Вышел хеджер из тумана

Поиск нового мессии

Независимо от своей специализации, покупатели, посещающие Breakers, все более одержимо ищут себе нового мессию, такого как мальчик Джордж Сорос — учтивого, красивого, инвестиционного гения, обладающего «всевидящим оком». Неприятность состоит в том, что даже если они находят такого вундеркинда, велики шансы, что он в конечном счете будет испорчен богатством и лестью (даже при том, что к Джорджу это не относится). Успех неизбежно вызывает гордыню в той или иной форме, и в бизнесе хедж-фондов высокомерие в итоге выливается в возвеличивание. Гордость порождает желание иметь частные реактивные самолеты, членство в многочисленных гольф-клубах, дома на юге Франции и Нантакете и молодых жен. Однако некоторые парни, разбогатев, удаляются от дел, чтобы заняться осуществлением мечты своего детства по спасению мщ>а. Некоторые хотят выйти из хедж-фонда, чтобы потратить свои деньги на изучение французской литературы XVIII века. Другие становятся политиками или филантропами. Сорос, например, хочет оставаться в людской памяти не как великий спекулянт, побивший Банк Англии, а как филантроп и философ, который открыл теорию рефлексии.

Как класс активов, хедж-фонды делали свою работу по сохранению капитала в течение трех лет «медвежьего» рынка. В 2000 году, когда индекс S&P 500 снизился на 9 %, средневзвешенная прибыль всех хедж-фондов составила 9%. В 2001 году эти же показатели были равны -12 % и +7 % соответственно, а в 2002 году они составили -22 % и +6 %. Хотя были некоторые хедж-фонды (причем не только специализировавшиеся на коротких продажах), которые заработали более 20 % прибыли в те же жесткие годы падающего рынка, а также много крупных фондов, которые потеряли от 5 до 20 %. Но даже такой результат был намного лучше, чем у инвестиционных управляющих, вкладывающихся исключительно в «длинные» позиции, которые в 2002 году потеряли, по крайней мере, от 20 до 25 % (и даже более 40 % у тех парней, которые инвестировали в технологический сектор). Это разочаровывало тех инвесторов, которые полагали, что их фонды могут делать большие деньги и на растущем, и на падающем рынке. Настроение участников той первой конференции Breakers, которую я посетил, было подавленным, но все же не паническим. Причиной было то, что дело происходило в 2003 году, когда на фондовых рынках отмечался сильный рост, и хедж-фонды в целом сработали хуже, чем инвестиционные фонды, полностью вложившиеся в «длинные» позиции. Однако привлекательность хедж-фондов не уменьшилась, и деньги продолжали вливаться в них и в течение 2004 года. \

Что касается приблизительно 40 менеджеров хедж-фондов в Breakers, то они представляли множество различных инвестиционных «религий». Каждый из нас излучал уверенность, несмотря на то что наши предполагаемые клиенты смотрели на нас с долей презрения и имели вид утомленных людей, которые уже сто раз слышали о любой мыслимой инвестиционной идее, которую мы могли им преподнести. Они оценивали нас со снисходительным любопытством. Лучшие на тот момент хедж-фонды, в которые покупатели действительно хотели бы войти, не соиз воляют посещать подобные собрания, поскольку не видят в это^у нужды. Фонды фондов и так ползали вокруг них на четверенькам в поисках допуска. Фактически обращение к «горячим» фондам — часть работы по обеспечению конкурентоспособности для самы? больших фондов фондов.

Эти три дня тянулись очень долго. Между обедами и встречами происходило бесконечное толкание и прихорашивание. Постоянная болтовня доводила до отупения. Фонды фондов охотилиа на крупные компании и богачей, а «ежи» пытались заманить в свои сети кого угодно. Даже когда все закончилось, я не имел представления, удалось ли нам привлечь в свой фонд какие-нибудь деньги (Как выяснилось позднее, наша первая попытка продать себя оказа лась не слишком успешной, но позже наши старания все же окупи* лись.) Конкурентов, выступивших с весьма привлекательными презентациями, было так много, что у меня не оставалось ощущение того, что нам удалось как-то выделиться из общей массы или сделать инвесторам такое предложение, от которого они не могли бы отказаться. Хотя мы вкладывали в изложение истории свою макроинвестиций столько страсти, сколько могли собрать поел*

15 выступлений подряд, и бесстыдно размахивали нашим othcton и верительными грамотами, я уже не говорю об обаянии и обеща ниях, которые мы тоннами расточали перед лицом своих слушателей. Никто не подходил ко мне в перерывах и не сказал, затаиЕ дыхание, что он готов вложиться в наш фонд. Некоторые сообщили что они хотели бы встретиться с нами еще раз. На исходе четвери мы совершенно обессиленные, с высунутыми языками приползли назад в Нью-Йорк.

Головные боли, бессонница и уныние

К 17 марта 2003 года мы вернулись в Нью-Йорк и занялись созданием инфраструктуры, легализацией, офисным менеджментов и арендой помещения для нашего фонда. Объем работы был невероятно большим, даже если учесть, что Morgan Stanley оказыват: нам помощь. Обычно на партнеров новых хедж-фондов приходится огромная нагрузка, и это объясняет, почему большинству фондоЕ требуется от шести месяцев до года, чтобы стать полноценной компанией.

В течение следующих нескольких дней мы еще раз пересмотрели и отполировали нашу маркетинговую презентацию. Мы показали ее однажды утром в подразделении, занимающемся частными финансами в компании Morgan Stanley. Меня предупредили, что у аудитории будут вопросы по поводу мотивов, которыми я руководствовался, поэтому я начал презентацию с рассказа о том, почему я оставил свою прежнюю работу и занялся организацией хеджевого фонда. Мой рассказ сводился к тому, что 1 июня исполняется 30 лет, как я работаю в Morgan Stanley. Кроме того, я считаю, что лучше оставить работу тогда, когда все еще верят в твою полезность, вместо того, чтобы ждать, когда тебя выставят. Я сказал им, что меня не интересуют гольф или круизы к греческим островам, прежде всего я отношусь к профессиональным инвестициям как к лучшей в мире игре и обожаю атмосферу соперничества. Кроме того, я сказал, что эта игра — единственная в своем роде, где возраст может давать фактическое преимущество.

«Что вы знаете о “коротких” продажах?» — спросил кто-то. Я ответил, что, когда я работал с хеджевым фондом Fairfield Partners, мы продавали «в шорт» акции розничной и химической компаний, когда обе из них торговались с отношением Р/Е, равным 30, в то время, когда в среднем для рынка это отношение было равно 17. Другими словами, эти акции были оценены рынком как растущие даже при том, что они представляли циклические компании. Кроме того, к тому времени они чрезмерно расширились. Через несколько лет отношения цены к доходу обеих компаний рухнули, поскольку их доход не оправдал ожиданий. Затем я рассказал им, как на примере акций компьютерно-лизинговых компаний и конгломератов узнал, что, когда фондовые «пузыри» лопаются, слабые акции, которые рыночные безумцы считали растущими, обычно падают в цене до

3 долл. Почему именно до этого уровня, объяснить невозможно. Это похоже на какую-то магию чисел. Я также рассказал им, как мы испытали боль от игры с акциями Nifty Fifty, когда открыли по ним «шорт» слишком рано, а затем закрыли его раньше времени. «Короткие» продажи ассоциируются у меня с головными болями и бессонницей, но я не новичок в этой области.

Тем временем на дворе шел март 2003 года и рыночная конъюнктура обыкновенных акций была ужасна в связи с надвигающейся войной в Ираке, спадом в экономике и бесконечным потоком корпоративных скандалов, замешанных на жадности «Медведи» наступали со всей своей мощью и страстью, а «быки» в панике отступали. Практика показывает, что, по определению «дном» падающего рынка должна быть точка максимального накала упаднических настроений игроков. Если так, то мы должны были быть уже близко к ней. Фондовый рынок США упал ниже минимума предыдущего лета, а на большинстве других мировые рынков котировки проломили уровень поддержки, на котором в 2002 году образовалось «двойное дно». Для сторонников технического анализа это было очень плохим знаком, такой «пробой» предполагал продолжение понижения. Стратеги с CNBC кричали о том, что индекс S&P 500 движется к уровню 500 пунктов (в тот момент его значение было равно 760), и один серьезный исследователь инвестиций в стоимость по имени Эндрю Смизерс позвонил из Лондона, чтобы сказать, что его анализ стоимости возмещения капитала неоспоримо доказывает, что американские обыкновенные акции были все еще переоценены на 30 %.

Если мы были правы в том, что рынки подошли достаточно близкс к своему «дну», это было бы лучшей возможностью для начала инвестиций. Помехой служило лишь сомнение в том, что мы сможем в такое время найти какие-либо существенные финансовые ресурсы, кроме наших собственных сбережений. После четырех лет падения и смуты на фондовых рынках, настроение брокеров Morgan Stanley было мрачным.

Однажды вечером, по пути на вокзал, с которого отправлялся мой поезд до Гринвича, я заглянул в бар, где веселая, шумная и молодая компания продавцов, трейдеров и аналитиков занималась тем, что флиртовала и вешала друг другу лапшу на уши. Я был удивлен тем, насколько беззаботная атмосфера царила там в этот момент. Я подумал, разве эти люди не знают, что на Ближнем Востоке начиналась война? Не осознают, насколько хрупкой стала мировая экономика? Разве они не понимают, что рискуют вскоре потерять работу, не на полгода, а, возможно, навсегда? Неужели все это их не волнует? Накал и громкость их общения казались такими же, как всегда. Мимика была живой и яркой. Мне пришли в голову строки из замечательной поэмы Аудена «1 сентября 1939» которая была издана в другое, но тоже очень мрачное время, когдг танковые дивизии Гитлера казались неукротимыми, и мир балансировал на краю войны. Ауден, сидя в винном погребке на 52-й улице написал: «В сумраке бара неясном, / Люди болтают беспечно: / Огня не должны погаснуть, / Музыке должно быть вечной». Он говорил о том, как после «низкого и бесчестного десятилетия», пришедшегося на долю его поколения, «угасают надежды на торжество разума» теперь, двумя поколениями позже, брокеры Morgan Stanley пребывали в сомнении и страхе из-за того, что их надежды тоже таят. Не это закон жизни. Мы не можем позволить себе пугаться и опускать руки. Только смерть подведет итог.

ГЛАВА 6

Мучительные гастроли.

Кровь, пот, мытарства и слезы

В этой гяаве представлен дневник моего гастрольного турне. Это хроника мучений и унижений, которым я подвергался в процессе поиска денег для нашего нового хеджевого фонда. Кроме того, здесь приводятся мои рассуждения о проблемах, возникающих при организации новых хедж-фондов, и мои воспоминания о более ранних инвестиционных приключениях.

Великий Питер: инвестиционный нимфоман

5 апреля 2003 года. Сегодня звонил один из инвестиционных банкиров. Легендарный арбитражер, работающий с прямыми инвестициями в капитал — Великий Питер — заинтересовался возможностью вложения в наш фонд небольшого количества денег. Конечно, я слышал о Великом Питере, эпическая история его взлета из толпы кливлендских синих воротничков на предельном усилии воли, напряжении умственных способностей и злости хорошо известна. Даже просто слух о том, что он вкладывает в наш фонд, мог обеспечить нам известность. Я был взволнован.

Просторная приемная офиса Великого Питера была украшена огромным восточным ковром и прекрасной старинной мебелью. «Питер поглощен идеей вхождения в компанию Blind Brook. Он считает бизнес розничных банковских услуг очень перспективным, — доверительно сообщил ожидающий здесь же инвестиционный банкир. — В другой комнате у него в книжном шкафу стоят тома английских классиков, но на самом деле это только муляжи». На облицованных панелями стенах была изображена охотящаяся лиса. Молодой человек с хриплым голосом принял наши пальто. «Бывший спецназовец, — указывая на него глазами, прошептал мне на ухо инвестиционный банкир. — С тех пор как Питер прочитал, что Билл Гейтс нанимает в качестве телохранителей исключительно бывших сотрудников спецслужб, он тоже взял к себе несколько таких парней. Он помешан на историях о рыцарях плаща и кинжала. Кодовые имена, маскировка, защищенные от прослушки телефоны. Очень похоже на прием в ЦРУ».

Поскольку наше ожидание затянулось, банкир продолжил рассказ о Питере. «Это очень жесткий и конкурентоспособный парень. Он играет с огнем. В колледже он занимался борьбой и перед соревнованиями съедал столько чеснока, что от него начинало ужасно разить. Теоретически это должно было мешать его сопернику. Этот парень — одержимый эгоцентрист. Он стремится быть невестой на каждой свадьбе и покойником на каждых похоронах. Он — единственный из знакомых мне пятидесятилетних миллиардеров, который все еще жульничает при игре в гольф. Маньяк многозадачности и избыточности. Всегда пытается делать не менее двух дел одновременно. Я слышал, что в его лимузине есть встроенный велотренажер, так что он может заниматься спортом, читать документы, смотреть CNBC и ехать на работу в одно и то же время. Говорят, он спит не более четырех часов в сутки. Устроил у себя настоящий трудовой лагерь. Половина его аналитиков кончила в коммунах Орегона».

Один из «спецназовцев» проводил нас в офис Питера — огромную комнату с панорамным окном, из которого просматривался горизонт, и массивным сооружением в центре, которое было наполовину столом, наполовину пультом управления. Здесь не было стульев, однако в углу стоял спортивный тренажер. Сам Питер оказался худощавым, сильно загорелым мужчиной. На нем не было пиджака, зато был красивый галстук «Графиня Мара» и красные подтяжки.

«Добро пожаловать в мир “Звездных войн” — сказал он, манипулируя тумблерами на консоли своего встроенного пульта управления, где многочисленные экраны высвечивали цены, раскрашенные в разные цвета. Экраны нижнего ряда были разделены на 20 секций, в каждой из которых можно было увидеть рабочее место аналитика или трейдера. Питер показал нам, что он может общаться непосредственно с любым из своих сотрудников или вывести его изображение на большой экран. Он говорил быстро и эмоционально. «Они не могут ускользнуть от моего внимания и не могут видеть меня, если я этого не пожелаю. Я уволил одного бездельника, который в рабочее время несколько раз поковырял в своем носу. Дисциплина и контроль — вот рычаги управления этим бизнесом».

Зазвонил телефон. Мы могли слышать обрывки разговора, который, как мне показалось, касался чьей-то жены. Питер резко бросил трубку. «Эти корпоративные недоучки пытаются блокироваться со мной, они бы лучше готовились к отправке на войну! — закричал он. — Мои парни могут накопать для меня любую информацию, и я ей воспользуюсь. Жена председателя дурачится с теннисистом, — продолжил он с отвращением, — и теперь они думают, что могут избежать неприятностей, если коронуют меня. Что за этим стоит? Гарвардско-Йельские игры? Тот слизняк не посмеет даже показаться на Августе¹, если я приму меры».

Казалось, инвестиционному банкиру очень понравились слова хозяина кабинета, несмотря на то что сам он, насколько я знал, был выпускником как раз Йельского университета. «Проучите их, Питер. Именно это делает Вас великим. Как они могут называть Ваш фонд стервятником, который ничего не производит, когда Вы занимаетесь таким креативом? Крупные компании не должны управляться клоунами, жены которых западают на парней в коротких штанах. Вы — олицетворение рыночной экономики, Вы находитесь на переднем краю преобразований к лучшему природы капитализма и всей Америки».

Питер кивал и смотрел на меня. «Теперь скажите мне, чем вы занимаетесь? Чего вы хотите?»

Я начал сокращенную версию своего обычного рассказа о фонде Traxis, но он резко оборвал меня.

— Сколько позиций вы обычно имеете в своем портфеле?

— Где-нибудь между 20 и 25. Мы используем левередж, поэтому хотим иметь некоторую диверсификацию.

— Я не верю в диверсификацию. Я не люблю разные сорта вин одинаково, так почему я должен применять уравниловку для своего

Гшаб. Мучительные гастроли. Кровь, пот, мытарства и слезы

инвестиционного портфеля? Нужно любить собственные позиции К открывать их с использованием кредитного рычага, иначе вагш работа — это всего лишь тренировка. Все дело в борьбе жадности против страха, а управление рисками — пустая трата энергии.

Я отвечал невразумительно. Он продолжал: «Мой хозяин — мой хошелек! И вам лучше в это поверить! Продается все, кроме мои> детей и, возможно, моей жены. Я — инвестиционный нимфоман Выигрывает тот, кто имеет больше денег на день своей смерти. Не при этом я хочу принести пользу миру. С учетом той суммы денег что я жертвую, именно я должен быть опекуном Музея естествознания и Фонда Форда, а не те жмоты, что сидят в их правлениях».

Он пристально посмотрел на меня. «Знаете ли вы, сколько денег я жертвую благотворительным религиозным обществам на финансирование обучения черных детей, на исследования реинкарнации? Пресса никогда не пишет об этом. Они болтают только о том, сколько людей я убиваю, когда скупаю компании. Это — заговор». Внезапно его настроение изменилось. «Но мне нужно работать. Спасибо за то_: что посетили меня. Удачи!» Телефон снова зазвонил.

«Исследования реинкарнации, — с отвращением произнес инвестиционный банкир, когда мы ожидали лифт. — Вероятно, он интересуется этим, чтобы узнать, как ему в следующей жизни воспользоваться своими нынешними деньгами. Удачи».

В том, что сегодня каждый желал мне удачи, было что-то зловещее.

Гастроли в режиме нон-стоп: от надежд к апатии, скепсису и враждебности

6 апреля 2003 года. Сегодня началось наше «роуд шоу» со всеми присущими ему препонами и мучениями. Выездные презентации — обязательная часть работы по привлечению денег. Эти мероприятия никто не смог бы назвать забавными. Первые три дня мы провели в Сан-Франциско, от завтрака до обеда они были заполнены встречами с представителями различных групп, учреждений и с состоятельными людьми. Некоторые из этих встреч, подобные той, что мы имели со Stanford Endowment, вселяли в нас надежды благодаря достигнутому инвестиционному взаимодействию; другие по тем или иным причинам проходили вяло, а в некоторых случаях мы столкнулись с явно враждебными, скептическими вопросами. Я рассматриваю все это, как часть игры по привлечению денег.

7 апреля 2003 года. Сегодня презентации шли в режиме нон-стоп Один парень из подразделения Morgan Stanley, занимающегося управлением частными капиталами (оно представляет собой отборнук группу брокеров, которая работает с инвесторами, имеющими значительные активы), взял нас с собой в Силиконовую долину. Вместе с другими мы встретились с тремя основателями когда-то одного из самых «горячих» (а ныне самого «холодного») фондов венчурногс капитала — Placemark Capital. Стены их приемной были увешаны помещенными в рамки сообщениями об эмиссиях ценных бумаг и сделках, которые они осуществили в период их славы. Это выглядело немного грустно, поскольку слишком многие технологические компании, в создании которых они принимали участие, приказали долго жить.

Эта троица все еще очень богатых владельцев фонда выглядела настолько удрученной, как будто в недавнем прошлом они пережили смерть своих ближайших родственников (напомню, дело происходило в апреле 2003 года, когда Nasdaq колебался в районе 1200 пунктов). Они вежливо выслушали наше выступление. Мы поинтересовались состоянием дел в компаниях, входящих в их портфель. Они пробормотали, что признаков оздоровления пока не наблюдается, мол, корпоративные покупатели очень осторожны. Я указал на возможность значительного увеличения отложенного спроса, поскольку бизнесмены с 1999 года слишком сильно урезали свои расходы на информационные технологии, а за прошедшее с тех пор время прогресс в этой области шагнул далеко вперед. Они ответили, что все, что появилось на рынке высоких технологий за последние несколько лет, не является по настоящему новым, скорее речь идет о модернизациях. Они не видят причин для возрождения спроса на компьютерное оборудование или программное обеспечение. Я думаю, что они были настроены излишне мрачно.

8 апреля 2003 года. Мы провели четыре отдельные встречи с очень богатыми господами. Все они сильно пострадали на вложениях в акции мелких технологических компаний и до сих пор зализывали

раны. Они не были настроены к нам враждебно, но мне кажется, что сейчас они не расположены к риску и парализованы своими потерями. Вложение денег в новый хеджевый фонд не является для них привлекательной идеей. Единственная мысль, которая меня утешала, заключалась в том, что скептическое настроение инвесторов, которое не прибавляет денег нашему фонду, при этом, вероятно, является хорошим признаком того, что предварительные результаты нашей работы будут успешными.

Этим вечером, на обеде, организованном для нас главным брокерским подразделением Morgan Stanley, мы провели свою обычную презентацию, а затем отвечали на вопросы, Как всегда, мы сказали, что надеемся обеспечить долгосрочную доходность выше индекса S&P 500, но проведенное нами тестирование на исторических данных показало наличие волатильности, приблизительно сопоставимой с этим самым S&P 500. Другими словами, если мы собираемся обеспечить доходность на уровне 15 % в год, величина прибыли от наших инвестиций в течение года должна попадать в диапазон от +30% до 0, т. е. составлять 15% плюс-минус 15%. Женщина, представлявшая крупный фонд фондов, встала и сказала, что она считает нашу оценку волатильности в 15 % похожей на правду, но это делает наш фонд неподходящим для большого числа инвесторов. С таким уровнем допустимой волатильности, сказала она, потеря 10 % в какой-то месяц является вполне вероятным результатом, а столь ощутимое падение обязательно приведет к изъятиям инвесторами денег из фонда, что в результате цепной реакции негативно отразится на результатах его работы: другими словами, возникнет кризис, вызванный бегством капитала. Еще одна хорошая мысль!

9 апреля2003 года. Этим утром мы прилетели в Хьюстон и устроили совместный обед с 20 клиентами подразделения Morgan Stanley, занимающегося управлением частными капиталами, который прошел очень хорошо. Здравомыслящие состоятельные господа задавали нам жесткие вопросы, но при этом они, казалось, были заинтересованы в том, чтобы услышать наши ответы.

Как уже отмечалось выше, ребята, занимающиеся в Morgan Stanley управлением частными капиталами, представляют собой отборную группу сотрудников банка, ведающих инвестициями и обслуживающих состоятельные физические лица и небольшие учреждения. Они искушенные, жесткие и жадные профессионалы. Иными словами, они руководствуются материальными стимулами. На самом деле они проявляют большую лояльность к своим клиентам, нежели к своей компании, потому что их клиенты — это их долгосрочные талоны на питание. Обычно они работают весьма эффективно, но иногда мы неправильно пользуемся предоставляемыми ими возможностями, В этот раз мы как раз столкнулись с одним из таких случаев.

После завтрака мы с Мэдхавом нанесли визит успешному, пожилому нефтянику — контакт, который нам предоставил Morgar Stanley, утверждавший, что он является миллиардером и нашим потенциальным клиентом. Миллиардер встретил нас в своей приемной, расточая обаяние. Он похлопал меня по спине и сказал, что я выгляжу моложе своих лет. Сам он выглядел ужасно, поэтом) с ответным комплиментом у меня возникли проблемы. Мы вошли в офис размером с Мэдисон Гарден и перешли к тезисам своей презентации.

«Замечательное выступление, — сказал миллиардер, когда мы закончили, — но дело в том, мальчики, что у меня сейчас возникли некоторые проблемы. Несколько моих нефтяных скважин в Венесуэле истощились, а нигерийцы только что национализировали мою тамошнюк компанию. Кроме того, моя подружка покинула меня, я — одинокий старик, поэтому ради общения я хожу на все эти благотворительные балы здесь в Хьюстоне. Все думают, что я богат как Крез, поэтом) от меня постоянно требуют пожертвований. У меня есть некоторые значительные обязательства, которые я должен финансировать. Иными словами, мальчики, прямо сейчас я имею серьезный кризис ликвидности. Я хотел бы быть с вами, но в этом году никак не получится». Он жалобно, но пристально смотрел на нас, а мы на него.

Наконец он нарушил затянувшееся молчание: «К тому же у меня обнаружили рак простаты. Меня облучают этими проклятыми радиоактивными зернами. Вы знаете, каково это, ходить с имплантантами в промежности?» Затем он начал в деталях описывать нам мучительную процедуру диагностики и лечения своей болезни. Егс описание ректального исследования произвело на нас обоих тягостное впечатление.

Сбежав от растерянного старика, мы с Мэдхавом провели остаток этого жаркого весеннего дня, прогуливаясь по центру Хьюстона. Мы не обсуждали прошедшую встречу. Действительно, говорить было не о чем. Случалось, что работая в Morgan Stanley, мы оба переживали не самые лучшие дни, но тогда были уверены, что они будут оплачены. Мы ясно осознавали тот факт, что если не привлечем в свой фонд какие-нибудь активы, нам придется распрощаться со своими намерениями. Вернувшись в гостиницу, мы отправились в тренажерный зал.

Я увлекался тяжелой атлетикой. Думаю, что это лучший способ для того, чтобы сохранить здравомыслие, особенно в трудные времена. В идеале какой-нибудь вид спорта, в котором есть элементы единоборства, или подъем на гору, подошел бы мне еще больше, но и то, и другое достаточно не просто организовать в Хьюстоне, штат Техас. Кроме того, я люблю читать, но признаю только качественную литературу. В этом отношении я гурман. Во время занятий спортом я слушаю аудиокниги, используя свой iPod. Мой вкус эклектичен и охватывает широкий диапазон от любовных до исторических романов. Когда книга меня захватывает, она мотивирует меня на занятия спортом. С большей частью художественной и с достаточным количеством специальной литературы я познакомился во время физических упражнений. Преимущество этого метода заключается в том, что вам никто не мешает.

Долгожданный перерыв: обед с настоящим крупным инвестором

10 апреля мы были приглашены на обед в дом Файеза Сарофима. Файез — мужчина моего возраста, и в течение многих лет мы были друзьями. Его компания по управлению капиталовложениями Fayez Sarofim & Company показывала превосходные результаты работы, а Файез на самом деле был крупным инвестором. Он руководит своей компанией железной, но благоволящей рукой и весьма консервативен. Компания должна развиваться, чтобы перерасти в крупный бизнес. С другой стороны, он любит спекулировать на своем личном портфеле. Он открывает гигантские позиции, рискует и торгует с большим левереджем. Я всегда думал, что он мог бы создать успешный хеджевый фонд. Я был настроен очень скептически в отношении наличия у него хоть какого-то интереса к нашему фонду и подозревал, что парень, который устроил эту встречу, просто использует нас в собственных целях.

«Вовсе нет, — возразил он. — Файез сказал мне, что он опреде-ленно заинтересован». Я был удивлен. Мы явно не были ему нужны, но в то же время я знал, что обед с Файезом доставит нам удовольствие и гастрономическое, и интеллектуальное.

Просторный дом Файеза полон прекрасных картин импрессионистов, маленьких детей от его самого последнего брака и исследовательских отчетов. В его изящной, облицованной панелями библиотеке стопки этих отчетов свалены на полу, на диване и на кофейном столике. Несмотря на целый штат прислуги, в доме и вокруг него царил очаровательный беспорядок. Велосипеды, баскетбольные мячи и роликовые коньки валялись у входа, и здесь же пребывал этот полный, несколько неряшливый, пожилой господин в темном костюме-тройке, похожий на египетского фараона, безмятежно восседающего на троне. Его подданные выглядели абсолютно счастливо и крайне непринужденно.

Мы имели замечательный, изысканный обед с Файезом и его старшим сыном, который работает в компании отца. Файез — причудливый персонаж. Он всегда прекрасно разбирался в ресторанах, вине, еде, сигарах, искусстве и акциях. Он имеет и объемную талию, и достаточную сумму денег, чтобы ее не скрывать. Он инвестировал деньги своих клиентов в высококачественные растущие акции потребительских компаний, которые имеют франшизы мирового класса и не нуждаются в реинвестировании каждые пять лет как технологические акции. Его критерии отбора компаний для инвестиций требуют²чтобы они генерировали свободный денежный поток, с тем чтобы иметь возможность выкупать свои акции и увеличивать дивиденды. Файез утверждает, что при медленном росте, низкой инфляции и низкой процентной ставке акций, обладающих подобными характеристиками, на рынке очень мало, и они торгуются с очень высокими отношениями Р/Е*, так же как это былс в конце 1950-х и в начале 1960-х годов.

Его инвестиционный стиль всегда заключался в том, чтобы покупать и держать растущие акции крупных компаний. «Мой любимый период владения акциями — вечность», — говорит он с кривой улыбкой. Единственная трудность состоит в том, что компании с такими характеристиками трудно найти, и обычно они очень дороги. Мы поговорили о Pepsico. Файез думал, что доход этой компании может вырасти на 12 % в год даже при том, что рост ее продаж скорее всего составит от 6 до 7 %, и ей приходится работать в насыщенной конкурентами среде. Он убежден, что роль менеджмента исключительна.

Кроме того, Файез восторженно отзывался об акциях крупных американских фармацевтических компаний. Что касается остальной части рынка, то, по его мнению, эти бумаги в настоящее время дешевы как никогда. Он утверждает, что, несмотря на то что деятельность фармацевтических компаний довольно жестко регулируется, что они страдают в результате кризисов, вызванных появлением новых продуктов, и, вероятно, не будут расти так же мощно, как это наблюдалось в прошлом, вложения в них остаются весьма привлекательными. С учетом существующих юридических проблем Файез видит в данной ситуации аналогию с историей компании Phillip Morris, акции которой тоже распродавались 10 лет назад. Рост, по словам Файеза, обеспечивается прибылью и дивидендами, растущими быстрее инфляции таким образом, чтобы акционер увеличивал свою покупательную способность или свой инвестиционный доход. Он упомянул об акциях компании Merck, которые он купил 30 лет назад для своего пожилого кузена. Дивиденды, выплачиваемые в настоящее время по этим акциям, вдвое выше стоимости их приобретения. Я подсчитал, что за этот период рост дивидендов Merck в три раза обогнал скорость инфляции. Какая изумительная возможность для налогоплательщиков сохранить и преумножить покупательную способность своего капитала!

Говорят, что определение того, какие из растущих в данный момент акций останутся в лидерах, является наиболее трудной, точнее, почти неразрешимой задачей. Bernstein — нью-йоркская исследовательская компания — провела изучение вероятностей того, что различные компании, показавшие рост в предыдущие годы, смогут сохранить его в будущем. Результаты, приведенные в табл. 6.1, могут испугать.

Таблица 6.1

Вероятность поддерживания статуса «растущих» для акций различных компаний (%|

Пе

риод

вре

мени

Все

сек

торы

Главные секторы роста

Техно

логии

Здраво

охра

нение

Потреби

тельский

сектор

(основной)

Потребительский сектор (циклический)

Фи

нансы

1955-2003 гг.

3 года

58

55

57

69

61

46

5 лет

37

36

38

48

44

24

10 лет

15

14

23

24

18

8

15 лет

7

7

13

16

7

4

20 лет

4

3

9

9

3

2

1980-2003 гг.

3 года

51

55

57

57

55

41

5 лет

31

35

37

45

39

23

10 лет

12

10

19

27

16

8

15 лет

5

4

7

18

4

2

20 лет

2

2

4

5

1

1

Источник: Sanford С. Bernstein, Inc, Группа стратегических и количественных исследований

Во второй половине прошлого века ваши шансы выбрать растущие акции, которые вы могли бы держать в течение 20 лет, были равны

4 %, а шансы приобрести акции, растущие в течение следующих

10 лет — всего 15 %. Даже шансы успешно инвестировать в акции всего на 3 года лишь немного превышают 50 %. Сфера здравоохранения (иными словами, большая аптека) и основной потребительский сектор имеют несколько более высокие коэффициенты успеха. А вот что данное исследование нам не сообщает, так это то, что, когда растущая акция теряет свою привлекательность, ее падение

становится не просто жестким, а пикирующим. Однако Файез имеет свой собственный волшебный метод отбора. Портфели, которые он создает для своих богатых клиентов, отличаются стабильностью состава бумаг, из которых приблизительно 60 % постоянно растут в течение пяти лет, что просто удивительно.

Это был изумительный вечер обмена идеями. Мои партнеры были очарованы Файезом. Еда и вино были великолепны. Однако у меня вновь возникли сомнения, что нам удалось найти здесь деньги для своего фонда, поскольку я знаю, как Файез любит спекулировать своими личными активами. Кроме того, он не задал ни одного вопроса о нашей макростратегии.

Дополнение. И все-таки я оказался неправ: Файез вложил в нас деньги. И мы гордимся этим.

Размер —враг дохода

10-12 апреля 2003 года. Из Хьюстона мы поехали в Атланту и Палм Бич. Был ли от этого толк? Никакого. У меня сложилось впечатление: богачи не знают, что делать со своими деньгами. Они недовольны своими нынешними инвестиционными советниками, но изменения всегда ведут к неопределенности. Они говорят, что надежного инвестиционного укрытия не существует. Они думают, что облигации будут дешеветь, потому что скоро повысятся долгосрочные процентные ставки. С другой стороны, инструменты денежных рынков приносят доход ниже инфляционного уровня, а это означает, что вы теряете деньги в реальном выражении. С этим трудно аргументированно спорить, но я подозреваю, что, когда все уверены в том, что выхода нет, это означает, что шансы заработать на акциях повышаются.

В Палм Бич у меня состоялась одна действительно интересная встреча с парнем по имени Син из фонда Lighthouse. Это молодой фонд фондов, показывающий превосходные результаты. Син видел одну из наших первых презентаций, проходившую в Нью-Йорке несколько месяцев назад, и он нас очень ободрил. Си ну около 35 лет, он высокий, худощавый парень с открытым лицом и приятными манерами. Я инстинктивно расположился к нему. Он очень профессионален и производит впечатление безжалостного управляющего портфелем хеджевых фондов. Его лояльность распространяется только на его портфель и его инвесторов. Его личные отношения с менеджерами хеджевых фондов не имеют никакого отношения к бизнесу. Он беспристрастно уменьшает или даже ликвидирует долю любого хедж-фонда в своем портфеле. Как выразился второй Адам Смит (Джерри Гудман), «акция не знает, что принадлежит вам». Хеджевые фонды, в которые вы вкладываетесь, напротив, знают о ваших в них инвестициях, но ваши личные отношения с ними не должны оказывать никакого влияния на ваши суждения, если выбор фонда и распределение активов зависит от вас.

Син говорил о своем открытии, заключавшемся в том, что даже успешные хеджевые фонды имеют относительно короткий срок жизни. Мало того, что увеличение размера фонда приводит к более плохим результатам работы, но еще и успех, и богатство заставляют руководителей страдать, если не из-за неудач, так от гордости. Очевидно, что, с точки зрения Сина, оба этих воздействия фатальны. Он сказал, что испытание медными трубами иногда оказывается непреодолимым даже для самых талантливых практиков хеджевых фондов, которые по своей природе являются людьми одержимыми. Процесс инвестиций столь требователен, а его успешные результаты настолько волнующи, что многие из лучших инвесторов пали жертвами фатального воздействия гордыни.

16 апреля 2003 года. Мы с Мэдхавом прилетели в Лондон. Гайд-парк был зелен и блестел на весеннем солнце. Здесь мы провели два с половиной дня, которые в соответствии с графиком, составленным сотрудниками главного брокерского подразделения Morgan Stanley, были под завязку набиты презентациями для состоятельных господ, учреждений и фондов фондов. Кроме того, мы взяли интервью у молодого российского парня, претендующего на должность аналитика. Сергей выглядел ярким и честолюбивым, худым и голодным. Наш третий партнер, Джирил, был хорошо знаком с ним по совместной работе в Morgan Stanley и поддерживал его кандидатуру. Мы с Мэдхавом не были столь уверены в нем. У меня вообще были сомнения по поводу аналитиков. Если у вас в штате есть аналитики, вы должны обеспечивать их исходными данными для проведения исследований, выслушивать сделанные ими выводы и иногда даже реализовывать их предложения. Действительно ли аналитики так необходимы? Я не уверен в этом. Один из самых лучших управляющих хеджевых фондов однажды сказал мне, что он заставляет всех своих аналитиков общаться с ним посредством электронной почты, потому что, находясь лицом к лицу, трудно закончить разговор так, чтобы не показаться при этом бесцеремонным и грубым. Кроме того, это позволяет создать отчет об их работе, который очень удобно просматривать в конце года.

Управляющий деньгами занят только одним — обеспечением доходности. Вы не пытаетесь выиграть соревнование в популярности, и вы, конечно, не хотите впустую тратить свое время и деньги. То же самое относится и к трате времени на шутки с продавцами. Болтовня — часть их работы. Вам же остается глотать информацию и принимать правильные решения. Один парень из хеджевого фонда, о котором я уже упоминал, — самый жесткий, самый быстрый «пресекатель» пустых разговоров из всех, кого я когда-либо знал. Когда он считает, что извлек из разговора всю возможную для себя пользу, он просто говорит «благодарю» и отворачивается.

Путешествия с Чарли

В первый вечер своего пребывания в Лондоне мы с Мэдхавом ужинали в Беркли с Робертом — нашим старым другом, успешно управлявшим глобальным хеджевым фондом в течение долгого времени, и это при том, что ему нет еще и 40. Роберт в одиночку управляет своим фондом, и постоянные стрессы дают о себе знать. Сейчас у него появились проблемы со спиной, и в связи с тем, что он много путешествует, он постоянно находится в той или иной стадии бессонницы. Его брак со временем распался. Этим вечером он выглядел подавленным, под глазами виднелись темно-синие круги. (Позже я сказал Мэдхаву, что Роберту нужно завести или партнера по бизнесу, или жену. На что Мэдхав ответил: «Нет! Все, что ему нужно — это какая-нибудь непыльная, приятная работа, на которой можно ничего не делать».)

Он прав! Даже при том, что долгосрочные результаты работы Роберта превосходны, его ключевые инвесторы, несмотря на все деньги, которые он для них сделал, испытывают беспокойство. 11осле своего последнего успеха три года подряд он терпел небольшие убытки. Его активы сократились с более чем 1 млрд долл. до 400 млн долл. В результате Роберт теперь не решается открывать крупные «лонги» или «шорты», поскольку его волнует тот факт, что, если он окажется неправ, оставшиеся клиенты подумают, что он окончательно потерял нюх, и тоже заберут свои деньги. Я сказал ему, что это опасная стратегия, потому что, если рынки оживятся, и он пропустит сильное ценовое движение, клиенты будут не менее расстроены. Вполне логично, что, оплачивая услуги управляющих по довольно высоким тарифам, инвесторы хеджевого фонда вправе требовать активного увеличения своих доходов. Считается, что клиенты не испытывают к своему фонду ни привязанности, ни чувства благодарности, вы хороши для них ровно в той же степени, сколь хороши последние результаты вашей работы. Но это ошибочное представление. Если управляющий хорош и активен, недостаточно высокие последние результаты его работы — это повод добавить денег в его фонд, а не забрать их.

Дополнение. Впоследствии Роберт восстановил свое положение как на рынке, так и на личном фронте. Он завел роман с красивой молодой моделью, и, благодаря или вопреки этому, его фонд закончил 2003 год с 25 % прибыли. В 2004 году дела пошли еще лучше, и он заработал уже 38 %, при том, что этот год был очень жестким для большинства других инвесторов. В 2005 году он все еще продолжал процветать.

18 апреля 2003 года. Мы взяли билеты на утренний рейс из Лондона до Женевы. День был теплым, и Женевское озеро искрилось на солнце, поскольку большой фонтан выстреливал струю воды высоко в небо. Мы выступили со своей презентацией в самом крупном частном банке Женевы. Я знал владельцев этого банка на протяжении 30 лет, они замечательные люди. Бывший старший партнер, Пьер Пиктет, мой старый друг. Его семья все еще удерживает контроль над банком в своих руках. Этот банк имеет крупный фонд фондов, но нам было трудно понять, действительно ли наша презентация заинтересовала его представителей, или они были внимательны к нам из вежливости. Нынешний старший партнер, Чарльз Пиктет, тоже посетил наше выступление, что было лестно для нас. Но его постоянно звонивший мобильный телефон сильно нам мешал; хуже того, Пиктет не выключал его и отвечал на звонки, что никак нельзя было считать признаком наличия у него интереса к нашему фонду.

Затем мы под весенними солнечными лучами прогулялись через мост к отелю Four Seasons, где нас ожидал завтрак с 35 вежливыми, но скептически настроенными швейцарцами. Снова прозвучал вопрос: «Господин Дхар, правда ли, что вы ожидаете рождения тройни, и считаете ли вы, что это не повлияет на работу фонда негативным образом?» На сей раз Мэдхав приготовил новый ответ: «Лучший совет, который дал мне один знакомый, у которого родилась тройня, звучал так: “Уходи на работу пораньше, и возвращайся домой попозже”». Похоже, швейцарцы не сочли этот ответ забавным, потому что кроме меня никто в зале не засмеялся. Из дальнейшего общения я сделал вывод, что присутствующие заинтересовались нашим предложением и нашим видением рыночных перспектив, но вряд ли были готовы к тому, чтобы вложить в нас капитал сразу после первого знакомства.

Мы провели дополнительные встречи в тот же день за обедом и ужином и на следующий день продолжили переговоры. В Женеве не так много хеджевых фондов, зато предостаточно фондов фондов, организованных частными банками. На меня произвел впечатление профессионализм швейцарских банков. Они — проницательные аналитики и ориентированы на своих клиентов.

Позже, во время уикенда, я отправился во Францию навестить дочь и ее семейство, проживающих там на своей ферме. Я, как буколический поэт, забылся во французской глубинке с ее дежурными живыми изгородями, величественными деревьями и старомодными каменными строениями. Среди толпы детей и лошадей ощущаешь спокойствие.

Встреча с Маргарет Тэтчер

22 апреля 2003 года. Предыдущие несколько дней я провел в Лондоне, где упорно обрабатывал потенциальных инвесторов. Сегодня, в мой последний день пребывания в английской столице, старый друг и соратник Джулиан Робертсон устроил мне встречу с Маргарет Тэтчер в ее офисе в Princes Gate. Я всегда уважал эту женщину. Не будет преувеличением сказать, что в период серьезного кризиса

именно она сохранила и преобразовала Великобританию, а затем восстановила ее место в мире. Кроме того, разработанная ею стратегия лежала в основе политики, проводимой Рональдом Рейганом в экономическом и военном соревновании с Советским Союзом. В итоге эта стратегия довела СССР до банкротства, вызвала крах советской системы и положила конец холодной войне. Госпожа Тэтчер ясно сформулировала новое видение мира, которое Рейган мог только ощущать. Помните ту известную фотографию, на которой Тэтчер выступает на званом обеде, а сидящий рядом с ней Рональд Рейган буквально смотрит ей в рот. Рейган послал ей эту фотографию со следующей собственноручной подписью: «Дорогая Маргарет, как видите, я согласен с каждым сказанным Вами словом. С самыми теплыми дружескими чувствами. Искренне Ваш, Рон». Это было правдой! В 1990 году именно она встряхнула Джорджа Буша-старшего, когда Ирак вторгся в Кувейт («Сейчас не время для колебаний, Джордж»).

Впервые я встретился с леди Тэтчер в середине 1990-х, когда она была членом правления фонда Tiger Management Джулиана Робертсона, в котором работал и я. Она была очень активна, живо интересовалась тем, как работает хеджевый фонд, что заметно контрастировало с позицией видных политических деятелей, которых я встречал в правлениях других фондов. Они очаровательны, но в отличие от леди Т., не производят впечатление первоклассных умов, и пользы от них не больше, чем от известных пословиц. Яеди Тэтчер — совсем другое дело. Я помню, как она обходила офисы и торговые залы Tiger, излучая энергию и интеллект, опрашивая каждого сотрудника с подлинным любопытством. А когда Джулиан в результате интеграции решил закрыть свой фонд, она без приглашения перелетела океан, чтобы посетить прощальный ужин, устроенный Morgan Stanley.

Однажды, в июне 1998 года, на совместном ланче правления Tiger в Лондоне, когда я оказался ее соседом по столу, она спросила меня, что я думаю о перспективах инвестиций в Россию. Я сказал, что считаю нужным продавать бумаги этого рынка. Она взяла меня за руку и перечислила мне пять причин, по которым инвестиции в Россию все еще имеют большие перспективы. Под влиянием блеска ее интеллекта и прикосновения ее руки я полностью и безоговорочно капитулировал. Сразу после ланча я отменил заказы на продажу. К сожалению, в этом случае она оказалась неправа (или это было преждевременно), потому что через несколько месяцев российское правительство объявило о дефолте. Несколько лет спустя на обеде, посвященном закрытию фонда Джулиана, я вновь сидел с ней за одним столом. После обеда нас развлекал самозваный ясновидец. После нескольких очевидных триумфов этот довольно неприятный шоумен приблизился к леди Тэтчер и громко объявил присутствующим, что теперь он собирается читать мысли баронессы. Она посмотрела на него с презрением и жалостью и ответила с тонкой улыбкой: «Бесполезно, молодой человек, бесполезно». Это было все, что она сказала — публика ревела.

Сегодня, как и всегда, она была очень элегантно одета и, как обычно, выглядела так, будто только что вернулась от парикмахера. Она сидела в большом кресле, освещенная со спины, и предлагала мне кофе. Глядя на нее, я вспомнил слова Франсуа Миттерана о том, что «у нее глаза Калигулы и рот Мэрилин Монро». К 77 годам здоровье леди немного ослабло, но мудрость и страсть все еще были при ней.

Сначала я несколько смущенно задал леди Т. (как называли ее приближенные) глупый вопрос о том, кто из тех, с кем ей пришлось общаться за эти годы, произвел на нее наибольшее впечатление. Я не получил неожиданный ответ. Она ответила, что Рональд Рейган был значительной фигурой, и многие его просто недооценивали. Его стиль работы и принятия решений был отстраненным, но он соответствовал направлению генеральной стратегии и содействовал ее реализации. «Ронни понял действительно важные вещи о налоговой системе, о России и о холодной войне». По ее словам, он был уверен в себе и добродушен, и никогда не выпячивался на международных встречах. Кроме того, он был превосходным оратором «со своим замечательным голосом». Она призналась, что очень любила его. Вы не знаете, как он сейчас? Нэнси все еще подает ему ужин каждый вечер? Нэнси она тоже любила. Но, конечно, я и понятия не имел, подает ли сейчас Нэнси ужин президенту.

Михаил Горбачев тоже производил внушительное впечатление. Он не походил на пожилых, деревянных российских аппаратчиков, которых знала Тэтчер. Он улыбался, смеялся, хорошо говорил и был острым спорщиком. Они стали друзьями, почти наперсниками. Тогда это вызывало удивление. Она также была очень высокого мнения и о Раисе Горбачевой, которая была умна и хорошо образованна. Когда Горбачевы проводили уикенд в Chequers, яеди Т. обнаружила ее в библиотеке, читающей Левиафана Хоббса. Раиса хорошо говорила по-английски и переводила для своего мужа. Она была более либеральной и непредубежденной, чем Михаил. Однажды леди Т. спровоцировала между Горбачевыми живой спор об определении рабочего класса. Глядя в прошлое, она убеждена, что Раиса имела на мужа огромное влияние и сыграла главную роль в советском преобразовании.

Я спросил леди Т., насколько опасным она находит сегодняшнюю ситуацию в мире. «Опасность существует всегда, — сказала она, — но сейчас ситуация не настолько критична, как это было в годы холодной войны. Ближе к ее концу был момент, когда Советский Союз и физически, и нравственно сломался под давлением. И военные, и режим знали, что их дни сочтены, и существовала серьезная опасность того, что в своей предсмертной судороге они могли бы пойти в атаку. Терроризм — это угроза, но прогресс достигнут. Мы не можем позволить себе двусмысленности. Мы не можем успокаиваться. Мы должны действовать жестко». И затем она добавила своим замечательным голосом с акцентом: «Тирания террора не сможет выдержать дыхание свободы».

Позже мне случилось навестить на Даунинг-стрит, 10 Арнаба Банаэрджи. Арнаб раньше был председателем одной из крупных британских фирм по управлению капиталовложениями, а теперь работал секретарем Тони Блэра. Он очень интеллектуальный, очаровательный человек. Он провел для меня экскурсию по знаменитому старому зданию с величественными комнатами, в которых вершилась история. Офисы и конференц-зал там украшены картинами, изображавшими исторические события прошлого, а на стенах парадной лестницы в хронологическом порядке висят портреты предыдущих премьер-министров во главе с лордом Нортом. Это здание вобрало в себя всю историю великой империи. От дома 10 по Даунинг-стрит веет большей свежестью, чем от вечно эгоцентричного Белого дома, все стены западного крыла которого увешаны изображениями современников.

Мрак и депрессия по возвращении домой

6 мая 2003 года. Я вернулся в сырой, дождливый, холодный Нью-Иорк, закатанный в асфальт и мерцающий под низким потолком облаков цвета пушечной бронзы. В нашем списке значится множество потенциальных инвесторов, но перспективы не выглядят радужными. Мы падаем. Мы похожи на людей, страдающих маниакальной депрессией, и наше настроение колеблется от одной крайности до другой, от энтузиазма до отчаяния, когда мы думаем о стартовом капитале нашего фонда. Его гарантированный размер, фактически имеющийся в нашем распоряжении, не считая денег моей семьи, составляет около 100 млн долл. Окружающие убеждают нас в том, что начальный размер фонда не имеет значения. Они говорят, что все зависит от результатов нашего управления собранными деньгами. Однако я думаю, что мы были дезориентированы ранним предсказанием парней из брокерского подразделения Morgan Stanley о том, что мы с легкостью соберем более 800 млн долл. Как бы не так! Если так будет продолжаться и дальше, собрать 250 млн долл. будет для нас удачей.

Сегодня вечером я сел на поезд, отходящий в 8.11 от Центрального вокзала. Сразу после станции на 125-й стрит мы почему-то остановились. Я безучастно смотрел из окна на асфальтированную детскую площадку. Это был душный, горячий, липкий нью-йоркский вечер. Подростки бездельничали, покуривая сигареты, болтая и перебрасывая мяч. В другом углу площадки один парень тренировался, бросая мяч со средней дистанции в кольцо без сетки. Две девочки с длинными косичками, которые, как я предположил, были его сестрами, подавали ему отскакивающие мячи. Они промахивались, но он подбирал мячи и затем вновь бросал их в кольцо. Воздух был густым, и пот тек с него градом. Пока я наблюдал за ним, он совершил четыре точных броска подряд с дальнего расстояния. Я продолжал зачарованно следить за ним. Поезд тронулся, и я стал удаляться от площадки. Внезапно мне пришло в голову, что для меня очень важно, чтобы он сделал еще один точный бросок до того, как я окончательно потеряю его из виду. И он сделал это! Все будет хорошо.

15 мая 2003 года. Плохие новости. Два крупных вкладчика, на деньги которых мы рассчитывали, сообщили нам, что они, каждый по своим причинам, не смогут вложить капитал до 2 июня. С другой стороны, мое настроение поднял положительный ответ от бывших управляющих Morgan Stanley. Несколько моих старых друзей внесли значительные средства, что действительно заставляет меня чувствовать себя гораздо лучше. Сегодня мы взяли на работу Сергея, молодого русского парня, с которым беседовали в Лондоне, так что наша группа аналитиков в настоящее время укомплектована.

22-23 мая 2003 года. В этот уикенд в Файлд-клубе шесть человек, некоторых из которых я хорошо знал, предложили инвестировать в Traxis от 500 тыс. до 2 млн долл. Позже моя эйфория по поводу этого события улетучилась, когда я внезапно понял, что если результаты нашего управления этими деньгами будут ужасными, я не смогу смотреть в глаза этим людям. В прошлом году компания моего друга Джона приобрела для своего портфеля слабые акции. Джон — крупный инвестор в стоимость, но он перепоручил ведение нескольких счетов другому менеджеру, который попал в западню стоимости. Так или иначе, Джон из-за этих потерь чувствовал себя настолько плохо, что не мог найти в себе силы пойти в клуб, где было много его друзей, вложивших деньги в его фонд. Он рассказал, что чувствовал себя прокаженным. Чтобы избежать болезненных ощущений, он стал членом очень дорогого гольф-клуба, где его мало кто знал, и он мог позволить себе расслабиться и предаться игре. Джон — очень серьезный и ответственный человек.

23 мая 2003 года. Это была еще одна долгая неделя презентаций. Управляющие частными капиталами из Morgan Stanley проделали большую работу, предоставив нам возможность выступить перед людьми, но я чувствую, что все, что мы смогли извлечь из этой возможности — это от 500 тыс. до 1 млн долл. инвестиций от частных лиц. Юристы и менеджеры, отвечающие за инвестиции из пенсионного фонда, являющегося нашим основным клиентом, замучили нас согласованием условий и уточнением подробностей договора. Это особенно расстраивало, потому что именно их поддержка в прошлом августе была той искрой, которая привела нас в движение.

Я хорошо знаком с главой этого пенсионного фонда и в течение многих лет управлял его деньгами. Он умный человек и искушенный инвестор. В тот августовский день 2002 года я сидел в его офисе, и, несмотря на работающий кондиционер, потел, рассказывая ему о своих планах. Я не знал, как он воспримет мое предложение. «Мы дадим вам от 50 до 75 миллионов долларов на три года», — ответил он не задумываясь. Мэдхав был на этой встрече вместе со мной, и мы оба покинули кабинет в большом воодушев-яении. Этот человек вселил в нас веру, необходимую для продолжения начатого дела.

Все эти примеры приведены здесь для того, чтобы показать, что процесс сбора денег полон сюрпризов, некоторые из которых приятны, другие — не очень, а третьи просто являются результатом неправильного выбора места и времени. Никогда не угадаешь заранее, чем все закончится.

Тем временем фондовые рынки оживают, но это вовсе нас не радует, поскольку мы все еще находимся вне игры. Менее всего мы хотели бы начинать работу своего фонда на взлете рыночных котировок. В нервном ожидании я потерял сон, а Сирила постоянно бил озноб.

ГЛАВА 7

Старт с грузом воспоминаний и сомнений

Во время подготовительного периода, включающего сбор стартового капитала для инвестирования, меня часто посещали воспоминания. Думаю, меня можно было бы назвать человеком, родившимся с серебряной инвестиционной ложкой во рту. Мой отец был очень успешным профессиональным инвестором. Он работал в инвестиционном подразделении Bank of New York и входил в состав ряда корпоративных правлений. Мои родители дарили каждому из трех своих сыновей в день, когда нам исполнялось по 18 лет, инвестиционный портфель из приблизительно 15 акций, стоимостью примерно 150 тыс. долл., и всячески поощряли наш интерес к инвестициям. По мере нашего взросления, во время семейных обедов разговоры за столом все чаще заходили о рынках и экономике. Правда, меня они не слишком занимали. Однажды мой отец организовывал среди членов семьи соревнование по лучшему выбору акций. Каждый из нас должен был выбрать пять акций. Мой итоговый результат оказался худшим, а моя мать, которая никогда не интересовалась фондовым рынком, стала победителем. Ее подход состоял в том, чтобы выбрать компании, продукция которых ей нравилась или которые имели для нее сентиментальную привлекательность. Например, двумя компаниями, принесшими ей наибольший доход, были Procter & Gamble и Iowa Power (мама родилась и выросла в штате Айова). Я был разочарован.

А. В. Джонс был пионером

В то время когда я поступил в Йельский университет, даже при том, что это был мирный период, военная служба была обязательна, и я выбрал курс обучения офицера ВМС. Я пережил два лета физической и умственной пытки страшных курсов командиров взводов и по окончании Йельского университета в июне 1955 года получил звание младшего лейтенанта морской пехоты США. Дальнейшее военное обучение на базе в Квантико продолжалось 10 месяцев и было еще более жестким. Затем меня посылали на Окинаву в качестве командира взвода морской пехоты. Это было мирное время, и я никогда не слышал ни одного вражеского выстрела. Мне нравились занятия по боевой подготовке, и я наслаждался жизнью морского пехотинца. После своего увольнения в 1958 году, подобно огромному числу других молодых парней, которые не знали, чем им заняться, я непродолжительное время преподавал английский язык в начальной школе городка Ландон, Вашингтон, полупрофессионально играл в футбол и пробовал написать свою великую американскую историю. Я не следил за фондовым рынком, хотя и с интересом наблюдал за ростом стоимости своего инвестиционного портфеля. Фактически я был настолько далек от вопросов экономики, что, когда тогдашний председатель Федеральной резервной системы, Уильям МакЧесни Мартин, пришел к нам на обед, и они говорили с моим отцом об экономике, я даже не потрудился послушать.

Тем временем мой самый младший брат Джереми, который окончил Йельский университет на три года позже меня, вернулся после двухгодичного обучения в лондонской Школе экономики. Он быстро получил работу на Уолл-стрит в пенсионном фонде U.S. Steel & Carnegie, и внезапно я оказался отстающим и выпал из семейных разговоров за обеденным столом. Мне надоели игра в футбол и отказы издательств принять мои рассказы, поэтому я пошел к своему отцу и сказал ему, что хотел бы стать инвестором. Он мне ответил, что продолжит этот разговор после того, как я прочту от корки до корки большой классический труд Бенджамина Грэма «Анализ ценных бумаг». Я продрался через эти 600 страниц, делая заметки на полях и подчеркивая ключевые фразы. Когда я закончил, я вновь пришел к отцу. Он отобрал у меня потрепанный экземпляр книги с моими пометками и вручил мне новый со словами: «А теперь сделай это снова». Он хотел, чтобы я действительно усвоил принципы инвестирования в ценность, а заодно и убедиться в том, что мое решение стать инвестором было достаточно твердым.

Я был одним из лучших учеников своего класса в бизнес-школе, и в 1961 году попал на Уолл-стрит как аналитик компании Е. К Hutton. Серебряная ложечка во рту сыграла в этом свою роль, поскольку председатель Hutton — Силван Колеман — был очень близким другом моего отца. Мой крестный отец управлял Baker Weeks — самой лучшей исследовательской компанией того времени, и он также предлагал мне работать у него аналитиком. Я выбрал Hutton из жадности, поскольку они предложили мне более высокую зарплату: 7200 долл. против 6500.

В 1964 году существовала только одна хеджевая компания — A. W. Jones & Company. Она управляла приблизительно 80 млн долл., разделенными на два фонда. Фирма была создана Альфредом Винслоу Джонсом в 1949 году с капиталом 100 тыс. долл., который по большей части состоял из денег его жены. Сам Джонс чем только ни занимался: от дипломатической службы до журналистики, но без особого успеха. Он считал себя предпринимателем и интеллектуалом. Изучая социологию в Колумбийском университете, он опубликовал работу под мудреным названием: «Жизнь, Свобода и Собственность: История конфликта и измерение противоречивых прав».

В 1940-х годах Джонс был штатным журналистом в Time и Fortune. К середине 1960-х Альфред Джонс (никто не смел называть его Ал по той же причине, по которой никому и в голову не придет назвать Алана Гринспена просто Ал Гринспен) был богатым претенциозным снобом, но он не был марионеткой. Ему в голову пришла идея современного хеджевого фонда, представляющего собой частный фонд, использующий левередж для того, чтобы открывать как «длинные», так и «короткие» позиции по акциям, который активно управляет своими долгосрочными активами и берет плату за свою работу. До великого рыночного краха в Нью-Йорке существовало множество фондовых пулов, ориентированных на открытие «длинных» позиций и использующих левередж, но отец рассказывал мне, что ни один из них не занимался систематическим управлением рисками, хеджируясь «шортами».

Еще вначале 1920-х годов Джон Мэйнард Кейнс в Лондоне управлял макрофондом, использующим и «длинные», и «короткие» позиции, но об этом я более подробно расскажу ниже.

Затем, в 1930-х годах Бенджамин Грэм основа л фонд под названием Graham Newman, которым он управлял, интенсивно используя свой подход к анализу ценных бумаг на основе их ценности и определяя самые дорогие и самые дешевые акции в основных отраслях промышленности. Этот фонд открывал «короткие» и «длинные» позиции с эквивалентной стоимостью в долларах. Результаты применения этого метода были не слишком впечатляющими. Он был недостаточно дифференцирован, а Бен Грэм, хотя и был превосходным аналитиком, возможно, слишком теоретически подходил к реализации своей навязчивой идеи об инвестициях в ценности. Его фонд часто «шортил» акции лучших компаний в отрасли и покупал худшие. Кроме того, Грэма, как и многих других инвесторов его поколения, по-видимому, слишком травмировал крах и его последствия, чтобы он стал использовать значительный левередж и рисковать.

Кстати, Альфред Джонс не позиционировал себя как инвестор. Он видел себя новатором, менеджером и собирателем талантов. Это действительно более точная его характеристика. Инвестиционный мир в 1960-х годах все еще пребывал в спячке, населенный трастами, собравшими большую часть денег и инвестирующими в стиле Рипа ван Винкля, Не существовало никаких правил по поводу конфликтов интересов для аналитиков. Джонс полагал, что, если бы ему удалось получать важную для рынка информацию и собрать под своим крылом несколько сильных, активных управляющих портфелем, которые могли бы быстро реагировать на поступающие новости, его фонд мог бы показать замечательные результаты в довольно патетическом соревновании со впавшими в летаргический сон трастовыми подразделениями банков. И он был убежден в том, что при таких условиях он смог бы брать с инвесторов своего фонда более высокую ставку комиссионных плюс 20 % от прибыли.

В его компании A. W. Jones & Company работало несколько внутренних управляющих портфелем, но кроме этого он изобретательно использовал таланты аналитиков брокерских фирм. Например, если кто-то из аналитиков давал грамотные рекомендации, Альфред Джонс приглашал его или ее на завтрак и предлагал составить образец инвестиционного портфеля для A. W. Jones с тем, чтобы

Джонс мог подучить более полное представление о взглядах и возможностях этого аналитика. При этом договоренность состояла в том, что аналитик должен был звонить одному из трех управляющих компании Джонса всякий раз, когда он считал нужным произвести какие-либо обоснованные изменения в составленном им образцовом портфеле.

Взамен брокерская фирма, в которой работал аналитик, получала компенсацию в виде повышенных комиссионных, процент от которых предназначался непосредственно аналитику, поскольку в то время лучшие аналитики работали для розничных брокерских фирм и проходили регистрацию. Если образцовый портфель процветал, он получал свое реальное воплощение в компании A. W. Jones, а аналитик получал дополнительное вознаграждение. Такая система способствовала материальной заинтересованности аналитиков и в те времена считалась совершенно законной. Чем более высокие результаты приносил сформированный аналитиком портфель, тем большее вознаграждение получал его создатель. Джонс никогда не давал понять в явной форме, что он собирается использовать предложения аналитика или рекомендовать их своим клиентам, но всякий раз указывал на то, что платит аналитикам исключительно за работающие инвестиционные идеи, и что A. W. Jones & Company не может уделять меньшее внимание подробным академическим отчетам и научно-исследовательской работе. Кроме того, Джонс был безжалостен. Если составленный аналитиком портфель не работал, его автор оставался не у дел. Альфред Джонс раньше, чем кто-либо, понял важность применения аналитических исследований для инвестиционного бизнеса.

В 1966 году он сказал Кэролу Лумису из журнала Fortune, что продвигал модель парного трейдинга в рамках структуры управления рисками. Я думаю, что это вздор. В качестве основных методов Джонс использовал покупку информационного преимущества и передачу денег в управление умным молодым талантам. К счастью Эллиот Шпитцер в то время был еще в подгузниках.

В начале 1964 года я работал аналитиком в компании Е. F. Hutton немногим более трех лет и имел в активе несколько удачных попаданий. Мне, недавнему выпускнику Школы бизнеса, действительно повезло. Джонс в свое время учился в Гарварде на курс ниже моего отца и, так или иначе, он слышал обо мне. Как-то раз он пригласил меня в свой клуб на завтрак со своим операционным директором. Его компания в то время еще не была известна, но она росла по экспоненте, ее составной инвестиционный доход составлял 28 %, начиная с момента его образования в мае 1955 года. Первый вопрос, который задал мне Джонс, когда мы сели за стол, чтобы начать завтрак, был следующим: «Когда вы заходите в ресторанный туалет, вы моете ваши руки перед тем, как помочиться, или после?»

Я был ошеломлен. «После, сэр».

Он смотрел на меня с неприязнью. «Это — неправильный ответ. Вы мыслите банально и не рационально! Всегда мойте руки до, а не после».

Он сидел передо мной — пухлый, близорукий, аристократичного вида мужчина в возрасте около 55 лет и рассматривал мое резюме так, как будто я был одной из его лошадей. Его заинтриговало то, что я был офицером морской пехоты и играл в команде Йельского университета по регби. Он мало что знал о рынке, поэтому в основном интересовался моей биографией и моими ответами на свои странные вопросы. Позже я узнал, что его волновало только одно: могли ли люди, которые на него работали, приносить ему прибыль, а его интерес к моей родословной был связан только с заботой о повышении социального статуса своей компании в глазах инвесторов. На десерт он предложил мне создать виртуальный портфель.

В течение 1964 года я управлял своим образцовым портфелем и достиг довольно приличных результатов. Я также подружился с Диком Рэдклиффом, который был младшим партнером и портфельным управляющим в A. W. Jones. Дик был на девять лет старше меня и тоже жил в Гринвиче. Пятью годами ранее Джонс убедил его оставить работу в White Weld и перейти на полный рабочий день в его компанию. В начале января 1965 года Альфред Джонс начал давить и на меня, чтобы я ушел из Hutton и присоединился к его компании. Это была мучительная дилемма. Мой портфель, сформированный для компании Джонса, показывал очень хорошие результаты. Я приносил Hutton превосходную прибыль, и в конце

1964 года был произведен в партнеры, отчасти из-за огромного размера комиссионных, которые A. W. Jones выплачивал моему работодателю. Я знал, что, если я откажу Джонсу, он забудет о моем существовании, что было бы для меня очень болезненно, поскольку работа на Джонса приносила мне половину моего заработка. Мне нравилось работать с его хеджевым фондом, но мне не очень нравился сам мистер Джонс.

Через некоторое время я рассказал Рэдклиффу о своей проблеме. В ответ он усмехнулся и сказал, что он утомлен капризами и деспотизмом Альфреда Джонса. В один из дней той весны мы завтракали вместе, и я предложил Рэдклиффу сформировать наш собственный фонд. Он воспринял мое предложение с восторгом и тут же решил, что наш фонд нужно разместить в Гринвиче. Мой отец тоже отнесся к этой идее благосклонно, но предупредил меня о том, что послевоенный сильный «бычий» рынок был близок к своему апогею. «Акции росли слишком долго и поднялись слишком высоко. Существует большая вероятность того, что теперь нас ожидает пяти- или десятилетний рынок с тенденцией к снижению цен, — сказал он. — Вы должны быть готовы к такому повороту событий». В тот момент я не допускал возможности появления столь долгого падающего тренда и решил, что мой отец в своем понимании рынка застрял в 1930-х годах или просто стал слишком стар.

Альфред Джонс был разъярен, когда узнал о наших планах. Годом раньше другой его управляющий портфелем Карл Джонс уволился, чтобы организовать собственный хеджевый фонд City Associates. Поскольку каждый, кто работал на компанию Джонса (включая меня), получал щедрое вознаграждение, Альфред Джонс полагал, что мы должны быть обязаны ему по гроб жизни. Он тут же начал угро жать Рэдклиффу предъявлением иска за переманивание клиентов и нарушение условий контракта.

Тот год в мире хеджевых фондов ознаменовался многочисленными уходами помощников от своих возлюбленных хозяев в собственный бизнес. Известные управляющие хеджевых фондов, боги солнца, мастерски зарабатывающие огромные деньги, такие как Джордж Сорос, Луи Бэкон и Джулиан Робертсон, все были щедры в предоставлении своим талантливым сотрудникам значительной свободы действий. Однако крупные фонды непрерывно теряют своих лучших, наиболее одержимых молодых специалистов. Причиной тому отчасти деньги, но, главным образом, извечное желание «пору-лить» собственным бизнесом и возможность самостоятельно принимать инвестиционные решения. Большие боссы бояться потерять своих ценных сотрудников, но, будучи сильными, самоуверенными людьми, имеют привычку держать управление портфелем в своих руках и окончательно определять его состав. «Тигрята» из Фонда Tiger Джулиана Робертсона и уважают, и обожают его, но это не останавливает их от увольнения, когда они решаются на создание собственных фондов. Но они действительно уважают Джулиана, поскольку он дает им опыт и закалку. Фонд Джорджа Сороса Quantum был для инвесторов вращающейся дверью. Хотя Джордж весьма уважаем как инвестор, он, как известно, является властным агрессором. А как может быть иначе?

День первый. Ничего похожего на фанфары

1 июня 1965 года мы с Диком Рэдклиффом сформировали свой хедж-фонд Fairfield Partners с капиталом в 9,7 млн долл., из которых 200 тыс. долл. составляли мои собственные деньги. Индекс Доу-Джонса для акций промышленных компаний закрылся 30 мая 1965 года на отметке в 912 пунктов. Шестнадцать лет спустя он оказался на том же самом уровне, так что предупреждение моего отца можно было считать предвидением. К 1981 году Доу, приведенный в соответствие с инфляцией, потерял более половины своей величины по отношению к уровню 1965 года, даже если учесть выплаченные за это время дивиденды. Так или иначе, 1 июня 1965 года мы с Рэдклиффом составили список акций для открытия «длинных» и «коротких» позиций и сразу же разместили весь наш новый капитал. Мы считали, что действовать немедленно — самая верная стратегия. Я до сих пор уверен, что этот метод управления новыми деньгами — правильный, но в тот день на завтраке в Вашингтоне Уильям МакЧесни Мартин, уважаемый председатель Федеральной резервной системы, выступил с мрачной предупреждающей речью о тревожном сходстве текущей ситуации (1965) стой, что сложилась летом 1929 года.

Тогда рынок отреагировал так же, как сделал бы это и сейчас. Данный комментарий спровоцировал свирепую распродажу акций. Доу упал на 45 пунктов, и мы в один день потеряли 5 %. В течение июня, первого месяца существования нашего фонда, мы потеряли 6,3 %, в то время как индекс Доу-Джонса для акций промышленных компаний снизился на 4,7 %. В течение месяца наши «лонги» подешевели на 6,7 %, а наши «шорты» принесли нам только 0,45 %. Наши инвесторы звонили и задавали неприятные вопросы, и некоторые из них интересовались условиями досрочного выхода из фонда. В точке своего максимального падения 20 июня мы потеряли уже 10 %, и я был уверен, что совершенно непригоден для этой работы. Как после такого провала я мог рассчитывать на продолжение карьеры в инвестиционном бизнесе?

Но в итоге мы закончили свой первый год с прибылью более 55 % при том, что Доу поднялся лишь на 3,6 %. Американский рынок в тот год был очень разборчив. Мы «шортили» акции ритейлеров, химических, алюминиевых и прочих компаний из отраслей тяжелой промышленности, которые торговались при превышении цены над доходом в 25-30 раз, и открывали «длинные» позиции по растущим акциям технологических компаний среднего размера. Инвестиционные боги благоволили нам, и наши «шорты» понизились, а «лонги» выросли в цене. В следующие три года мы продолжали преуспевать, и к 1 июня 1969 года наш портфель потяжелел более чем на 200 % при увеличении индекса Доу-Джонса за тот же период всего на 4,7 %. Инвестор, который вложил в наш фонд 200 тыс. долл. 1 июня

1965 года, имел теперь уже 543 тыс. долл. после вычета нашего вознаграждения. Наш капитал дорос до фантастической для того времени величины — 50 млн долл. Мы считали себя гениями. Рэдклифф купил большую яхту, у нас появился третий партнер — Джон Мортон, а я снес свой старый дом и начал строить новый, намного больший по размеру.

Затем началось «наводнение». К началу 1970 года американский фондовый рынок стал очень спекулятивным. Он характеризовался широким применением технического анализа, компьютерного моделирования и растущими акциями новой эры, торгующимися на астрономических уровнях. Хеджевые фонды плодились и процветали. Продавцы и трейдеры, о которых никто никогда не слышал, легко собирали деньги для своих фондов, поскольку частные инвестиции были в большой моде. В конце зимы 1970 года «медвежий» рынок нанес разрушительные удары, сконцентрированные на спекулятивных растущих акциях, которые взлетели в 1968 и 1969 годах. Мы держали «длинные» позиции в лучших акциях новой эры и «короткие» в худших, плюс мы «зашортили» некоторые выросшие «голубые фишки», известные как Nifty Fifty, которые мы считали слишком переоцененными. К маю 1970 года купленные нами новые акции упали, а то «барахло», которое мы продали «в шорт», необъяснимым образом существенно выросло.

Это был тяжелый период. Мой новый дом был построен лишь наполовину, и нам приходилось жить в маленьком коттедже. Я помню, как подобно будильнику, еженощно просыпался в 3 часа утра буквально в холодном поту, слушал дыхание мирно спящих детей и мучительно думал о нашем портфеле. Должны ли мы закрыть свою «короткую» позицию в акциях Memorex? Нужно ли продавать бумаги Digital Equipment? Действительно ли надежна компания Recognition Equipment? Упадут ли когда-нибудь акции Polaroid? Это были самые жуткие мучения, которые я когда-либо испытывал. Они продолжались днем и ночью. Цены наших акций падали. Наш портфель умирал на моих глазах, кроме того, я боялся подвергнуться бичующей критике. Апрель и май были ужасны. Мой отец всегда не одобрял наш несколько авантюрный подход к выбору акций, выражая сомнения в том, что новые компании представляют собой реальную ценность, и предупреждал о возросшем уровне спекуляций. В конце мая я завтракал с ним в Bank of New York. Он выражал сочувствие моим неудачам, но когда я пожаловался на то, что рынок ведет себя иррационально, процитировал мне слова Джона Мэйнарда Кейнса. «К сожалению, рынки могут оставаться иррациональными дольше, чем вы можете оставаться кредитоспособными. Я советую вам контролировать свои убытки», — сказал он.

Мы выжили, но май 1970 года преподал нам такой урок, который я никогда не смогу забыть. Когда вы управляете рисками своего портфеля, вы всегда должны помнить, что существует возможность получить катастрофический результат. Рынки склонны колебаться вверх и вниз. В хорошие времена все мы действуем исходя из предположения, что ликвидность является константой, и что, если что-то пойдет не так, как надо, мы сможем быстро закрыть убыточную позицию с минимальным ущербом. Той весной, посреди шумных политических и экономических событий, я узнал, что с началом рыночной паники мало того, что испаряется ликвидность, но и цены могут падать настолько круто, что любое решение может привести к серьезным неблагоприятным последствиям. Я понял, что при принятии решений в кризисной ситуации необходимо выбрать лучшее из худшего, но, как позднее сказал мой отец: «Пользой от вашего инвестиционного испытания огнем было то, что вы получили уроки, указывающие на опасность левереджа и на необходимость отсекать потери. Однако не зацикливайтесь на этом, иначе вы станете подобны той лягушке из рассказа Марка Твена, которая, однажды обжегшись, боялась в другой раз подойти к печи и в результате замерзла до смерти».

¹

Августа — разговорное название престижных соревнований по гольфу. — Примеч. пер.

²

Р/Е — price/earnings ratio, отношение цены акции к доходу компании в расчете на одну акцию. — Примеч. пер.