Вторая встреча

II



ОПАСНАЯ ИГРА

Антонина Ивановна пекла блины на двух сковородках, когда кто-то осторожно постучал во входную дверь.

«Ах, как не вовремя», — с досадой подумала она, боясь оторваться от своего занятия.

Невестка, обычно помогавшая ей во всех домашних делах, ещё не вернулась с работы, внук ушёл во Дворец пионеров, где в свободное от учёбы время мастерил авиамодели, а сын хотя и был дома, но находился в комнате, отделённой от кухни коридором. Там был включён радиоприёмник, и звуки весёлой песни заглушали стук в дверь.

А стук немного погодя повторился.

Антонина Ивановна поддела ножом блин, перевернула его на другую сторону и, сделав шаг к коридору, крикнула:

— Костя, стучат!

Сын вышел из комнаты в расстёгнутой нижней рубахе, с намыленной щекой и с бритвой в руке.

— Ты что, мама?

— Стучит кто-то, открой.

— Не слыхал, — улыбнулся он, щёлкнул английским замком и открыл дверь.

На лестничной площадке, ярко освещённой косыми лучами клонящегося к западу июньского солнца, стоял высокий блондин средних лет.

— Простите, пожалуйста, мне бы хотелось видеть Константина Павловича Рогулина, — немного картавя, произнёс он.

— Я — Рогулин.

— Очень приятно. Андреев — доцент пединститута, — приподняв над головой шляпу, представился блондин. — Я к вам по личному делу. Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.

Рогулин побледнел, лицо его вытянулось. Он испуганно скользнул взглядом по лестнице — на ней никого не было видно, но сверху доносились чьи-то приближающиеся шаги, оглянулся в сторону кухни, где мать пекла блины, и кивнул головой:

— Входите.

Андреев шагнул в коридор, и Рогулин торопливо закрыл за ним дверь.

— Налево, — отрывисто произнёс он.

Доцент послушно направился в комнату и, переступив порог, скромно остановился. Следом вошёл Рогулин, плотно прикрыл дверь и, привалившись к ней спиной, резко спросил:

— Зачем вы пришли?

Андреев застенчиво улыбнулся и непонимающе развёл руками:

— Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.

— Я уплатил десять тысяч рублей, которые с меня требовали, и не хочу больше иметь с вами никаких дел, — с ненавистью глядя на доцента, сквозь зубы процедил Рогулин.

— Не понимаю вас, Константин Павлович, — пожал плечами Андреев и ещё раз подчёркнуто повторил: — Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.

— К сожалению, вы не ошиблись. Это, действительно, я.

Константин Павлович отошёл от двери, швырнул на стол бритву и, схватив висящее на спинке стула полотенце, вытер им с лица мыльную пену.

Андреев терпеливо молчал, подслеповато щурил глаза и выжидающе смотрел на хозяина квартиры.

А тот, видимо, с трудом сдерживая раздражение, тяжело перевёл дыхание.

— У меня был четвёртый том издания 1856 года, но я продал его на той неделе, в субботу, — глухо произнёс он.

Нижняя губа гостя немного выдвинулась вперёд, едва заметно подалась в сторону, и он удовлетворённо кивнул головой.

— Но с этим кончено, — решительно заявил Рогулин. — Уходите.

Он повернулся к радиоприёмнику и выдернул вилку из электрической розетки. Песня оборвалась на полуслове. В открытое окно, завешенное старенькой тюлевой занавеской, со двора донеслись победные крики мальчишек, играющих «в Чапая».

Андреев чуть заметно усмехнулся, открыл дверь, но не ушёл, а только выглянул в коридор. Плотно закрыв её, он положил шляпу на стол, затем внимательно оглядел с порога вторую комнату, которая, очевидно, служила хозяевам спальней, подошёл к радиоприёмнику, включил его, но звук немного приглушил. Делал он всё это неторопливо, как человек, уверенный в том, что поступает правильно и что ему никто мешать не станет.

Подойдя к хозяину, он учтиво улыбнулся.

— Я, вероятно, не в курсе дела, дорогой Константин Павлович, — любезно заговорил он. — Меня просили узнать, действительно ли у вас имеется уникальный томик Некрасова, и если это так, то предложить вам за него любую сумму. Вы, надеюсь, понимаете меня? Любую. Назовите цифру, и, я уверен, мы не станем торговаться.

— Плевать мне на ваши цифры, — грубо оборвал его Рогулин. — Один раз я попался. Но и тогда не за деньги продался — смерти испугался, страшно показалось. Вот, — он провёл рукой по коротко остриженным седым волосам. — А мне ведь только тридцать восьмой. Эсэсовцы шесть раз на расстрел водили... Но теперь всё, второй раз на тот путь не стану.

— Здесь какое-то недоразумение, Константин Павлович, — мягко возразил Андреев. — Боюсь, вас обманули.

— То есть, как это... обманули? — испугался Рогулин.

— Вы упомянули о каких-то десяти тысячах... Я не знаю, что вы хотели сказать, но догадываюсь... Однако вам отлично известно, что те, кому нужен уникальный томик стихов Некрасова, не нуждаются в деньгах. Они сами платят.

— Мне показали письмо.

(Пропуск страниц 14 – 17)

— Вы смелый человек, Константин Павлович... А я вот не могу решиться. Чувствую — надо, а мужества не хватает. Но беседа с вами, кажется, не останется напрасной. Я не забуду, как вы... — он выразительно кивнул в угол, где лежала бритва, и хихикнул: — Но я не сержусь... Я постараюсь там объяснить, и, может быть, всё для вас обойдётся благополучно. Мне ведь что? Приказали, я и пошёл...

В коридоре послышались шаги.

— Кажется, мамаша идёт, — проговорил спокойно Андреев и взял со стола шляпу. — Мы с вами, Константин Павлович, надеюсь останемся друзьями и не будем дурно вспоминать нашу случайную размолвку, — продолжил он, подавая руку Рогулину.

Антонина Ивановна видела, как прошёл в комнату незнакомый мужчина и следом за ним её сын. Никакого значения этому она, конечно, не придала. Мало ли кто мог прийти!.. Она спокойно продолжала печь блины и вдруг услышала, будто сын повысил голос. Мать насторожилась: «Кажется, спорят...» Но из-за двери опять доносились лишь звуки радио, и Антонина Ивановна успокоилась. Однако спустя некоторое время она уловила резкий выкрик.

«Что-то там неладно», — решила она, допекла блины, что были на сковородках, и поспешила в комнату.

Вошла она как раз в тот момент, когда сын и мужчина, прощаясь, жали друг другу руки. Лицо сына было возбуждено, однако расставались они мирно и даже любезно.

— До свидания, Константин Павлович, — негромко сказал гость.

Затем он повернулся к Антонине Ивановне и, приподняв перед собой шляпу так, что она закрыла всю нижнюю часть его лица, низко поклонился и бочком выскользнул в коридор. Там мелькнула его спина с широкой складкой, заглаженной на пиджаке, и исчезла. Это произошло так быстро, что Антонина Ивановна не успела даже разглядеть посетителя. Запомнились только его светлые волосы, пёстрый галстук да подслеповато прищуренные глаза.

За мужчиной в коридор последовал сын.

Антонина Ивановна слышала, как гость ещё раз учтиво произнёс: «До свидания». Сын что-то буркнул в ответ, но так, что она, не разобрав слов, поняла — он чем-то недоволен. Затем хлопнула входная дверь, и сын возвратился в комнату.

— Кто это приходил? — поправляя занавеску, безразличным тоном спросила Антонина Ивановна, хотя ей не терпелось узнать, что взволновало сына. Как каждой матери, ей казалось, если она узнает, какие неприятности грозят сыну, то непременно найдёт способ помочь ему.

— Так, знакомый один, — нехотя ответил он, поднял бритву и начал править её на ремне.

— Но вы... спорили.

— Тебе показалось.

Сын явно не хотел отвечать на расспросы.

Она поняла это и, скрыв обиду, поспешила на кухню. Не успела она дойти до неё, как услышала, что в комнате что-то грузно повалилось на пол.

«Наверное, фикус с подоконника уронил. Вечно кладёт там свой ремень», — гневно подумала Антонина Ивановна и громко спросила: — Костя, что там у тебя?

Сын не ответил.

Оскорблённая его невниманием, она ещё некоторое время провозилась у плиты, затем открыла дверь в комнату и в ужасе остановилась.

На полу скорчившись лежал сын.

Антонина Ивановна бросилась к нему, приподняла его голову и вскрикнула.

Сын был мёртв.