Второй выстрел

ГЛАВА 5

А занят я был вот чем: я утешал Ольгу. Она позвонила мне дня через три после похорон и попросила заехать. Почему именно меня — не знаю, могу только догадываться. С некоторой точки зрения, я был последний человек, которого следовало приглашать в такой ситуации… Хотя… приглашать всех прочих рыцарей тоже было совершенно невозможно. Ну кто из них захотел бы разделить с ней ее горе? А я, по крайней мере, имел непосредственное отношение к тому, кого она любила. И потом, у меня довольно мягкий характер… В общем, все это гипотезы, а факт остается фактом: она позвала именно меня и, когда я приехал, заговорила со мной так, словно подразумевалось, что я все знаю и наверняка ей сочувствую. В этом была какая-то беззастенчивость — как будто я сам не был влюблен в нее, а ее возлюбленный не был моим отцом… Но Ольге было не до психологических тонкостей — она лихорадочно искала соломинку, чтобы ухватиться. Что касается меня, то мои чувства совершенно переменились…

Эта перемена меня и самого удивила. Конечно, эта Ольга не имела ничего общего с той, которую я привык видеть раньше. Эта Ольга была тихая, заплаканная и напуганная. Весь лоск куда-то соскочил, повелительные интонации и уверенные манеры куда-то подевались. Но человек-то ведь остался… Я вдруг с изумлением обнаружил, что не испытываю к ней никаких чувств, кроме, разве что, жалости… Выходит, я был влюблен не в нее, а в эффектную оболочку? Ведь это примерно то же самое, что влюбиться в Одетту, а потом разлюбить ее лишь за то, что дома она ходит без пачки и моет посуду… Получается, что я был круглый дурак!.. Ну да ладно, не в этом, в конце концов, дело… И все же я чувствовал себя с ней повязанным и не мог не откликнуться на призыв о помощи. Расстановка сил полностью переменилась. Раньше я был для нее ребенком, сопливым воздыхателем, которого не стоило воспринимать всерьез. Теперь я словно внезапно повзрослел, а она превратилась в ребенка. Бог ты мой, как я был бы счастлив каких-нибудь несколько дней назад!..

Между прочим, когда я к ней ехал, я еще этого не знал. Я хочу сказать — не знал, что на самом деле я ее не люблю. Я думал, что просто отупел от пережитого потрясения, а увижу ее — и все встанет на свои места. Я даже извлек по такому случаю из шкафа новую рубашку… А на самом деле, все это один только морок. Петух прокричал… и все.

Итак: она позвонила, и я к ней приехал. Тетки не было дома, и никого из посторонних тоже не было. Ольга вышла мне навстречу в темно-коричневом платье с глухим воротом, хотя было довольно жарко, страшно бледная, с распухшими веками. Не говоря ни слова, она взяла меня за руку и повела в «диванную». Окна были почему-то плотно зашторены, над диваном горело бра. На диване лежала обложкой вверх раскрытая книга. Я бросил на нес взгляд — это был «Фауст». Ольга и Гёте — это как-то плохо совмещалось, что-то тут было не так… Я перевел взгляд на Ольгу.

— Почему ты так смотришь? — спросила она после секундной заминки. — Из-за книжки? А я все читаю, читаю… Хочу понять…

— Что понять? — замирая, переспросил я.

— Он получил открытку, — сказала она вместо ответа. — Ты знаешь?

— На «Фауста»? Знаю, — сдерживая нервную дрожь, проговорил я.

— Ну вот… Знаешь, он ведь был у меня в тот день… в последний… перед театром, — сообщила она без тени смущения и вообще безо всякого выражения.

Я промолчал.

— Он нервничал… — продолжала она. — Он очень нервничал. Швырнул эту открытку на стол и сказал: «Намекают, что я связался с дьяволом! Так оно и есть! Вызвал черта из преисподней, выпустил джинна из бутылки… Только вот кто намекает? Те или другие? Зря беспокоятся! Как выпустил — так и загоню обратно!» Знаешь, — она подняла на меня сухие, воспаленные глаза, — у него была привычка говорить как будто со мной, а на самом деле — с самим собой. Он при мне думал. Сидел рядом… после всего… и рассуждал вслух. Или когда мы гуляли…

Насчет «после всего» можно было и помолчать. Но я сказал себе, что не стоит обращать внимания — теперь это уже не имеет значения. А вот насчет черта — или джинна — как раз имеет…

— Погоди, — сказал я. — Ты говоришь: «черта из преисподней», «джинна из бутылки»? Это что же, выходит, он сам был с ними связан, с этими асфомантами? Так, что ли?

— Похоже на то, — кивнула она. — Знаешь, об этом ведь поговаривали. Я много раз слышала, в разных местах… Однажды Юра с Андреем это обсуждали — здесь, у меня. Конечно, когда меня не было в комнате. Я случайно услышала. И тебя тогда тоже не было… А помнишь, в другой раз они говорили: кто-то ими командует — кто-то умный и знающий…

— Ничего себе… — пробормотал я. Может, кто и был в курсе, но для меня это была полная неожиданность. — Ну хорошо, допустим… А открытка — от кого? И зачем? Сообщить ему, что он связался с дьяволом? А то он сам не знал! Знал, как видим. Предостеречь? Напугать?

— Не знаю… — она горестно покачала головой. — Вот я и читаю, все читаю и читаю… Думала — вдруг пойму… А толку никакого… И знаешь что? — она широко раскрыла глаза и почему-то перешла на шепот. — Я боюсь!

— Ты? — удивился я. — Чего ты боишься?

— Мне кажется, меня тоже убьют…

— Да ты что?! — я пришел в полное изумление. — Ты-то здесь при чем? Это же политическое убийство! Никакого отношения…

— Ты что, Володя? — она посмотрела на меня с удивлением. — Ты что, забыл?

И вправду забыл… Я забыл, что история со вторым выстрелом, которую следственным органам, между прочим, на удивление долго удавалось хранить под спудом, на днях все же стала достоянием публики и распространилась с неслыханной быстротой. Конечно, и Ольга об этом узнала. Так что разговоры про политическое убийство не успокаивали. Это я настолько погрузился в размышления об отце и асфомантах, что о втором выстреле почти забыл. И вообще — я как-то не до конца в него верил, что ли…

— Предчувствие у меня… — прошептала она. — И тут… про эту… про Гретхен… — она указала на книгу.

«Здрасьте, пожалуйста — Гретхен! — пронеслось у меня в голове. — Ни за что не поверю, что отец у нее был первый! И вообще — что за бред! При чем здесь Гретхен?!»

— Чепуха все это! — мрачно сказал я. — А вот открытку эту хорошо бы отнести куда следует… Куда он ее дел, не знаешь? Выбросил?

— Нет, — ответила она. — Не выбросил. Она здесь. Сейчас принесу.

Она вышла и через минуту вернулась с той самой открыткой. Тем временем меня осенила новая идея.

— Слушай, — сказал я, — а ведь странно… Как это можно было так подгадать, чтобы открытка пришла из магазина ровно в тот день утром? Ну-ка дай мне ее!

Я взял в руки кусочек желтого картона, взглянул на него повнимательнее и поразился нашей всеобщей ненаблюдательное™. Ну как можно было не заметить того, что под самым носом! Ну отец-то ладно — он был слишком взбудоражен, но мы-то куда смотрели?!

— Глянь-ка, Оля, — сказал я. — Ведь это подделка. Здесь нет штампа книжного магазина. Погоди-ка… И когда же ее отправили? Все верно! За два дня до спектакля, чтобы она пришла как раз вовремя… И кстати, открытка напечатана, хотя обычно их пишут от руки. Типичная липа! Но зачем, зачем?! И кто?

— Наверное, эти… асфоманты. Сами и послали… — Ольга пожала плечами. Теперь ее куда больше занимал другой вопрос. — Как ты думаешь, кто был второй?

— Не знаю… — сказал я. — Понятия не имею!

— А я думаю, — медленно проговорила она, — это из-за меня…

— Почему из-за тебя?

— А помнишь, я спросила про преступление? Тогда, вечером — помнишь? Ты думаешь, они шутили: Матвей, Андрей этот?

— Ну, я не знаю, — растерялся я. — Может, и не шутили, только при чем здесь это?

— А вот при том… Они его ненавидели. И меня… Ты думаешь, они меня любят? Они меня ненавидят с тех пор, как… Меня многие не любят…

В упорстве, с которым она тянула одеяло на себя, было что-то маниакальное. Суперэгоцентризм? Или, может, она знала что-то такое, чего я не знал?..

Я успокоил ее, как мог, пообещав приехать в ближайшие дни, и отправился восвояси, унося открытку в кармане. Казалось бы, мне с этой открыткой был прямой путь в компетентные органы. А я колебался. Меня смущали слова Мышкина о том, что асфомантами занимаются «другие люди». В угрозыск я бы, наверное, пошел, а в спецслужбу меня не пускала историческая память. Словом, открытка еще на несколько дней осталась у меня в кармане. Пока я соображал, что с ней делать, мне отчетливо припомнилась сцена, разыгравшаяся после ее получения. Я вспомнил полуистерические расспросы отца, спокойную реакцию матери и кое-какие ее реплики. И тут я понял, что есть вопрос, который мне необходимо задать ей немедленно.

Немедленно не получилось. Матери не было дома. Я с трудом дождался ее прихода. Потом пришлось подождать еще немного: мой вопрос следовало задавать с глазу на глаз. Наконец, удобный момент настал. Мать взяла какой-то журнал и уютно устроилась в кресле, возле торшера. Она заметно осунулась за последние дни… На какую-то минуту я засомневался — стало жалко нарушать ее покой. И все-таки я должен был выяснить…

Я набрал побольше воздуху и приступил.

— Мама, скажи, пожалуйста, — тут мне пришлось откашляться, потому что голос сел, — почему ты в тот день сказала ему: «Если боишься — не ходи»? Ты что-то знала? Ты его подначивала?

Мать закрыла журнал и медленно подняла глаза.

— Нет, я ничего не знала… Я ведь еще тогда сказала тебе, что ничего не знаю. Я просто чувствовала, что он боится. Знаешь, когда люди долго живут вместе, независимо от их отношений…

— Да-да, — в нетерпении перебил я, — понятно. Вот про то и речь… Как ты могла сказать эту фразу? Ты же знала, какой у него характер! Ты же знала, что после твоих слов он пойдет туда обязательно!..

— Тут ты, пожалуй, прав… — задумчиво проговорила она. — Не надо мне было… Об этом я не подумала. Но знаешь что, Володя… — она пристально посмотрела на меня. — Не делай из меня Гертруду — не выйдет. Я не Гертруда, хотя бы потому, — и тут она вдруг совершенно откровенно фыркнула, — что подходящего Клавдия на горизонте не видно…

Мы посмеялись, но как-то невесело.

— Значит, ты ни о чем не догадывалась… — подытожил я.

Тут она ответила неожиданно.

— Знать — не знала, догадываться — не догадывалась… Но вообще что-то в этом роде предчувствовала… Не про тот спектакль, конечно, а вообще…

— Как это? — оторопел я. — Почему?

— Он заигрался, — очень серьезно ответила мать. — Я не знаю, как тебе объяснить… Вообразил себя Господом Богом.

— Ты все-таки что-то знаешь! — воскликнул я.

— Я просто видела, как он общался с людьми. С разными. Нельзя людьми играть… И на этой патетической ноте, Володенька, я вынуждена остановиться. Отправляюсь спать, а то завтра не встану.

Так я и не понял, поверил я ей или нет.