Второй шанс 1

Глава 13

Рабочее утро для председателя Комитета госбезопасности СССР Юрия Владимировича Андропова началось с визита начальника 2-го главного управления Григория Григоренко. На обсуждение текущих дел ушло минут двадцать – Андропов не одобрял долгих посиделок, любил краткость. Однако, прежде чем покинуть кабинет шефа, Григоренко замешкался.

– Что-то ещё, Григорий Фёдорович?

– Да вот думали, может, сами разберёмся, или наши смежники из ГРУ, тут вроде как их человек замешан, но всё же решил, что лучше посоветоваться с вами, может, подскажете, в каком направлению двигаться. Ведь это может быть и провокация со стороны западных спецслужб.

Он положил на стол перед председателем КГБ конверт с рисунком, изображавшим Чкалова, Байдукова и Белякова, и с надписью «40 лет перелёта СССР-Северный полюс-США». На конверте шариковой ручкой печатными буквами был указан адрес: улица Большая Лубянка-2, и конкретный адресат: начальнику 2-го главного управления КГБ СССР Григорию Фёдоровичу Григоренко. И более крупными буквами стояла пометка «Важно!».

Андропов осторожно, словно опасаясь, что из плоского конверта может выпасть змея, заглянул внутрь и извлёк сложенный вчетверо лист, вырванный из обычной школьной тетради. Раскрыв его, быстро пробежал текст глазами, затем, не меняясь в лице, прочёл ещё раз, уже более вдумчиво. Положил листок перед собой, снял очки и поднял глаза на замершего напротив Григоренко.

– Есть на Полякова и Бохана досье?

– Так точно, Юрий Владимирович, и досье, и вся дополнительная информация, которую мы собрали после получения этого письма за минувшие два дня. Пришлось всё-таки связаться со смежниками из ГРУ, есть у меня там старый товарищ.

Григоренко вновь раскрыл папку, с которой приходил на доклад, и положил на стол перед Андроповым несколько схваченных канцелярской скрепкой листов с машинописным текстом.

– Да вы садитесь, Григорий Фёдорович, в ногах правды нет. Может, чайку организовать?

– Нет, спасибо, пока что-то не хочется, – сказал Григоренко, хотя у самого пересохло во рту.

– Ну смотрите, а то у меня порученец хороший чай делает, под сушки хорошо идёт.

Он минут на десять углубился в чтение, периодически барабаня пальцами по поверхности стола, и всё это время начальник 2-го отдела ёрзал на стуле, не зная, куда деть руки. В итоге положил их перед собой, крепко сцепив пальцы.

– Вам не кажется, что это мог написать человек из ГРУ? Или как минимум из числа тех, кто обладает секретной информацией насчёт Полякова и Бохана?

– Тоже думал об этом, но пока, считаю, рано делать какие-то выводы. У нас никаких доказательств.

– Письмо, я так понимаю, было отправлено из Куйбышева?

– Если верить штампу на конверте, то так оно и есть. Наши люди в Куйбышеве проверили оттиск на почтамте, он полностью совпадает с оттиском на конверте.

– Потожировые отпечатки, перхоть, волосы – хоть что-нибудь обнаружили?

– На конверте отпечатки имеются, но его брали в руки как минимум сотрудник почтамта, а после уже наши люди. Пока сверяем. А на бумаге с текстом отпечатков пальцев нет, похоже, отправитель писал в перчатках, или используя другие аналогичные способы. Только перхоть в микроскопических объёмах и два волоска – один с головы, другой ресничный. Волос с головы русый, некрашеный, скорее всего, принадлежит мужчине, но не факт. Однако отмечу, графологическая экспертиза также утверждает, что писал, скорее всего, мужчина или юноша, причём, очень вероятно, левой рукой.

– Продолжайте работать в этом направлении. А что касается Полякова… Неужели он и правда семнадцать лет работает на американцев, а в ГРУ за столько лет ничего не заподозрили?

– Не факт, что работает, это может быть провокацией со стороны ЦРУ или ФБР. Но по его фигуре конкретнее могли бы сказать подчинённые Ивашутина.

– А что по Бохану?

– Могу сказать то же самое. Если по этим объектам нужна более полная информация, то придётся делать официальный запрос в ГРУ.

– Понятно… Ладно, я сам созвонюсь с Ивашутиным, развёл он у себя там… Эти бумаги и письмо я пока оставлю у себя, а вы можете быть свободны.

– Это не всё, Юрий Владимирович.

– Что, ещё письмо?

– Так точно, только не нам, а Щёлокову, я об этом письме вчера, можно сказать, случайно узнал, от своего знакомого, через которого оно проходило. Николай Анисимович с содержанием письма ознакомился, но по моей просьбе вчера вечером мне его передали.

И ещё один вскрытый конверт из папки Григоренко переместился на стол перед Андроповым. Тот, уже нахмурившись, прочитал и задумчиво ущипнул себя за кончик носа.

– Тоже никаких отпечатков?

– На конверте само собой, но и на бумаге имеются. Мы пока не сверяли, но подозреваю, что одни-то уж точно принадлежат самому Щёлокову.

– А с этими маньяками, как считаете, тоже может быть провокация?

– А смысл? Кто-то сводит личные счёты? Тем более письмо также отправлено из Куйбышева, тогда как Михасевич якобы действует на Украине, а Джумагалиев – в Казахстане. Что может связывать эти совершенно разные по географическому расположению регионы?

– А эти люди, указанные в письме, реально существуют?

– Судя по информации, что я получил из МВД, так и есть.

– Хм, а дела-то всё интереснее и интереснее… Вы, Григорий Фёдорович, интенсивнее работайте в этом направлении, хотелось бы посмотреть на загадочного отправителя.

– Работаем, Юрий Владимирович, – выпрямил спину и даже чуть привстал со стула Григоренко.

– Больше писем в вашей папке нет? Тогда можете быть свободны. А это письмо я тоже оставлю, буду на связи с Щёлоковым.

Когда за посетителем наконец закрылась дверь, Андропов по селектору попросил порученца принести чая с лимоном. После чего взял трубку телефона и попросил соединить его с начальником Главного разведывательного управления Петром Ивашутиным.

Фотография с Райкиным удалась, я даже не ожидал, что будет такое приличное качество. Олег Викторович вручил мне на всякий случай три экземпляра, одну, как он сказал, для меня, вторую – для девушки, а третья про запас. Между делом хозяева напоили меня чаем, его супруга Изольда Георгиевна так уж суетилась вокруг меня, словно я приходился этой семье родственником.

Я бы, конечно, взяв фотографии, отправился домой добивать книгу, но как-то неудобно было вот так, когда с тобой носятся, как с хрустальной вазой, взять и уйти. Пришлось и о себе рассказывать, и выслушивать откровения семьи Пузырёвых – такая вот смешная у них оказалась фамилия. Выяснилось, что Олег Викторович и Изольда Георгиевна работают в НИИВТ (Научно-исследовательском институте вычислительной техники), он начальником отдела, она – старшим лаборантом. Супруг увлекается фотографией, а детей у них нет, не знаю уж, по какой причине, неудобно такими вещами интересоваться. Может, ещё и поэтому Изольда Георгиевна так меня обихаживала, с таким умилением смотрела, как я уплетаю вишнёвое варенье. У них, оказывается, имелась дача на участке, лет пятнадцать назад выделенном от института, и они с этой заботливо обихаживаемой дачи имели всё, кроме картошки. Высаживать её супруги считали слишком трудоёмким делом, предпочитая покупать сей продукт на базаре, а не в овощном магазине, где картофель по большей части предлагался уже изрядно подгнившим.

По ходу дела зашёл разговор и о достижениях советской электронной промышленности. Не выдержав, я заявил, что Запад в этом плане нас опережает на несколько шагов, в частности, не за горами тот день, когда появятся персональные компьютеры, вся начинка которых будет умещаться в коробку размером меньше, к примеру, вашего телевизора.

– Это откуда же такое информация? – воззрился на меня Олег Викторович.

– Э-э-э… Да у меня дядя в этих делах соображает, выписывает разные технические журналы, вот мне и рассказал недавно про эти самые компьютеры. Говорит, за ними будущее, а мы в этом плане сильно отстаём от наших западных коллег.

Дядю-дальнобойщика я приплёл впопыхах, времени на ответ оставалось в обрез, и дальнейшая затяжка могла вызвать подозрения, уж не слушаю ли я «вражеские голоса». Надеюсь, никто не станет проверять, что на самом деле дядя Витя водит фуры, а не читает научные журналы.

– Если между нами, – чуть понизив голос, сказал Олег Викторович, – то небольшое отставание есть. Но советская промышленность и наш институт в частности прикладывают все силы, чтобы это отставание сократить и в конце концов свести на нет. Думаю, к 70-летнему юбилею Октябрьской революции мы уже перегоним тех же самых американцев.

Я сделал над собой усилие, чтобы не рассмеяться. К 70-летию революции наше отставание достигнет и вовсе катастрофических размеров. Но говорить об этом я, естественно, не стал. Незачем расстраивать собеседников, да и не поверили бы они мне.

Домой я вернулся в пятом часу вечера, предварительно созвонившись с Ингой с уличного телефона-автомата и встретившись с ней возле её подъезда. Фотографии с Райкиным она несказанно обрадовалась, мы ещё немного погуляли, рассказывая друг другу, как сходили на демонстрацию, с моей стороны, само собой, был опущен момент с преследованием Артёма.

Дома пришлось маме объяснять, где я так задержался, естественно, опустив подробности разборок с одноклассником моей музы. Фотография с Райкиным тут же заняла своё место в семейном фотоальбоме, вызывавшем у меня умиление. Ещё лет тридцать – и они начнут отходить в прошлое, уступив место цифровым фотоальбомам в разного рода социальных сетях.

Стипендию слегка задержали в связи с выходными, праздничной демонстрацией и последующим выходным 8 ноября, выдали деньги только 9-го числа. Решив, что уже не маленький (тем более в свои-то 58) и не стоит отвлекать маму по пустякам, после училища добрёл до ЦУМа, где купил брюки, подходящие по цвету к моему пиджаку. Мама, впрочем, мой выбор одобрила, хотя и пожурила, что пошёл покупать без неё, и показала мне мои старые штаны, которые принесла от своей знакомой, являющейся счастливой обладательницей швейной машинки.

Шов всё равно оставался заметным, однако выбрасывать штаны было жалко, да и вдруг что с новыми случится – будет хоть что одеть на подменку. Был бы я взрослым – у меня успела бы накопиться одежда, было бы что-то про запас, а так расту не по дням, а по часам, старую одежду, которую и износить-то толком не успел, мама отдаёт брату-дальнобойщику, у которого растёт сын, на два года меня младше. Может быть, дядя Витя брал одежду потому, что отказать сестре было неудобно. С его-то доходами, думается, он мог без особого ущерба для своего кошелька одевать всю семью, закупаясь не только в Пензе, но и в столице, куда периодически мотался по работе.

Вторник прошёл буднично: с утра до двух часов дня учёба, вечером тренировки. А в среду мне пришлось тренировку проигнорировать: меня, как автора музыкального произведения, к шести часам вечера пригласили на студию пензенского телевидения на запись «Гимна железнодорожников». То есть исполнять его должен был хор под управлением Гришина, а я, так сказать, дать добро, мол, всё хорошо, меня этот вариант устраивает. Правда, я плохо представлял, как они будут петь гимн в своих сарафанах и косоворотках. Однако, как вскоре выяснилось, мои волнения оказались напрасными.

На проходной телецентра меня встретила режиссёр трансляции, представившаяся Светланой Николаевной.

– Вы автор гимна? Мне говорили. Что вы молоды, но я не ожидала, что настолько… Идёмте за мной.

Расположенная на втором этаже студия показалась огромной, если и меньше нашего актового зала, то ненамного. Ого, подумал я, увидев участников хора, одетых в форму железнодорожников, вот это ребята подготовились. Пиджаки серого цвета с нашивками в виде крылатых колёс и скрещённых молоточков со штангенциркулями под ними были у всех одинаковые, но если мужчины были одеты, естественно, в серые брюки, то дамы в такого же юбки. Опять же, головы мужской части хора украшали фуражки с кокардами, а женщины козыряли беретами. И даже Гришин был одет железнодорожником!

Увидев меня в студии, он тут же направился в мою сторону, протягивая руку.

– Максим, здравствуйте! Очень хорошо, что вы пришли, нужно, чтобы и автор остался доволен увиденным и услышанным, иначе получится халтура. Кстати, я немного разнообразил аранжировку для наших инструментов и разбил исполнение гимна на голоса. Хотите посмотреть партитуру? Нет? Но я всё равно надеюсь, что вам понравится.

Инструментальный состав группы меня тоже приятно удивил. Никаких гармошек с балалайками, вполне нормальные эстрадные инструменты и небольшая духовая секция.

– Присаживайтесь вот здесь, и будете смотреть и слушать, как хор исполняет гимн, – услышал я голос Светланы Николаевны. – Во время записи просьба соблюдать тишину и не вскакивать с места. Все разговоры и обсуждения только тогда, когда я разрешу.

И пошла занимать своё место за режиссёрским пультом. Краем уха услышал чью-то негромкую беседу, из которой понял, что на днях по девятому каналу планируется запустить трансляцию Второй программы ЦТ, а в следующем году Пенза может начать принимать цветную картинку. Хм, то-то радость будет обладателям цветных телеприёмников, если в Пензе таковые имеются.

Нет, что ни говори, а Октябрь Васильевич большая умница. Исполнение гимна хором профсоюзов звучало на порядок мощнее и выгоднее, чем то, что мы делали на сцене ДК железнодорожников имени Дзержинского. Тут мне даже и возразить было нечего.

Однако самого руководителя хора то и дело что-то не устраивало, он то и дело останавливал запись, выговаривая то одному участнику хора, то другому, я даже услышал сказанную вполголоса недовольную реплику одного из операторов, что эдак они за один вечер израсходуют месячный запас плёнки. Кстати, запись велась на кинокамеры, и одновременно через микрофоны писалась звуковая дорожка. Впоследствии монтажёрам предстояло свести воедино звук и картинку.

Окончательный вариант, устроивший Гришина и согласную уже на всё режиссёра, получился только с пятого дубля. Когда стало ясно, запись окончена, я подошёл к руководителю хора, смотревшего на меня с долей опаски, словно я мог его укусить.

– Ну что я скажу, Октябрь Васильевич…

Сделав театральную паузу, я широко улыбнулся и протянул Гришину свою ладонь:

– Браво! Лучшего я и ожидать не мог.

Тот, словно скинув со своих плеч пару пудов веса, облегчённо выдохнул и тоже расплылся в улыбке:

– Ну и прекрасно, а то у вас сначала был такой вид, будто вы собираетесь меня укусить.

Я не выдержал и от души рассмеялся; надо же, как совпадают наши мысли!

– Нет-нет, всё было здорово, наше исполнение на концерте во Дворце культуры не идёт с вашим ни в какое сравнение.

Между делом напомнил Гришину, что он обещал мне помочь с регистрацией гимна.

– Как же, я всё помню, Максим, всё помню… В течение пары недель вопрос будет решён.

Вскоре довольный Гришин и его команда потянулись в импровизированную гримёрку, функции которой выполнял один из кабинетов на втором этаже телецентра, менять казённую одежду на свою, гражданскую. Я подумал, что, пожалуй, и мне можно уйти тихой сапой, но тут меня перехватил молодой мужчина со слегка подкрученными усами, в котором я узнал тележурналиста, работавшего на концерте во Дворце культуры Дзержинского.

– Максим, привет! – улыбнулся он. – Хорошо, что я тебя успел застать, только что закончил писа́ться в соседней студии, заглядываю сюда – а здесь ты. Будем знакомы, Дмитрий Вишневский, ведущий молодёжной программы «Парус».

Он протянул мне свою пухлую руку с печаткой на безымянном пальце правой руки. Выглядел Вишневский вообще каким-то холёным, сразу видно, не пролетарий. Тем не менее, какой-то антипатии он во мне не вызывал, и я, пожимая ему руку, тоже расплылся в улыбке.

– А я вас помню, вы на том юбилейном концерте тогда работали, я ещё у вас спрашивал, когда и в какой программе будут показывать сюжет.

– Точно! Но тогда мы снимали сюжет для другой передачи, а так я вообще-то в «Парусе» работаю. Кстати, смотришь мою программу?

– Случается…

– И как впечатление?

– В общем-то очень даже неплохо. Но можно было бы её сделать ещё интереснее.

– Ну-ка, ну-ка, говори, – в глазах Вишневского появилась заинтересованность.

– Например, добавить показ клипов или концертных выступлений зарубежных исполнителей. Естественно, видеоряд которых и содержание песен не пропагандируют низменные ценности западного мира, – тут же добавил я, увидев приподнятые брови Вишневского. – Те же «Битлз», например, в своих песнях, наоборот, частенько критикуют пороки капиталистического общества. Опять же, почему бы не делать клипы собственного производства? Есть же в Пензе неплохие группы… то бишь ансамбли: «Аврора», «Мифы», «Искатели»…

– «Аврора» уже распалась, так же как и «Мираж», который на обломках «Авроры» создавал Раф Губайдуллин, – вздохнул журналист. – Кстати, в сентябре 69-го, ещё до моего прихода на телевидение и перед самым своим распадом, «Аврора» записывалась как раз в этой студии… А ты знаешь, я на вашем выступлении был так впечатлён, что подумал, почему бы нам не записать ваше выступление в нашей студии? Видишь, как наши мысли совпадают! И между прочим, руководство телеканала в лице Вениамина Андреевича Бармина, посмотрев плёнку с записью юбилейного концерта, очень хорошо отзывалось о вашем выступлении. Ты как, в принципе не против записаться для программы «Парус»?

Ха, ещё бы я был против! Правда, сумел сохранить невозмутимое выражение лица, прежде чем благосклонно кивнуть:

– Это было бы для нас очень почётно, хотя и возлагает большую ответственность. А что именно вы хотели бы услышать на записи?

– Да хотя бы то, что ваш ВИА исполнял на концерте, но прежде всего «Никогда он уже не вернётся из боя». А у вас есть ещё песни?

– В принципе, уже на полноценный магнитоальбом набирается.

– Какие вы молодцы! А что-нибудь записывали на плёнку? Просто перед записью хотелось бы послушать и отобрать песни.

Блин, этот Вишневский просто провокатор какой-то… Что называется, и хочется, и колется. Я даже закусил губу, но вскоре, решив, что всё тайное рано или поздно становится явным, мысленно махнул рукой.

– Ладно, принесу я вам бобину с записью, только нужно подождать с недельку, если вы не против, мы ещё не все песни записали.

– Так и не горит, конечно, подожду.

С другой стороны, подумал я, из одного целого альбома можно сделать выборочную копию с более-менее «правильными» песнями, и уже её отдать Вишневскому.

Он достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот с ручкой, что-то начеркал на листочке, вырвал его и протянул мне:

– Это номер моего рабочего телефона, я бываю на месте шесть дней в неделю, кроме воскресенья, с девяти утра и иногда до девяти вечера. Как ваш альбом будет готов – сразу мне звоните.

В четверг мы заканчивали запись нашего альбома. Мой рассказ о приглашении выступить на телевидении вызвал у группы «GoodOk» небывалый душевный подъём. Тут же посыпались дополнительные вопросы, но я заявил, что запись состоится не раньше, чем мы предоставим телевизионщикам магнитную запись наших песен. Так что давайте как раз и приступим к делу.

На прошлой неделе мы не успели добить «Франсуазу»[37], намучившись с «Ковчегом» и посвящённой Инге песней, и сегодня я решил наконец записать эту пародию на шекспировский романтизм в акустической версии, для чего один микрофон установил перед гитарой, а второй использовал, как обычно, для вокала. Только с пятой или шестой попытки результат меня более-менее удовлетворил.

Послушав позже запись, Валя, Юра и Лена выразили полное одобрение, и я предложил послушать им ещё одну свою старую вещь. То есть для 58-летнего Максима Варченко она старая, а парням и Лене я объяснил, что сочинил её на днях. В общем-то, мелодия неплохая, как мне всегда казалось, только припев получился по содержанию немного попсовым, из-за этого я на всякого рода вечеринках и не исполнял её. А тут подумал, мол, почему бы и нет? Взял в руки «ленинградку» и спел «Ищу»[38]. Народу в целом пришлась по вкусу, послышались голоса, что можно записать её сходу в электрической версии.

– Нет, сходу не получится, надо подумать над аранжировкой, – остудил я их пыл. – А кроме того, сочинить партию соло-гитары перед последним припевом.

Валя, Юрка и Лена вынуждены были со мной согласиться. Наш басист заявил, что тогда пускай магнитофон ещё здесь побудет, пока мы весь имеющийся материал не доведём до ума, а потом добавил, что надо бы и название для альбома придумать. Со всех сторон посыпались было предложения, включая совсем уж загадочные, что-то типа «Алюминиевый дракон», но я остановил этот гомон, призвав всех к тишине.

– Не будем ломать голову, назовём просто – «Осенний альбом». Кто за этот вариант?

– В общем-то нормально звучит, даже немного загадочно, – согласился Валентин, поднимая руку.

В итоге мой вариант был принят единогласно. Валька сказал, что забирает магнитофон сегодня домой, дабы переписать все песни на одну бобину, и тогда я, решившись, предложил записать ещё одну вещь.

– Только она не для альбома, – предупредил я, – эту композицию ни в коем случае нельзя давать слушать кому-либо ещё, иначе… Иначе кирдык не только мне, но и вам. То, что мы записывали до этого, ещё куда ни шло, можно как-то отмазаться, а с этим «шедевром» рискуем покинуть и комсомол, и свои учебные заведения.

Далее я объяснил, что это песня про оборотня, но называется в славянском варианте «Волколак». Заинтриговав таким образом своих музыкантов, я наконец взял в руки гитару и исполнил акустическую версию песни[39]. Эту вещь я сочинил, наслушавшись в своё время песен группы «Король и шут». Вот только у меня и у взрослого голос был отнюдь не как у Князя, так что если и исполнять эту вещь в будущем на концертах или для полноценного альбома, то уж никак не мне, а хотя бы Вальке. Но он, боюсь, на такую авантюру в жизни не согласится.

Надо было видеть лица моих соратников, когда я закончил. Разве что рты не пооткрывали. Ещё бы, для СССР в разгар «эпохи застоя» фразочки типа «…в эту ночь пирует сатана» звучат весьма вызывающе, ещё в сатанизме, чего доброго, обвинят. Хотя на западе уже вовсю гремят группы такого плана, взять хотя бы английскую «Black Sabbath» с их сатанинскими ритуалами на сцене.

– А какой можно было бы сделать перформанс, – мечтательно добавил я, глядя на офигевших соратников. – Задник сцены в виде ночного леса, над которым повисла полная луна… Хотя нет, ночное светило должен изображать светящийся шар на тросике, что-то типа лампы в сферическом, стеклянном абажуре жёлтого цвета. И на авансцене в начале припева вспыхивают факела, такие столбы пламени, как из огнемёта. Неискушённая публика была бы в шоке от увиденного, на наши концерты ломились бы толпами, билеты раскупались бы, как горячие пирожки. И мы, затянутые в кожу, в сапогах на толстой платформе… Ну да, что-то вроде группы «KISS», и даже можно, как у них, исполнять трюк под названием «огненное дыхание»: набрав в рот горючей жидкости, выпустить струю огня.

По лицам музыкантов я уже видел, как они уже рисуют в своём воображении эти красочные картины, и решил вернуть их на землю, добавив, что в СССР такого быть не может, поэтому если мы и запишем эту вещь – то лишь в качестве эксперимента для внутреннего пользования.

– Песня исполняется в электрическом варианте, – закончил я свой спич, – только intro – на акустике или электрогитаре с чистым звуком. А ещё хорошо бы на intro и outro добавить флейту или окарину. Нет у вас никого знакомых, кто играет на флейте?

Оказалось, в культпросвете на одном с ними курсе учился некто Саня Исаев. Он осваивал саксофон, но в общем-то мог сыграть и на флейте, во всяком случае, она у него имелась и он как-то даже демонстрировал своё мастерство в стенах «кулька». Так что хоть в этот вечер песню мы и записали, но как пробную версию, решив всё же дождаться пресловутого Санька и с его помощью создать уже окончательный вариант.

А в воскресенье вечером случилось эпохальное событие: я наконец-таки добил книгу «Остаться в живых»! Передо мной на столе лежали две достаточно пухлые папки, в одной покоился основной, так сказать, образец, в другой – напечатанный под копирку. В каждой по 388 листов машинописного текста, то есть общий объём романа навскидку составил около 16 авторских листов. Для романа нормально, плюс ведь наверняка будут какие-то иллюстрации, в советское время давали хорошо зарабатывать и художникам-иллюстраторам, не зря же и держали в штате каждого издательства.

Эх, сейчас бы отметить это дело… Я покосился в сторону шкафа, где стояли бутылки коньяка, но со вздохом вынужден был от этой заманчивой идеи отказаться. Режим, да и жаба душит распечатывать бутылку армянского из-за одной рюмки. Опять же, мама рядом, гладит в данный момент мою рубашку прямо на столе, положив снизу тонкое оделяло… А ведь наверняка гладильные доски уже выпускаются нашей промышленностью, не знаю, почему мы такую доску ещё не приобрели.

– Мам, я дописал книгу.

– Правда? – оторвалась она от глажки. – Ой, какой ты молодец! А почитать дашь?

– Я вот и хотел, чтобы ты стала моей первой читательницей. Прочитаешь – выскажешь своё мнение не как моя родственница, а как рядовой читатель, потом понесу Иннокентию Павловичу и в Совет ветеранов Шульгину. А дальше будем думать, как пристроить книгу в издательство.

– Ты правда думаешь, что тебя напечатают? – с осторожной надеждой в голосе одновременно спросила мама.

– Меня-то, может, и нет, – пошутил я, – но что роман напечатают – в это очень хочется верить. Ты, главное, не откладывай с чтением, и если где-то заметишь какую-то несуразность – сразу говори мне.

Ну а что, нормальное слово – несуразность. Если бы я начал говорить про «рояли» или вообще какую-нибудь «мэрисьюшность», которые напридумывало писательское и читательское сообщество будущего, то она бы точно ничего не поняла.

Мама начала читать со следующего утра – на работу ей нужно было идти ко второй смене. А во вторник с восторженными глазами, в которых читались умиление и гордость за сына одновременно, вынесла свой вердикт:

– Максик, сынок, какой же ты у меня талантливый! Если бы я не видела, как ты пишешь её каждый вечер, то подумала бы, что это не твоя книга. Я не знаю, что должно произойти, чтобы её не напечатали!

– Произойти может всякое, – с грустной иронией ответил я.

И с грустью представил, какие бюрократические препоны мне предстоит пройти. В нашей стране написать книгу проще, чем её издать. Но не будем вешать нос, какие наши годы!

Я задорно улыбнулся, и тревога в маминых глазах исчезла, уступив место надежде. А я с грустью подумал, что действительно хорошие книги в СССР на вес золота. Добротную фантастику в библиотеках можно найти разве что в читальных залах, зато всякой производственной мути на абонементе хоть отбавляй. Какой-нибудь забытый после развала Союза автор произведений о передовиках производства издавался миллионными тиражами и получал втрое больше денег и в десять раз больше привилегий. А что, я тоже хочу денег и привилегий! Это здоровое человеческое желание – окружить себя и своих близких комфортом. И особенно приятно сознавать, что ты ничего ни у кого не украл, пусть даже из ещё ненаписанного, а заработал всё это собственным трудом.

– Ну а что насчёт нелепиц в сюжете или хотя бы грамматических ошибок?

– К сюжету не придраться, а ошибки попадались, я их карандашиком подчеркнула.

Пришлось срочно брать в руки корректирующую жидкость и вносить исправления – не перепечатывать же лист целиком. На следующий день я отнёс копию рукописи в пункт проката.

– Машинку пока возвращать не буду, Иннокентий Павлович, мало ли что… Вдруг вам что-то не понравится или найдёте несуразность, – снова ввернул я понравившееся словечко. – Да и оплачена она до конца ноября, так что подожду.

Морозов ещё в прошлое моё посещение, когда я ходил продлевать аренду машинки, был мною предупреждён насчёт новых консультантов, и что сюжет не будет повторять точь-в-точь его биографию. Прототип моего героя не имел никаких возражений, напомнив, что я его ещё два месяца назад предупредил, чтобы он не рассчитывал на полное совпадение судеб его и литературного персонажа.

На чтение рукописи у Иннокентия Павловича ушло два дня, и помимо нескольких стилистических правок ещё в паре мест он сумел всё же найти кое-какие неточности. Маркером их было не замазать, там надо было переделывать в одном месте абзац, а в другом одна ошибка потянула за собой другую, и пришлось перепечатывать сразу три страницы. Но в целом ветеран остался очень доволен романом, я бы даже сказал, пребывал в восторге.

– Вам, Максим, ни в коем случае нельзя бросать это дело, вы талантливый писатель. Вот только, как сказал советский поэт Лев Озеров, талантам нужно помогать, а бездарности пробьются сами. Вы же в Союзе писателей не состоите, а без этой корочки вам трудно будет опубликовать ваш роман. Но я хочу верить, что вам хватит настойчивости его опубликовать.

Потом я понёс рукопись Шульгину, и в следующую нашу встречу он встретил меня словами:

– Молодец, сынок, с удовольствием прочитал. Вот только в нескольких местах закрались неточности.

Теперь мне пришлось уже семь страниц перепечатывать, я и в очередной раз пожалел, что у меня нет компьютера. Сколько времени и нервов я бы сэкономил… Да и денег, как-никак бумага и прочие расходные материалы стоили пусть и не таких больших, но всё же денег.

Я предчувствовал, что и Козырев-старший найдёт к чему придраться, так оно и вышло. Впрочем, его придирки оказались не столь серьёзными, чтобы из-за этого рвать волосы на голове и прочих местах, где у меня волосы ещё и не думали расти. Однако пришлось снова садиться за машинку, обошлось, правда, одним вечером.

И вот наконец окончательный вариант рукописи лежит передо мной. Но расслабляться пока рано, впереди ещё долгий путь, на котором сгорят миллионы, а то и миллиарды нервных клеток, и я ещё не раз прокляну тот миг, когда решился сесть за сочинение этого романа. И ведь как в воду глядел.

Первым делом я направил свои стопы в местное отделение Союза писателей РСФСР. Подумал, что с рекомендацией пусть и провинциальных, но и всё же писателей, у рукописи больше шансов оказаться в печати. В прежней жизни я так и не удосужился вступить в писательскую организацию. А зачем? Ради корочки? В СССР эта корочка давала хоть какие-то привилегии, вроде путёвки в санаторий, а после развала страны ты ничего с этого не имел, только платил какие-то взносы. Тем более что при Советском Союзе я ещё толком и не писал, так, кропал в стол какие-то рассказы.

В общем, заранее узнал телефон председателя пензенского отделения СП Николая Адриановича Бузыкина, созвонился, и на том конце провода вальяжный голос с таким тоном, будто делал мне одолжение, сказал:

– Хорошо, приносите свою рукопись… м-м-м… завтра, до четырёх часов дня, я ещё буду на месте.

Он мне не понравился априори, а когда я его увидел – чувство антипатии ещё более усилилось. Бузыкин оказался невысоким толстячком с бегающими глазками за толстыми стёклами очков в роговой оправе, и от него реально пованивало, словно бы он не мылся пару недель как минимум, и месяцами не меняет труселя с носками. Он ещё и брился как-то непонятно, то там, то сям торчали светлые волоски. На голове волосы были редкими и жирными, а перхоть усыпала плечи его рубашки – пиджак висел на спинке стула. Когда же он начал говорить, и из его пасти с зубами, обрамлёнными коричневатой каймой, дохнуло тухлой рыбой, меня едва не вывернуло прямо на его стол. На всякий случай я откинулся на спинку стула и постарался дышать ртом, хоть так немного нивелируя волну исходящих от собеседника миазмов.

– Так вам, говорите, всего пятнадцать лет? – переспросил Бузыкин. – Вы учитесь в училище, и умудрились написать целый роман? Да ещё на такую серьёзную тему?

Его коротенькие, толстые пальчики споро развязали тесёмки папки и выхватили из её внутренностей первый лист, затем второй, третий… Он быстро пробежал текст глазами, после чего крякнул, поёрзал в своём кресле и вперился в меня сквозь стёкла очков.

– Судя по первым страницам, всё не так печально, как я себе представлял… А почему вы мне принесли копию из-под копирки?

– Первый экземпляр я берегу для издательства.

– Вон оно что, – хмыкнул он. – Надежды юношей питают.

Бузыкин побарабанил пальцами по столу, не стесняясь присутствия несовершеннолетнего, закурил «Союз-Аполлон» и выпустил в мою сторону струю дыма.

– Знаете что, юноша, давайте-ка я оставлю эту папочку у себя, ознакомлюсь с рукописью, а денька через три приходите. Скажем, в пятницу, так же, к четырём часам. Если вещь действительно стоящая, там уже будем общаться с вашими родителями. которые как совершеннолетние обязаны представлять ваши интересы…. Хм, надо же, первый раз встречаю столь юного писателя.

А тем временем альбом наконец был готов, и мы с Валентином у него дома отобрали песни для Вишневского. Получилась урезанная версия, в которую вошли, само собой, «Никогда он уже не вернётся из боя», а также «Незнакомка», «Ковчег», «Ищу», «Франсуаза» и «Созвездие пса». Бонусом я всё же, подумав, записал ещё и «Crazy Frog».

На следующий день, во вторник, я из телефона-автомата созвонился с Вишневским. А уже на следующий день заявился на проходную телецентра. Вишневского вызвали по внутренней связи и, забирая у меня бобину, он пообещал сегодня же её прослушать.

– Позвони мне завтра, и я скажу, какие вещи подойдут для записи в студии.

Я позвонил, и из всего списка оказались вычеркнута лишь «Созвездие пса».

– Понимаешь, старик, – объяснял мне в трубку Вишневский, – слишком уж взрослая и мрачноватая для вашего молодёжного ансамбля песня. А остальные вещи подойдут. И подумайте над образом, в чём будете выступать. Хотя бы костюмы у вас есть? Это хорошо… У нас, кстати, имеется своя костюмерная, можем на месте что-нибудь придумать. Теперь давай определимся со временем… Эта неделя у нас напряжённая, студия будет всё время занята. Мы можем вас записать на следующей неделе во вторник или в среду, ближе к вечеру, нормальный вариант?

– Нормальный, – согласился я. – Нам что с собой брать, кроме инструментов?

– Аппаратура у нас есть, и усилители, и пульты с микрофонами, всё имеется. Так что берите только инструменты и как-то попробуйте привезти барабанную установку. Сможете решить этот вопрос?

Я заверил Вишневского, что решим, и повесил трубку. А в пятницу я вновь переступил порог Союза писателей, надеясь услышать от Бузыкина, что роман хорош и он обязательно его рекомендует к печати. Однако реальность оказалась куда печальнее.

– Я прочитал ваше произведение, – хлопнул он пухлой ручкой по папке. – И даже не за неделю, а за два дня. Сюжет интересный, затягивает. Но…

Он поднял указательный палец, всем своим видом показывая, насколько сейчас важное последует заявление.

– Но! Текст сыроват и требует дополнительной правки. Да-да, сыроват и, предвидя ваши возражения, молодой человек, я для примера возьму, ну, скажем, вот этот лист из 3-й главы. Вот здесь мы читаем:

«Ещё два дня назад Виктор и помыслить не мог, что его, как какую-то скотину, будут пинками гнать в уже набитую пленными до отказа теплушку. Кое-как он протиснулся вперёд, к дальней стене, и сполз на холодный, дощатый пол, сжатый со всех сторон сейчас больше похожими на побитых ворон, а не на бойцов Красной Армии людьми. Один из них, с замотанной грязными и красными от проступившей крови бинтами правой половиной лица, несмотря на отчаянность своего положения, задорно подмигнул Виктору единственным глазом:

– Не дрейфь, братишка, прорвёмся! Ты из какого батальона?

– Я? – растерялся Фомин.

– Ну не я же! Видок у тебя какой-то не армейский. Куда форму дел? Небось, в ближайшей деревне у какой-нибудь бабёнки пересидеть решил, натянул тряпки её мужа, который сейчас сражается под Москвой, а тут немцы. Так?

Он засмеялся было каким-то хлюпающим смехом, но тут же смех оборвал – боец перекосился от боли, со стоном приложив ладонь к перебинтованной части лица.

– А меня вот осколком поранило. Щёку разворотило и глаз вытек. Думал, помру, а ничего, перевязали – и снова винтовку в руки. Мне бы в госпиталь, да поубивало наших много, а фрицы прут и прут, вот и пришлось одноглазому воевать. Да не навоевал много… Лейтенанта убили, и кто-то орать начал, что сдаваться надо. Смотрю, один из окопа высовывается с поднятыми руками, второй… А мне что, больше всех надо? Так-то по-любому сдохну, а здесь ещё какой-никакой шанс. Тоже выкарабкался наверх, руки поднял и кричу, мол, сдаюсь, не стреляйте. Попинали они меня, конечно, немного, не без того, но главное, что живой. Говорят, в концентрационный лагерь нас теперь повезут, в Польшу или Германию. Я поляков не люблю, пущай в Германию лучше везут, там цивилизация, может, со временем в работники какой-нибудь буржуй из ихнего колхоза меня возьмёт. А потом, глядишь, и отпустит жену повидать с дитём… Да, меня, ежели что, Фёдором кличут, а тебя как?»

Бузыкин положил лист на место, сцепил пухлые пальчики и с победным видом поглядел на меня:

– Как вы думаете… э-э-э… Максим, в таком виде рукопись пропустят в печать?

– А что вас конкретно смущает?

– Меня?!

Николай Адрианович даже задохнулся от возмущения.

– Да меня, молодой человек, многое смущает! Помимо этого отрывка, где вы показываете советского человека слабохарактерным слюнтяем и, даже не побоюсь этого слова, предателем Родины, в вашем романе немало мест, от которых цензура не оставит камня на камне. Взять хотя бы ту часть, где ваш герой оказывается на допросах в СМЕРШе, вы из этого майора просто какого-то монстра слепили! Вы понимаете, что в таком виде книгу никто издавать не будет?

– А по мне – нормальная книга, даже, я бы сказал, хорошая. Её читали до вас фронтовики, включая председателя областного Совета ветеранов Александра Тимофеевича Шульгина и полковника милиции в отставке, бывшего разведчика Бориса Никаноровича Козырева, и они от моего романа были в восторге. И, кстати, дойдя до этого эпизода, тот же Шульгин сказал, что да, были такие случаи, особенно в 41-м, когда наши части одна за другой попадали в окружение.

– Все эти люди к литературе не имеют никакого отношения, – заносчиво заявил Бузыкин, всё же слегка сбавив тон. – Они читали поверхностно, а я с позиции профессионала, как-никак у меня вышло две повести и больше десятка рассказов. Уверяю вас, юноша, что в таком виде книга в печать не пойдёт.

Он хлопнул по папке ладошкой, как бы ставя в нашем разговоре точку. М-да, похоже, вариант с положительной рецензией «маститого» писателя накрывался медным тазом.

– Хорошо, допустим, вы правы, и роман требует доработки, – кивнул я. – С исправлениями он пройдёт в печать?

– Вот это уже другой разговор, – хищно ощерился Бузыкин и, наклонившись вперёд, с заговорщицким видом сказал. – У меня к вам, Максим, деловой предложение… Я забираю вашу рукопись, скажем, ещё на неделю, вычищаю все места, к которым может придраться цензура, заодно кое-что подправлю стилистически, а потом я звоню своем хорошему знакомому, который работает старшим редактором в «Приволжском книжном издательстве», и книга у нас в кармане. Но у меня одно условие – на обложке рядом с вашей появляется моя фамилия. Думаю, проделав такую работу, я заслужу стать вашим соавтором.

Так вот он к чему вёл, козлина… В соавторы захотел? А по наглой морде ссанной тряпкой не хочешь?

– Знаете, Николай Адрианович, я, пожалуй, откажусь от столь заманчивого предложения.

– Зачем же делать скоропалительные выводы, Максим?

Председатель выкатился из-за стола и селя рядом со мной, на соседний стул.

– Вы поймите, я же не о себе пекусь, хотя стать соавтором молодого автора, признаюсь, заманчиво. Опять же, наше отделение СП может получить нового, талантливого писателя, тем самым подняв свой престиж. Но, в конце концов, я хочу открыть дорогу вам в большую литературу. Я же чувствую ваш потенциал! Соглашайтесь!

В этот момент я почувствовал его ладонь на своём колене. Ах ты ж… Я положил на его ладонь свою, он удиалённо-радостно приподнял брови, однако в следующее мгновение я начал сжимать пальцы, и несколько секунд спустя его физиономия исказилось от боли.

– Максим, что вы делаете?!

Я разжал пальцы, и он тут же отдёрнул руку, при этом ещё и сам отодвинулся назад вместе с заскрипевшим ножками по линолеуму стулом.

– Пожалуй, я лучше ещё побегаю, постараюсь сам пристроить свою рукопись. Всего вам хорошего, новых творческих побед!

С этими словами я взял папку, встал и направился к выходу. В спину мне донеслось:

– И вам всего хорошего! Вот только когда набегаетесь – приходите, моё предложение остаётся в силе.