старом порядке не соответствует действительности. По карте река Горбуновка (Верхнеколымск соединяется с рекой Буней) и при впадении в Колыму образует с ней общее ущелье. На самом деле реки Буни нет. Есть две речки — Малая и Большая Горбуновки, впадающие в Колыму разно с промежутком в 15 км. Выше их — река Поповка. Впадает она в Колыму не в 40 км выше, а в 10 км ниже устья р. Шаманкино. Указываются еще реки Силуй, Сухуй и Лавдан, а между ними — еще несколько речек. Все эти названия в действительности обозначают одну реку — Шойдан. Наоборот, вовсе не указываются такие реки, как Балыгичан и другие, имеющие крупное экономическое значение, как реки судоходные, связывающие бассейн Колымы с теплым Охотским морем.

Сведения, данные местным населением (в частности Атыляханом), отвергавшие все старые данные, утвердившиеся во всем мире — вполне подтвердились. Специальная экспедиция НКПС во главе с инженером Молодых точно установила настоящее положение р. Колымы и части ее притоков (часть ими не была исследована) и тем самым подтвердила наши открытия, основанные на знаниях местного населения.