Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья

Глава 2

Вот уже вторую неделю я трудился в кардиологическом отделении областной больницы имени Николая Ниловича Бурденко. Практически в родном отделении, которому в прошлой жизни отдал не один десяток лет, и почти двадцать из них в должности заведующего кардиологией.

Из коллектива отделения я помнил по прежней жизни всех: Владимира Вишневского, который был ненамного старше меня, Изольду Голубеву, Мишу Бубнова (он не любил, когда к нему обращались официально Михаил, да ещё по отчеству), Марата Тугушева и старшую медсестру Наталью Борисовну Дронову. И о каждом из них имел более-менее чёткое представление.

Знал, что Вишневский увлекался коллекционированием марок, был заядлым филателистом, и за редкую марку мог чуть ли не душу продать. Бубнов женат уже в третий раз, имея от первых двух браков по ребёнку, на которых платил алименты, был любителем заложить за воротник и практически ежемесячно стрелял у кого-нибудь взаймы. Правда, с получки всегда отдавал. При этом был человеком безобидным, а кардиологом от Бога. Если бы не его безалаберность, мог бы сделать блестящую карьеру.

А вот Изольда Тарасовна Голубева всё-таки сделает пусть и не головокружительную, но вполне достойную карьеру, в середине 80-х заняв неплохую должность в Облздравотделе. Вообще так себе человек, честно говоря, постукивала наверх, потому за глаза её называли не Голубевой, а Дятловой. Между прочим, уже член партии. Понятно какой, в СССР партия была одна.

Марат… Обычный скромный парень лет тридцати, примерный семьянин. Правда, в конце 80-х вдруг резко ударился в религию, стал посещать мечеть, что возле Центрального рынка. А потом… заболел. Рак сожрал его буквально за два месяца. Так-то вот. Интересно, религия и болезнь как-то связаны между собой? Может, он сел на какую-нибудь халяльную диету, и это послужило триггером, своего рода выстрелом стартового пистолета к резкому делению раковых клеток? Как бы там ни было, не стало человека. Похоронили Марата где-то в Иссинском районе на татарском кладбище, как он завещал.

А сейчас это был вполне нормальный молодой мужчина, который при знакомстве со мной намекнул, что с первой получки не мешало бы проставиться в узком кругу коллег. На что я ответил, мол, за мной не заржавеет.

— Но только чтобы Романовский не засёк, — предупредил Марат.

В эти годы отделением кардиологии руководил Андрей Сергеевич Романовский, которого я в той жизни застать в этой роли не успел, когда после трёх лет на кафедре клинической ординатуры Саратовской областной больницы наконец перевёлся в Пензу, сразу угодив в это самое отделение кардиологии. О Романовском я практически ничего не слышал, тот, по слухам, вообще уехал в Ленинград, выбив себе какое-то тёплое местечко. Никто его и не вспоминал. Во всяком случае, добрым словом.

— Что, не любит он это дело? — спросил я Марата.

Тот, поморщившись, отмахнулся:

— Да он много чего и кого не любит. Смотри, и к тебе, молодому, придираться начнёт, так что ты с ним поосторожнее.

М-да, подумалось мне, вот уж повезло так повезло. Лучше бы вместе со мной Штейнберга перевели, тот, во всяком случае, нормальный мужик, пусть и не кандидат наук, как Романовский, да и малость закостенел в своих медицинских знаниях и методах.

В отделении на 70 коек также помимо старшей медсестры Дроновой в штат входили две процедурные медсестры, пятнадцать палатных и одна медсестра функциональной диагностики. И среди палатных были несколько молоденьких, симпатичных, а двое к тому же и незамужних.

Да, забыл упомянуть главврача… Герасим Иванович Ардаков был человеком на своём месте. Когда-то неплохой офтальмолог, в 1974-м он был приглашён возглавить областную клиническую больницу, и за 10 лет на этой должности принёс немало пользы как организатор и хозяйственник. При нём, между прочим, в 81-м году была построена 5-этажная поликлиника с лифтом для пациентов и персонала — большое дело!

Заместитель у него по лечебной работе Герман Петрович Шалдыбин — будущий главный врач больницы имени Бурденко, на этой должности он проработает с 1984 по 1999 годы. Строгий, но, как говорится, объективный. Помню, как он говорил: «О каком доверии к специалисту может идти речь, если на нём джинсы и мятый халат⁈».

Ну да, в каком-то плане Шалдыбин был консерватором, но дело своё знал туго, на всю Пензу в плане лёгочной хирургии с ним мог посоревноваться только его бывший наставник Исаак Петрович Гутман, возглавлявший в послевоенные годы Пензенский областной противотуберкулезный госпиталь инвалидов войны.

Честно говоря, я не ожидал, что мне повезёт оказаться сразу после интернатуры в главной больнице области. Думал, хорошо бы вообще зацепиться в Пензе для начала хоть в какой-нибудь больнице. А тут раз — и направление в областную. Кто там за меня словечко замолвил… Почему-то первым делом на ум пришла фамилия Мясникова. Ну а что, ему же выгодно, чтобы я всегда находился, так сказать, под рукой. Вдруг или ему, или кому-то из его близких понадобится моя помощь. Уж наверняка в Облздраве к просьбам второго секретаря обкома партии прислушиваются. И мелочиться тот не стал, выхлопотал направление сразу в областную. Надо будет как-нибудь при личной встрече выведать, ему ли я в самом деле обязан этим назначением.

В Сердобской ЦРБ я своих теперь уже бывших коллег на прощание сводил в лучшее местное кафе «Берёзка». Стол ломился от яств и напитков, играла живая музыка, а Леночка откровенно напрашивалась после застолья ко мне в гости. Мол, напоследок разочек можно сделать нам обоим приятное. Но я был твёрд, как кремень, на что она, кажется, немного обиделась. Хотя в тот момент я был изрядно навеселе, может, и не немного обиделась, потому что запомнилась ещё и оплеуха. Причём после этой оплеухи мы с Ленкой точно отплясывали какой-то «ритмический» танец. Наверное, она тоже была хорошо поддатой, и её настроение менялось, как муссон.

В областной больнице так же была 5-дневная рабочая неделя, не считая дежурств, как и в любой другой больнице СССР. Первое моё дежурство выпало на 1 сентября. В принципе, мне было до лампочки, когда дежурить, в школу мне никого вести не надо было.

Между делом я усердно штудировал книгу по иглоукалыванию, полученную от Ларина, и ещё до начала работы в областной больнице успел попрактиковаться в домашних условиях на соседке тёте Вале — то бишь Валентине Фёдоровне Огурцовой, которая когда-то отправилась с мамой в «Будылин», а закончилось всё сломанной ногой. У мамы в смысле, а не у соседки. Но у той была своя проблема — шейный остеохондроз. ДАР понадобился только для диагностики. Её я проводил до и после каждого сеанса. Всего их понадобилось пять, в течение пяти дней подряд после чего пациентка заявила, что у неё прошли онемение в руках, головокружение и шум в ушах. И вообще она почувствовала себя лет на десять моложе, когда никакой остеохондроз ещё её не беспокоил.

Параллельно я потратил четыре сеанса на лечение атопического дерматита у тётки. Восточная медицина объясняет появление дерматита дисгармонией трёх систем: желчи, ветра и слизи. Иглорефлексотерапия способствует достижению баланса. Во время акупунктуры я оказывал воздействие на биологически активные точки, расположенные по меридианам — в местах, где циркулирует энергия «ци». Эти точки связывают конкретные группы внутренних органов и систем. Методика способствует самовосстановлению организма, что исключает развитие побочных явлений (в отличие от медикаментозного лечения). После сеанса кожные покровы становились влажными, уменьшалось жжение, проходил воспалительный процесс. Окончательный результат нас с ней вполне удовлетворил.

А уже на третий день работы в больнице я подошёл к Романовскому с предложением выделить мне одну палату, где я мог бы применять к больным иглорефлексотерапию. Заведующий отделением сдвинул очки к кончику носа и посмотрел на меня поверх оправы.

— Молодой человек, — своим менторским тоном начал он. — Я понимаю, что вам хочется перевернуть фундаментальную медицину, сам когда-то был таким неугомонным. Но нужно быть реалистом. Ваша иглорефлексотерапия советской наукой не признана, поэтому выбросьте из головы все глупости и сосредоточьтесь на выполнении своих прямых обязанностей.

— Но я могу на практике доказать действенность этой методики!..

— Послушайте, Коренев, не испытывайте моё терпение. Вы у нас работаете без году неделя, а у меня от вас уже голова кругом идёт. Вам заняться нечем? Так я вам сейчас найду занятие. Берите истории болезней своих пациентов и изучайте их от корки до корки.

Вот и поговорили… Ничего, я терпеливый, и на моей улице перевернётся грузовик с пряниками. И вообще не пора ли звонить Шумскому? Нет, не жаловаться на своего босса, а по совсем другому вопросу.

Я и набрал. Для затравки поинтересовался, как нога его сына, а услышав, что с ногой всё в порядке, заявил, что у меня были новые, более чёткие видения.

— Не по телефону, — сказал Владимир Борисович, и предложил снова встретиться в уже знакомом здании бывшего ЖЭКа.

Семь вечера меня устраивало, так что в назначенное время я здоровался с уже знакомым усатым вахтёром, который попросил подождать и по внутренней связи пригласил вниз Шумского. День был будним, однако в здании было так же тихо и безлюдно.

Буквально минуту спустя раздались шаги, и я увидел спускающегося по лестнице Шумского.

— Здравствуйте, Арсений Ильич! — приветствовал он меня. — Если хотите чаю с плюшками, то может пройти на кухню. Правда, плюшки вчерашние, но ещё вполне съедобные.

— А что, можно и чайку, — кивнул я. — Да и обстановка там больше располагает к непосредственному общению.

А хорошо тут, на кухне, прямо-таки задушевная, какая-то домашняя атмосфера, думал я, прихлёбывая ароматный чай. В прошлом, конечно, тут было что-то другое, какая кухня в ЖЭКе… Может, какая-то каптёрка.

— Ну что, можно вас поздравить с назначением областную больницу? — улыбнулся Шумский, сделав глоток.

— Для меня самого оно стало полной неожиданностью, — признался я. — Даже не знаю, кого и благодарить.

— Я здесь ни при чём, — выставил перед собой ладони Владимир Борисович.

— Да я на вас и не думал… Так что, рассказываю про видение?

— Внимательным образом слушаю.

— Случилось это два дня назад, во время работы с очередным пациентом. И если не растекаться, так сказать, мыслью по древу, то я видел, как мужчина лет пятидесяти встречается в каком-то парке с другим мужчиной. Тот, другой, говорит на русском, но с явным акцентом. И называет нашего Альбертом Георгиевичем. А наш — то есть первый — незаметно передаёт ему какой-то бумажный свёрток. И в ответ получает конверт. Потом пауза, и уже вижу, как этот Альберт Георгиевич прячет конверт на антресолях. На этом всё.

Я замолчал, а Шумский, задумчиво глядя на меня, по традиции начал крутить на пальце обручальное кольцо.

— Точно больше ничего не помните? — наконец спросил он.

— Точно, — уверенно кивнул я.

— Что ж, и на этом спасибо. Хм, Альберт Георгиевич… Редкое сочетание.

На том и расстались, и я с чувством выполненного долга направился

работать с историями болезней, которые я взял на дом.

Вообще на старом-новом месте работы я появился в качестве своего рода звезды, поскольку здесь уже знали, что мои песни крутят по радио и ТВ. Не исключаю, что Настин этой информацией поделился с Ардаковым, с которым они не то чтобы приятельствовали, но, во всяком случае, поддерживали неплохие отношения, насколько я помню из прошлой жизни. Как бы там ни было, в первый же день заглянувший в наше отделение Ардаков вдруг спросил:

— Что, Коренев, вы и правда песни сочиняете? У нас вся больница только об этом и судачит, что теперь с нами будет работать знаменитый композитор.

Юмор его я оценил. Плосковато. Хотя мужик сам по себе нормальный, это я мог сказать с уверенностью, отталкиваясь от воспоминаний прошлой жизни. Тем более что день-другой посудачили, а затем всё это как-то само собой сошло на нет, разве что в отделении меня коллеги периодически подначивали, мол, когда новую песню сочинишь, чтобы мы её первыми оценили?

Между тем в кардиологическом отделении работал не композитор, а прежде всего врач, о чём мне как бы походя намекнул Романовский. Уж не знаю, к чему он это сказал, да ещё с соответствующей интонацией, так как повода для критики в свой адрес я пока не давал. Наверное, это прозвучало в качестве профилактики.

Тут как бы весьма кстати появился повод применить наконец после практически месячной паузы свой ДАР. Пациент 55 лет поступил в очень тяжёлом состоянии. С инфарктом миокарда его нужно было сразу определять в реанимационное отделение. Причём инфаркт был острый, из-за блокировки сердечной артерии кровь в сердце практически не поступала, и спасти человека можно только при оперативном вмешательстве в течение первых двух часов.

Удалить холестериновую бляшку из артерии я сумел буквально за пять минут, когда врачи «скорой» уже сдали мне пациента на руки и на несколько минут я остался с ним наедине. Тут же провёл диагностику и, не теряя времени, прочистил артерию, дав крови возможность снова наполнять сердечную мышцу. После этого я поставил более щадящий диагноз, не требующий оперативного вмешательства, по итогу обошлось палатой интенсивной терапии.

О грядущей свадьбе я думало каждый день. Заявление мы с Татьяной подали ещё в конце августа, рассчитав таким образом, чтобы дата свадьбы выпала на последнюю субботу сентября. Как раз месяц на подготовку. Успели и приглашения разослать, Мясникову я его лично вручил, тот обещал приложить все усилия, чтобы в этот день работа осталась в стороне.

Гулять планировали в банкетном зале ресторана «Нева», рассчитанном примерно на полсотни гостей. Больше у нас и не набралось бы. Цена аренды и блюд с напитками была вполне разумной. Впрочем, этот пункт меня не особенно волновал, так как на моей сберкнижке к тому времени набежало прилично, хватило бы на три «Волги» в импортной комплектации.

Это ещё если не считать «Ролексы», которые я по совету Шумского не носил, так бы ещё одна «Волга» нарисовалась. Презент от конголезца лежал дома, спрятанным в толстый сборник статей В. И. Ленина. Книга стояла на полке хрен его знает сколько лет, и попала к нам каким-то неизвестным мне путём. Внутри неё я вырезал страницы, сделав своеобразный тайник-углубление, как в шпионских фильмах. На Бога, как говорится, надейся, а сам не плошай.

О тайнике я маме рассказал и показал, как он устроен, понятно, что уже постфактум. Она меня без особого энтузиазма отчитала за то, что я испортил труд вождя мирового пролетариата.

— А ты его читала, этот труд? — с хитрой ухмылкой спросил я. — Вот и не читай, нечего мозги такой хренью засорять.

А на повседневную носку купил себе такие же «Командирские» в «Военторге», что мне когда-то презентовала мама. Она с пониманием отнеслась к тому, что я совершил такой вот чейндж — её подарок обменял на «Ролекс».

Платье Тане сшили на заказ в лучшем ателье города, причём по эскизу из эстонского журнала «Силуэт», и обошлось оно в 450 рублей, при том, что платье напрокат по талону в салоне для новобрачных можно было взять намного дешевле. В качестве материала на платье выбрали шармез, который внешне походил на атлас, но был на ощупь, да и на вид куда нежнее и невесомее.

От фаты решено было отказаться, авторы статьи в «Силуэте» считали это пережитком прошлого, предлагая на голову веночек из искусственных белых цветов. К тому же Таня замуж выходила второй раз, и фата в этом случае также считалась лишним аксессуаром.

Смотрели мы и прошлогоднюю «Бурду», затёртый до дыр экземпляр которой как раз со свадебными платьями оказался у работников ателье, но варианты из эстонского журнала показались более интересными. А вот туфли да, пришлось брать в салоне для новобрачных, так как найти белые на каблучке в свободной продаже не представлялось возможным. Там же и кольца взяли 583 пробы.

Однако прежде, чем ставить подпись в акте о заключении брака, мне предстояло побывать в Москве по приглашению ведущей «Музыкального киоска» Элеоноры Беляевой. Вернее, Веры Васильевны Звонарёвой — так звали ассистентку телеведущей. Звонарёва дозвонилась из Москвы моей маме, а наш домашний номер, как выяснилось, ей дал Гришин, которому она позвонила первому.

Меня дома в тот момент не было, я отбывал дежурство в больнице, и Звонарёва перезвонила на следующий день.

— Арсений Ильич, — сказала она в трубку хорошо поставленным голосом, — вы молодой и талантливый композитор, автор популярных песен. А «Матушка-земля» в исполнении Пензенского хора профсоюзов, после того как они записали её на студии Всесоюзного радио, и песня стала настоящим шлягером, готовится к изданию в сборнике на диске-гиганте… Не знали об этом? Ну теперь будет знать.

В общем, Беляева решила показать миру автора нашумевшей композиции. А заодно и тех четырёх, что я позаимствовал из репертуара «Любэ», поскольку они тоже периодически попадали в ротацию на радио и звучали в передаче «Рабочий полдень».

Звонарёва спросила, смогу ли я прибыть в Москву в субботу, 11 сентября, на запись программы, на что я ответил положительно. Ну а что, суббота и воскресенье выходные дни, у меня дежурств нет, в пятницу вечером сяду на поезд — утром в субботу в Москве. Вечером еду обратно.

Главное, что поездка мне не встанет ни в копейку. Звонарёва обещала, что проезд туда и обратно мне оплатит редакция музыкальных программ. Гостиница не потребуется, так как ночевать в Москве мне не придётся. А стоимость билетов в Москву мне компенсируют. Туда сразу, а обратный по возвращении выслать в редакцию после чего деньги мне переведут. Главное, не потерять эти квиточки.

Честно говоря, я сомневался, что стану высылать, не такие уж большие деньги. Но за билет в Москву деньги возьму, чисто из принципа. Да и положено им отдать мне эти деньги, а то по шапке огребут. Правда, про питание ничего не сказали, но я борзеть не стал, уж себя-то я смогу прокормить.

Напоследок Вера Васильевна сказала, что хронометраж интервью в пределах 5 минут, перечислила примерный список вопросов, которые я услышу от Беляевой, и попросила меня заранее подготовить ответы. Я клятвенно пообещал это сделать.

Что я вообще знал о «Музыкальном киоске»… Телепрограмма выходила в эфир по воскресеньям между «Клубом кинопутешествий» и «Сельским часом». Продолжительность программы составляла 30 минут эфирного времени, а в качестве музыкальной заставки звучал известный марш композитора Александра Цфасмана, написанный им к кинофильму «За витриной универмага». Для кого-то эта передача была унылой, основное время в которой занимала классическая музыка, и лишь в конце передачи могли показать Пугачёву, весёлый джаз или что-нибудь народное. А иногда даже выступление западных исполнителей, но очень редко. Ну и без гостей не обходилось, одним из которых на этот раз предстояло стать мне.

Сама Элеонора Беляева всегда выглядела очень ухоженной и интеллигентной до мозга костей, хотя была родом из какой-то глухой воронежской деревни. Про это я уже узнал в одном из выпусков программы с Цискаридзе, которая была как раз посвящена Беляевой. Знаю, что она мечтала о карьере певицы, но из-за ошибки педагогов потеряла голос. Впрочем, всё, что ни делается — к лучшему. Нашла себя на новом поприще, стала настоящей телезвездой.

Я позвонил Гришину, спросил про пластинку. Оказалось, он и сам об этим ничего не знал. Получается, исполнять будет кто-то мне неизвестный. Ну или известный, но я пока ещё не знаю, кто.

Вот я и снова в Москве. Снова пробираюсь через людскую толпу ко входу в метрополитен. Доезжаю до станции «Кировская», где пересаживаюсь на другую ветку и выхожу на станции «ВДНХ». Отсюда, как объясняла Звонарёва, пешком до телецентра «Останкино» около получаса. Но можно доехать и наземным транспортом. Я уже и так прекрасно вижу уносящуюся вверх иглу телебашни, держу курс на неё. В прежней жизни на ВДНХ, конечно, был, и башню отсюда видел, но вот в самом телецентре и даже поблизости бывать не доводилось.

В принципе, меня ждут к 11 часам, а время ещё половина десятого, так что можно не торопиться. Потому я шёл не спеша, наслаждаясь тёплой, солнечной погодой. На небе ни облачка, но не сказать, что жарко, ещё и ветерок приятно обдувает. Дорогие мои москвичи… Суббота, а он всё равно куда-то спешат. По-другому, наверное, не могут.

Зазевавшись, едва не проскочил проезжую часть на красный. Хорошо, кто-то за руку схватил.

— Куда ж ты прёшь-то, задавят на хрен, — с чувством высказал мне мужчина предпенсионного возраста. — Приезжий, что ли? Оно и видно, ходишь, ворон считаешь.

Хотел было что-нибудь этакое язвительное ответить, да неохота стало связываться. В конце концов, не исключено, мне этот дядька жизнь спас.

Вот и улица академика Королёва-12. Телебашня во всей красе, упирается шпилем бездонно-синее небо на фоне Останкинского пруда. Но мне не сюда, а во-о-он туда, к 12-этажному зданию с длинным бельэтажем, где и располагается сам телецентр.

На «вертушке» сбоку в кабинке за оргстеклом сидит милицейский сержант. В полукруглое окошко протягиваю паспорт, говорю, что меня ждут, называю фамилию Звонарёвой.

Тот поднимает трубку телефона, набирает номер:

— Добрый день, это с вахты, сержант Добродеев. Тут до Звонарёвой пришли, на запись программы… Фамилия? — он снова смотрит в паспорт. — Фамилия его Коренев, звать Арсений Ильич… Хорошо. Ждите, за вами спустятся. Пока можете вон на стульчик присесть.

Последние две фразы были уже обращены в мой адрес. Ждать пришлось минут десять, прежде чем из лифта вышла безукоризненно одетая женщина средних лет.

— Вы Коренев? — она посмотрела на меня сквозь линзы изящных очков. — Я Вера Васильевна, общалась с вами по телефону. Костюм взяли?

— Да, вот.

Я показала на свёрток в руке, перетянутый бечёвкой. Звонарёва чуть сморщила носик:

— Придётся гладить. Ещё неизвестно, как он на вас сидит. В случае чего найдём вам приличный костюм, конституция у вас вроде самая обычная. Идёмте за мной.

Мы прошли к лифту, возле которого уже стояли трое — две негромко общавшиеся между собой женщины и немолодой мужчина с большой залысиной, которую он в данный момент протирал носовым платком. На нас не обратили ровным счётом никакого внимания. Мы прождали примерно полминуты, прежде чем створки лифта раздвинулись, и из кабины, размерами раза в два больше обычной, ещё и с зеркальной стенкой, в которой я увидел наше отражение, вышли несколько человек.

Пропустив их, мы вошли в кабину.

— Четвёртый, — сказали женщины хором.

— Седьмой, — буркнул толстяк, снова взявшийся полировать залысину.

— А нам шестой, — вздохнула Звонарёва, нажимая кнопку четвёртого этажа.

Однако, прежде чем дверные створки сдвинулись, между ними просунулась сначала рука, а затем и нога в чёрной брючине и чёрном же ботинке, чуть покрытом пылью.

— Подождите!

В лифт, отдуваясь, протиснулся мужчина в плаще. Я присмотрелся… и прифигел. Это был не кто иной, как ведущий программы «Очевидное-невероятное» Сергей Петрович Капица.

— Здравствуйте, товарищи! — привет совал он всех, смущённо улыбаясь. — Успел, можно сказать, заскочить в последний вагон поезда… А, Верочка, и вы тут, добрый день! Как поживает хозяйка «Музыкального киоска»?

— Элеонора Валериановна чувствует себя отлично, — дежурно улыбнулась Звонарёва. — Я ей передам от вас привет.

Элеонора. Да ещё Валериановна… Что же это за деревня такая, где местный житель носил (а может ещё и носит) такое интересное имя? Да и дочку назвали не Матрёной.

Капица вышел вместе с нами на шестом этаже и чуть ли не трусцой засеменил по коридору. Мы двинулись в том же направлении, вдоль ряда дверей с обеих сторон. На каждой имелась табличка, обозначающая, что за ней находится. Над одной из дверей горела надпись: «Не входить! Идёт запись!».

Периодически нам кто-нибудь попадался навстречу, один раз нас обогнали. Мы свернули налево, там находился точно такой же коридор, прошли ещё метров пятьдесят, после чего наконец остановились у двери с надписью: «Студия №5».

Она оказалась небольшой, с тремя камерами, за которыми сейчас никого не было, их объективы были направлены на столик и два стоявших у него кресла. Одно, видимо, для ведущей, а второе, получается, для меня. Повсюду тени, рассеянный свет давала только небольшая лампа в матовом стекле, находящаяся на стене под потолком.

— Сначала сюда, здесь переоденетесь, — завела меня Вера Васильевна в небольшую комнатушку с зеркалами, щёлкнув выключателем. — Вот утюг и гладильная доска. Сами сможете погладить?

— Имею опыт, — хмыкнул я.

Погладить пришлось, но главное, что костюм удовлетворил взыскательному вкусу Веры Васильевны. Далее сюда же была приглашена гримёр — дама бальзаковского возраста, со знанием дела тут же взявшаяся меня пудрить. На всё про всё у неё ушло не больше пяти минут, после чего не отходившая от меня Звонарёва провела меня обратно в студию и усадила в одно из кресел.

— Вам в туалет не нужно отлучиться? — на всякий случай спросила она.

— Пока вроде не хочется.

— Тогда сидите и никуда не уходите, я сейчас приглашу Элеонору Валериановну.

Я и не думал никуда уходить. Подумал, что не помешала бы парочка интересных журналов, чтобы было чем занять досуг. Хотя в такой полутьме читать вряд ли бы получилось.

— Здравствуйте!

Голос раздался откуда-то сбоку, из темноты, я повернул голову и увидел её. Беляева была одета в строгий тёмный костюм с юбкой-карандаш, белую блузку с брошью-камеей на белоснежной блузке. На ногах — чёрные туфельки на невысоком каблучке.

Я невольно встал и изобразил полупоклон:

— Здравствуйте, Элеонора Валериановна! Прекрасно выглядите.

— О, спасибо за комплимент! — она приподняла аккуратно выщипанные брови. — Не ожидала.

— Отчего же? Думали, провинциалы не способны на комплименты женщинам?

— Да вы меня не так поняли, — смутилась она. — Просто… Просто в наше сумасшедшее время людям стало не до комплиментов. Это считается как будто несовременным, мужчина словно бы стесняются сказать женщине, как она хорошо выглядит…. Ну да ладно, возможно, это моё сугубо личное мнение, давайте уже перейдём к делу. Вы подготовили ответы на мои вопросы?

— Подготовил и даже выучил.

— Хорошо, тогда обойдёмся без репетиций, если что — лишнее вырежем, а нужное вклеим.

Тем временем свои места за камерами занимали операторы, загорелся свет в будке за стеклом, прошёл и сел за пульт усатый звукорежиссёр в свитере. Медленно разгорались направленные в нашу сторону софиты, и я уже начинал чувствовать исходящее от них тепло.

— Элеонора Валериановна, готовы? — донёсся из небольших динамиков женский голос.

— Готова, — кивнула Беляева.

— Звукооператор? — спросил тот же голос.

Усатый что-то сказал, мы не услышали, но явно подтверждая свою готовность.

— Операторы?

— Готовы, — ответили все трое вразнобой.

— Тогда начинаем.

Ведущая «киоска» улыбнулась в центральную камеру:

— Здравствуйте, дорогие друзья! Сегодня наш очередной выпуск мы начнём встречей с необычным гостем. Молодым, но талантливым, хотя профессиональным музыкантом он не является. Уверена, что и в лицо вы его точно не узнаете, если, конечно, не знакомы с ним лично. А вот песни, автором которых он является, наверняка слышали все. «Берёзы», «Конь», «Ты неси меня, река», «Позови меня тихо по имени», «Матушка-земля». Зовут этого человека Арсений Коренев.

Она повернулась ко мне, а я краем глаза заметил, что и одна из боковых камер повернулась в мою сторону, и улыбнулся в ответ Беляевой:

— Здравствуйте!

— Арсений, насколько я знаю, вы родом из Пензы, по образованию врач, закончили Саратовский медицинский институт, год работали интерном в районной больнице, а сейчас трудитесь в областной больнице родного города. И раньше, насколько я понимаю, ни музыку, ни песен вы никогда не сочиняли. Что же вас вдруг на это подвигло, да ещё так удачно, что теперь ваши песни известны всей стране?

Я мысленно выдохнул. Предстояло озвучить полностью выдуманную версию про неожиданное вдохновение.

— Это правда, я не заканчивал никаких специальных музыкальных заведений, всё моё образование — это двор и гитара, когда мы подростками распевали популярные в те годы песни, даже пытались петь что-то на английском, подражая ливерпульскому ансамблю «Битлз». Пока учился, в институтском общежитии, бывало, соберёмся у кого-нибудь в комнате, тоже песни поём под гитару. Вот тогда начал первые песни писать. В стол писал, стеснялся показывать. А писал много, но уже тогда понимал, что большинство лучше никому не показывать. И к моменту встречи с руководителем Пензенского областного хора профсоюзов Октябрём Васильевичем Гришиным у меня было всего более-менее приличных четыре песни, которые я ему и спел при встрече.

— А где вы встретились? — последовал неожиданный вопрос.

— Да, кхм, в бане, — после паузы ответил я. — Хор приезжал с концертом в село Куракино, где я тогда находился в командировке, замещал ушедшего на пенсию терапевта, а председатель колхоза пригласил Гришина после концерта попариться. Ну и меня тоже позвал, я Гришину лечебный массаж сделал, спина у него болела. А заодно и напел свои песни. Он за них ухватился, ноты сам написал, обработку сделал, и с парой песен они выступили в Кремле. Так всё и завертелось.

— Как интересно… Получается, вы настоящий самородок, который даже не знает нот?

— Ну, не знаю уж, самородок или нет, — смутился я. — Самородок — это Александра Пахмутова, Чайковский, Мусоргский… И то, что они знали ноты, отнюдь не умаляет их достоинств, напротив… А сочинить незатейливую мелодию могут многие.

— Но вы ещё и слова к этим мелодиям пишите.

— Признаюсь вам и уважаемым телезрителям, что я реально оцениваю уровень своего поэтического дарования. Ничего сверхъестественного, не Пушкин, не Есенин, и даже не Евтушенко.

Простите, уважаемые авторы текстов к песням, что я подарил Гришину, стырил, да ещё и принижаю вас.

— Уважаемые товарищи телезрители, — повернулась она к камере. — Как вы видите, наш гость отличается скромностью, однако, согласитесь, его песни говорят сами за себя. Тем более — это уже достоверная информация — готовится к выпуску диск-гигант, на котором будет представлена и ваша песня «Матушка-земля» в исполнении Людмилы Сенчиной.

Элеонора Валериановна сделал паузу, словно бы ожидая от меня какой-то реакции, и я сказал:

— Это для меня приятная неожиданность.

— Скажите, Арсений, может быть, а вы что-нибудь ещё написали в последнее время?

— Есть кое-что, — уклончиво ответил я. — Мне самому одна вещь нравится, хочется верить, что она понравится и нашим телезрителям.

— А что же это за песня, о чём?

— О чём? — я на несколько секунд задумался. — О любви. Да, как это ни банально звучит, она о самом высоком чувстве, которое только может нас с вами посетить.

Надеюсь, отбоярился, благо что 90% песен, звучащих на нашей эстраде, действительно о любви. Даже если это любовь к Родине.

— А может быть, напоёте?

Вопрос Беляевой меня огорошил. Не было такой договорённости. Она вообще своими вопросами куда-то не у ту степь меня загнала. Надо срочно что-то придумывать.

— К сожалению, а капелла у меня не очень получается. Была бы гитара…

— А мы сейчас организуем, — мило улыбнулась ведущая «Музыкального киоска». — Товарищи, небольшой перерыв… Верочка, вы где?

Звонарёва материализовалась словно из воздуха.

— Да, Элеонора Валериановна?

— Верочка, если можно, разыщите где-нибудь акустическую гитару.

— Хорошо, — кивнула та как ни в чём ни бывало и направилась к выходу.

— Шестиструнную, — в спину ей громко сказал я.

А сам стал лихорадочно думать, что я сейчас буду исполнять перед взыскательной слушательницей. Понятно, не шансон, нужна песня. Которой я худо-бедно помню аккорды, да и сам текст. Можно было бы на английском что-нибудь исполнить, но все песни на языке Шекспира, которые я знал наверняка, в СССР уже вовсю ловили на «вражеских голосах». Да и вряд ли в этой студии приветствуются композиции на английском.

В этот момент появилась Вера Васильевна, она вышагивала, держа перед на вытянутых руках 6-струнную вестерн-гитару от наших друзей из Чехословакии, а именно легендарную «Кремону». Малость потёртую, но, когда я взял её в руки и настроил, понял, что даже новая «ленинградка» этой и в подмётки не годится. Была у меня в своё время гитара ленинградского производства, так что знаю, о чём говорю.

— Ну что, готовы порадовать нас новой песней? — вывел меня из раздумий голос Беляевой.

Эх, вдарить бы Чижом или Наутилусом, так ведь времена сейчас не те. «Ты ушла рано утром, чуть позже шести…». Даже такой безобидный по меркам будущего текст здесь в эфир никто не пропустит.

— Это песня не на мои стихи, — сказал я, — их автором является советский поэт Николай Рубцов. Надеюсь, его родственники не будут против, что я использовал стихи Николая Михайловича. Песня называется «Букет».

Я сыграл вступление, и запел: «Я буду долго гнать велосипед…»

Пока исполнял — ни на кого не смотрел. Ни на Беляеву, ни на операторов, ни на «звукача» за толстым звуконепроницаемым стеклом. А когда закончил, после короткой паузы сказал:

— С аранжировкой, конечно, эта песня заиграет новыми красками.

— Браво! — пару раз хлопнула в ладоши Элеонора Валериановна. — Я сама очень люблю стихи Николая Рубцова. Правда, то своё стихотворение, насколько я знаю, он писал своей возлюбленной, которая его не дождалась из армии, так что предыстория тут достаточно грустная. Однако в мажорной тональности песня звучит достаточно органично… Что ж, дорогие друзья, надеюсь, и вам эта песня придётся по душе. А у нас в гостях был автор популярных песен Арсений Коренев.

Так вот и закончилось моё свидание с ТВ. А программа вышла неделю спустя. Несмотря на мои опасения, что нашу беседу с Беляевой могут серьёзно порезать, в эфир вошло практически всё, включая исполнение бессовестно украденной у Барыкина песни «Букет».

Вот тут-то слава на меня и накатила по полной. Меня стали узнавать на улице, в магазинах, и даже пациенты, с которыми мне приходилось иметь дело. А Володя Вишневский уговорил написать ему на листочке текст с аккордами.

Конечно же, позвонил и Гришин. Переживал, что песня не подходит для его коллектива, однако напомнил про необходимость зарегистрировать её у пензенского представителя ВААП. А я ведь и забыл совершенно про него! Воспользовавшись советом, я уже на следующий день оформил авторские права. К тому же часть авторских будет отчисляться родственникам уже несколько лет как почившего Николая Рубцова. Думаю, им будет приятно.

А насчёт аранжировки постарался вокально-инструментальный ансамбль «Искатели», официально работавший при ДК «Южный», и игравший вечерами в парке на танцплощадке. Примерно пару недель спустя после выхода в эфир программы руководитель коллектива Игорь Орлов сам меня нашёл и предложил сделать качественную запись, включив песню в их альбом, материал для которого они копили не один год.

— Вам же самому приятно будет услышать свою песню в качественной обработке, — говорил он. — А мы будем вносить её в рапортичку перед каждым выступлением, и вы станете, как и полагается, получать авторские отчисления.

Меня такой вариант вполне устраивал, и мы ударили по рукам. Бобину с единственной песней Игорь мне вручил неделю спустя, благо что у меня дома имелся катушечник, и я мог прослушать результат работы музыкантов. «Букет» в этой обработке меня вполне удовлетворил, хотя несколько и отличался от оригинала Барыкина.

Но до встречи с Орловым произошло событие, ставшее для меня такой встряской, после которой я с неделю, наверное, не мог оправиться. Моё очередное дежурство выпало в ночь с субботы на воскресенье. Не лучший вариант, но не в моём положении было ерепениться. Тем более, мне казалось, что завотделением меня почему-то невзлюбил больше, чем остальных. Любимчиков у него точно не было, даже постукивавшей на коллег карьеристке Голубевой иногда за что-нибудь выговаривал. Делал он это обычно, приподняв подбородок, наверное, с высоты своих 175 сантиметров (это я так навскидку определил) ему казалось, что так он смотрит на остальных сверху вниз. И говорил при этом через губу, менторским тоном, причём ещё и нудно, на одной ноте, отчего у меня после пары минут общения с ним начинала болеть голова.

Так вот, утром в воскресенье я вернулся с дежурства домой, и меня неприятно поразил вид матери. Словно она всю ночь не спала. Впрочем, как выяснилось чуть позже, так оно и было.

— Мам, ты чего? Не заболела? — спросил я.

— Уж лучше бы заболела, — махнула та рукой, тяжело вздыхая.

— Тебя Юрий Васильевич обидел? — спросил я, памятуя, что накануне вечером они должны были идти в ресторан.

— Что ты, что ты, — замотала она головой. — Мы вчера прекрасно провели вечер, вот только…

Она прикусила губу, а я, вздохнув про себя, приготовился выпытывать из неё подробности этого «вот только».

— Мам, давай уже говори! Я из тебя по капле буду выжимать информацию?

Она набрала полную грудь воздуха, будто собираясь нырять, потом медленно выпустила его и подняла на меня глаза.

— Сеня, вчера мы с Юрием Васильевичем отдыхали в ресторане «Нева». Сидели за дальним столиком, чтобы нам никто не мешал общаться. И тут вдруг вижу, как в зал входит парочка, которую официантка провожает к свободному столику в противоположном конце зала. Зрение у меня после того, как ты меня в прошлом году омолодил, идеальное. Хотя в первый момент показалось, что глаза меня всё-таки подводят. Но, как следует приглядевшись, поняла, что нет, не подводит. Это была Таня.

Так… Я нахмурился, понимая, к чему идёт дело, но молчал, не прерывая речь матери.

— А с ней был высокий, спортивного сложения молодой человек, хорошо одетый. Они нас не заметили, а я всё время смотрела на них. И они напоминали двух влюблённых. Он то и дело трогал её за руки, потом они танцевали медленный танец, а когда закончили танцевать, он её… поцеловал. И потом ещё они целовались. Я сдерживалась как могла, мне хотелось плакать. Юрий Васильевич заметил моё состояние, спросил, как я себя чувствую. Я сказала, что не очень хорошо, и лучше будет, если он проводит меня до дома. К счастью, они нас вроде бы не заметили, когда мы уходили, слишком были поглощены друг другом. Но нам пришлось обогнуть их столик, и я услышала, как она его называет Женей.

Она замолчала, я тоже молчал, слышно было только, как тикают настольные часы производства Сердобского часового завода, да за окном со стороны улицы Кирова доносился приглушённый звук набиравшего ход от остановки троллейбуса, походивший на звук начинавшего разбег по ВВП самолёта. Ирония судьбы — факт измены был задокументирован в том же ресторане, где мы собирались играть свадьбу.

Я не выдержал тягостного молчания первым.

— Что ж, похоже, свадьбы не будет.

А может, надо было, как Шурик из «Кавказской пленницы», вскочить и заявить: «Свадьбы… Не будет!». Но я обошёлся без излишнего пафоса. Не та ситуация, чтобы ёрничать.

— А может…

— Нет, мама, не может, — я твёрдо посмотрел ей в глаза, играя желваками. — Ты бы могла выйти замуж за мужчину, которого накануне свадьбы увидела бы в ресторане целующимся с другой женщиной? Молчишь? Вот я и о том же. Я многое могу простить, но только не предательство. Да ещё от человека, которому доверял, как себе, как родной матери.

Вечером того же дня у меня была назначена встреча с Татьяной. Запланированная ещё пару дней назад, и на которую я сегодня очень не хотел идти. Сначала думал созвониться и сказать по телефону всё, что я думаю о её поступке, но в итоге решил, что всё же лучше будет сделать это при личной встрече, и что ей труднее будет врать, глядя мне в глаза.

День был хмурый, с неба мелко моросило, пришлось взять зонтик. Мы должны были встретиться у входа в театр, где по ходу гастрольного турне этим вечером выступал Юрий Гуляев. Тот самый, что исполнял «На безымянной высоте», «Каким он парнем был», «Русское поле»… Достать билеты удалось, можно сказать, по блату. Но сегодня я слушать пение Гуляева не планировал. Я стоял под козырьком у входа в театр мысленно прокручивая в голове предстоящий разговор. Сделать вид, что я ничего не знаю и всю жизнь потом жить с этим чувством, зная, что тебя предали накануне самого главного события в твоей жизни, даже если кроме поцелуев у них ничего не было… Нет, это не по мне.

— Привет! — ещё издалека замахала сумочкой Таня, которая, как водится, опоздала на пять минут.

— Привет, — без улыбки сказал я, уворачиваясь от поцелуя в щёку.

Таня нахмурилась.

— Сеня, что-то случилось?

— Тебе лучше знать, — выдавил я из себя кривую усмешку.

— Ты о чём? — немного хищно прищурилась она, и в её глазах я увидел отголоски если и не страха, то как минимум волнения.

— Я о том молодом человеке по имени Женя, который вчера в ресторане «Нева» тебя то и дело целовал в губы, а ты не только не возражала, но и всячески демонстрировала, как тебе это приятно.

— Откуда…

Она запнулась, прикусив нижнюю губу, при этом лицо её побледнело, однако на щеках ярко загорелся румянец. Ну вот и всё, грустно подумал я, теперь если даже начнёт оправдываться, я уже всё прочитал по её глазам и лицу.

Но оправдываться она не стала. Напротив, глаза её вовсе превратились в две узкие щёлочки, обрамлённые чёрными, подкрашенными ресницами, а ноздри стали хищно раздуваться.

— Хорошо, — сквозь зубы сказала она, — пусть так. Пусть я целовалась с Женей… Ты его должен помнить, его семья жила этажом ниже… Живёт… Неважно! Его дядя работает в МИДе, помог ему поступить и закончить МГИМО, а после пристроил в Министерство иностранных дел, а в следующем году обещают отправить сотрудником посольства в Никарагуа… И у него есть перспективы. А у тебя? Будешь всю жизнь прозябать простым врачом в больнице? Максимум — заведующий отделением?

Вот тут она в точку попала, невольно хмыкнул я про себя. В прошлой жизни именно с этой должности я ушёл на пенсию.

— Зачем же ты собиралась за меня выйти замуж, за бесперспективного?

— А не было у меня других вариантов… Пока Женя в Пензу на неделю в отпуск не приехал, родных навестить. Встретились с ним на лестнице, он меня сначала в кафе пригласил, а вчера в ресторан. И там попросил меня не спешить со свадьбой. Приглянулась я ему, представь себе!

— Собственно, я и хотел тебе сообщить, что свадьбы не будет. Платье можешь оставить себе… Для другой свадьбы. А мне, сделай одолжение, больше не звони.

— И не собиралась, — процедила она.

Я поднял воротник плаща, раскрыл зон, развернулся и пошёл прочь, спиной ощущая прожигающий взгляд бывшей невесты. Хотелось выть от обиды и злости, но я только крепче стиснул зубы и распрямил плечи, демонстрируя предательнице, что это для меня пусть и стало ударом, но я его выдержал стойко. Мало того, зная, что она меня видит, я демонстративно остановился у ларька с мороженым и, отстояв очередь из одного человека, попросил наложить в вафельный стаканчик побольше пломбира, да ещё и полить сверху вишнёвым вареньем. Пусть думает, что мне на неё плевать. Шёл и давился этим самым пломбиром. Как говорится, ёжики кололись, плакали, но продолжали есть кактус.