ГЛАВА 13

На том мы с ним и расстались. На следующее утро я вытащил из почтового ящика конверт с аккуратной распечаткой адресов и телефонов моих предполагаемых собеседников. Причем было это довольно рано, так что я не знаю, как Мышкин успел обернуться. Теперь надо было решать, что лучше: звонить и пробовать договориться заранее или идти напролом. У меня не было определенной точки зрения. Я прикидывал то так, то эдак, мысленно проигрывая разные варианты. В конце концов в голове у меня образовалось что-то вроде шкалы с двумя полюсами. На одном полюсе был Гоша, которого я твердо решил разыскать в театре без всякого предупреждения, хотя едва ли смог бы объяснить, почему; на другом — Андрей, с которым, безусловно, следовало сперва поговорить по телефону. Между этими полюсами свободно болтались двое других, относительно которых я никак не мог прийти к определенному выводу. Пришлось начать с Гоши, а дальше действовать по вдохновению.

Попасть в театр во время репетиции оказалось даже проще, чем я думал. Дверь служебного входа была открыта, сразу за дверью обнаружилась вахтерша — типичная театральная старушка, охотно согласившаяся мне помочь. Она куда-то позвонила, с кем-то поговорила и приветливо указала мне на стоявший рядом стул со словами: «Подождите, будьте любезны». Я еще, помнится, подумал: «Как же это они пускают так просто? А если бы я был сумасшедший поклонник? Может, потому, что Гоша пока на вторых ролях? Звезды, небось, поосторожнее».

Гоша появился минуты через две, в каком-то странном костюме: вроде офицерском, но без опознавательных знаков — неизвестно какой армии. Увидев меня, он издал какое-то неопределенное восклицание и удивленно захлопал глазами:

— Ты? Это у тебя ко мне дело?

— Извини, что отрываю, — сказал я. — У тебя найдется пять минут?

— Найдется, — на его лице отразилась смесь беспокойства и любопытства. — Пошли куда-нибудь, где тихо…

Мы ткнулись в одно место, в другое — тихо не было нигде. Всюду мелькали люди, кто в диковинных костюмах, кто — в цивильном, с Гошей немедленно кто-нибудь заговаривал, какая-то рыжая девушка в костюме сестры милосердия бросилась к нему с криком: «Боже мой, ты жив!» — и тут же расхохоталась и убежала. В конце концов мы воткнулись в какую-то крошечную комнатенку, Гоша вытащил из кучи сваленных в углу вещей какой-то посох и вставил его в дверную ручку.

— Ну вот, — с удовлетворением объявил он. — Теперь никто не войдет. Валяй! Чего у тебя там?

— Это касается Ольги… — начал я. — Ее смерти…

Он подался вперед и застыл, не сводя с меня пристального взгляда. Я начал с нашего с Ольгой телефонного разговора, разумеется, опустив некоторые подробности — газету, «Первую любовь» и так далее. Просто Ольга сказала, что догадывается, кто убил моего отца, и просила меня приехать утром, чтобы все обсудить. Поэтому я не верю, что она покончила с собой. Я думаю, ее убили, потому что подслушали, что она говорила по телефону. Когда я произнес слово «убили», Гоша ахнул и прижал ладони к щекам. Долго убеждать его не пришлось. Под конец моего рассказа он стал кивать головой, не отнимая рук от лица и повторяя: «Ну да, ну да…» — и вообще воспринял мою идею с каким-то даже энтузиазмом… Я попросил его описать, по возможности подробно, события рокового вечера, и он немедленно согласился. В целом рассказ его совпадал с теткиным.

— Когда Ольга ушла к себе, — сказал Гоша, — Глинка объявил, что принес ей лекарство, и пошел следом.

— Вернулся сразу?

— Не-ет, не сразу… Сколько-то пробыл…

— А ты кота ловил? — поинтересовался я.

— А как же! — кивнул он. — Все ловили.

— Ты слышал, как она говорила по телефону? — наседал я, хотя чувствовал, что происходит какая-то глупость. Только что я рассказал ему про этот несчастный разговор и популярно объяснил, что тот, кто его подслушал, скорее всего, и есть убийца, а теперь спрашиваю, слышал он его или нет. Получался какой-то замкнутый крут: не сказав про разговор, я не мог обосновать своих подозрений, а сказав — сразу раскрывал свои карты. Никакого хитроумного выхода я придумать не мог — видно, все-таки не по моей это части.

— Нет, — сказал Гоша. — Не слышал, — немного помялся и добавил: — Может, Матвей слышал… Мог слышать…

— Откуда ты знаешь? — встрепенулся я.

— Я так думаю… Матвей отнес ей стакан воды — потом, когда Глинка уже вернулся… И тоже застрял — минут на пять, может, больше…

— Не стала бы она при нем звонить, — с сомнением пробормотал я.

— Ну да… Но он потом вошел с террасы — куда Ольгино окно выходит, помнишь? Злой, между прочим, как черт!

Это определение, кстати, совпадало с теткиной характеристикой.

Больше ничего существенного я из него не вытянул. Под конец он спросил, занимается ли этим милиция, на что я честно ответил, что пока нет, и что я это так, для себя, по собственной инициативе. Он понимающе кивнул и стал просить, чтобы я рассказал ему, «если чего узнаю».

— Да ну… — сказал я. — Ничего у меня не выйдет. Но если вдруг — тогда конечно!


Теперь предстояло решить, кто следующий: Матвей или Глинка, потому что Андрея я, по каким-то мне самому мало понятным причинам, твердо решил оставить напоследок. Я подумал-подумал — и позвонил Глинке на работу. Разумеется, по телефону я не стал объяснять, в чем дело, а просто сказал, что очень нужно поговорить — совсем недолго.

— Сейчас не могу, — решительно сказал Глинка. — В пять. В садике у больницы. Устроит?

— Вполне, — ответил я.

До пяти оставалась еще масса времени. Порядок обхода, таким образом, менялся сам собой, не по моей воле. На мышкинской бумажке был записан номер сотового телефона Матвея. Я зашел в ближайший автомат и позвонил. Нельзя сказать, чтобы он был со мной любезен — голос в трубке звучал мрачно и подозрительно.

— Что за дело? — поинтересовался он в ответ на мою просьбу встретиться и обсудить одно дело.

— Об Ольге… Об Ольгиной гибели… — пролепетал я, испытывая странную робость. Последовала долгая пауза, во время которой мне мерещился зубовный скрежет.

— Ладно, — сказал он в конце концов. — Приезжай… Нет, не надо. Или вот что… Я голодный, как зверь. Подъезжай через полчаса к «Кораблику». Успеешь?

— Успею, — пообещал я, пытаясь сообразить, сколько у меня с собой денег — «Кораблик» был из дорогих. Денег было немного. «Закажу соку, — решил я. — Наплевать!»

Через полчаса мы с Матвеем сидели за угловым столиком в заведении с сетями, мачтами, спасательными кругами и огромным компасом на стене. Я слышал еще о каких-то прибамбасах — вроде шума воды и покачивания «на волнах», но, по-видимому, все это относилось к вечеру, днем же ничего не шумело и не качалось. Первым делом нам принесли водку. Я отказался. Матвей налил себе и выпил, не дожидаясь закуски. Потом он поднял на меня воспаленные глаза и буркнул:

— Ну?

Я изложил ему свои соображения, стараясь не обращать внимания на его мрачный взгляд, не торопиться и не бормотать. Он отреагировал совершенно неожиданно для меня.

— Конечно, убили, — сказал он, как только я умолк. — Убили. И знаешь, кто? Твой папаша. Если бы не он…

Почему-то я понял, что он все-таки говорит о самоубийстве. «Если бы не он» — в смысле: если бы не он, она бы не покончила с собой. Именно это он имел в виду, а не то, что ее убили за «нездоровый» интерес к его гибели. Он меня просто не слушал. Или не хотел слышать?.. Я вздохнул и начал сначала:

— Она звонила мне в тот вечер, Матвей, ты понял? Ты слышал, как она мне звонила?

— Нет, — ответил он как-то неожиданно твердо и трезво. — Я ничего не слышал. Гоша слышал.

Я обалдел.

— Откуда ты знаешь?

— Случайно. Все гонялись за этой кошкой, и слышу — он говорит Андрею: «У нас теперь сыночек в фаворе, вместо папаши. Свидания ему назначаем». Что-то вроде того. Я думал, я его разорву. С-сука! И надо было! — у него даже губы побелели от злости, пока он говорил.

Итак, обозначилось первое несоответствие, и ситуация стала напоминать детскую логическую задачку: кто разбил окно, если известно, что соврал только один мальчик, у Васи никогда не было собаки, а Коля хорошо играет в футбол? «Анализировать — потом, — сказал я себе. — Сейчас главное — все запомнить». После третьей, не то четвертой рюмки Матвей несколько помягчел и даже согласился рассказать все, что помнил. Рассказ был, в общем, все тот же: чаепитие, Ольгин уход, кошачьи гонки… Глинка пошел вслед за Ольгой с лекарством… Потом Матвей отнес ей стакан воды… Заметим, что у него была блестящая возможно бросить туда по дороге все, что угодно — только это было до телефонного разговора… Я не решился спросить, о чем они с Ольгой беседовали и что рассердило его до такой степени, что все это заметили. Уж тут-то он точно послал бы меня куда подальше. Была в его рассказе еще одна деталь, которую не заметили предыдущие рассказчики.

— Оля тоже бегала за котом, — сказал он. — Когда твои ушли, она вышла к нам, попросила чаю и сигарету. А потом посмотрела на Глинку — и говорит: «Да не смотрите вы так на меня, доктор! Выпью я, выпью вашу таблетку!»

Все. Больше ничего нового не было. Может, я, конечно, не докопал… Я попрощался с ним и отправился к Глинке.


Он уже ждал меня в больничном саду — сидел на лавочке, о чем-то глубоко задумавшись. Я не опоздал, это он пришел раньше. Направляясь к нему, я немного боялся, что он начнет разговаривать со мной в своем обычном наставительно-ироническом тоне — «молодой человек» и тому подобное. Мне бы это помешало. Однако ничуть не бывало. Он был настроен вполне серьезно — чуть ли не в первый раз за всю историю нашего знакомства. Выслушал меня очень внимательно, ни разу не перебив, не задав ни одного вопроса, и сказал задумчиво:

— Ничего у вас, Володя, не выйдет.

— В каком смысле? — опешил я.

— Не сможете вы ничего выяснить. Котяра вам подгадил. Слишком бессистемно все перемещались — как броуновские частицы. Подсыпать отраву мог любой из нас… если, конечно, ваше предположение вообще верно.

— А телефон? Кто, по-вашему, мог слышать наш разговор?

— Кто угодно! — твердо сказал Глинка. — Об этом я и толкую. Открытые окна, двери могли быть неплотно прикрыты… Да и потом, когда все носились, как угорелые, любой мог в азарте любую дверь распахнуть. Лично я не слышал, но у вас ведь нет оснований верить мне больше, чем другим. Вообще, если вы правы, то эта история с котом — фантастическое совпадение! Именно фантастическое…

Я решил не фиксировать внимание на этом замечании, хотя вообще-то он был прав.

— Все-таки расскажите мне, если можно, как все было, — попросил я.

Он не стал возражать. Рассказа полностью я не привожу — чтобы не повторять одно и то же. Он сам рассказал мне, что пошел за Ольгой следом, после того как она откланялась.

— Я пробыл у нее минут пять — ну, может, чуть больше, — сказал он, опережая мой вопрос. — Уговаривал ее завязать со снотворным и кофе и перейти на витамины, зарядку и обливания. Удивительно, каким дураком себя чувствуешь, давая разумные советы!

— А она?

— А что — она? Она — ничего. Думаю, просто не слушала. «Да-да, конечно, обязательно!» — разумеется, чтобы поскорей от меня отделаться. У нее был рассеянный вид, как будто мысли — где-то за тридевять земель. Потом сказала: «Ну хорошо, хорошо, я все усвоила! Идите — мне позвонить надо». Да… Я, естественно, вышел, а она высунулась в дверь и крикнула мне вслед: «Принесите мне кто-нибудь стакан воды!» Я хотел принести, но Матвей меня, конечно, опередил. Налил из чайника — и бегом. Он, видно, тоже хотел с ней поговорить, но пришелся некстати. Вернулся минут через пять, красный, как рак… А тут и ваши пожаловали…

Я лихорадочно пытался соображать на ходу. Если Глинка ничего не путает, то… То что же выходит? Выходит, что если подслушивал Матвей, то не тогда, когда носил Ольге воду, а позже… Ведь она звонила, когда мать с Марфушей уже были там. Позже — то есть тогда, когда подслушать мог, по справедливому замечанию Глинки, кто угодно.

— А как вы думаете, — неожиданно для самого себя поинтересовался я, — почему Матвей был такой злой, что все заметили?

Вопрос был дурацкий, что и говорить! Откуда бы ему знать? Однако Глинка ничуть не удивился.

— Если вас интересует моя точка зрения, — совершенно серьезно сказал он, — то скажу вам: я думаю, он пытался сделать ей предложение. Или, во всяком случае, как-то выяснить отношения. Ну а она ему, разумеется, отказала, причем, по-видимому, не в самой гуманной форме.

— Почему вы так решили? — изумился я.

— Трудно объяснить, — он хмыкнул. — Взгляд профессионала… Такой у него был вид — как перед прыжком в воду. Ну вот… Потом она тоже побегала за котом, со всеми вместе… Это значит — комната вообще стояла пустая, заходи — не хочу… Потом, когда ваши ушли, она села за стол и попросила чаю…

— Кто наливал? — быстро спросил я.

Он ухмыльнулся.

— Андрей, если не ошибаюсь. Налил — и сразу ушел. Но ведь мы все там сидели, Володя. А кстати, почему бы вам не попробовать обратиться… э-э… к профессионалам?

— Посмотрим… — неопределенно пробормотал я. — В свое время.

Заметим, что про принесенное для Ольги лекарство он пока не сказал ни слова. Я начал издалека:

— Знаете, что еще странно… Леля считает, что Ольга с самого начала не пила ее снотворное, а копила… А мне она говорила, что пьет и что от него голова дурная. Если она его пила, тогда откуда взялось столько снотворного в нужный момент? Кто-то с собой принес?

Глинка задумался.

— Вообще-то у меня есть больные… с суицидальной идеей… — уклончиво пробормотал он. — Они умеют все подготовить заранее, причем довольно хитро… Да что это я! — внезапно перебил он сам себя. — Чушь полнейшая! Ольга-то здесь при чем? Во-первых, она была абсолютно нормальна — не считать же отклонением любовные страсти! — а во-вторых, голову даю на отсечение, что она эти пилюли глотала. Я же видел, как она выглядела! Значит, кто-то принес… Может, случайно совпало — скажем, только что купил или что-нибудь такое…

Он выглядел озадаченным.

— Матвей говорит, — аккуратненько так начал я, — Ольга вам сказала тогда, за чаем: «Да выпью я, выпью вашу таблетку, доктор!»…

— Да? — Глинка неожиданно озверел — я впервые в жизни видел его в таком состоянии. — А больше он ничего не говорит? Про то, например, что я ей ответил?

— Не-ет… — растерянно пролепетал я.

— Очень жаль! Потому что я ответил: «И прекрасно! Только лучше не на ночь, а утром. Они бодрят». Это, видите ли, витамины. Хорошие витамины. Черт побери! Как вы думаете, молодой человек, — (все-таки не удержался!) — стал бы я при всем честном народе вручать ей отравленную пилюлю, а потом вдруг отсоветовать ее принимать?!

Я подумал, что это еще ничего не доказывает, хотя выглядит, действительно, странно — но, разумеется, промолчал. На том наш разговор фактически и окончился. У Глинки явно пропало желание со мной разговаривать. Когда он в очередной раз назвал меня «молодым человеком» и стал проезжаться насчет моей «самодеятельности», я понял, что пора прощаться.

После этих трех интервью я преисполнился сочувствия к оперативникам. Я вымотался, как после долгой, изнурительной работы. Я подумал, не отложить ли Андрея на завтра. С другой стороны, заманчиво было разделаться со всеми сразу… «В конце концов, неизвестно еще, захочет ли он вообще меня видеть», — робко понадеялся я и вошел в очередную телефонную будку. Женский голос сообщил мне, что Андрей будет дома примерно через час. Я пошатался по улицам, посидел в каком-то дворике, потом зашел в ближайшую забегаловку и съел бутерброд — с Матвеем-то я так ничего и не ел. Через час с небольшим я позвонил снова. Почему-то мне казалось, что он ждал моего звонка. Однако я не заметил ничего, что бы на это указывало.

— Поговорить? — переспросил он с набитым ртом. — Ну приезжай. Только прямо сейчас, потом я уйду. Записывай адрес.

Я «записал» адрес, водя пальцем по воздуху, чтобы это заняло столько времени, сколько настоящая запись. Адрес-то был у меня записан — благодаря Мышкину.

Дверь открыла высокая, крупная девица с длинными распущенными волосами и несколько овечьим лицом. Жена, должно быть, а может, и нет — кто ее знает… Она протянула мне руку, проговорила, как-то чудно растягивая гласные: «Але-о-на» — и повела меня к Андрею в кабинет. Квартира у них была своеобразная, но — удивительное дело — примерно так я себе ее и представлял. С одной стороны — гарнитуры, с другой — нечто суперсовременное: какие-то кресла-шары, кресла-подушки, шкуры…

Нельзя сказать, что Андрей был в восторге от моего визита. Честно говоря, его реакция была, в каком-то смысле, самой естественной. Произошло то, чего я ждал от них от всех с самого начала: он просто послал меня куда подальше. Точнее — в милицию. Он так и сказал:

— Если у тебя подозрения — иди в милицию или в УГРО и не морочь людям голову. Они без тебя разберутся. И нечего тут базарить.

«Вот зараза! — подумал я грешным делом. — Уж кому-кому, а тебе-то сообщили по месту работы, что этим делом никто заниматься не станет!»

— Ну хорошо, — я попер напролом. — Пусть так. Тогда скажите, пожалуйста, зачем вы сочинили про завещание моего отца? Зачем рассказали Тимоше?

— Рассказал, потому что это правда! — отрезал он.

— Да? — не отступал я. — А зачем было рассказывать оперативникам про отца, про Ольгу и про меня?

— А это что, неправда, что ли? — ухмыльнулся он мне прямо в лицо.


Вечером, лежа в постели, я решил тщательно обдумать и сопоставить все четыре беседы, точнее — три, потому что последняя не давала материала для анализа. Мне казалось, что голова у меня абсолютно ясная и работает очень четко. Однако вскоре выяснилось, что мои собеседники, в сущности — карточные короли разных мастей, потом туда же затесался пиковый валет, и это, конечно же, была Сонька, потом пошел какой-то преферанс — и привет.


Утром я проснулся шальной, все никак не мог глаза продрать. Минут пять посидел на постели, пытаясь собраться с мыслями, еще минут пять постоял под холодным душем — с той же целью, и наконец потопал на кухню за крепким кофе. Кофе оказался заварен — меня опередил Саша. Он сидел вполоборота к окну, закинув ногу на ногу, сжимая в руках высокую чашку с изображением какого-то старого города — то была его собственная чашка, на которую никто из нас не смел покуситься — и смотрел в одному ему ведомые дали. Кажется, я уже писал, что он не отличался особой любезностью. Нельзя сказать, что он со мной не поздоровался, но и что поздоровался — тоже, пожалуй, не скажешь. Мне было, в общем, наплевать, хотя я как-то привычно удивился. Я удивлялся каждый раз, потому что за пару лет нашего знакомства так и не сумел понять, чем его не устраиваю.

Я налил себе кофе, сел к столу и погрузился в раздумья. Сперва Саша занимал в них очень мало места. Примерно так: хамит — ну и ладно, что я могу поделать — не более того. Я прихлебывал кофе, машинально изучая его руки и длинные пальцы, обхватившие чашку. Потом в кухню по каким-то своим делам вбежал Петька и тут же умчался, а мысли мои неожиданно приняли совершенно новое направление. Мне вдруг припомнилось мышкинское предположение, что в доме у нас, грубо говоря, что-то нечисто. Что кто-то что-то знает. Что-то лишнее, чего знать не должен — примерно так, четче я бы в тот момент сформулировать не смог. Так вот, до меня вдруг дошло, что я вижу перед собой вполне подходящего кандидата на эту роль. Ведь наш главный сборщик, он же источник информации — Петька — наверняка делился ею не только со мной. А если так — то выходило, что Саша знает очень и очень немало, гораздо больше, чем можно было предположить. Не то чтобы я его прямо заподозрил — пожалуй, нет… И все-таки этот вопрос непременно следовало выяснить. Времени на подготовку и выбор тактики у меня не было. Да и в любом случае — едва ли мне удалось бы что-нибудь придумать. В общем, я рванул с места в карьер:

— Скажите, Саша… Петька не рассказывал вам об отце?

— Не понял, — холодно произнес Саша.

И то правда! Что значит «рассказывал об отце»? Совершенно идиотская формулировка. Мне стало стыдно, но в то же время я почувствовал, что начинаю злиться. А злость иногда помогает формулировать мысли.

— Я хотел спросить, не говорил ли вам Петя чего-нибудь такого, что могло бы иметь отношение к гибели моего отца…

Опять-таки глупость! Откуда ему знать, что могло иметь отношение, а что — нет? Я был уверен, что сейчас он снова меня отбреет, однако вышло куда интереснее. В ответ на мою реплику он произнес нечто совсем уж неожиданное:

— Известно ли вам, дорогой друг, что ваш отец в последнее время увлекался греческой мифологией?

— Мифологией? — беспомощно переспросил я.

— Угу, мифологией, — он поставил чашку на стол и уставился прямо на меня. — Если вы спросите, чем именно — я вам отвечу… Заглянул как-то к нам на занятие и долго рассуждал про Зевса и Кроноса… Очень это его занимало.

«Так! — у меня в голове что-то взорвалось. — Час от часу не легче! Зевс и Кронос! История известная — сынок разобрался с папашей… Намек прозрачен, уж куда прозрачнее… Впрочем, черт бы с ними, с его намеками, понять бы, на что отец намекал!» Я не нашелся, что ответить. Сидел и хлопал глазами. Саша же невозмутимо встал, сполоснул чашку и величественно удалился… так и не ответив на мой вопрос.

Загрузка...