Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья

Глава 10

Статья вышла неделю спустя. Мне Нина накануне позвонила, предупредила, намекнув, что статья получилась интересной и наверняка вызовет немало откликов у читателей. Поэтому я листал свежий номер, испытывая некоторый прилив адреналина.

Сначала да, «письмо позвало в дорогу» и так далее с относительно подробным разбором моей истории и гневным осуждением разного рода Сомовых, которой, как удалось выяснить редакции, в природе не существует. Дальше шло описание процедуры иглоукалывания с Пестряковой. Правда, фамилию пациентки, видимо, по этическим соображениям, не указали. Копии результатов анализов пациентки до и после процедуры я выслал Филатовой задним числом заказным, и они в статье тоже приводились для сравнения, опять же без фамилий и имен.

Но главная соль материала в «Комсомолке» была не в этом, а в нашем разговоре, который я завёл с журналисткой, пока мы шли к ресторану. Передала она его практически дословно (ну и память), разве что 200-я секция ГУМа не упоминалась. Хотя, как по мне, до кучи уж можно было. Однако Нина ещё и дополнила материал своими рассуждениями, развила, так сказать, тему, включая социальный лифт для детей тех, кто занимает ответственные и важные должности. Но вроде бы до антисоветчины не дошло. Удивительно, что такой материал пропустили в печать. Либо… Либо он был согласован с кем-то из тех, перед кем главный редактор издания Ганичев держит ответ. И вообще… Могла бы предупредить, что этот разговор опубликует, может, я и не разрешил бы такое печатать. Ну да ладно, что сделано — то сделано.

В тот же день уже вся больница гудела, обсуждая вышедший в «Комсомолке» материал. Уж наша ординаторская точно — не я один выписываю эту газету в нашем дружном коллективе. Миша Бубнов держал номер в руках и за традиционным чаепитием после утреннего обхода комментировал:

— Вот ты, Сеня, дал! Всю правду-матку рубанул! Нет, так-то и я, и ребята, — коллеги дружно закивали, — на твоей стороне. Тут что ни слово — то в точку. И журналистка эта тоже грамотно рассуждает. Только как бы боком тебе эта статейка не вышла.

Накаркал… Ближе к обеду меня вызвал Ардаков.

— Садись.

Ого, на «ты»! Такого между нами ещё не случалось. Наверное, ничего хорошего ждать не следует.

— Коренев, вот какого хрена нужно было распинаться перед столичной журналисткой на такую скользкую тему? — спросил он, тыча пальцем лежавшую перед ним газету — Ну поговорили бы о погоде, я не знаю, мало ли тем… Посвятил бы её в тайны своей методики, тоже людям интересно было бы прочитать. Нет, давай будем обсуждать политику партии.

Ардаков сделал паузу, посмотрел на меня исподлобья, побарабанил пальцами по поверхности стола.

— Вообще-то я высказал своё мнение, откуда я знал, что она его опубликует…

— Ну голова-то должна быть на плечах, Арсений Ильич! Эти ушлые московские журналисты за любое слово готовы уцепиться. Хотя ведь можете заявить, что не говорили ничего такого, — вернулся к «вы» главврач. — Скажете, что эта Филатова сама что-то сочинила, а вам приписала.

Он выжидательно уставился на меня, однако я отрицательно качнул головой:

— Нет, не хочу врать, Герасим Иванович. Что сказано — то сказано.

— Ну, дело ваше, — разочарованно вздохнул Ардаков. — Мне звонил первый секретарь обкома ВЛКСМ Артамонов[1], у них по вашему поводу в 14 часов намечено собрание, будут разбирать ваше персональное дело. Так что придётся вам идти. Надеюсь, обойдётся выговором. Романовскому скажете, что я вас отпустил. Всё, ступайте, — махнул он рукой.

Понятно, что на площади Ленина, где возвышался «жёлтый дом», я появился не в самом радужном настроении. «Жигуль» припарковал во дворе Марины, с другой стороны проезжей части улицы Кирова. Оставалось ещё четверть часа до назначенного времени, и я какое-то время сидел в машине с включённым двигателем, слушал по радио интервью с министром лёгкой промышленности. Прямо как в тему… С его слов выходило, что в лёгкой промышленности у нас всё отлично, она выпускает продукцию качественную и доступную. Наверное, не читал сегодняшнюю «Комсомолку». А может наоборот читал и сам напросился на интервью, дабы постелить, так сказать, соломку.

В здание обкома я вошёл через центральный вход, который в моём будущем использовался только для высоких гостей типа Президента. А так все входили-выходили через боковой, со стороны улицы Кирова.

— К Артамонову на 14 часов, — сказал я, показывая паспорт дежурному милиционеру.

Тот заглянул в список, кивнул, вернул паспорт:

— Проходите. 17-й кабинет. Найдёте?

— Найду, спасибо.

В этом кабинете с портретом Брежнева на стене мне бывать в прежней жизни не доводилось, как и общаться с первым секретарём областного комитета ВЛКСМ. Слышал, что чиновник он хоть и молодой. Но жёсткий, не прочь повысить голос и ударить кулаком по столу. Почему-то я подозревал, что мне сегодня предстоит на собственной шкуре узнать всю силу гнева первого комсомольца области.

Действительно молодой, лет тридцать, прикинул я про себя, переступив порог кабинета. Но за своим столом выглядел довольно вальяжно, и на меня глянул с прищуром, не сулившим ничего доброго. Перед ним на столе, так же, как и парой часов ранее перед Ардаковым, лежала раскрытая «Комсомолка». С той самой статьёй.

Помимо Артамонова здесь присутствовали худая, как вобла, женщина бальзаковского возраста с собранными в пучок пергидрольными волосами, пухленькая девушка в очках и молодой мужчина, на вид примерно мой ровесник, со светлыми усиками и с прилизанным пробором в волосах, в которых виднелась перхоть, осыпавшаяся ещё и на плечи.

— Добрый день! — поприветствовал я собравшихся. — Коренев Арсений Ильич, меня к 14 часам приглашали.

Секунд десять все меня разглядывали, причём толстушка и прилизанный с долей любопытства, а их более старшие товарищи — с осуждением.

— Надеюсь, вы уже в курсе, по какому поводу мы вас сюда пригласили? — наконец поинтересовался Артамонов, так и не предложив мне сесть.

— Догадываюсь…

— Догадывается он, — скривилась «вобла». — Ну что, товарищи, как мы расценим поступок комсомольца Коренева?

Артамонов монотонно постукивал тупым кончиком чехословацкого карандаша «KOH-I-NOOR» по столу, не сводя с меня пристального взгляда. Я не выдержал:

— Могу я хотя бы узнать — а судьи кто? Вот Владимира Ивановича я, например, узнал, видел фото в «Молодом Ленинце», остальных же вижу впервые.

Четвёрка переглянулась между собой, причём выражение лиц у них было разное. «Вобла» изображала возмущение и изумление одновременно, прилизанный, показалось, изо всех сил сдерживается, чтобы не расплыться в злорадной ухмылке, пампушка выглядела растерянной, а Артамонов… Он глядел на меня с любопытством. Нет, недоумение с капелькой гнева там тоже проскальзывали, но любопытства было больше.

— А я думаю, что товарищ Коренев по-своему прав, — сказал Владимир Иванович. — Действительно, не успел он переступить порог, как мы на него накинулись. А конкретнее, вы, Декабрина Петровна.

— Но я…

— Спокойно, Декабрина Петровна, спокойно! Это Декабрина Петровна Вяземская, директор 11-й средней школы. Это, — он сделал жест в сторону прилизанного, — Линник Игорь Сергеевич, второй секретарь Ленинского райкома комсомола. А это Анна… Ну, тут можно без отчества, Анна Ковалёва. Она у нас будет вести протокол заседания. Итак!

Он сделал многозначительную паузу, медленно обвёл взглядом присутствующих и вновь сосредоточился на моей персоне.

— Сегодня мы рассматриваем вопрос комсомольца Коренева Арсения Ильича. Тема — статья в «Комсомольской правде», героем которой он стал. Декабрина Петровна, вы, кажется, хотели что-то сказать?

— Хотела, — прищурилась в мою сторону директриса. — Хотела сказать, что Коренев своим поведением дискредитирует высокое звание комсомольца. Как вообще можно было не то что говорить такое в присутствии московского корреспондента, но даже думать о подобном⁈

— А что я такого сказал? И вообще, какое вы отношение в силу возраста имеете к комсомолу?

Мой удар попал точно в цель. Вяземская, казалось, сейчас задохнётся от возмущения. Её лицо пошло пятнами, а пальцы сжались в кулачки.

— Нет, вы посмотрите, каков наглец!

Тут подключился Артамонов:

— Во-первых, Декабрина Петровна долгие годы возглавляла комсомольское движение в Ленинском районе, прежде чем перейти на руководящую должность в школе. А во-вторых, мы все прекрасно знаем, что вы сказали, товарищ Коренев, и вы это прекрасно знаете. Вот, дословно, — он уставился в газету. — Между делом у нас зашёл разговор о том, почему в Советском Союзе существует дефицит красивой и качественной одежды, обуви, других предметов широкого потребления…

Дальше Артамонов процитировал то, что я и сам уже сегодня видел в газете. Да я и без газеты помнил, что говорил Филатовой. Потому и слушал вполуха. Артамонов закончил читать и снова поднял взгляд на меня.

— Товарищ Коренев, почему вы решили, что имеете право давать советы людям, которые намного старше вас и по праву занимают свои должности? Там, наверху, — он ткнул пальцем в потолок, — лучше нас с вами знают, во что одевать и чем кормить население Советского Союза. Не нам с вами лезть к ним со своими советами и пожеланиями. Даже если некоторые из нас добились некоторой известности благодаря сочинительству песен.

Тут я решил высказаться в свою защиту.

— Прежде всего я хотел бы указать на то, что вы нарушаете принцип демократического централизма, который прописан в Уставе ВЛКСМ. То есть оценку моей якобы клеветнической деятельности сначала должны дать в комитете комсомола больницы, далее, если потребуется, в райкоме, а уже только потом обком.

— Тут и так всё ясно, можно обойтись без первички и райкома, — пренебрежительно махнул рукой Артамонов.

— Ладно, пусть… Но почему вы считаете, что я не имею права указывать на недочёты и давать советы тем, от кого зависит, что оденет и что съест сегодня простой человек? В конце концов, у нас государство рабочих и крестьян, то есть всё должно быть для людей, а не для чиновников и членов ЦК. Не должно быть 200-х секций в ГУМе для избранных, а всё это должно лежать на прилавках обычных магазинов для обычных людей.

— Каких ещё 200-х секций, — приподнял бровь Артамонов.

Я с запозданием понял, что сгоряча сболтнул лишнего, однако отступать было поздно. Да и в запале плевать я хотел на то, чем мне аукнется моя «самодеятельность». Сколько можно тупо превозносить социалистический строй, игнорируя его недостатки⁈ Ну да, кое-что пропесочивают в «Фитиле» и прочих фельетонах, но это всё капля в море. Тут нужно менять что-то кардинально. Жаль, я не экономист, а то бы мог подвести эконмическую составляющую под свои рассуждения.

— Есть такая в столичном ГУМе, — сказал я, сохраняя на лице маску невозмутимости. — Для партийной элиты и представителей иностранных делегаций, куда можно попасть только по разовым пропускам. Там можно по низким ценам приобрести такой дефицит, о котором обычный советский человек может только мечтать. И факт самого существования этого отдела — практически государственная тайна. Тайна от своих же граждан, которым не следует слишком много знать. Одеваешься в «Большевичку», носишь обувь кузнецкого производства — чего тебе ещё надо, сиволапый?

Я замолчал, и в кабинете повисла звенящая тишина, готовая лопнуть, как слишком сильно натянутая струна. Теперь уже и лицо Артамонова пошло пятнами, а карандаш он сжал с такой силой, что тот с треском сломался пополам.

— Гнать этого фашиста из комсомола поганой метлой! — услышал я сиплый визг Декабрины Петровны. — Гнать взашей, таким выродкам не место в рядах комсомольцев!

— Согласен, — неожиданно подключился до этого отмалчивавшийся Линник. — Я предлагаю поставить на ближайшем бюро вопрос об исключении Коренева из рядов ВЛКСМ.

— Поддерживаю, — кивнул Артамонов. — У меня теплилась надежда, что человек осознает свою ошибку, попросит прощения с обещанием впредь ничего подобного не допускать… Но нет, ничего подобного мы не услышали. И я даже не представляю, товарищи, как нам поступить в этой ситуации.

Я покосился на Анну, которая старательно конспектировала беседу при помощи шариковой ручки. На печатной машинке смотрелось бы солиднее, почему-то не к месту подумалось мне.

— Гнать! — снова прошипела Вяземская.

Артамонов поморщился, сдвинул в сторону обломки карандаша, со вздохом произнёс:

— Что ж, вынесем рассмотрение личного дела комсомольца Коренева на рассмотрение ближайшего бюро Обкома ВЛКСМ, которое состоится на следующей неделе. А конкретнее…

Он полистал перекидной календарь.

— А конкретнее в пятницу 12-го в 11 часов. Ждём вас, Арсений Ильич, в следующую пятницу. Бюро пройдёт в актовом зале на этом же этаже. Надеюсь, вас отпустят с работы, причина всё-таки уважительная.

— Я уже буду в отпуске, он начинается послезавтра. Теперь я могу быть свободен?

Мой вопрос, заданный на редкость спокойным тоном, казалось, поставил Артамонова в тупик. Наверное, ждал, что я начну резко раскаиваться, умоляя не передавать моё дело на бюро. Ага, щас!

— Ступайте, — холодно процедил Владимир Иванович.

8-го я ушёл в отпуск, а 9-го мы с Мариной пришли возложить цветы к Монументу воинской и трудовой славы, откуда начинался проспект Победы. Монумент в окружении пяти лестничных маршей был открыт три года назад, представлял собой солдата, за спиной которого возвышалась женщина, олицетворяющая Родину-мать, а на её плече сидел малыш, державший в правой руке позолоченную ветвь. Ходили слухи, будто ветвь на самом деле из чистого золота, и в 80-е неизвестные сумели ночью с помощью автовышки забраться наверх и спилить ветвь. То, что спилили — я и сам видел, наблюдая как-то из окна троллейбуса золотистый обрубок в руке мальчугана. Но вскоре ветвь снова была на своём месте. Конечно, не из какого она не из чистого золота, а злоумышленники, кем бы они ни были, здорово облажались.

Парады на 9 мая были редкостью, проходили только в Москве, и то с огромным перерывом. 1945-й, потом 1965-й, и третий должен пройти на очередной юбилей в 1985-м. Только начиная с 2000-х они стали проводиться ежегодно. Ну а мы вот так вот решили почтить память павших…

И всё это время меня терзала мысль о предстоящем бюро, на котором меня лишат комсомольского билета. А в том, что лишат, я практически не сомневался. Кому охота будет заступаться за вчерашнего интерна, когда сам Артамонов на меня зуб имеет…

В общем, настроение у меня было не ахти, но при Марине я старался держать Poker Face, как пела Lady Gaga. Однако в итоге женская проницательность взяла своё. Когда мы, нагулявшись и отужинав в ресторации, заявились ко мне, и лежали расслабленные после первой близости, она спросила, проведя кончиками пальцем по моей груди:

— Сень, что случилось? Я же вижу, что-то тебя тревожит.

— Да ладно, ерунда, — сделал я попытку отбояриться.

— Нет уж, рассказывай.

Я вздохнул, запустил пальцы в её густые волосы.

— Помнишь, мы с тобой по телефону на днях обсуждали статью в «Комсомолке» про меня? Я тебе не говорил, но после неё меня вызывал к себе первый секретарь обкома комсомола Артамонов. В общем, 12-го числа на бюро будут обсуждать вопрос об исключении меня из членов ВЛКСМ.

— Что⁈

Марина приподнялась на локте, лицо её выражало возмущённое недоумение.

— Но почему? Ведь это же «Комсомольская правда» написала, печатный орган ВЛКСМ! И тем более всё, что там написано — априори не может быть ложью.

Вишь ты, слова какие умные знает, априори… Недаром в педе учится.

— Ну выходит, что нашим комсомольским начальникам «Комсомольская правда» не указ, — философски заметил я. — Ладно, не переживай, прорвёмся. Если комсомол терпит в своих рядах таких, как Артамонов и его клика, которая на меня накинулась в его кабинете, то на фиг нам такой комсомол не нужен.

— Сеня, что ты говоришь⁈ Это вообще будет малодушием, так вот без борьбы сдаться, положив на стол комсомольский билет.

— Нет, я-то скажу что-нибудь в свою защиту, только, боюсь, на членов бюро это мало подействует. А то и ещё больше их разозлит… Так, ладно, ты вроде домой до десяти обещалась вернуться, а время уже половина доходит. Давай шустро одеваться, и пойду тебя провожу.

Утром 12-го я надел лучший костюм, нацепил галстук, начистил ботинки, надушился… Поглядел на себя в зеркало трюмо, подмигнул сам себе, грустно улыбнувшись. Будь что будет! В конце концов, с работы меня не уволят, да и песни приносят стабильный доход. Не пропадём!

«Жигуль» я снова припарковал во дворе Марины. Надеюсь, не угонят, пока меня будут распекать на бюро. Всё-таки «клюшка», замыкающая рулевое колесо и педали, виделась мне более-менее надёжным противоугонным средством.

— На заседание бюро обкома комсомола.

Как и в прошлый раз, я протянул дежурному милиционеру паспорт. Сегодня сидел другой, постарше и усатый. Тот сделал в журнале отметку и вернул документ мне, показав, куда идти.

В небольшом актовом зале, вмещавшем человек триста, народ ещё собирался. Я скромно сел на последнем ряду, жалея, что нет с собой мобильного телефона, чтобы погонять «Малефисенту» — любимую игру три в ряд, ни даже кубика Рубика, который также ещё не изобретён. Оставалось сидеть и пялиться на занимающих свои места комсоргов учебных заведений и предприятий. В том числе и нашего — Ольгу Пятницкую, с первого же дня моего нахождения в областной больнице, поставившей меня на учёт в местной комсомольской организации, куда я теперь каждый месяц платил взносы. Напомнила мне комсорга сердобской больницы, та тоже сразу же вцепилась в меня, будто клещ.

Увидела меня, подняла брови, подошла.

— Коренев, а вы чего здесь?

— Пригласили на бюро, отчитывать будут.

— В смысле?

— Я думал, что до вас должны были довести причину, как до комсорга нашего медицинского учреждения и моего шефа по комсомольской линии. За статью в «Комсомолке».

— А, это за ту самую?

— Наверное, — пожал я плечами. — Других вроде не было.

— И что же теперь будет? — нахмурилась девушка.

— Исключат из комсомола… Наверное.

— Ничего себе! А мне показалось, что в статье всё по делу. Мы с коллегами нашего отделения обсуждали статью, и сошлись во мнении, что и вы, и журналистка озвучили правильные вещи.

— Руководство обкома считает по-другому, — махнул я рукой. — Ты же не будешь им перечить, проголосуешь, как все, верно?

Оля закусила губу, и я по её лицу понял, что проголосует за моё исключение, никуда не денется. Эх, не все русские женщины коня на скаку остановят и в горящую избу войдут.

— Я воздержусь, — тихо буркнула она.

Я про себя хмыкнул. Что ж, это достойный уважения поступок.

Между тем члены президиума заняли свои места. Тут я увидел помимо Артамонова и его соратников, с которыми сталкивался не так давно — «воблу» Вяземскую и прилизанного Линника. И ещё парочку незнакомых мне человек.

Наконец все, кто мог и хотел, заняли свои места, и Артамонов, оглядев свинцовым взглядом собравшимся, мазнув в том числе и по мне, сказал в микрофон:

— Добрый день, дорогие товарищи! Сегодня у нас проводится очередное собрание, на котором будет рассмотрен ряд вопросов. Сейчас я их зачитаю.

И начал зачитывать в порядке очерёдности. Меня оставили на десерт, будут разбирать последним. Это час, а то и полтора придётся тут торчать.

Я непроизвольно зевнул. Поспать ночью толком не удалось, в крови бурлил адреналин ввиду предстоящего судилища надо мной. Всю ночь прокручивал в голове, что я буду говорить и стоит ли вообще что-то говорить, метать бисер, так сказать… Но как вот я матери, например, сообщу, что меня исключили из комсомола? Для неё это будет трагедией!

А ещё не мешало бы пообедать, в животе уже начинало урчать. Как в 8 утра позавтракал — так с тех пор во рту ни крошки. От волнения есть не хотелось. Зато сейчас резко приспичило.

Я помнил, что в здании имелась столовая, только обслуживала она сотрудников обкома, так что в этом плане мне ловить нечего. Не на улицу же бежать в пельменную, потом могут и не пустить обратно. Ладно, постараюсь вздремнуть, может, во сне и голода чувствовать не буду.

Я и впрямь задремал, вот только тут же мне явилось видение сочного, исходящего паром шницеля, возлежавшего на горке желтоватого картофельного пюре. Я тут же проснулся от этого видения со ртом, наполненным слюной. Нет, ну так нельзя!

В этот момент обсуждали вопрос со студенческими строительными отрядами, которым летом предстояло отправиться на стройки как местного, так и всесоюзного значения. Видно, не судьба мне узнать, чем там дело закончится, думал я, стараясь не привлекать к себе внимания по пути к выходу.

— Арсений Ильич!

Я аж вздрогнул, обернувшись на усиленный акустическими колонками голос Артамонова.

— Вы нас не покидайте пожалуйста. Мы сегодня и по вашему поводу в том числе собрались.

— Я ненадолго.

— Ну если только ненадолго, — хмыкнул Владимир Иванович под смешки в зале.

Похоже, все подумали, что мне приспичило в туалет. Ну и хрен с ними, пусть что хотят думают, а голод не тётка.

Выйдя в коридор, я едва не столкнулся с моложавым мужчиной.

— Извините, а что-нибудь типа буфета здесь имеется?

— На нулевом этаже, где столовая. Только столовая откроется, — он посмотрел на часы, —через семнадцать минут, а буфет с 9 утра работает. Я как раз туда иду, можете присоединиться.

Буфет мне понравился. Нежданный проводник купил пирожков с разной начинкой и ушёл, а я положил себе на тарелку два ещё тёплых и обалденно пахнувших беляша, и кусок пирога с черникой. С черникой! Редкость та ещё, а здесь большой кусок пирога стоит копейки. А именно двадцать пять копеек.

Ну и запить взял сразу два стакана чая. В один сахар насыпал, с ним беляши ел, а в другой сыпать не стал — пирог сам по себе сладкий. Заморив червячка (даже, пожалуй, целого удавчика), я всё же посетил отхожее место, и только после этого вернулся в актовый зал. Тут уже вовсю обсуждали, нужна ли единственная в городе дискотека «Эрато», действующая уже больше года в стенах пединститута и недавно ещё и в Доме учителя, или это тлетворное влияние Запада, а нам хватит обычных танцев под живую музыку. Организатор дискотеки некто Сергей Пономарёв — худой и высокий очкарик — утверждал, что это дело молодёжью приветствуется, на дискотеки все ходят с удовольствием. Тем более перед началом он читает небольшую лекцию о музыкальном коллективе. Почти на каждом вечере предлагались рубрики «Наша информация», «Разрешите пригласить», «Знакомьтесь — бальные танцы», «Новинки грамзаписи», «У нас в гостях», «Страничка воспоминаний»… Большинством голосов решили пока дискотеку не закрывать.

Так, сейчас будут пятый вопрос рассматривать, а мой последний, седьмой. Вновь непроизвольно зевнул, всё труднее становилось поднимать наливавшиеся свинцом веки. Так и не заметил, как опять задремал. Меня медленно обволакивала темнота, нежно убаюкивавшая, как мать своё дитя. Мне кажется, я даже причмокивал во сне.

— Коренев!

Я открыл глаза, спросонья сразу не сообразив, где нахожусь. Меня тряс за плечо какой-то серьёзный парень в сером костюме, на котором я разглядел маленькое тёмное пятнышко. Чем-то капнул, похоже, возможно, ел не слишком аккуратно, на автомате лениво подумал я.

— Коренев, вы что спите? Вас вызывают.

Да? Только тут вспомнил, что я здесь делаю. Вот же блин, как хорошо спалось.

Ловя на себе малость охреневшие от моей наглости взгляды присутствующих, я встал и направился к сцене. Заметил, как Декабрина Петровна что-то шепчет Артамонову на ухо, а тот при этом следит за моими перемещениями по залу. Покивал чему-то, и директриса наконец отлипла от его уха и тоже уставилась на меня. В её взгляде я читал неприкрытое злорадство. Вот же змеюка… Да и плевать я на всех вас хотел!

— Ну наконец-то наша спящая красавица изволила проснуться, — язвительно заметил Артамонов. — Давайте, товарищи, наконец разберём дело Коренева Арсения Ильича. Тут у меня есть выписка из личного дела. Трудится Арсений Ильич в областной больнице имени Бурденко врачом-кардиологом. Характеристика неплохая, не чурается новаторских методов в работе, о чём снимали сюжет на пензенском телевидении и писали в газетах. Вот только последняя публикация в «Комсомольской правде» вызывает вопросы. Многие наверняка её видели и не могли скрыть своего возмущения. Потому что это иначе как гнусным поклёпом на социалистический строй я назвать не могу. После бюро мы от лица пензенских комсомольцев отправим письмо на адрес редакции, где мы потребуем написать опровержение.

Пока он вещал, я в голове мысленно прокручивал сочинённую накануне в муках речь, так сказать, последнее слово подсудимого. Раз уж отступать некуда, то врежу из всех орудий. В тюрьму, надеюсь, за это меня не отправят, хотя с работы могут и уволить. А ещё и песни запретят мои (почти мои) исполнять, останусь без стабильного источника дохода. М-да… Вот ведь подставила меня Ниночка. Правда, теплилась слабая надежда, что эта статья вышла всё же не сама по себе, а с разрешения иди даже подачи вышестоящих органов. Была у меня мысль позвонить Филатовой, прояснить этот вопрос, однако так и не сделал этого, сам не знаю почему. Побоялся показаться себе и, возможно и ей, трусом? Ну, как вариант…

В общем, решил не мучиться в догадках, а до последнего отстаивать свою позицию.

Погружённый в свои мысли, я не сразу сообразил, что происходит. А происходило следующее… Из-за кулисы появилась молодая женщина, даже, пожалуй, девушка, которая, мелко семеня в своей юбке-карандаше, подошла к Артамонову и, как недавно Вяземская, склонилась к его уху. Тот слушал, что ему говорят, и недовольно морщился. А я, косясь в его сторону, видел, что девушка очень настойчива. В итоге Владимир Иванович объявил в микрофон:

— Товарищи, мне на минуту придётся отлучиться, важный звонок из Москвы. Просьба никому не расходиться.

И ушёл, оставив меня топтаться на сцене под взглядами сотни с лишним собравшихся тут комсоргов и прочих деятелей, имеющих отношение к комсомолу. Артамонов вернулся не через минуту, как обещал, а минут пять спустя, и выглядел… Правду говорят, что краше в гроб кладут. Казалось, комсомольский вожак сейчас рухнет в обморок. Он буквально рухнул на свой стул, нервным движением ослабил узел галстука, схватил графин, едва не расплёскивая воду, налил себе половину стакана и медленно выцедил, я даже слышал стук зубов о край стакана. Это походило на интермедию с участием актера Евгения Лебедева, который изображал похмелье. Он долго пытался налить из бутылки в стакан портвейна и так же долго пытался его выпить. Правда, здесь всё происходило не так долго.

Расправившись с содержимым стакана, Артамонов вытер губы тыльной стороной ладони и обвёл зал каким-то мутным взором. Я услышал, как Декабрина Петровна тихо спрашивает:

— Владимир Иванович, что случилось?

На что тот отмахнулся и хрипловатым голосом выдавил из себя в микрофон:

— Товарищи, вопрос с личным делом комсомольца Коренева снимается с повестки дня. Собрание объявляется закрытым. Всем спасибо!

Недоумение на лицах присутствующих никуда не делось, пока они покидали зал. И в президиуме царила аналогичная ситуация. Я задержался на сцене и слышал, как Вяземская настойчиво вопрошала у Артамонова, что случилось, почему аутодафе над Кореневым отменено? Тот бормотал что-то невнятное, собирая в папку бумаги со стола, причём пальцы его по-прежнему мелко подрагивали. Такое ощущение, что за то время, пока он отсутствовал, его кто-то круто поимел. Тут взгляд первого секретаря обкома ВЛКСМ сфокусировался на мне. Его аж перекосило от злости.

— Коренев, а вы чего тут встали? Я же сказал, рассмотрение вашего личного дела отменяется.

Я пожал плечами и двинулся к выходу, пристроившись за последними, покидавшими зал. Всё страньше и страньше! Всё чудесатее и чудесатее!..[2]

Ладно, обошлось и обошлось, чего голову ломать, со временем, наверное, узнаю, что случилось с Артамоновым. А пока… Я постоял возле своей машины, и вспомнил, что дома возник дефицит картошки. А Центральный рынок — вот он, в двух шагах. Надо только в машине авоську взять. Лежал у меня там ещё фирменный, из-под джинсов, но в него много продуктов не наложишь, он выполнял в основном декоративную функцию. А вот практическую выполняет авоська — та может выдержать не один килограмм.

Посмотрел на демократизатор. Можно было его сунуть в рукав моей лёгкой курточки, однако лень было этим заниматься. Вряд ли на рынке средь бела дня я встречу хулиганов, к тому же тут и милиция постоянно патрулирует, у них на рынке имеется опорный пункт, это я точно помнил.

Первым делом пошёл к овощным рядам, купил у женщины-частницы три килограмма прошлогодней, но с виду нормальной, не гнилой картошки. Не удержался, взял ещё пучок молоденькой редиски, а под занавес своего похода на рынок прикупил у мужика клубники, выращенной, по его словам, в теплице. Полкило мытой (опять же со слов продавца) ягоды было упаковано в большой кулёк крафтовой бумаги, в народе которую называют упаковочной.

Тут-то мой взгляд и наткнулся на очень коротко стриженого паренька лет десяти, который голодными глазами смотрел на то, как я прячу пакет с клубникой в авоську. Одет мальчонка был не ахти, и это ещё мягко говоря. Особую грусть вызывала обувь — потёртые ботиночки явно просили каши.

— Тебя как звать? — спросил я, подходя.

Парень зыркнул на меня исподлобья:

— А вам зачем?

— Да так просто, — дёрнул я плечом. — Заметил, как ты на пакет с клубникой смотрел, подумал, не угостить ли тебя. Будешь?

Парень, переведя взгляд на мою авоську, сглотнул слюну, кадык на его худой шее дернулся вверх и снова опал. Я достал пакет, развернул, и протянул мальчишке.

— Бери, не стесняйся. Вроде мытая, можно сразу есть.

Он кончиками пальцев вытянул одну ягоду, потом, бросив на меня быстрый взгляд, вытащил ещё две. Я хмыкнул и сунул ему в руки весь пакет.

— Держи, хоть наешься от пуза. А я себе ещё сейчас куплю.

— Она же дорогая, наверное, — захлопал глазами мальчонка, прижимая к себе пакет с такой силой, что я заволновался, не раздавит ли он клубнику.

— Не дороже денег, — подмигнул ему я. — Так как звать-то?

— Марат, — ответил он после небольшой паузы.

— Редкое имя, как и моё.

— А вас как? — осмелел мальчонка.

— А меня Арсений. Ты здесь один, без родителей?

Марат опустил голову, пнул носком своего несчастного ботинка камешек.

— У меня их нет, — чуть слышно пробурчал он. — Я детдомовский.

Я закусил губу. Честно сказать, на фоне новой информации мои недавние переживания как-то сразу показались мне какими-то мелкими и никчемными. Не похоже было, что парень сочиняет. Оставался вариант, что он прост о сбежал из дома и бродяжничает, но в это мне как-то слабо верилось. Тем более рано или поздно малолетние бродяжки оказывались как раз в детдомах.

— Сам-то пензенский? — спросил я

— Угу, кривозеровский. У нас свой дом был, два года назад в пожаре сгорели и мамка с папкой, и бабушка. Они пили до ночи, а я спал уже. Проснулся от дыма, ну и сиганул в окошко в одних трусах. Никого из родни у меня не осталось.

Кривозерье было западной окраиной Пензы, и частных секторов там хватало. А в таких микрорайонах и пьющих всегда было предостаточно, так что эта история не выглядела удивительной. И всё равно парню не позавидуешь, да и его родным, заживо сгоревшим, само собой.

— А что вас, в детдоме, плохо кормят?

Марат болезненно поморщился, глядя в сторону.

— Да кормят… Только все голодные после такой еды остаются. Ещё и старшие пацаны…

Он замолчал, но я его подбодрил:

— Чего там старшие чудят? Еду отбирают?

Мальчишка кивнул и шмыгнул носом, глядя себе под ноги.

— Я поначалу не хотел отдавать, так они мне юшку пустили.

И снова шмыгнул, на этот раз вытерев нос рукавом видавшей виды курточки.

Я вздохнул. К сожалению, в этой схеме с дедовщиной ничего нового нет. Всё начинается с таких вот детдомов и интернатов, продолжается в армии, а зачастую в местах не столь отдалённых. Хорошо если педагоги и воспитатели попадутся нормальные, в противном случае ребятня устанавливает свои правила, где прав сильный. Такая вот республика ШКИД.

— Ну а вообще, как там житьё? Если бы не старшие ребята, то было бы не всё так плохо?

Марат пожал плечами.

— Ну… Наверное.

— А как вашего директора звать?

Парнишка поднял на меня испуганные глаза:

— Вы что, хотите ей на меня нажаловаться⁈

— Нет, конечно, с чего ты взял… Просто хочу посмотреть, что из себя представляет ваш детский дом, может, помочь чем-то получится. Если боишься, я даже не скажу, что знаком с тобой.

— Тогда ладно, — согласился пацанёнок и даже сделал попытку улыбнуться. — Виктория Павловна директора нашего звать. Она строгая.

— Учту, — тоже улыбнулся я.

На том мы и расстались. Я снова купил себе кулёк клубники, причём это была последняя и частично не такая крупная, как в прежней партии, но это меня отнюдь не расстроило. В моей голове бурлили мысли о том, как помочь воспитанника детского дома. По-любому детдом финансируется если и не по остаточному принципу, то уж никак не завален денежными средствами.

В пятом часу вечера позвонила вернувшаяся домой из института Марина.

— Ну что, чем всё закончилось? — спросила она дрожавшим от напряжения голосом.

— Да ничем, — ответил я. — Только начали меня обсуждать, как Артамонова куда-то срочно вызвали. Вернулся сам не свой и заявил, что обсуждение моего личного дела отменяется. В чем причина — можно только гадать.

— Ой, надеюсь, всё обошлось, и что я не зря…

Она осеклась, а я переспросил:

— Что не зря?

— Да нет, это я так… Я очень рада, что тебя не выгнали из комсомола!

Так я и не вытянул из неё, что она сделала «не зря». Зато позвонившая полтора часа спустя Нина всё мне объяснила.

— Представляешь, — с задором говорила она в трубку, — в редакцию позвонила какая-то Марина из Пензы, попросила соединить её с журналистом, который писал про тебя материал. Я как раз была в отделе, её соединили со мной, и тут я узнаю, что над тобой собираются устроить судилище. Причём из-за моей статьи. Кстати ты почему сам не позвонил, не сказал, что там такое у вас в Пензе творится?

— Была мысль, — честно сказал я, — но решил не звонить. Это было бы похоже на просьбу о помощи, а я привык решать проблемы сам.

— Ага, вот и вылетел бы из комсомола, — звонко рассмеялась в трубку Нина. — Между прочим, статья была согласована чуть ли не на самом верху… Ну, тебе эти подробности знать необязательно. В общем, я пошла к редактору, и заявила, что нужно тебя спасать, пока местные управленцы не выкинули тебя из рядов ВЛКСМ. Валерий Николаевич сказал, что разберётся. Потом ещё узнал у меня, когда будет это самое бюро, а когда я начала расспрашивать, что он предпринял, ответил дословно: «Нина, не беспокойся за своего врача, этому Артамонову будет сделан звонок. От кого — извини, говорить не вправе».

— И звонок, судя по всему, был, — сказал я. — Спасибо тебе!

— Спасибо ты прежде всего своей подруге скажешь, — снова коротко рассмеялась она. — Она молодец, подняла волну. А то и впрямь тебя сегодня выкинули бы из комсомола.

В качестве небольшой благодарности я сводил Марину в ресторан, подарил красивую брошь 19 века с россыпью мелких изумрудов, купленную в антикварном за 120 рублей, а завершили мы вечер у меня дома. Моя спасительница была однозначно довольна.

Тут ещё Шумский нарисовался. Оказалось, он знал про бюро и готов был задним числом вмешаться, если бы для меня всё закончилось плачевно. Правда, каким именно образом вмешался бы — не объяснил, как я ни пытался исподволь это выведать. Зато он меня пожурил за несдержанность в словах и попросил быть впредь осторожнее. На что я выдал ему очередное «откровение», родившееся экспромтом. Будто увидел, как танки стреляют по Белому дому с моста в Москве, и какой-то мужик, тоже с танка, вещает что-то толпе. Понятно, я не стал уточнять, что это Ельцин, просто сказал, что это был какой-то мордатый мужик без большого и указательного пальцев на левой руке. Шумский записал всё в блокнот, на этом и распрощались.

А в детский дом я всё-таки наведался. И уже с улицы увидел облупленную штукатурку на фасаде, а также разбитое стекло в одном из окон второго этажа. На входе за обшарпанным столом сидела строгая бабка, при общении с которой у меня создалось впечатление, будто она в прежние годы служила в НКВД, и отнюдь не делопроизводителем.

— Вы к кому? — с подозрением уставилась она на меня.

— К Виктории Павловне, — одарил я пожилую женщину обаятельной улыбкой.

— По какому вопросу?

— Даже затрудняюсь ответить… Вроде и по личному, а вроде бы и нет. Хочу оказать помощь детскому дому.

— По-о-омощь? — протянула та, приподняв выцветшие брови. — Шефскую? Это с какого же предприятия?

— Если вы не против, я об этом хотел бы поговорить лично с Викторией Павловной.

Старушка крякнула, однако препятствий чинить не стала.

— Направо по коридору, по левой сторону увидите дверь, там табличка висит — «Директор».

Я поблагодарил вахтёршу и направился в указанном направлении. По пути в меня едва не врезался куда-то бежавший подросток лет пятнадцати.

— Аккуратнее, юноша, — прикрикнул я ему уже в спину.

И услышал в ответ:

— Да пошёл ты!

Возникло непреодолимое желание догнать наглеца и надрать ему уши, однако я мысленно сосчитал до десяти, и направился дальше.

Директриса оказалась крепкой, приземистой женщиной с волосами, собранный на затылке в тугой пучок. Когда я представился и огласил цель своего визита, она предложил мне сесть напротив её стола, сложила перед собой руки, как примерная ученица.

— А помочь вы лично хотите или ваша больница? — спросила она. — В принципе над нами шефствует картонажная фабрика, но, честно говоря, помощь эта очень скромная, если не сказать больше. И если ваша больница тоже возьмёт шефство…

— Не больница, я сам, лично хочу внести посильный вклад.

Она с сомнением осмотрела меня. Хотя прикинут по нынешним временам я был вполне даже ничего, но, может, директриса просто не разбирается в моде.

— Да, я работаю простым врачом, — начал я, — однако помимо этого сочиняю песни, за которые на постоянной основе ежемесячно получаю авторские отчисления. Квартира у меня есть, машина есть, вот я и подумал, не проявить ли себя на ниве благотворительности.

Она пожевала губами, затем спросила:

— Осмелюсь спросить, в чём конкретно будет выражаться ваша помощь?

— Для этого мне надо, во-первых, осмотреть само здание, включая подвальные помещения, во-вторых, вы сами так же можете мне перечислить проблемные позиции.

Час спустя мы снова сидели в кабинете Виктории Павловны. Лежавший во внутреннем кармане моего пиджака блокнот за время этой часовой экскурсии был исписан почти наполовину. Тут начиная от котельной до третьего этажа было во что вложиться. И вложиться хорошо, я навскидку прикинул, получалось не меньше пяти тысяч. Сколько выйдет по факту — можно было только гадать.

Бездумно отдавать деньги (пользуйтесь, пожалуйста на своё усмотрение) я не собирался. Плавали, знаем! Каждую копейку считать буду, на что и когда потрачена. А первым делом направился к депутату горсовета Елене Борисовне Кузнецовой — ткачихе фабрики имени Клары Цеткин. Она мою идею приняла с энтузиазмом, обещала помочь договориться со строительным трестом, чтобы обновить фасад здания и протекающую крышу, с ЖЭУ, чтобы привести в порядок котельную, с областной библиотекой, чтобы помогла детдомовской библиотеке с книжным фондом… Спортивный инвентарь я сам покупал.

Столовую я тоже проверил и решил, что в рационе не хватает мяса, зелени и фруктов. Тут я взялся сам закупать необходимое, привозить на своём «Жигулёнке» продукты раз в неделю на кухню детского дома. Шеф-повариха показалась мне человеком порядочным, хотелось верить, что обойдётся без воровства.

С одеждой оказалось сложнее. Я предложил было Кузнецовой организовать сбор одежды и обуви у населения, мол, кому чего не жалко для сирот, однако она меня осадила. Оказалось, такой сбор невозможен, так как это подчеркнет, что сиротские дети плохо одеты и обуты, а у нас, как известно, всё лучшее детям, в том числе оставшимся без родителей. Им-то особенно всё лучшее. Вот только на практике ребята ходят в обносках. Да и, честно говоря, не особо берегут вещи, так как не знают им цену. Одну рубашку порвал — выдадут другую, так чего лишний раз заморачиваться?

Вот если просто купить где-то централизованно… Так что пришлось мне тратиться ещё и на обмундирование для детдомовских. А это больше ста человек: преимущественно мальчишки, но и девчонок было чуть больше тридцати разных возрастов. Но ничего за деньги и благодаря связям Кузнецовой вопрос удалось решить довольно оперативно. Трусы, майки, брюки, юбки, рубашки и блузки, ботинки, туфельки на низком каблучке и сандалии…

Не забыл я и про Марата. Нет, усыновлять я парня не собирался, он бы не то что связал меня по рукам и ногам, но я всё же ещё наслаждался своей молодостью и свободой. Эдак я девиц к себе домой водить не смогу, когда там будет постоянно приёмный сын, пусть даже в своей (бывшей моей) комнате. Я просто решил договориться с Викторией Павловной, что она будет отпускать Марата ко мне на один выходной, субботу или воскресенье, потому как ещё может наложиться дежурство, а после ночной особо-то не погуляешь. А пока в отпуске — могу брать парня почаще. Я сам буду заезжать за ним на машине и вечером привозить обратно. Парк, кино, мороженое, футбол… В общем, скучать мальчишке не дам.

— Почему вы просите именно за Марата Лесневского? — спросила директриса, когда я озвучил свою просьбу.

— Да просто он очень напоминает мне меня самого, когда я был в его возрасте. И внешне, и манерой поведения.

Тут я, конечно, приврал, но не мог не заметить при ближайшем общении с Маратом, что он парень-то весьма любознательный, книжки читает запоем, особенно те, что так просто в библиотеке на руки не возьмёшь, а у меня они имелись. Давал я ему по очереди. Сейчас парень читал о приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона.

— Я-то не против, — кивнула Виктория Павловна. — Но каникулы через три дня, и на всё лето ребята уезжают в пионерский лагерь «Солнышко». Наши там каждый год отдыхают. Так что придётся вам подождать до сентября.

— Ну раз выбора нет, то придётся подождать, — вздохнул я. — А как в лагере с питанием?

Директриса одарила меня редкой, как ноябрьское солнце, улыбкой:

— Не беспокойтесь, ваша помощь там не понадобится, кормят в лагере если и не на убой, то очень даже неплохо. Они у нас оттуда всегда возвращаются не только загорелыми, но и поправившимися.

— А библиотека там имеется?

— Имеется. И, насколько я помню, достаточно неплохая. Так что вам нет особой нужды снабжать мальчика книгами в дорогу.

— Вы и об этом знаете? — искренне удивился я.

— Это моя работа — знать всё и обо всех, — довольно ухмыльнулась собеседница.

Попросив директрису не распространяться о нашей договорённости по Марату, я тут же отправился его искать, чтобы сообщить приятную новость относительно выходных в моей компании после возвращения из лагеря. И нашёл парнишку в пустой спальне с красными от слёз слезами. Увидев меня, он снова начал всхлипывать.

— Что случилось? — спросил я, присаживаясь рядом на скрепную панцирной сеткой кровать. — Опять старшие обижают?

Он посмотрел на меня со страданием во взгляде и чуть слышно произнёс:

— Они вашу книгу отобрали и не отдают. Про Шерлока Холмса. Я её почти дочитал, собирался уже вам возвращать.

— Почитать взяли или просто из вредности? — продолжал я спокойным голосом.

— Из вредности. Витька сказал, что вечером на заднем дворе будет у всех на виду отрывать из неё по странице и сжигать.

— А этот Витька, он у них главный, что ли?

Марат кивнул, от этого движения слезинка сорвалась с его щёки и смачно плюхнулась на пол.

— И как фамилия этого Витьки?

— Дурасов.

— Да уж, — хмыкнул я, — подходящая фамилия. Где его можно найти сейчас?

— Наверное, в туалете, они собирались там карбид в дырку в полу кидать.

— Угу, ясно… Ладно, не переживай, Маратка, всё будет хорошо, Тем более как из пионерлагеря вернётесь, я буду тебя забирать на один из выходных дней из детдома.

— Правда⁈

Глаза мальчонки сразу засияли, как два маленьких алмаза. Я потрепал его по стриженой голове.

— Правда, будем в субботу или в воскресенье гулять. Кино, парк, мороженое… Но ты пока никому не рассказывай.

Хулиганьё действительно собралось в туалете, причём кто-то из них держал дверь изнутри, так что распахнуть её оказалось не так просто. Державшим был здоровый лоб с меня ростом и ряхой раза в два больше моей. Однако при виде взрослого он не стал борзеть. Тема более меня тут уже знали, примелькался со своей благотворительностью.

Было их тут четверо, все примерно одного возраста, а один держал в руке большой кусок карбида.

— Кто из вас Витёк? — спросил я, обводя медленным взглядом парней.

Те настороженно молчали. Я криво усмехнулся:

— Чё, кто-то зассал признаться?

— Никто и не зассал, — отозвался тот самый, что держал в руке карбид.

Хм, а ведь я его знаю. Это именно он, когда я первый раз тут появился, чуть не снёс меня в коридоре, да ещё и послал куда подальше. Что ж, вот и настигло тебя, Витя, возмездие.

— Поговорим?

— О чём? — явно напрягся Витёк.

— Есть тема… Пацаны, могли бы вы нас оставить наедине с Виктором? Да всё нормально будет, просто поговорим.

Они смотрели на своего лидера, тот, чуть помедлив, мотнул головой, таким образом подавая знак. Я, незаметно активируя браслет, проводил взглядом последнего уходящего и, когда дверь закрылась, повернулся к Витьку.

— Я так понимаю, ты тут шишку держишь, в детском доме, верно?

Тот молчал, глядя на меня чуть исподлобья.

— Можешь не отвечать, я и так знаю. Давай для начала познакомимся. Меня Арсением звать.

Я протянул руку, тот, немного помедлив, протянул свою. Наши ладони соприкоснулись, я покрепче сжал пальцы, не отпуская его руку. Мощный выброс энергии длился несколько секунд, в течение которых мои «паутинки» блокировали зрительные нервы обеих глаз «пациента». Я хоть и не офтальмолог, однако, как уже не раз упоминал, за свою предыдущую жизнь успел поднатореть в нескольких, даже не смежных направлениях. Офтальмология не стала исключением.

Я расцепил пальцы, парень тут же отдёрнул руку, и тут же начал тереть глаза.

— Чё такое? Почему я ничего не вижу?

— И не увидишь, пока не выслушаешь меня и не дашь ответ, который меня устроит, — спокойно сказал я. — Готов?

— Да чё это такое⁈

Он наощупь, вдоль стенки двинулся к двери, но я встал перед ним, загородив проход. В этот момент дверь позади меня приоткрылась, в щели показался чей-то глаз, но я рыкнул — и дверь тут же захлопнулась.

— Считай, Витя, что тебе посчастливилось встретить на своём пути настоящего колдуна. Нас мало осталось, но мы ещё можем кое-что. Итак, встань спокойно, пока в дыру не провалился, и слушай меня.

Я крепко взял его за плечо, он было дёрнулся, но тут же затих. На его лице был написан ужас, а глаза незряче смотрели сквозь меня.

— С этой минуты ни ты, ни твои дружки и пальцем не тронете никого ни в детском доме, ни где-либо ещё тех, кто слабее и младше вас. Понял, что я сказал? Повтори.

— П-п-понял, — заикаясь, часто закивал Витёк. — Мы больше и пальцем не тронем тех, кто слабее и младше нас.

— Если же я нарушу своё обещание, то меня снова настигнет слепота, и я до конца жизни останусь незрячим. Повторяй!

Виктор всхлипнул, однако дрожавшим голосом всё же повторил только что мною сказанное. Только после этого я снова активировал ДАР и вернул Витьку зрение. На этот раз времени ушло больше. Да я особо и не спешил, всё-таки одновременный выброс, сплавленный в короткий временной отрезок, отнимает куда больше сил, нежели, когда ты это делаешь неторопясь, с чувством, толком и расстановкой.

И всё равно меня пошатывало. Реши эта банда малолетних отморозков меня сейчас уделать — получилось бы это у них без проблем. Вот только их главарь не позволит им этого сделать. Похоже, он всерьёз поверил в то, что я колдун, и в случае нарушения обещания он и впрямь станет слепым.

— И кстати, ты отнял у Марата Лесневского книгу, и грозился её сжечь. Она ещё цела?

— Д-д-да…

— Ты немедленно вернёшь её Марату и попросишь прощения за свой поступок. Понял меня?

Тот снова часто закивал, я напоследок смерил его хмурым взглядом и направился к выходу.

Книгу Марату вернули, в целости и сохранности. Оставшихся до поездки в лагерь трёх дней парнишке хватило, чтобы её дочитать и отдать мне. Не знаю, какая в лагере библиотека, но я Марату с собой дал целую связку журналов «Вокруг света» и «Техника — молодёжи». Уж там-то есть что почитать, а если и потеряется что-то или сопрут — особо не расстроюсь. Всё-таки не подписные издания классиков, в том числе советской и зарубежной фантастики, которыми я гордился.

За всей этой суетой с детским домом у меня так и не получилось съездить в Москву и Ленинград, разобраться с младореформаторами. Что ж, придётся пока отложить, благо что время ещё есть. А тут ещё в первых числах июня случилось событие, направившее мою дальнейшую жизнь в другое русло. А именно — звонок от профессора Ларина.

— Арсений Ильич, звоню вам с предложением, — сказал он. — Как вы смотрите на то, чтобы нагрянуть на денёк-другой в Москву?

— В Москву? — не смог я скрыть своего удивления. — А что случилось?

— Боюсь, это не телефонный разговор. Это касается, скажем так, вашего будущего. Есть предложение, от которого вы, скорее всего, не сможете отказаться. Дорогу я могу вам сам оплатить.

— Вот ещё, я у вас и так в неоплатном долгу! Завтра выезжаю вечерним поездом. На вокзале меня встречать не надо, я сам к вам нагряну, адрес помню.

Мелькнула мысль проделать путь в Москву и обратно на машине, но я от неё отказался. Жалко всё-таки «Жигулёнка».

Через день мы с профессором сидели на его кухне, пили душистый чай, под который Ларин мне и сказал, что нужно развиваться, Пензу я уже перерос, и есть вариант получить место на кафедре пропедевтики лечебного факультета Московского медико-стоматологического института.

— Мы недавно встречались с ректором института — Капитон Михайлович[3] мой старинный приятель. Он пожаловался, что число групп студентов 3-го курса увеличилось, а преподавателей не хватает. Тут я и вспомнил про вас, предложил ему вашу кандидатуру. И в принципе, он не против к началу нового учебного года пополнить штат молодым, но уже снискавшим себе имя в определённых кругах специалистом. Пока в качестве ассистента, а после защиты кандидатской уже можно будет подумать или о другой кафедре или другой клинике. Кстати, факультет непростой, поступают туда только москвичи и жители Подмосковья. Распределяются тоже только в Москву и рядом. Так как, заинтересовались?

Я молчал. С одной стороны, очень хотелось в столицу, невзирая на возможные трудности с обустройством, пусть даже я не был стеснён в средствах. А с другой… Родной город, родное кардиологическое отделение и кабинет иглорефлексотерапии. Опять же, знакомство с первыми лицами области. Пусть и не дружба, но они мне обязаны, и в случае чего, надеюсь, я могу к ним обратиться с какой-либо просьбой. Да и Марат, Марина…

— Что задумались, Арсений Ильич? — вырвал меня из размышлений голос Ларина.

— Да вот, действительно задумался. Где жить, какая зарплата, условия работы… Сначала бы хотелось это всё выяснить, прежде чем давать согласие.

— У ассистента зарплата небольшая, не стану вас обманывать, но вы и в своей больнице не миллионами ворочаете, верно? К тому же, насколько я понимаю, основной доход вы получаете со своих песен, вон ведь машину купили на авторские отчисления, — хитро улыбнулся Ларин. — Комнату в общежитии вам точно дадут, но, если хотите, можете пожить у меня. Одному скучно, а с вами мне хоть есть о чём поговорить… Понимаю, с кондачка трудно вот так принять решение. Давайте я вам денька через три перезвоню, а вы к тому времени уже, надеюсь, определитесь. Просто учтите, что такие предложения обычно бывают раз в жизни.

Я про себя вздохнул. Да, чёрт возьми, заманчиво!

— Хорошо, Герман Анатольевич, через три дня дам ответ.

Тем же вечером тем же поездом я ехал обратно в Пензу. Лежал на своей полке и всё не мог уснуть. Чувствую, эти три дня превратятся для меня в сущий ад. Хватит ли мне этого времени, чтобы сделать выбор? Очень хотелось верить, что хватит, и что выбор будет правильным.

[1] Владимир Иванович Артамонов с 1973 по 1979 гг. занимал пост первого секретаря Пензенского обкома ВЛКСМ.

[2] Фраза Алисы из сказочной повести Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес».

[3] Профессор, член-корреспондент АМН СССР, лауреат Государственной премии СССР и премий Совмина СССР Капитон Михайлович Лакин являлся ректором ММСИ с 1974 по 1982 гг.