Вторая встреча

IV



ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

Явившись к полковнику, майор Кочетов передал ему свой разговор с Забелиной.

Чумак слушал, хмурясь и нетерпеливо разрывая клочок бумаги на мелкие части. Эта привычка — мельчить бумагу — появилась у полковника недавно и сказывалась в моменты сильнейшего внутреннего возбуждения.

Майор понял: что-то волновало его начальника.

— Значит она твёрдо убеждена в том, что за ней никто не следил? — переспросил Чумак.

— Убеждена, товарищ полковник.

— Добро.

Полковник собрал обрывки бумаги, стиснул их в кулаке и швырнул в плетёную корзинку.

— Садись, Григорий Иванович, — переходя на неофициальный тон, устало сказал он. — Хочешь, кури. Сейчас начнётся сеанс. Забелина уже в театре. Она сидит в шестнадцатом ряду, Колесникова — в восемнадцатом.

Кочетов опустился в кресло, достал из кармана трубку, спички, но не закурил.

«В чём дело? Что тревожит полковника?» — спрашивал он сам себя.

Многие годы совместной работы связали полковника Чумака и майора Кочетова узами крепкой дружбы, основанной на глубоком взаимном уважении.

Впервые встретились они на далёкой пограничной заставе, куда Кочетов прибыл для прохождения военной службы.

Молодому солдату, жившему до этого в крупном, шумном городе, на заставе не понравилось. Учёба, наряды, отдых, казалось, чередовались с утомительным однообразием. Григорий Кочетов загрустил. Товарищи попробовали было его подбодрить, но из этого ничего не получилось. По натуре немного скрытный, он стал избегать их, дичиться. Вот тогда и появился возле Кочетова политрук заставы Чумак. Все пограничники в нём души не чаяли, по его единому слову готовы были, как говорится, идти в огонь и в воду.

Не сразу политруку удалось найти общий язык с тоскующим солдатом.

«Перевоспитать старается», — слушая политрука, обиженно думал Кочетов, злился на него и, когда можно было, упрямился.

А политрук будто ничего не замечал. Он знал — тоска — чувство устойчивое, не сразу проходит.

Встречаясь, он говорил о простых, обыденных вещах. Больше интересовался городом, в котором до службы в армии жил Кочетов, его семьёй.

Незаметно у солдата и политрука появились свои «секреты».

Получит, бывало, Кочетов письмо, а Чумак спросит:

— Ну, как там с экзаменами?

— Да нет, это мать пишет, — пояснит Кочетов.

— A-а, Евдокия Григорьевна! Будете отвечать, передайте ей, пожалуйста, от меня большой привет и сестре не забудьте поклониться.

— Спасибо, напишу.

— Про какие экзамены спрашивал политрук? — интересовались товарищи.

— Будете много знать, скоро состаритесь, — отшучивался Кочетов.

Но потом как-то признался, что речь шла об одной знакомой девушке, которая готовилась поступить в институт. Сказал он это небрежно, как о деле малозначащем, но товарищи поняли:

— Любишь её?

И никто при этом не засмеялся, не стал над ним трунить. Наоборот, многие признались, что их дома тоже ждут невесты, показали письма от них, фотокарточки.

Вся застава ликовала, когда, наконец, пришло письмо, в котором Зоя сообщала, что экзамены она сдала успешно и зачислена студенткой на первый курс педагогического института.

— Теперь очередь за вами, товарищ Кочетов. Вы должны порадовать её своими успехами, — сказал политрук, лукаво улыбнулся и ушёл.

Такой оборот дела оказался совершенно неожиданным для Кочетова и страшно его озадачил. Остался он один со своими невесёлыми думами. Будто день помрачнел, не радовало даже долгожданное письмо.

— Как быть? Что ответить?..

С такими вопросами спустя несколько дней он и обратился к политруку.

— А вы так и напишите — успехов, мол, пока нет, но они скоро будут, — посоветовал тот и добавил: — Если, конечно, надеетесь, что на это хватит у вас силы и воли, иначе — обманете любимую девушку, а этого делать не следует.

Кочетов промолчал.

Политрук удивлённо посмотрел на него.

— Почему молчите? Не уверены в себе?

— Не знаю, — признался солдат. — Не могу и не получается у меня.

— Ой, как плохо, — упрекнул его Чумак. — Человек должен уметь во всём одерживать победу, в большом и малом. Вот послушайте...

Разговор происходил на крыльце дома, в котором жил политрук.

Чумак быстро направился в комнаты и скоро вернулся с небольшой книжкой в красном сафьяновом переплёте.

Он усадил пограничника рядом с собой на ступеньки крыльца, открыл книгу и, найдя нужное место, прочитал:

— «Сегодня я опять в камере. Я не сомневаюсь в том, что меня ждёт каторга. Выдержу ли я? Когда я начинаю думать о том, что столько дней мне придётся жить в тюрьме, день за днём, час за часом, по всей вероятности, здесь же в X павильоне, мною овладевает ужас, и из груди вырывается крик: «Не могу!» И всё же я смогу, необходимо смочь, как могут другие, как смогли многие вынести гораздо худшие муки и страдания. Мыслью я не в состоянии понять, как это можно выдержать, знаю лишь, что это возможно, и у меня рождается гордое желание выдержать...»

— Гордое желание выдержать, — потрясённый услышанным, прошептал Кочетов и спросил: — Кто это написал так?

— Дзержинский.

— Дзержинский?

— Да. Лучший из чекистов.

Солдат задумался.

— Даже мороз по коже продрал, — передёрнув плечами, признался он. — Какая сила!.. Это, конечно, ни в какое сравнение с моей блажью не идёт. — добавил Кочетов и улыбнулся: — Я сейчас же напишу Зое...

С этого дня пограничника Кочетова словно подменили.

— А ведь и к тебе политрук ключик подобрал, — при случае добродушно подшучивали товарищи.

— А почему бы мне хороший совет от доброго человека не принять! — смеясь, отвечал Кочетов...

Затем пришла тёмная осенняя ночь.

Порывистый ветер хлестал лицо противной, холодной изморосью.

Чутко прислушиваясь к каждому звуку, крепко сжимая в руках винтовку, за толстой сосной притаился молодой пограничник.

На соседнем участке тревога. Оттуда доносятся частые и беспорядочные выстрелы.

Пограничник, вглядываясь в темноту, шарит взглядом каждый едва распознаваемый куст.

И вдруг метрах в тридцати мелькнула чуть заметная тень.

«Чужой!.. Свой знает другие тропы, — словно электрический ток проносится в сознании. — Граница рядом — медлить нельзя!»

Пограничник вскидывает винтовку.

— Стой!

Тень, точно призрак, метнулась в сторону.

Кочетов нажимает на спусковой крючок и стреляет раз, другой, третий.

На выстрелы прибежали пограничники с собакой и там, куда стрелял Кочетов, нашли шапку, у нижнего края которой мех был разорван пулей и измазан кровью.

Но почему кровью? Ведь пуля только оцарапала шапку, но не пробила её.

Разгадка пришла позднее, когда был изучен план, который намеревались осуществить нарушители границы.

Расчёты их были просты. Спровоцировав перестрелку в заранее намеченном пункте, они тем самым надеялись создать благоприятные условия по соседству для прохождения в этом месте границы крупным диверсантом. Однако пуля пограничника сорвала их замысел. Раненный в левое ухо, перепуганный диверсант вынужден был вернуться туда, откуда шёл.

А ещё несколько позднее стали известны и детали. Матёрый шпион, имя которого тоже удалось установить, оказывается был ранен в мочку левого уха.

Бдительному пограничнику командование перед строем объявило благодарность.

Кочетов, выслушав её, отчеканил:

— Служу Советскому Союзу!

Но потом вздохнул и, будто виноватый, потупил глаза.

После команды: «Разойдись» политрук подозвал его к себе.

— Вы чем-то недовольны, товарищ Кочетов?

— Не жалуюсь, товарищ политрук.

— Говорите откровенно. Что у вас?

— Благодарность, конечно, дело приятное, но только не заслужил я её. Промазал ведь...

Чумак посмотрел на насупившегося пограничника и довольно улыбнулся.

— Приказы не обсуждаются, но по секрету скажу — мне нравится, что вы так думаете. Теперь я твёрдо знаю, что в другой раз врагу от вас не уйти. Ведь это у вас был первый, да ещё какой, опытный зверь! Но впереди не один этот, а, может, доведётся и с этим встретиться...

Так постепенно рождалась и крепла их дружба.

Незаметно для себя к концу службы Кочетов так сильно полюбил вечно настороженную жизнь на границе, что подал рапорт с просьбой оставить его на сверхсрочную. Затем он окончил военное училище и, как говорил тогда, «навсегда закрепился за вверенной заставой».

Нежданно грянула война, и Кочетов отправился на фронт. Три раза был ранен, выжил и дошёл до Берлина. Путь этот был не лёгок. Но куда бы фронтовая жизнь ни забрасывала Кочетова, что бы с ним ни случалось, связи с Чумаком не терял. На всю жизнь запомнился этот скромный офицер, читающий книжку в красном сафьяновом переплёте.

После войны Кочетов вернулся в родной город и был направлен на работу в органы государственной безопасности.

И вдруг радостная неожиданность — его непосредственным начальником назначен полковник Алексей Александрович Чумак.

Так судьба опять свела их вместе.

Майор Кочетов считал полковника своим учителем, а полковник не без основания гордился своим учеником, грудь которого в четыре ряда украшали орденские планки.

Полковник и майор понимали друг друга с одного взгляда, с полуслова...

Но вот сейчас, сидя в кабинете Чумака, Григорий Иванович Кочетов недоумевал:

«Чем недоволен полковник?»

Операция предстояла не очень сложная. За неизвестным, который подойдёт в кинотеатре к Забелиной, нужно было установить наблюдение. Ну что ж, ничего особенного это не представляло. Конечно, после свидания он, на всякий случай, постарается запутать следы. Будет менять транспорт, вскакивать на ходу в трамваи, неожиданно покидать автобусы, «нырять» в подъезды. Но укрыться ему не удастся. В театре находились опытные работники, которым были отлично известны все эти уловки. Даже если предположить, что неизвестному удалось проследить, куда отправилась из дому Забелина и он, испугавшись, не явится на свидание, то он всё равно будет найден. Как? Сейчас трудно сказать. Но не он первый, не он последний...

Полковник, просматривая документы, лежавшие на столе, то снимал, то надевал очки.

— Что-то глаза режет, — недовольно бурчал он. — Видно, пора на отдых. Был конь, да изъездился.

«Хандрит Алексей Александрович, — глядя на него, думал Кочетов. — С чего бы это? Или «шестое чувство» беспокоит?»

В кругу друзей Алексей Александрович любил поспорить насчёт такого чувства.

— Оно, — говорил Чумак, — позволяет, скажем, художнику обнаружить богатейшую гармонию красок там, где никто другой, при всём желании, ничего не заметит. У каждого из нас есть голос, но не каждый умеет петь. Руки Микеланджело, вероятно, походили на мои. Но мне не создать «Давида»! Эту тончайшую способность уловить нужные пропорции, оттенки, найти главное, решающее принято считать одарённостью, талантом. Ну что ж, пусть так и называется шестое чувство человека...

Через каждые пятнадцать-двадцать минут звонил телефон. Полковнику докладывали о положении дела. Он уже знал, что с одной стороны от Забелиной сидели две девушки, с другой — влюблённая пара. Забелина фильм смотрит спокойно. Сумку держит в правой руке.

— Очевидно, встреча должна произойти после сеанса, — заметил Кочетов. — Иначе Забелина должна была купить билет на какое-то определённое место, чтобы оказаться в нужном соседстве.

— Очевидно, — безразлично произнёс полковник и опять принялся за документы.

Около девяти часов опять зазвонил телефон.

Полковник поднял трубку и кивнул головой Кочетову, чтобы тот взял наушники, подключённые к аппарату.

Майор поспешил выполнить распоряжение Чумака.

— Сеанс окончился, — услышал он приглушённый голос. — Забелина вместе со всеми зрителями покидает зал.

— Продолжать наблюдение, — приказал полковник.

Он положил трубку на рычаг, оторвал клочок бумаги и начал делить его на мелкие части, но опять раздался телефонный звонок.

— Пятый слушает, — отозвался полковник.

— При выходе из театра, — торопливо и взволнованно докладывал уже другой голос, — с Забелиной сделалось дурно. Пришлось немедленно вызвать скорую помощь. Девушка умирает.

Полковник и майор переглянулись.

— В какой руке у неё сумка?

— В правой, товарищ пятый.

Чумак бросил трубку.

— Скорее в машину, майор...