Второй шанс 6

Глава 4

– Они служат этой власти и её же ненавидят. Как можно ненавидеть и служить? Это рабская психология!

М-да, ну и разговорчики тут ведутся. Угораздило меня попасть на эту тусовку сливок литературного общества… Сборище случилось в Комарово, в Доме отдыха и творчества писателей.

Как я сюда попал? Началось всё с того, что меня пригласили выступить в Ленинграде, в БКЗ «Октябрьский», на концерте, посвящённом Дню Советской армии и Военно-морского флота. Очень настойчиво приглашали, сказали, что это чуть ли не личная просьба товарища Романова. А я понимал, что это шанс наконец встретиться с Людой Сенчиной, которая, если верить общавшемуся со мной собеседнику, тоже будет задействована в этом мероприятии. Так что в Ленинград я поехал, имея в запасе парочку песен для одной из моих любимых исполнительниц. А именно «Музыка нас связала» и «Младший лейтенант». Я надеялся, что Людмила, если возьмёт эти песни, исполнит их не хуже Маргариты Суханкиной и Ирины Аллегровой. То есть исполнит, конечно, по-другому, но уверен, что в её вариации эти вещи всё равно станут хитами.

Ещё до Сенчиной этим субботним утром я встретился с Леной, которая звонком была предупреждена о моём появлении. Посидели в кафе, поболтали, обсудили нашу будущую пластинку, которая, если верить моему связному на «Мелодии», должна была выйти буквально со дня на день.

С Сенчиной мы пересеклись на генеральной, собственно, и единственной тоже репетиции. Из знакомых здесь же был Богатиков, с некоторым мы обнялись, как старые друзья. На репетиции мною также были замечены Владимир Мигуля, Михаил Боярский, Анатолий Королёв, Валентин Дьяконов, Сергей Захаров, Евгений Мартынов, Ольга Воронец, Татьяна Анциферова… Имена остальных я просто не успел выяснить, да и не имел особого желания. Все эти лица мне уже настолько примелькались, что щенячьего восторга, как когда-то, я уже не испытывал.

Ведущая солистка Ленинградского государственного концертного оркестра под управлением Анатолия Бадхена к моему предложению о сотрудничестве отнеслась с большим энтузиазмом. После репетиции мы нашли время и место, чтобы уединиться, и я смог показать ей заготовленные для неё песни. Когда я сыграл на фортепиано (в очередной раз для репетиций пригодился домашний синтезатор) и вполголоса спел, она, глядя на меня своими карими глазищами, выдохнула:

– Максим, вы действительно талант! Я так рада, что вы обратили на меня внимание!

– А я рад, что вы согласились со мной сотрудничать. Вот, держите партитуры. И кстати, а что мы друг другу «выкаем»? Вы молоды, я чуть помоложе…

– Давайте… давай на «ты», – легко согласилась она, улыбаясь так, как только она может улыбаться.

А в следующее мгновение нахмурилась.

– Я слышал, вы… ты дорого берёшь за свои песни. У меня сейчас…

– Люда, с тебя я ничего не возьму.

– Но почему?

– Потому что ты мне нравишься? Общаюсь с тобой всего ничего, а вижу, что человек ты во всех смыслах положительный. Не говоря уже о том, что ты реально звезда советской эстрады.

– Ой, ну ты скажешь тоже…

Ох уж эти ямочки на её тугих, зарозовевших щечках! Блин, Макс, возьми уже себя в руки, не поддавайся эмоциям, а то, чего доброго, прямо здесь кинешься её раздевать. Тебя дома ждёт красавица-невеста! Конечно, невзирая на все клятвы, думаю, без измен не обойдётся как с той, так и с другой стороны. Одна у меня уже случилась, пусть я и не считал это полноценной изменой. Но не стоит торопить события.

Перед концертом ко мне подошёл какой-то щуплый очкарик, представившийся доверенным лицом первого секретаря Ленинградской областной писательской организации СП РСФСР, поэта Анатолия Николаевича Чепурова. Очкарик пригласил поучаствовать завтра в выездном заседании писательской организации, посвящённой грядущей 35-й годовщине Победы, на правах почётного гостя и, скорее всего, мне будет предложено выступить на тему, как заставить молодёжь читать литературу, посвящённую Великой Отечественной.

– А зачем её заставлять? Просто нужно писать так, чтобы она сама читала, а не только то, что задают в рамках школьного курса. И вообще, не слишком ли я юн для таких собраний? Ведь там наверняка соберутся зрелые писатели, а мне ещё даже восемнадцати не исполнилось.

– Молодой, да ранний! Не хмурьтесь, это шутка. Ведь вы же написали уже несколько ставших, не побоюсь этого слова, бестселлерами книг, вам наверняка будет что сказать. К тому же питание за счёт принимающей стороны, – со значением добавил он.

В общем, договорились, что завтра ровно в полдень за мной в гостиницу заедет машина и повезёт меня в Дом отдыха и творчества писателей, расположенный в дачном посёлке Комарово. Ну, а пока мне предстояло порадовать своими песнями почтенную публику, представленную в первых рядах первым секретарём Ленинградского обкома КПСС Григорием Романовым, начальником управления внутренних дел исполкомов Ленинградских областного и городского Советов депутатов трудящихся Владимиром Кокушкиным и прочими достойными товарищами. На концерте я исполнил «Никогда он уже не вернётся из боя» и «Снегири». А перед выступлением узнал, что гонорар за выступление составит аж 75 рублей! Честно говоря, я прикидывал, что раз уж меня хочет видеть на концерте сам Романов, то гонорар будет как минимум сотни полторы. Да и то, если честно, для меня это не бог весть что.

Нет, я понимаю, что рядовой советский гражданин и таким деньгам был бы рад, для многих это половина средней зарплаты. Но я – можете считать меня зажравшиеся мордой – уже мыслил другими категориями. И потому мог себе позволить широкий жест: объявить со сцены, что гонорар за выступление перечислю в ленинградский Дом малютки. А также добавлю 200 рублей, которые точно не будут лишними.

Моё объявление было встречено, как до сих пор ещё пишут в наших газетах, бурными аплодисментами, переходящими в овацию. Любопытно, что после концерта ещё несколько исполнителей присоединились к моей акции, пожертвовав гонораром, в том числе и Сенчина. То-то нежданная радость у директора Дома малютки! Главное, чтобы деньги не растащили.

Люду я, набравшись наглости, пригласил после выступления на ночь глядя куда-нибудь отужинать, на её выбор, выразив надежду, что она не спешит к маленьким детям. Та рассмеялась, мол, детей у неё всего один сын, ему семь лет, и вообще с ним сейчас бабушка, приехавшая погостить с Украины. И отужинать она не против, причём знает замечательнее место, где её и её гостей принимают с распростёртыми объятиями. И её даже не смущает, что могут пойти слухи, будто она крутит с молодым дарованием.

– А муж?

– Да что муж? Со Славой мы уже развелись, Стас Намин за мной сейчас ухаживает, говорит, замуж возьмёт, но я ещё подумаю, – усмехнулась она. – Только ты про Намина пока никому, договорились?

Меня так и подмывало спросить, правде вы ли слухи о её романах с Романовым (каламбурчик) и певцом Захаровым, но язык так и не повернулся. Захочет – расскажет сама.

Прежде чем покинуть БКЗ «Октябрьский», где проходил концерт, Люда при мне позвонила домой, предупредила маму, что с коллегой-музыкантом ужинает в «Интуристе». Вернее, в ресторане гостиницы «Интурист», так что задержится. После этого, вызвав такси, мы и отправились в заведение, куда могли попасть лишь постояльцы гостиницы и имеющие блат, типа моей спутницы. Администратор суетился вокруг нас, напоминая навязчивого комара, усадил за отдельный столик, и тут же прислал официанта. В зале, как я догадался по разговорам и внешнему виду гостей, было немало иностранцев. На нас никто не обращал внимания, видимо, не признали знаменитостей, так, пару раз обернулись, скорее всего, просто удивившись тому, что женщина, хоть и молодая, выглядит всё же постарше спутника.

Вот и хорошо, что не узнаю́т, а то слухи – вещь такая, глядишь, и до Инги дойдут. Доказывай потом, что между нами ничего не было.

Взяли салат из крабов, осетрину под маринадом, бутерброды с паюсной икрой, сёмгу… В общем, получился рыбный день, вот только в отличие от тех рыбных дней, что бывали в моём детстве в школе, то, что ставили нам на стол, невольно вызывало обильное слюноотделение. К рыбным блюдам в самый раз пришлась бутылка белого вина.

Сам не знаю, чего я хотел от этих посиделок с Сенчиной. Наверное, всё-таки больше наладить дружеские отношения, чем затащить её в постель. Хоть она меня и возбуждала как женщина, но, пожалуй, морально я пока не был готов сделать столь решительный шаг. Да ещё где-то глубоко внутри себя побаивался, вдруг она мне откажет? Это стало бы ударом по моему самолюбию. Ну и мыслишка, что изменять своей девушке нехорошо, тоже периодически напоминала о себе.

А вот как поступить, если она сама начнёт делать недвусмысленные намёки? Не успел я додумать эту мысль, как Сенчина неожиданно побледнела, я проследил за её взглядом и увидел приближающегося к нашему столику не кого иного, как Стаса Намина.

Как он здесь оказался? Случайно или выследил нас? Сейчас этот вопрос уже казался второстепенным.

– Стас…

Люда начала было вставать, но Намин, положив руку ей на плечо, заставил её опуститься на место.

– Я не понял, это что такое?

– Это мы ужинаем после концерта, посвящённого Дню Советской армии и Военно-морского флота, – спокойно пояснил я, откладывая вилку в сторону. – А вы что подумали?

– Что я подумал?! А что я мог подумать, когда моя… Когда моя женщина, – с нажимом произнёс он, – сидит в ресторане с каким-то сопляком?

Ого, горячая армянская кровь! Я уже хотел было ответить что-нибудь резкое, но Людмила меня опередила:

– Стас, прекрати! И вообще это не какой-то сопляк, а Максим Варченко, и между нами нет ничего, просто человек пригласил меня поужинать после концерта, в котором тоже принимал участие. Господи, Стас, неужели ты думаешь, что между нами может что-то быть? Я же лет на десять его старше!

– Да по нему и не скажешь, – окидывая меня оценивающим взглядом, пробормотал Намин.

– Ну не знаю, сами только что меня сопляком назвали, – сказал я, спокойно глядя ему в глаза. – Но я бы на вашем месте так не рисковал.

– Ты мне угрожаешь, что ли?! – начал снова заводиться он.

– Стас, успокойся! – повысила голос Люда. – Максим не только песни сочиняет, он ещё и чемпион мира по боксу…

– Среди юниоров. – добавил я.

– Но всё равно… Так что прекращай тут устраивать истерики, а то вон люди уже в нашу сторону смотрят.

– Людмила права, – всё так же спокойно добавил я, – ни к чему привлекать внимание, потом слухи разные пойдут… Лучше присаживайтесь, присоединяйтесь к нашему скромному ужину. Сегодня я угощаю.

Намин ещё немного пораздувал ноздри, затем всё же, сделав над собой усилие, вроде как успокоился и сел на свободный стул. Тут же нарисовался официант.

– Люда, скажи правду, у вас точно ничего не было? – взялся за старое он, когда был сделан заказ.

– Стас, ну хватит уже, а! Не порть людям ужин. Ты вообще откуда в Ленинграде взялся? Ты же должен быть вроде бы на гастролях?

– Так мы и есть на гастролях, просто вчера выступали в Пскове, а завтра в Калининград улетаем, вот я и воспользовался случаем, решил в Питер заскочить. Звоню с вокзала тебе домой – мама твоя поднимает трубку, говорит, что ты в «Интуристе» ужинаешь.

– Теперь понятно, как ты меня нашёл, – вздохнула Сенчина.

Заказ принесли быстро, не прошло и десяти минут, а разговорами Намин оказался таким компанейским, что вскоре уже его недавняя ревнивая выходка казалась просто смешной. По ходу дела он заинтересовался песнями, которые я предложил Люде, она показала ему партитуры.

– Навскидку вполне неплохо, – выпятил он нижнюю губу, возвращая листы бумаги. – Могу поклясться, что как только «Младший лейтенант» попадёт в ротацию, его тут же начнут исполнять по ресторанам, особенно где есть женский вокал.

– Стас…

– Ну а что, лично мне приятно, когда я ужинаю, и тут вдруг ресторанный ансамбль начинает исполнять «Звёздочку». Это и есть всенародная любовь, Люда, потому что в ресторане тебе никогда не будут петь «Любовь, комсомол и весна».

В одиннадцать я решил попрощаться, предоставив их друг другу. Полез было за кошельком, попросив рассчитать за весь стол, но Намин замахал руками:

– Я плачу́ за всех!

На что я пожал плечами:

– Не имею ничего против.

Распрощались вполне нормально, чуть ли не друзьями. Хотя небольшой привкус горечи остался. Всё-таки в ресторан я Сенчину вёл, в глубине души лелея надежду на другое завершение вечера.

Перед отъездом в Комарово я всё же отобедал в ресторане гостиницы «Ленинград», куда поселили заезжих участников вчерашнего концерта. Как говорится, в гости лучше приходить слегка голодным, тем более ещё не факт, когда будут там кормить и будут ли вообще. А то наобещать можно всё, что угодно.

За мной прислали белую «Волгу», кроме водителя, в ней никого не наблюдалось. Оказалось, это машина ленинградского отделения Союза писателей СССР. А в пензенском отделении даже мотоцикла нет, с грустью подумал я. Хотя у нас и писателей на квадратный метр меньше, да и городишко по сравнению с Ленинградом то ещё захолустье. Но захолустье любимое! Прожил в Москве полгода, а уже на малую Родину тянет, иногда ностальгия прямо-таки поддушивает. Хорошо, что Инга рядом, кусочек Пензы в моём сердце.

Сидя на заднем сиденье, я про себя повторял речь, с которой, если планы приглашающей стороны не изменятся, выступлю перед аудиторией. И при этом периодически поглядывал через заднее стекло, пытаясь угадать, в какой из следующих за нами машин находится моя негласная охрана? В тех ярко-зелёных «Жигулях»? Нет, слишком приметный цвет, да и водитель пожилой, а с ним рядом такая же немолодая женщина. Не уверен, что чекисты пошли бы на такой маскарад. Скорее, вон в той серой «Волге»… Правда, она нас вскоре обогнала и скрылась за поворотом шоссе. А может, вообще никакой охраны нет, а я тут себя накручиваю. Ну не могут они неотлучно находиться при мне, в самом-то деле, иначе я бы не пару раз в месяц, а намного чаще ощущал на себе чей-то пристальный взгляд. Асфальтовая и расчищенная от снега дорога была проложена прямо к Дому творчества, представлявшем собой окружённое соснами, 3-этажное оштукатуренное здание. Не успел я выйти из машины, как на крыльцо выскочил вчерашний очкарик.

– Максим Борисович, день добрый! Очень рад, что вы смогли приехать, пойдёмте, я вас познакомлю с Анатолием Николаевичем.

Чепуров фактурой смахивал на Полевого, посмотрел на меня поверх очков, протянул для приветствия пухлую ладонь.

– Очень приятно, давно хотел познакомиться с молодым дарованием, по чьей книге снят только что вышедший в прокат фильм.

Ну не так чтобы только что, он в прокат вышел в конце января, но до сих пор шёл по стране, собирая, как мне докладывала Корн, аншлаги. Так что, думаю, ещё с месячишко его погоняют, пока «Остаться в живых» приносит прибыль.

До начала заседания оставался ещё час с лишним, и Чепуров провёл меня по Дому творчества, в котором имелись библиотека, бильярдная и столовая, где уже несколько, видимо, писателей и поэтов, а возможно, до кучи и критиков, за стаканом компота обсуждали какие-то свои литературные дела. Я только услышал от одного из них, особенно говорливого, фразу: «Чтобы я ещё хоть раз отдал рукопись в „Неву“! Да ни в жизнь!»

Мне было предложено перекусить за счёт приглашающей стороны, но я заверил, что отобедал в гостинице, так что до вечера вряд ли буду испытывать муки голода.

Само заседание собрало таких известных деятелей литературы, как писатели Даниил Гранин и Вадим Шефнер, поэт Михаил Дудин, драматург Александр Володин, по чьему сценарию уже сняли «Осенний марафон», и даже писатель-фантаст Борис Стругацкий, хотя я что-то не припомню у него произведений о Великой Отечественной. Более того, полноватый мужчина с бульдожьим лицом оказался режиссёром Алексеем Германом.

С докладом выступил Чепуров, рассказавший о том, как писатели и поэты Ленинграда готовятся встретить 35-ю годовщину великой Победы. Была упомянута «Блокадная книга», написанная Граниным в соавторстве с Алесем Адамовичем. Анатолий Николаевич влёгкую покритиковал произведение, в целом всё же высказавшись о нём в одобрительном ключе.

Гранин не выдержал и с места выкрикнул:

– Да там цензура добрую половину вырезала! А почему? Да потому что эти страницы говорили о просчётах руководства города. Потому что речь шла о жизни и смерти города, в котором осталось два с половиной миллиона людей, более четырёхсот тысяч из которых – дети! Организации эвакуации не было никакой, когда спохватились – было уже поздно. А фальшивые карточки? Печатали же! Нет, надо было удалить, хотя всё равно дальше из текста следует, что фальшивомонетчиков вылавливали и обезвреживали. Но нет же, не мог советский человек нажиться на чужой беде! Не без участия того же Павлова в 1970 году был создан секретный документ (он показан в нашей книге), которым предписывалось упоминать в публикациях определенную цифру жертв блокады: 641 803 человека. И не больше! Тогда как историки блокады Ковальчук и Соболев уже в 1960-е годы вывели цифру 800 000. А маршал Жуков в своих мемуарах упоминает миллион жертв. Это мы ещё о каннибализме не написали, пожалели читателя, а ведь имели место быть такие случаи!

– Даниил Александрович, ну что вы, право, – попытался его утихомирить Чепуров. – Ну не здесь же…

– А почему не здесь? – вступился за соратника с места какой-то худой и долговязый литератор. – Правильно, привычнее шептаться по углам, а высказать свою гражданскую позицию мы боимся.

– Товарищи, давайте прекратим эти бессмысленные словопрения. А то мы сейчас с вами до того договоримся…

– А чего вы боитесь-то? – не унимался долговязый. – Новая политика партии направлена на демократизацию, на гласность, поощряет открытое выражение собственного мнения, а вы нам пытаетесь заткнуть рот.

По рядам собравшихся прокатился гул, как одобрительный, так и недовольный.

– Товарищ Войтенко, если хотите что-то сказать – добро пожаловать на трибуну, – предложил Чепуров. – А с места кричать, будто на митинге, не надо.

– Я уже всё сказал, – махнул тот рукой, глядя в сторону.

– Прекрасно, тогда, если позволите, я продолжу. Здесь, в зале, присутствует специально приглашённый молодой писатель Максим Варченко. Если кто не в курсе, его перу принадлежит роман «Остаться в живых», по которому был снят фильм, и кто-то уже наверняка видел его в кинотеатре. Максим Борисович, кстати, ещё и автор сценария. Я хочу его пригласить сюда, чтобы он поделился своими мыслями о том, как должно писать о войне, чтобы этот жанр мог привлечь молодёжную аудиторию.

Чувствуя лёгкое волнение, я легко взбежал на возвышение, где стояла трибуна, которую для меня освободил Чепуров. Или правильно говорить кафедра? До 60 лет дожил, а так и не выяснил. Наверное, и так, и так будет правильно. Да и вообще без разницы.

Я обвёл взглядом собравшихся в этом небольшом зале, заметив на лицах некоторых снисходительные ухмылки. Н-да, в их глазах я реально кажусь каким-то выскочкой. Ладно, начнём заготовленную речь.

– Для нынешнего подрастающего поколения Великая Отечественная война – это событие, которое где-то далеко, в учебниках, книгах и художественных фильмах. Для них наши отцы и деды, которые прошли войну и подарили нам победу – почти былинные герои. Те, кто сам воевал, конечно же, при первой возможности читают книги о войне, зачастую написанные такими же бывшими фронтовиками. Для них это погружение в молодость, пусть зачастую страшную и кровавую.

Я сделал паузу, оценивая эффект от своего короткого вступления. Ведь кто-то из присутствующих здесь литераторов также прошёл горнило Великой Отечественной. Тот же Гранин, которому есть что вспомнить. Сейчас во взглядах литераторов уже появилась заинтересованность.

– Как привлечь молодёжь к книгам военной тематики? – вопросил я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Не знаю, лично моё мнение, что если книга написана интересно, да ещё и человеком, который прошёл через это, или как минимум слышал эти истории из первых уст, то школьники и студенты её обязательно прочитают. Разве плоха книга «В списках не значился»? Или «Живые и мёртвые»? «А зори здесь тихие», «Альпийская баллада», «В окопах Сталинграда», «Горячий снег», «В августе 44-го»… Каждую из этих книг я читал, не отрываясь. Уверен, и современная молодёжь так же с удовольствием читает эти книги, потому что написаны они интересно и со знанием дела. Но мне, к сожалению или к счастью, повоевать не довелось. Так что когда я взялся за роман «Остаться в живых», то пришлось встречаться с ветеранами, записывать их воспоминания, на основе которых и была создана книга. Но! Если кто читал это произведение или успел посмотреть фильм, то знает, что там присутствует доля фантастики. Той самой фантастики, которой так не хватает нашему читателю, и не только юного возраста. Собственно говоря, вся фантастика лишь в том, что наш современник, причём отнюдь не супермен, попадает в осень 1941 года. А дальше… никакого прогрессорства, как у Марка Твена в его «Янки при дворе короля Артура». Герой просто воюет, как и все вокруг, и читатель видит, как вчерашний мажор, ничего не умеющий, кроме как за счёт родительских денег водить девиц в ресторан, превращается в настоящего мужчину, настоящего защитника Родины. Чем не пример для подражания? Естественно, каждый читающий примеряет образ Виктора Фомина (так зовут главного героя, если кто не в курсе) на себя, и вольно либо невольно старается в своих поступках ему подражать. Разве это плохо? Поэтому я буду только рад, если тема попаданчества, как я её для себя окрестил, окажется подхвачена нашими писателями.

Я сделал паузу, налил в стакан воды из графина, выпил за пару глотков и перешёл к финальной части своего спича:

– А вообще, конечно, этот жанр таит в себе куда больше возможностей. Автор может забросить своего героя не только в Великую Отечественную, но в Первую мировую, и в русско-японскую войну, и во времена Ивана Грозного… Есть же у Булгакова пьеса «Иван Васильевич меняет профессию», которую прекрасно экранизировал Гайдай. Но это мы уже уклонились от темы Великой Отечественной, которая была заявлена предыдущим оратором. Спасибо за внимание!

Надо же, даже сподобились на жидкие аплодисменты. А я с пунцовой физиономией, горя желанием куда-нибудь немедленно свалить, вернулся на своё место на галёрке. Так и сидел, краснел до конца заседания, которое продлилось ещё около получаса. А затем все отправились в столовую Дома творчества, куда был приглашён и я. Чепуров посадил меня рядом с собой, за дальним столиком.

– Вы молодец, Максим, очень хорошо выступили, – сказал Анатолий Николаевич, смачно похрустывая капустно-морковным салатом, знакомым жителям 1/6 части суши под названием «Витаминный». – Я даже не ожидал, что вы, не растекаясь мыслью по древу, так складно изложите свою точку зрения.

– Спасибо, но для меня всё равно странно, к чему здесь было моё присутствие? Чтобы огласить с трибуны в общем-то прописные истины?

Чепуров исподволь огляделся, не смотрит ли кто в нашу сторону, не подслушивает ли и, понизив голос, произнёс:

– Максим, я знаю, что вы знакомы с помощником Генерального секретаря ЦК КПСС, с вашим земляком Сергей Борисовичем Козыревым. К тому же он дядя вашей невесты… Не спрашивайте, откуда у меня эти сведения! Правда, если вы поможете мне устроить встречу с Козыревым, то мне всё равно придётся ему сдать пароли и явки. Но это при личной встрече. Как, Максим, сможете замолвить словечко? А уж я вас сумею отблагодарить. У меня давняя дружба с директором «Лениздата», мы с ним, скажем так, единомышленники, и он, возможно, по моей просьбе поставит вашу новую книгу в печать вне очереди.

– Хм… Как-то неожиданно. Умеете заинтриговать… Предложение напечатать книгу вне очереди, конечно, звучит заманчиво, однако я всё же должен знать, что именно вам нужно от Сергея Борисовича? Иначе, извините, я не смогу удовлетворить вашу просьбу. Вдруг вы хотите побеспокоить его из-за какого-то пустяка, а человек он очень, очень занятый.

– Поверьте, это не пустяк! – повысил голос Чепуров и тут же снова снизил его до заговорщицкого шёпота. – Максим, тут у нас в писательской среде Ленинграда такое творится… В общем, настоящий жидомасонский заговор!

Я невольно хмыкнул, но собеседник накрыл мою ладонь своей ладонью.

– Вы считаете, что я сошёл с ума? Как бы я хотел, чтобы всё было именно так, и заговор оказался плодом моей больной фантазии. Но увы, поэты и писатели определённой национальности во главе с Граниным развили сколь бурную, столь же тонкую и изощрённую деятельность во имя торжества достаточно узкой группы писателей. Достаточно вспомнить времена, когда он был ответственным секретарём писательской организации. Из редсоветов издательств и редколлегий журналов стали, под разными хитроумными предлогами, выводиться неугодные Гранину лица. Одновременно под лозунгом обновления редсоветов и редколлегий он вводил в их состав желательных ему товарищей. Стал усиливаться нажим на издательство «Советский писатель». Безыдейные книги типа «Аптекарского острова» Битова явно предпочитались правдивым патриотичным книгам. И по сей день Гранин продолжает вести свою подрывную¸ не побоюсь этого слова, деятельность. Вы сами слышали, как он нагло вёл себя на собрании, а в качестве подпевалы выступил Сергей Давыдов – он же Лев Ломберг. Да что говорить, засилье евреев ощущается везде, а в творческой среде особенно.

М-да… То, что представителей древнейшего народа в шоу-бизнесе и прочих связанных с творчеством отраслях хватает – это я и сам знал. Но что делать, если они действительно талантливы? Если из них получаются замечательные пианисты и скрипачи, администраторы, писатели и поэты? Валька Гольцман и Семён Романович Гольдберг прекрасно иллюстрируют сей постулат. Нет, знавал я в прежней жизни еврея-сантехника, совсем на еврея не похожего, метра два ростом и косая сажень в плечах, вот у него были реально золотые руки. Но это скорее исключение, подтверждающее правило. Не знаю, как на самом деле обстоит дело в писательской среде Ленинграда, но не исключаю, что в чём-то собеседник прав.

– Анатолий Николаевич, ничего обещать не могу, – сказал я, выпив остатки компота и пережёвывая варёный сухофрукт. – И специально звонить Козыреву по этому поводу не буду. Сами должны понимать, человек он очень занятой, занят вопросами государственной важности…

– Так ведь это тоже вопрос государственной важности!

– Вы меня не дослушали, Анатолий Николаевич. Так вот, специально я звонить ему не буду, но он сам периодически позванивает, учитывая, что моя, как вы выразились, невеста – его племянница… Надеюсь, вы не трезвоните об этом на каждом углу?

– Что вы, что вы!..

– И правильно делаете. В общем, как он только позвонит, я переговорю с ним, передам ваше предложение, а дальше уже как он сам решит.

– Вы обещаете?

– Честное слово комсомольца!

– Спасибо вам…

– Пока рано благодарить, но учтите, что вы тоже мне пообещали публикацию в «Лениздате».

– Я своё слово всегда держу…

– Вот и замечательно! А теперь я должен откланяться. Вы говорили, что меня на вашей «Волге» доставят в обратно в гостиницу. Хотелось бы успеть на «Красную стрелу». Тем более билет уже куплен, да и на учёбу мне завтра.

– Ох ты ж, а я-то водителя уже отпустил, понадеялся, что здесь переночуете, даже комнату на вас забронировал.

– И что, больше никакого способ добраться до города нет? – спросил я растерянного Чепурова. – Никто разве в Ленинград не едет?

Тот развёл руками:

– Кто-то действительно прибыл на своей машине, но мы все сюда приехали с ночёвкой, на выходные, вряд ли люди согласятся срываться на ночь глядя. Послушайте, Максим, утром должна приехать «Волга», а если что, то точно поедет в город поэт Полубояров, у него, правда, «Запорожец», но я думаю, для вас это не составит особого дискомфорта? Завтрак мы вам обеспечим, а за билет я лично компенсирую расходы. У вас билет в какой вагон? В купейный?

– Ну что вы, Анатолий Николаевич! Я зарабатываю достаточно, и пропавший билет на фирменный поезд не пробьёт серьёзную брешь в моём бюджете. Вот в училище мне влетит за прогул… Ну да ладно, не впервой, отмажусь как-нибудь.

Мне выделили пусть и маленький, похожий на пенал, но всё-таки отдельный номер. Знал бы, что ночевать придётся, захватил бы зубную щётку с пастой, мыло, полотенце… Ладно, будем надеяться, что если я один вечер и одно утро зубы не почищу, то кариес не поселится в моей ротовой полости.

Однако время ещё было детское, и я решил прогуляться по Дому творчества. Заглянул в бильярдную, где оба стола уже были заняты, а в паре кресел и на диване сидели ещё несколько человек, среди которых я увидел несколько знакомых лиц, в том числе Гранина, Шефнера, Германа, Володина и Стругацкого. Похоже, под стук бильярдных шаров здесь шла оживлённая дискуссия и, будучи заняты разговорами, на меня внимания никто не обратил. А я, увидев в дальнем углу возле кадки с фикусом свободное кресло, недолго думая, занял его и позволил себе расслабиться, наблюдая за игрой. В то же время поневоле прислушиваясь к разговорам, оказавшимся довольно любопытными.

– Как и во многих других сферах, в военной сфере в нашей стране всё перевёрнуто с ног на голову, – вещал Шефнер, в годы войны, если не ошибаюсь, бывший военным корреспондентом. – Почему-то у нас контрактные армии западных стран, куда идут служить подготовленные, мотивированные и профессиональные люди, получающие за это достойные деньги, называются «позорными наёмниками», зато призывное стадо из вчерашних школьников, бесплатно с оружием в руках «отдающих долг родине», считается верхом развития.

– Так наёмникам платить надо, – подхватил обладатель взъерошенной шевелюры, – Гораздо выгоднее бесплатное пушечное мясо, которое ещё и дачи генералам из ворованных стройматериалов построит.

– А вот нынешняя власть, как вы считаете, способна что-то изменить? – спросил Стругацкий, и на мгновение мне показалось, что он задал этот вопрос с провокационной целью. – Я имею ввиду не только положение дел в армии, а вообще.

– Как была Советская власть, так ею и осталась, и ничего нового я лично не жду, – презрительно скривился Герман. – Властью недовольны везде, однако в развитых странах, в которых функционируют правовые механизмы, такую неугодную власть меняют вполне себе легитимным образом, например, на выборах. В нашей стране власть несменяема, компартия сама себя избрала в вечные руководители. У нас нет вертикали власти, одни сплошные горизонтали. Человек не может покинуть свою страту, не может подняться на ступень выше по социальной лестнице. Верх его карьерного роста – возможность заделаться главным рабом и начать гонять других. Мелкое чиновничество – предел развития обычного человека в СССР. Если вы хотите хоть в чем-то жить лучше бедной серой массы, то у вас только два пути – либо идти по партийной линии, подчиняясь идеологии большевиков, либо быть вне закона и заниматься каким-нибудь подпольным пошивом джинсов или фарцовкой.

– Так частное предпринимательство вроде как по Конституции всегда было разрешено, – возразил Стругацкий.

– Борис Натанович, ну что вы в самом деле… Всё это видимость, не более. 90 процентов населения уравнены в своей бедности. Хорошо не жили – нечего и начинать. Демагогия и пропаганда охватывает буквально все сферы жизни, и вряд ли что-то изменится. Советская пропаганда на каждом углу рассказывает о том, что у советских граждан есть какие-то там права – но в реальности прав у советского человека очень немного. Он имеет право родиться, обязан ишачить на государство, потом выйти на пенсию и после этого (желательно поскорее) умереть, чтобы не нагружать и без того хилую советскую экономику. Человека у нас презирают. Как там у Мариенгофа… «Эй, человек, это ты звучишь гордо? И – в морду, в морду, в морду». Личность – ничто, а коллектив – всё!

Толпой легче управлять, потому нам и вдалбливают в головы, что индивидуализм – это плохо. Но больше всего я презираю чиновничью братию, всех этих комсомольских и партийных секретарей. Они служат этой власти и её же ненавидят. Как можно ненавидеть и служить? Это рабская психология!

– Вы лучше скажите, кто такие левые и кто такие правые, – встрял в разговор оторвавшийся от игры бильярдист. – Почему коммунисты левые?

– Левые – это те, кто за демократию, за политические свободы для всех граждан без исключения, за участие народа (демоса) в управлении государством, – откликнулся Гранин. – Правые – это те, кто полагают, что управлять государством должна некая ограниченная компактная группа, а демос должен иметь права… дифференцировано. То есть, одни животные должны быть равнее других. Вот и всё.

– То есть из этого следует вывод, что, к примеру, Советский Союз вообще ни разу не был левым государством, – хохотнул бильярдист. – И соответственно, не был социалистическим, несмотря на своё название.

– С чего такой вывод? – спросил Стругацкий.

– Потому что при Ленине огромные группы граждан были поражены в политических правах, потому что, дескать, шла гражданская война, а потом, по уверениям коммунистов и большевиков, продолжилась «классовая борьба», так же исключавшая демократию. В результате, под левыми лозунгами сформировалась группа управителей государством, самовластно распоряжавшаяся экономикой и политикой. Получается, СССР крайне правая политическая сила. Совершенно неслучайно советские люди, и особенно советские политические деятели, испытывали искреннюю симпатию к ультраправому политику Адольфу Гитлеру, беспощадно расправившемуся с демократией в Европе, а его нападение на СССР с горькой обидой назвали «вероломным». Левые – это те, кто хочет прийти к власти, опираясь на протестные массы. Отношение к массам – потребительское. Причем в качестве протестных масс годятся любые угнетенные (пролетариат, религиозные и этнические меньшинства – например в Октябрьской революции большую роль сыграли евреи, кавказские народы, те же латышские и финские стрелки). Правые – это те, кто уже находится у власти, либо хочет прийти к власти, не прибегая к помощи масс. Отношение к массам основывается на мнении, что власть всегда осуществляет меньшая часть общества по отношению к большей. Демократия не нужна ни тем, ни другим, потому что руководители хотят от большинства лишь одобрения их собственных решений.

– Рома, ты играть будешь или продолжишь бросаться политическими памфлетами? – не выдержал его соперник.

– Сейчас, Вась, – отмахнулся тот и продолжил. – Для демократии необходимо, чтобы государственные руководители ставили некую усредненную точку зрения масс выше их собственных, подчинялись массам, не утаивали от них информацию, не навязывали собственные решения. Но они всегда будут делать ровно наоборот. Для демократии прежде всего необходима система разделения властей, сдержки и противовесы. Если такой системы нет (или она чисто декоративна), то и демократия не работает. Начальство всегда будет делать ровно наоборот, если его не держит за глотку другая разновидность начальства. А вот когда начальство договаривается и устаканивается внутри себя, оно принимается за население, которому в таком случае мало не покажется. Понятия добра и зла смешались. Расстрелы и массовые репрессии стали добром, потому что, как считали они ведут советский народ к светлому будущему.

Ну, блин, попал я в рассадник «демократии». Нет, молчать не буду! Тем более сто процентов на этом сборище присутствует стукач, который своевременно доложит куда надо: и то, кто присутствовал, и кто и что говорил.

– А вам не кажется, уважаемый, что вы бессовестно лжёте?

В бильярдной установилась гробовая тишина, и взоры присутствующих синхронно обратились в мою сторону.

– В смысле «лжёте»?

– Вы так ответственно заявляете, что совершенно неслучайно советские люди, и особенно советские политические деятели, испытывали искреннюю симпатию к ультраправому политику Адольфу Гитлеру… Вы случайно в Москве в Коломенском не были?

– Почему именно в Коломенском?

– Дубы там, дядя, знатные. По ходу на самый высокий ты забрался и со всей дури оттуда рухнул.

Снова повисла предгрозовая тишина, которую нарушил голос Гранина:

– Молодой человек! А вы не много на себя берёте такими заявлениями, оскорбляя нашего товарища?

– Не …Не много! Это я ещё вежливо. Если будут вопросы – ради бога! Выйдем, пообщаемся. На всякий случай предупреждаю, что кроме того, что я писатель, я ещё победитель юниорского чемпионата мира по боксу. Ну так как, господа демократы, что предлагаете? Чтобы власть с вами поделилась, простите за каламбур, властью? А что вы умеете кроме того, как в кулуарах чесать языком, занимаясь словоблудием? Многопартийности захотели? Гласности? Что бы ваш идол Солженицын «открыл глаза» всему народу, под пятой какого монстра мы все 63 года жили? Про пятьсотмильонов невинно расстрелянных, про кровавую гэбню? Что вы хотите сделать из страны? Сырьевой придаток западных стран? Рыночную экономику хотите? А вы хоть на грамм понимаете, что это такое? Или вам ваши западные друзья наконсультируют? Хотите приватизации промышленности? А вы знаете как проводить эту приватизацию? Простите, но у меня такое чувство, что вы хотите развала великой страны!

Я поднялся и обвёл взглядом присутствующих. В глазах некоторых застыло непонимание того, что здесь происходит. Ну ещё бы, взялся невесть откуда этот юный выскочка и оскорбляет в лучших чувствах заслуженных литераторов.

– Здесь кроме меня есть ещё прозаик, пишущий в жанре фантастики. И вот мне почему-то кажется, что даже в самых мрачных своих фантазиях он не сможет себе представить, что получится со страной, если не дай бог к власти придут такие… мягко говоря, люди, как вы. Не нравится наша страна? Не нравятся те реформы, которые начались в нашем государстве? Валите к чёртовой матери из СССР на свой любимый Запад и выносите мозг вашим будущим работодателям. А тебе, сволочь, которая тут со знанием дела про отношение к Гитлеру вякнула, я гарантирую, что из Союза писателей ты пробкой вылетишь быстрее своего поросячьего визга!

Молчат, смотрят на меня, набычившись, особенно Герман, в глазах которого, помимо всего прочего, замечаю тревогу.

– А уж вам ли, Алексей Юрьевич, обвинять Советскую власть, от которой вы имеете неплохие преференции? Живёте в отдельной квартире со служанкой, кухаркой, имеете личный автомобиль с личным шофёром и дачу в Комарово, и делаете в своей жизни только то, что сами хотите делать. Получаете еженедельно продовольственный и промтоварные пайки из Ленинградского спецраспределителя, бесплатно катаетесь на южные курорты, в Дома отдыха и санатории не только отдыхать или лечиться, но и просто так, «балдежно», творчески пожить. То есть, власть обеспечивает вас всем необходимым для жизни, для работы, для творчества, для отдыха и лечения. А вы кроме «Проверки на дорогах», которая до сих пор пылится на полках, ничего толком и не сняли. Да и не снимете.

Биографию Германа-старшего я в своём будущем почитывал, так что знал, о чём говорю. Ну что, разве фильм «Хрусталёв, машину!» является шедевром? Или «Трудно быть богом», который он снимал десятилетия и так толком и не доснял? И про то, что он и его семья с удовольствием пользовались плюшками от советской власти, тоже читал.

– Ну и напоследок, чтобы была понятна моя позиция. Я двумя руками за то, чтобы люди знали правду, какой бы она ни была. Но нельзя, говоря правду, тут же обливать лживыми пасквилями всё то, что великим трудом достиг наш советский народ. Заседайте дальше!

Я медленно, с чувством собственного достоинства, прошёл через бильярдную и громко за собой хлопнул дверью. На душе было мерзко, словно меня только что окунули в чан с дерьмом. Я больше не имел ни малейшего желания оставаться в этом гадюшнике. Поэтому быстро собрался и, ни с кем не прощаясь, вышел в ночь, оставив за спиной Дом отдыха и творчества писателей. Пусть отдыхают и творят, но без меня. Знал бы, куда попаду – хрен бы согласился приехать.

На часах начало восьмого, но стемнело уже часа два как, хорошо ещё тут фонари через каждые полсотни метров. Дальше они уже встречались не так часто. Приходилось щуриться, так как ледяной ветер со стороны Финского залива то и дело кидал в лицо снежную крупу. Я пока не имел ни малейшего представления, как буду отсюда выбираться, просто шёл в сторону Зеленогорского шоссе, в надежде, что может быть, меня подберёт какая-нибудь попутка.

Видно, провидение было на моей стороне. На обочине я не простоял и получаса, как появился «уазик», знаменитая «буханка», следующий как раз в сторону Ленинграда. Немолодой водитель оказался не большим любителем поболтать. Я невольно то и дело косился на пересекающий его правую щёку уродливый шрам, отчего верхнее веко почти полностью закрывало глаз. Видимо, почувствовав мой взгляд, водила криво усмехнулся:

– Что, жутковато смотрится? Когда Берлин брали, осколком мины посекло.

– А в каких войсках воевали?

– Пехота, царица полей. На водителя – это я уже после войны выучился. Повезло, что глаз цел остался, а шкура… Шкура она и есть шкура. Думал, девки любить не будут, ан нет, нашлась одна, и не из последних. Так что почти тридцать лет в любви и согласии, как говорится. Уже дедом успел стать два года как.

Вишь ты, разговорил я его всё-таки немного. Ветеран взятия Берлина высадил меня на Выборгской набережной, когда время подходило к девяти. В гостинице я был меньше чем через час, а ещё час спустя уже сидел в зале ожидания Московского вокзала. Интересно, думал я, меланхолично пережёвывая бабл-гам, Чепуров бросился на мои поиски или махнул рукой? Типа помер Максим – ну и хрен с ним… С другой стороны, он же ждёт от меня помощи в раскрытии жидомасонского заговора, хе-хе, так что моя судьба ему вряд ли безразлична. Ну и пусть побегает, с его весом полезно совершать лишние телодвижения, а я тихой сапой уеду в Москву.

По возвращении меня ждал приятный сюрприз. Оказывается, пока я гостил в Ленинграде, на «Мелодии» напечатали нашу пластинку (действительно, как и говорил Лене, со дня на день), и буквально вчера Инга умудрилась, отстояв очередь в музыкальном отделе «Первомайского», урвать экземпляр. Оказывается, ввиду ажиотажного спроса на новинку выдавали только по штуке на человека. А её подруга из университетской группы, с которой она по телефону сегодня общалась, сказала, что спекулянты у магазина «Мелодия» на Калининском проспекте из-под полы и вовсе толкают этот диск по четвертному. Хм, а что, нормальный бизнес, при отпускной-то цене винила два рубля с копейками.

Я с некоторым благоговением держал в руках пластинку, любуясь обложкой. Дизайн был в обязательном порядке согласован со мной, именно по моей задумке на обложке «Осеннего альбома» изображены вставшие в кружок четверо музыкантов, которые глядели вверх, на расположенную над ними камеру, а у их ног были рассыпаны красно-жёлтые листья. И самое главное – название ансамбля написано латиницей.

– Уже слушала?

– Два раза, – улыбнулась Инга. – Макс, я папе позвонила, он обещал в Пензе попробовать по своим каналам достать пластинку, а если повезёт, сразу несколько штук. Твоим родителям тоже надо будет подарить.

Я тут же позвонил домой, оказывается, мама с батей уже были в курсе, им позвонил Михаил Борисович, и они в этот выходной собирались обойти все пензенские магазины и отделы, где торгуют пластинками, в надежде, что им повезёт. Я со своей стороны тоже пообещал приложить усилия, дабы разжиться в Москве винилом ВИА «GoodOk».

Обзвонил следом Валю и Ленку, оба были пока не в курсе выхода пластинки, и новости обрадовались, как дети. А Юрке я сел писать письмо. Часть располагается не так далеко, за несколько дней дойдёт. Если получится, то и на его долю куплю пластинку, как-нибудь передам. А то вон Валька предлагает в часть наведаться, в гости, может и правда как-нибудь махнём на выходные. А если ещё и с диском – то вообще классно.

На следующий день раздался звонок от СБ – как я уже сокращённо про себя стал называть Сергея Борисовича. Сказал, что хотел бы вечерком после работы заехать в гости. Я не имел ничего против, Инга тем более. Уточнил только, во сколько именно, так как хотел после училища заскочить в спортзал. Козырев приехал аккурат к началу программы «Время», когда я уже вернулся и даже успел поужинать.

Сергей Борисович протянул мне пластинку нашей группы.

– Поставишь автограф?

– Ого! Где достали? Или там больше нет?

– Инга говорила, у вас вроде как есть пластинка?

– Так всего одна, а сколько друзей и знакомых! Тот же Юрка, наш барабанщик, где он диск возьмёт? А мы бы ему отвезли в часть.

– Ладно, может, парочку ещё смогу достать. Давай пиши уже.

На обложке пластинки я синим фломастером вывел: «Сергею Борисовичу с наилучшими пожеланиями!» Подпись и дата.

Инга тем временем успела накрыть в зале стол, почаёвничала с нами немного, после чего, поняв, что дядя не только ради пластинки зашёл в гости, ушла в другую комнату якобы учить «Историю рабочей печати в России». Про то, как съездил в Ленинград, я в общих чертах рассказал, ещё пока Инга сидела с нами. Насчёт поездки в Комарово тоже упомянул, но без лишних подробностей.

– А теперь расскажи, что ты там за скандал устроил в этом самом Доме отдыха и творчества? – с чуть заметной усмешкой предложил Козырев. – Писательская элита Ленинграда до сих пор в шоке.

– Да уж вам наверняка доложили всё в подробностях, – тоже усмехнулся я.

– Есть такое, сам же знаешь, у нас везде свои глаза и уши. Догадывался, что в этой бильярдной засланный казачок? Вижу, что догадывался. Смело ты себя повёл, но я бы на твоём месте лишний раз не высовывался. В который раз поражаюсь, вроде мозги-то взрослого человека…

– А инстинкты молодого парня? – парировал я.

– Да, с этим не поспоришь… А с ленинградскими литераторами, похоже, придётся провести разъяснительную работу.

– Может, не стоит в преддверии Олимпиады начинать никаких «Ленинградских дел»? А то ведь западным дерьмократам только дай повод за что-нибудь уцепиться. Сразу же начнётся вонь, что в СССР попирают права человека, глядишь, и в этой реальности без бойкота Игр не обойдётся.

– Думаешь, у нас там, – мотнул головой он куда-то в сторону и вверх, – дураки сидят? Мы тоже всё прекрасно понимаем, и до окончания Олимпиады никого трогать не станем. Тем более что писатель, который там про Гитлера вякал, на следующий же день, то есть вчера спозаранку явился в «Большой дом» на Литейном.

– Каялся?

– Ещё как, – хмыкнул Козырев. – Здорово ты его напугал. Вопрос с его членством в писательской организации пока на рассмотрении. Вчера же, кстати, на Литейный и Гранина и Германа вызывали, провели соответствующую беседу. Первый как мог отбрёхивался от диссидентства, мол, и в мыслях не держал. Сделали ему последнее китайское предупреждение. Герман в позу встал, насчёт него будем решать. Ну и секретарю писательской организации Ленинграда Чепурову выговор светит, распустил, понимаешь…

– Ах да, чуть не забыл… Чепуров, между прочим, знает о нашем с вами знакомстве, и что вы дядя моей невесты.

– Откуда? – сразу же подобрался Сергей Борисович, отчего стал похож на почуявшую добычу борзую.

– Не признался, но обещал сказать вам, если вы соизволите с ним встретиться тет-а-тет. Очень настаивает на личной встрече.

– Даже так? А по какому вопросу, не говорил?

– Говорил, – вздохнул я, с трудом сдерживая улыбку. – Уверен, что в литературных кругах Ленинграда зреет жидомасонский заговор.

– О как!

СБ, как мне показалось, с огромным трудом сдержался, чтобы не прыснуть со смеху. Сделав глубокие вдох и выдох, махнул рукой.

– Ладно, разберёмся с этим славянофилом. А я вот, собственно, по какому поводу зашёл… Помнишь, – понизил он голос чуть ли не до шёпота, – я тебе говорил про возможность поработать со специалистами, которые помогут тебе вспомнить что-то важное, что ты мог забыть?

– Что, время пришло?

– А ты готов?

Я состроил рожу и пожал плечами, мол, а куда деваться?

– Ну если готов, то завтра утром в училище не пойдёшь, ждёшь машину, – совсем уж понизив голос, сказал он. – За тобой поднимутся. Не забудь паспорт захватить. А мне пора, засиделся я что-то у вас, время десять почти. Инге о завтрашней поездке – молчок!

Если сказать, что я в эту ночь плохо спал – значит, не сказать ничего. Я вообще не спал, искренне завидуя тихо посапывающей Инге, разве что уже под утро забылся тревожной дремотой.

В дверь позвонили без пяти девять, я уже был на низком старте, быстро оделся, захватил, как просили, паспорт, и спустился следом за провожатым, которым оказался тот самый гэбэшник, что не успел уберечь меня от прыжка на рельсы в метро. Виктор, если память не изменяет. Он же был и за водителя. Пока ехали, я спросил, чем для него закончилась та история.

– Да уж по головке не погладили, – грустно вздохнул он. – Премии по итогам года лишился. Нет бы тебе под поезд кинуться в январе, успел бы получить.

– А большая премия-то?

– Для кого-то большая, для кого-то – нет, – пожал он плечами.

– На меня намекаете? – хмыкнул я и, не дождавшись ответа, сказал. – Ну так что ж, каждый занимается тем, к чему имеет способность. Может быть, я тоже хотел бы ловить шпионов, а вот приходится сочинять песенки и писать книжки.

– А бокс?

– Ну да, ещё и бокс. Да нет, на самом-то деле всё это мне приносит удовольствие, хотя от возможности поймать парочку-другую шпионов я не откажусь.

В отражении салонного зеркала я уловил прищуренный взгляд водителя, словно бы тот улыбался.

– Думаешь, мы их каждый день ловим? Почти всё время рутинная бумажная работа. Я вот даже радуюсь, когда меня в «поля» отправляют, хоть какое-то развлечение.

– А мы, кстати, куда едем? Вроде как не на Лубянку?

– Нет, не туда.

Дальнейших разъяснений я не услышал, и остаток пути смотрел в окно. Наш путь закончился за городом, сначала мы ехали по трассе, затем свернули в сосновый бор, и по узкой асфальтовой и хорошо расчищенной дороге добрались до длинного, уходящего в обе стороны забора. Дорогу нам преграждали раздвижные ворота и будка, из которой появился солдат с погонами внутренних войск. Проверил наши документы, мотнул головой:

– Проезжайте.

Ещё пару минут спустя «Волга» остановилась у трёхэтажного, из белого кирпича особняка.

– Приехали, выходим, – покосился на меня в зеркало Виктор.

Следом за ним вошёл в дом, где нам навстречу уже шёл Козырев.

– Вот, Сергей Борисович, доставил в целости и сохранности.

– Хорошо хоть в целости, – без улыбки пошутил тот. – Спасибо, пока отдыхай, где-то через час повезёшь клиента обратно… Ну что, Максим Борисович, как самочувствие? Чего глаза красные? Не спал? Нервы? Ничего, сейчас выспишься.

И на самом деле ведь выспался. Когда пожилой дядька в сером костюме, к которому совершенно не шёл кричащих тонов галстук, начал со мной говорить монотонным голосом, я, полулёжа в удобном кресле с опущенными веками, начал засыпать уже через пару минут. А проснулся, когда на часах было уже почти двенадцать. Получается, я пробыл в отключке почти полтора часа.

– Ну как себя чувствуете? – поинтересовался врач, щёлкая на магнитофоне клавишей «stop».

– Прекрасно, словно бы всю ночь продрых в собственной постели. Учитывая, что всю ночь глаз не сомкнул, ваш гипноз пришёлся как нельзя кстати.

– Вот видите, не зря сюда приехали, – улыбнулся он и посмотрел куда-то мне за спину. – Сергей Борисович, можете забирать вашего молодого человека.

В коридоре я спросил Козырева:

– Я там ничего такого не наговорил? А то в моей личной жизни случались моменты, за которые мне до сих пор стыдно.

– Нет, про личную жизнь мы вопросов не задавали, – хмыкнул он. – Зато кое-что интересного узнали из того, о чём ты запамятовал мне рассказать в прошлые наши встречи.

– Да? А можно будет послушать запись?

Козырев остановился перед самой дверью, за которой на вешалке висела моя верхняя одежда. Мы с ним были почти одного роста, но мне показалось, что он смотрит на меня сверху вниз.

– Максим, некоторые вещи на этой плёнке очень важны в плане внутренней и внешней безопасности СССР, поэтому тебе же лучше, что ты о них не вспоминал. А то сдуру или под пытками возьмёшь и разболтаешь.

– Под пытками?

– Ну а ты думал? Возьмут и выкрадут, а потом привяжут к стулу и начнут оголёнными электрическими проводами под напряжением водить по мошонке. А если серьёзно, я к чему тебе это говорю… Готовься в конце марта к поездке в США.

На мгновение мне показалось, что сзади кто-то незаметно подкрался и огрел меня обухом по голове. Я потряс головой и переспросил:

– В смысле в США?

– В Соединённые Штаты Америки. Знаешь такую страну? 23 марта в Вашингтоне пройдёт встреча Президента США Джимми Картера и Генерального секретаря ЦК КПСС Филиппа Денисовича Бобкова. Американские СМИ уже трезвонят об этом. Но ты пока всё равно помалкивай. А вместе с Бобковым в Штаты летит культурная делегация, с балетом и оперными деятелями, в состав которой включили и тебя. Исключительно по просьбе принимающей стороны, так как в Америке ты достаточно популярен, особенно среди молодёжи.

– Что популярен – это хорошо… И вы что же, вот так вот просто отпустите меня в логово потенциального врага?

– Не так просто, – усмехнулся Козырев. – За твой визит американцы платят звонкой монетой.

– Серьёзно?! И сколько стоит моя голова?

– Не голова, а голос. Балет и опера, в том числе и американские деятели искусств, будут развлекать лидеров стран в Национальном театре, это буквально в трёх кварталах от Белого дома. А вот тебе предлагают принять участие в концерте перед студентами университет имени Джорджа Вашингтона. Соответственно советскому законодательству получишь 10 процентов от гонорара. Сумму говорить не буду, когда на руки получишь, сам посчитаешь, – улыбнулся Сергей Борисович.

– Грабёж, – пробормотал я, рисуясь. – Хотя сто тысяч от миллиона тоже неплохо.

– Эка ты загнул! Миллион… Поменьше в несколько раз, но поверь, этих 10 процентов тебе хватит, чтобы приобрести иномарку. Например, «Мерседес». Тебе ведь 10 марта восемнадцать исполняется? Сможешь уже и на права сдать. Впрочем, я думаю, что с иномаркой торопиться не стоит. Не надо лишний раз светиться. На «Жигулях» пока покатаешься, как обычный советский человек.

– Обычный на «Запорожец» три года копит, – грустно хмыкнул я. – Шутка… Загранпаспорт успеем оформить?

– Уже начали.

– Быстро у вас, я ведь ещё и согласиться не успел… А что петь-то надо будет?

– Программа концерта будет обсуждаться позже. А у тебя же есть какая-то англоязычная песня?

– Это вы про «Heart-Shaped Box»?

– Точно, вот её в случае чего и споёшь, если понадобится петь на английском… Ты о нашем разговоре никому, даже Инге, понял? И о сегодняшней поездке тоже. А теперь одевайся и в машину, там Виктор уже тебя заждался.

Для Инги я сегодня был в училище, а уж как там меня Козырев отмазал – я так и не узнал. Директор и мастер ни словом не обмолвились, а на вопросы сокурсников я сымпровизировал, мол, соседи сверху затопили нашу квартиру, не до учёбы было.

Предстоящая поездка в Штаты так и не выходила у меня из головы, даже сеанс гипноза померк на её фоне. В прежней жизни по ту сторону Атлантики побывать так и не удалось, зато в этой, судя по всему, получится. Тьфу-тьфу!

В воскресенье с Валькой на электричках смотались в Калининскую область, навестить Юрку. Его часть располагалась в Торжке, когда в своё время я узнал об этом, то сразу же на память пришла древняя, ещё 20-х годов комедия «Закройщик из Торжка» с Игорем Ильинским. Мы выехали пораньше, в 11 часов были в Калинине, где пересели на другую электричку, и около часу дня стояли перед КПП. Здесь же располагалась и комната для свиданий, куда вскоре завалился румяный с морозца Юрец. Естественно, из всех подарков больше всего он обрадовался пластинке. Спасибо СБ, сдержал обещание, достал парочку, мы их обе и привезли. Одну нашему барабанщику, а другую, с автографами моим и Вальки – в подарок командиру музроты, чтобы не сильно напрягал нашего товарища. Хотя тот, если верить военнослужащему Скопцеву, и так обожал наши песни. Ещё и Юрец свой автограф поставит – будет почти комплект.

Перед отъездом обратно успели с Валькой на вокзале в ларьке закупиться сувенирами от местной золотошвейной фабрики. В Калинине на электричку до первопрестольной сели в пять вечера. Стук колёс навевал какое-то блюзовое настроение, и я, глядя на проносящиеся за окном огни, непроизвольно стал про себя напевать «Rolling in the Deep» за авторством похожей на Анну Михалкову британской певицы Адель. Хм, а что, если кому-нибудь из наших подсунуть эту песню? Алке? Софе? Сенчиной? Нет, не то… Вот Долина или Отиева были бы в тему. Даже, пожалуй, Отиева, она мне всегда была почему-то более симпатичной, наверное, потому что не свалилась в попсу, пусть даже и голос у неё не совсем похож на «чёрный» голос Адель, которую, если не видеть, можно было принять за негритянку. Можно даже сделать два вариант, на английском и русском. В оригинале поётся о любовных переживаниях, доводящих героиню до самой грани. Ну то есть если буквально исходить из названия песни, то это падение на самое дно. А по-русски… Хе, по-русски первый куплет может звучать, например, вот так:

– Макс, ты чего там себе под нос поёшь?

– А? Да это я так, Валёк, намётки кое-какие.

– Будущий хит?

– Сто процентов, – хмыкнул я, откинулся на деревянную спинку и закрыл глаза.