Второй выстрел

ГЛАВА 14

— Ну и что мы с этого имеем? — вопросил Мышкин, когда мы в очередной раз встретились с ним на бульваре у памятника и я доложил ему о своих успехах. — Кое-что все же имеем. Как минимум мы имеем расхождение между словами Матвея и Гоши. Что это значит? Разумеется, то, что один из них говорит неправду. Который? Если вы спросите меня — то я бы поставил на Гошу. Как на лжеца, я имею в виду.

— Почему?

— Сейчас… Из слов Матвея со всей определенностью следует, что либо он, либо Гоша ваш разговор слышал. Об этом свидетельствует фраза насчет «свидания сыночку», то есть вам, извините. Откуда бы иначе ему об этом знать? Если разговор слышал Матвей, то зачем ему сообщать об этом вам — под каким бы то ни было соусом: якобы со слов Гоши или как-нибудь еще? Зачем вообще поднимать эту тему? Другое дело — Гоша. Он может, к примеру, опасаться, что его реплику, обращенную к Андрею, слышал кто-то третий. Да и сам Андрей… Мы же не знаем, какие у них на самом деле отношения. Я-то думаю, что они заодно, но — кто его знает… Словом, у Гоши больше оснований загодя, профилактически, так сказать, свалить на кого-нибудь другого. Почему именно на Матвея? Думаю, потому, что он понял — Матвей мог слышать. К примеру, стоял в тот момент ближе всех. Скорее всего, что-нибудь в этом роде…

— Гоша, театр, черти… — задумчиво пробормотал я.

— Это — да! — подхватил Мышкин. — Но ведь беда-то в том, что все это ничего не значит.

— То есть как?! — возмутился я.

— Гоша мог слышать не весь разговор, а только финал — насчет свидания. Или, скажем, наоборот: он слышал все и все рассказал Андрею, а Матвей уловил только обрывок этого разговора. А может, Глинка тоже что-то слышал, но предпочитает молчать? Пока наименее вероятным представляется Матвей… и боюсь, это единственное, чего мы пока добились…

— Какая-то каша, — сердито сказал я. — Как это?., сумбур вместо музыки…

Я чувствовал себя страшно разочарованным. Выходило, что все мои усилия были без толку. Мышкин тоже выглядел смущенным, почти виноватым. Мы наметили еще кое-что — Мышкин, например, сказал, что все-таки попытается поговорить с Гошей и осторожно покопать насчет наркотиков — и снова сговорились созвониться и встретиться, но в глубине души я не сомневался, что сюжет исчерпан. Он, по-моему, тоже, а впрочем — не знаю… Мы и не предполагали, что на следующий день одна дурацкая случайность сдвинет нас с мертвой точки.

То есть «сдвинет» — это, пожалуй, не совсем точно. Эта случайность сама по себе ничего не разрешила, а только задала новую задачку, которая направила наши мысли в новое русло, а уже потом… Впрочем, я, как обычно, забегаю вперед. Итак…

В тот же день, вечером, мать спросила, не знаю ли я, куда девались ключи от отцовской машины.

— Ничего невозможно найти! — с раздражением сказала она, переходя от одного ящика к другому. — Мой зам просит ее продать. Я подумала — почему бы и нет? Завтра он приедет смотреть, а ключей — нету. По-моему, он обычно держал их в ящике — ты не помнишь?

— Погоди, — возразил я. — Почему обязательно в ящике? Они могли остаться в кармане. Надо проверить все карманы.

(Странно, кстати, что это не пришло мне в голову в тот день, когда я никак не мог доехать до Ольги.)

— Правильно! — воскликнула мать. — Умница! Поможешь? Проверяй ты шкаф, а я — вешалку.

Я принялся методично обшаривать наружные и внутренние карманы курток, пиджаков и брюк. В какой-то момент в руке у меня оказалась скомканная бумажка, которую я — убей, не знаю, зачем — вытащил и развернул. Это был конверт, адресованный моему отцу. Ни имени, ни адреса отправителя на нем не было, но я обошелся без них. Почерк на конверте был мне слишком хорошо знаком. Письмо было от Соньки — в этом не могло быть ни малейших сомнений. Одной рукой я продолжал держаться за рукав домашней куртки, из которой его извлек. Это была та самая куртка, в которой он сидел у себя в кабинете в тот самый день, когда пришло то загадочное письмо и впервые зашла речь о ленте Мёбиуса. Почти в ту же секунду мать воскликнула:

— Нашла! Умница, Володька! — и обернулась ко мне.

Я растерялся и поспешно сунул конверт в карман — свой, а не отцовский. Разумеется, она заметила и мою растерянность и мой неловкий жест.

— Что там такое? Ты что-то нашел?

— Н-нет, ничего, — ненаходчиво промямлил я. — Это — так…

Она не стала настаивать, только внимательно на меня посмотрела. Тут мне впервые пришло в голову, что неизвестно еще, кто, что и от кого скрывает — из нас двоих, я имею в виду. Может, она все знает про отца и Соньку и просто меня щадит?..

В общем, я остался с этим конвертом один на один. Я почти не сомневался, что конверт — от того самого письма, хотя формально это было, наверно, недоказуемо. Но мне-то что до того! Слишком уж много совпадений — я не мог поверить, что тут затесалось еще одно письмо, не имеющее ко всему этому отношения. А раз так, то выходило, что письмо, которое привело отца в такое странное состояние, было от Соньки. Конечно, в первый момент, еще в столовой, он мог смутиться просто потому, что боялся, как бы кто-нибудь из домашних не узнал почерка. Но потом, в кабинете… Ведь он явно был не в себе. Конечно, «после» не значит «из-за» — но в этом случае, убейте меня, так оно и было. Именно это письмо было у него в руке, когда я вошел… И значит, Сонька все-таки тут замешана… У меня больше не было сил держать все это при себе.

На следующий день я все рассказал Мышкину. Я рассказал про отца и Соньку, про свой разговор с отцом, про Сонькины таинственные исчезновения — сперва с дачи, а потом вообще неизвестно куда, про ее визит к Ольге, про пистолет и даже про «Первую любовь» — словом, все. Напоследок я протянул ему конверт и сказал:

— То письмо — помните? — написала она. Я уверен.

Мышкин долго вертел конверт в руках и в конце концов изрек с задумчивым видом:

— Хорошо обнаружить конверт, когда есть письмо. Я хочу сказать, когда знаешь содержание письма, но не знаешь, кто его написал. Тогда конверт — в самый раз. А у нас тут — одни неизвестные. Уравнение с одним известным…

Он начинал меня слегка раздражать. Ясное дело, лучше, чтоб и письмо было в наличии, и вообще, блюдечко с голубой каемочкой! Тоже мне сыщик!

— Кстати, — сказал я, хотя это было совсем некстати, — вы с Гошей встречались?

Он понимающе улыбнулся.

— Вы хотите спросить, Володя, делаю ли я что-нибудь полезное или просто сижу и жду, когда мне принесут готовенькое?

Он уже не в первый раз читал мои мысли. Мне стало неловко.

— Вопрос правильный, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Увы! Получается, что я действительно больше… бездельничаю. Но это ведь не по своей воле. Вы спрашиваете — с Гошей… Я встречался с Гошей…

— И что?

— А вот слушайте. К счастью, он не догадался задать мне простой вопрос: ведется ли официальное расследование? Ольгиной смерти, я имею в виду. Хотя мог бы догадаться. Вы-то ведь были у него только что. Так быстро дела не делаются. Про Ольгу он говорит, в общем, то же, что и вам. Про ваш визит не упоминает. Я не удержался и попробовал… насчет того спектакля… Не думаю, чтобы он что-нибудь знал… Или хорошо притворяется. Одну интересную вещь он, впрочем, все-таки сказал. Он сказал, что ваш отец присутствовал на последнем прогоне…

— Ну, ясное дело, — безнадежно вздохнул я. — Прикидывал, как бы получше подставиться…

— Ничего подобного. Помогал готовить инсценировку. Так сказать, параллельный спектакль… Была у меня идея… через этого Гошу покопать там, в театре… Не вышло! Тут же вызвали к начальству и объяснили, причем… э-э… в категорической форме, что я не имею права заниматься самодеятельностью, что я не волк-одиночка, а офицер милиции, на службе у государства…

— Он кому-то протрепался…

— Ну да… Или честно выполнил свой долг, сообщив куда следует, а я, выходит, его недооценил. Все это я рассказываю вам, Володя, в свое оправдание…

— Понятно, — кивнул я.

— Итак… Холмс отпадает, остается Пуаро. Кстати о Холмсе… Вы не можете достать тот «пистолет»… или револьвер… — вряд ли девочка разбиралась?

Я чуть не свалился со скамейки, на которой мы с ним сидели.

— Как это — достать?

— Ну я не знаю… Выпросить у этой вашей Марфуши, выкрасть — временно, разумеется…

(Забегая вперед, могу сказать следующее. Тогда я, конечно, ужасно удивился, но потом, когда мы познакомились ближе, я понял, что у него в характере есть, как ни странно, что-то мальчишеское. Я говорю: странно, потому что это мальчишеское умудрялось сосуществовать с редкостной рассудительностью. В этом смысле мне крупно повезло: не будь в нем этого, едва ли он ввязался бы в мои авантюры.)

— Нет, — решительно отказался я, совершенно потрясенный таким поворотом темы. — Выкрадывать я не умею. А выпросить… — не представляю, под каким соусом…

Он не стал настаивать.

— Ну и ладно. Это были последние холмсовские рефлексы. Так сказать, агония… Нет — так нет. Вернемся к письму, точнее — к конверту. Можете еще раз восстановить все, что было в тот день… в то утро, когда оно пришло?

Я снова завел свою шарманку: сидим за столом — приносят письмо — нет, не так: сначала разговор про Мёбиуса, потом — письмо, отец как будто смущается, прячет в карман, выходит из-за стола — я захожу в кабинет, он на себя не похож, спрашивает про анаграммы — я говорю про Соньку — он спрашивает: «Откуда ты знаешь?» — я удивляюсь — он говорит, что попал на ленту Мёбиуса — все, уф-ф.

Мышкин выглядел озадаченным.

— Напрашивается странная мысль, что в письме говорилось о каких-то анаграммах… Н-да…

— Как-то все это с ней связано, — тоскливо пробормотал я. — С Сонькой… И куда она могла подеваться? Нельзя ли, по крайней мере, хоть это выяснить?

— Это-то уж точно нельзя, — покачал головой Мышкин. — И тут злая воля как раз ни при чем. Нельзя же просто взять и объявить в розыск человека, который, по словам родственников, где-то отдыхает.

— Надо с Тимошей поговорить… попробовать еще раз, — подумал я вслух. — Он вообще шпион, а к Соньке у него особый интерес. Где она сейчас, он не знает — это правда. Но про лето наверняка знает побольше моего. Пожалуй, мне стоит…

— Нет, — решительно перебил Мышкин. — Вам — не стоит. Я, возможно, попробую сам… А у вас, Володя, теперь одна задача — думать.

— Думать? О чем думать? — растерянно переспросил я.

— Об анаграммах. О Мёбиусе. О газете. Дошла очередь и до газеты. Какую газету имела в виду Ольга?

Я сказал название.

— А число? Числа вы, конечно, не помните?

— Числа не помню, но там на первой странице — статья про асфомантов, а на последней — прогноз погоды. Называется: «После дождичка в четверг». Ладно, сейчас пойду в библиотеку…

— Не стоит, — сказал он. — Сегодня, к концу дня, забегу и брошу вам в почтовый ящик.

«Поезжай себе, Золушка, на бал, да не волнуйся — все будет сделано, — подумал я. — Может, это он так оправдывается?»

Вечером позвонил Гоша.

— Слушай, — начал он с места в карьер, почему-то шепотом, — это ты на меня мента напустил?

— Я никого не напускал, — отрезал я. — Просто пошел и рассказал все, что знаю.

— Ты же говорил: на свой страх и риск…

— Ну, говорил. А потом передумал. Да ты-то чего волнуешься? Тебе-то что?

— Мне-то? Мне-то ничего. Мне просто интересно. Ты его хорошо знаешь?

— Кого — его? — не понял я.

— Ну мента этого…

— Я не понимаю, Гоша, — разозлился я. — Какая тебе разница? Знаю — не знаю… Какое это имеет значение?

— Да я так… Его, говорят, погонят скоро… может быть…

— Кто это говорит?

— Тот, кто знает… Я спросил кого надо. Ты на него особенно не рассчитывай.

Во время этого дурацкого разговора у меня возникло ощущение, быстро превратившееся в уверенность, что он звонит не сам по себе, а по чьему-то заданию. Ну может, не по заданию, а по просьбе… Фигура «просителя» особых сомнений не вызывала. Ему не нравился мой союз с Мышкиным. Ну-ну…

— Ни на кого я не рассчитываю, — снова отрезал я. — Просто пошел в угрозыск и все рассказал. Это мне Андрей посоветовал, — с умыслом добавил я.

— Андрей? — переспросил он.

Я злорадно представил, как он раскрывает от удивления рот.

— Ну да.

— A-а, понятно. Ну ладно… Звони, если что. Не пропадай.

Он поспешно свернул разговор — вероятно, торопился позвонить Андрею и спросить, зачем он дает разным людям противоречивые указания. Я повесил трубку, мысленно плюнул и спустился к почтовому ящику проверить, нет ли газеты. Она уже ждала меня в ящике — все, как было обещано. Я пошел к себе, закрыл дверь и принялся ее изучать.

Прочитав ее от начала до конца, я пришел к выводу, что загадочную информацию, обнаруженную Ольгой, следует искать только в статье про асфомантов — больше было просто негде. Я просидел над этой статьей, без преувеличения, часа два, прочитал ее раз двадцать подряд, изучил вдоль и поперек — только что не выучил наизусть. Почти выучил. Отгадка не давалась, не шла в руки. Не видел я решительно ничего такого, что могло бы иметь отношение к убийству моего отца. То есть нет, это я неправильно выразился. Отношение-то она как раз имела — все-таки речь шла об асфомантах. Я хочу сказать, что не мог найти ничего такого, что выводило бы на чей-то конкретный след. Вообще статья была такая… скорее, теоретическая. Рассуждения о природе терроризма, о том, чем «наши» террористы отличаются от прочих террористов, потом какая-то очередная муть насчет древнеримских корней названия — в общем, все в таком духе… Была там одна фраза… насчет того, что крайние левые легко находят общий язык с охранкой… Что-то мне в ней показалось… «А впрочем, что же? — подумал я. — Кто же этого не знает? Общее место…»

Короче, ничего я не добился. Между тем было совершенно очевидно, что я смотрю — и не вижу. Оставалось надеяться, что у Мышкина дела идут лучше, чем у меня.