Вышли из леса две медведицы

Глава тридцать первая

— Утром того дня Довик отвез дедушку Зеева в его вади, попрощался было с ним, но тут же вернулся и сказал, что ему хочется немного пройтись с ним.

— Не нужно, — сказал дедушка Зеев. — Тебе пора на работу. Увидимся здесь же, как обычно, в три.

— У меня еще есть немного времени, — возразил Довик и пошел с ним. Я думаю, он припомнил давние времена наших приятных детских прогулок с дедом.

— И ты не побоялся оставить его там? — спросила я его назавтра. — У тебя не было никаких предчувствий?

— Ни малейших. Мы с ним столько раз так делали. Да и ты сама ведь тоже иногда подвозила его туда и оставляла без всяких опасений. С чего вдруг беспокоиться о таком человеке, как он, да еще в таком месте, которое для него, как второй дом?

Они прошли немного вместе, разговаривая по пути, и дедушка спросил Довика, помнит ли он те растения, о которых он ему рассказывал.

— Нет. Только некоторые. Рута помнит лучше.

Потом они расстались. Довик оставил его там, с его палкой и с его сумкой, и после работы, как обычно, в постоянное условленное время, в три часа пополудни, вернулся на их постоянное условленное место: у мостика над дорогой. Но на этот раз дедушка Зеев, человек всегда пунктуальный, не ждал его там. Довик забеспокоился. Он не знал, что делать. Он хотел спуститься к харуву, поискать его, но боялся, что дедушка может прийти на место встречи с другой стороны.

Он покричал несколько раз: «Дед! Дед!» — и, не получив ответа, все-таки спустился, в конце концов, к харуву и нашел его лежащим там в луже крови, с разбитой головой.

Он тут же позвонил мне, и меня потрясло не только его сообщение, что дедушка погиб, но и сама форма этого сообщения, потому что он употребил в точности те же слова, что двенадцать лет назад, когда сообщил мне о смерти Неты.

— Рута, — сказал он мне, — я должен сообщить тебе что-то ужасное. Дедушка умер. — И добавил: — Он, очевидно, упал, разбил голову о камень, прямо под своим харувом. Поговорим подробней потом, сейчас я должен позвонить в полицию.

Через две минуты он позвонил снова:

— В полиции сказали, что выезжают ко мне, чтобы я вышел на дорогу и проводил их к месту происшествия. Но я сказал им, что не оставлю дедушку, так что ты подъезжай, пожалуйста, чтобы их встретить.

Я бросилась к Далии, рассказала ей все и попросила подвезти меня в их машине, потому что сама я не в состоянии сейчас вести. И в эту минуту на пороге вдруг появился Эйтан и спросил:

— Что случилось?

В первый момент я даже не сообразила, что это первые слова, которые он произнес после двенадцати лет своего молчания и добровольной каторги. Я машинально ответила:

— Довик нашел дедушку в вади, мертвым, я еду туда с Далией.

— Я тоже поеду, — сказал он, и только тогда я вдруг осознала. И не просто осознала, но и испугалась. Ведь то были не только его первые за двенадцать лет молчания слова — это был его первый выход из дома со времени смерти Неты.

Он сел на заднем сиденье. Далия удивленно спросила:

— Что случилось, Эйтан, что ты вдруг начал говорить? Что такое случилось, что ты решил с нами поехать?

Он не ответил.

Мы поехали. Невольно — может быть, потому, что Эйтан сидел сзади, — я вспомнила наши былые прогулки, когда мы ездили двумя парами развлекаться. Довик за рулем, Далия рядом с ним, мы с Эйтаном позади. Довик то и дело говорил ему: «Ты разве не знаешь, что в нашем поселке мужчины сидят впереди, а женщины позади? Весь поселок будет говорить, что у нас вместо зятя появилась зятиха».

Это были очень веселые поездки. Обычно — поесть мороженое на перекрестке или сходить в кино в городе. Я помню, как однажды на светофоре на главной дороге к нам подошел молодой солдатик, ловивший попутку домой, и спросил, куда мы едем. Эйтан высунулся в окно и сказал ему: «Мы едем к Эллис вернуть ей шарф, который она у нас забыла в пятницу, а потом к двоюродной сестре Далии на кофе. Это тебе подходит?» Бедный солдатик так смутился, что Эйтану пришлось выйти из машины и пригласить его: «Садись, садись, мы просто пошутили, мы подвезем тебя домой. Мы сами тоже когда-то служили. Ты только садись и скажи, куда ехать».

На въезде в вади уже стояла полицейская машина, и офицер с рядовым полицейским как раз выходили из нее. Я сказала им:

— Да, это здесь, но надо пройти немного вдоль вади — вот по этой тропе.

Они подозрительно уставились на нас.

— Я сестра того человека, который вам звонил, — сказала я. — А тот, кто погиб, приходится нам дедушкой.

— А эти кто?

— Мой муж и моя невестка. Брат нам сообщил по телефону. Мы знакомы с местностью и точно знаем, где он, поэтому мы вас проводим. Вот она, эта тропа.

Офицер спросил:

— Ты говоришь, что это твой муж?

— Да.

— Так почему ты говоришь вместо него?

Я сказала, что мой муж неразговорчив. Что, я должна была рассказывать ему о нашей беде?

Офицер повернулся к Эйтану:

— Где ты работаешь?

Я сказала:

— Он работает в нашем семейном питомнике.

Офицер пожал плечами:

— Ладно, поговорим об этом позже. Кто будет показывать дорогу, тоже ты?

— Да.

Он велел полицейскому остаться на дороге, подождать, пока приедут из судебной экспертизы, и проводить их к нам. А мне сказал:

— Веди. Я за тобой.

Мы пошли. Все молчали. Слышно было только сиплое, как у заядлого курильщика, дыхание офицера да стук обуви по камням.

Минут через десять он спросил:

— Далеко еще?

Я сказала:

— Таким шагом — примерно десять минут.

Он спросил:

— Откуда ты знаешь эту тропу? Она не обозначена.

Я сказала, что в детстве мы много гуляли тут с нашим дедушкой.

— С тем, который сейчас умер?

— Да.

— Так что дедушка делал тут один?

Я почувствовала, что меня мутит. Как из-за боли под диафрагмой, которой пока еще удавалось сдерживать мои рыдания, так и потому, что я терпеть не могу, когда кто-то называет чужого родственника просто «дедушка» или «отец» вместо «твой дедушка» или «твой отец». Что случилось? Ты вдруг тоже стал его внуком? И потом — откуда он знает, что мой дедушка был здесь один? А может, он вовсе не был здесь один? Может, он был здесь с кем-нибудь? Может, этот кто-нибудь видел что-нибудь или даже сам его убил? Глупый следователь — это последнее, в чем мы сейчас нуждаемся.

— Не беспокойся, — сказал офицер, который, видимо, был интеллигентней, чем я думала. — Мы просто принимаем во внимание все возможности. — И спросил: — А как ты знала, что нужно вести нас именно сюда?

— Потому что брат сказал мне по телефону, что он нашел его возле большого харува. А я уже сказала тебе, что мы с ним много раз бывали в этом вади и хорошо знаем это дерево.

А в душе я почувствовала, как эти слова — «вади» и «харув» — словно подводят всему окончательный итог, как будто я издавна уже знала, что однажды это произойдет и что дедушка умрет именно на этом месте, как и подобает умирать таким мужчинам, как он.

Я шла первой, офицер шел за мной, за ним Далия, а Эйтан шел последним. Через несколько сот метров Эйтан вдруг свернул, поднялся на северный склон вади и пошел там параллельно нашему курсу.

— Что он там делает? — раздраженно сказал офицер. — Скажи ему, чтобы шел с нами.

— Эйтан, — крикнула я, — вернись, пожалуйста, иди с нами!

Он спустился по склону. Его шаги показались мне вдруг куда более легкими, словно мой первый муж на миг выглянул из второго, — но только на один короткий миг. Он не спотыкался и не скользил на камнях, как Далия и офицер, но то не был и его давний «голос-возлюбленного-моего-вот-он-идет-скачет-по-горам-прыгает-по-холмам»[119].

«Жаль, что мы не позвали его пойти в эти места раньше, — подумала я. — И жаль, что для этого понадобилась смерть дедушки. Может, мы боялись, что все, что напомнит ему о походе с Нетой, будет для него слишком тяжело. А кроме того — он ведь не просил. А еще кроме того — кто же мог его уговорить? Только дедушка мог наказать ему, что делать».

— Вот, — сказала я, — уже виден харув, а тот человек возле него — мой брат, который вам звонил.

Я видела, как Довик беспокойно ходит там — то сядет на «тронное кресло» под харувом, то встанет с него, то снова сядет. Мы подошли ближе, и тогда я увидела дедушку Зеева, лежащего в крови на земле. Довик поднялся и сказал офицеру:

— Меня зовут Дов Тавори. Я его внук.

Офицер посмотрел на тело:

— Сколько ему было лет?

— Девяносто два, — ответила я.

— А повязка на глазу, это что?

— Это повязка на глазу. В чем именно вопрос?

— Сколько времени она у него?

— Очень давно. Раньше, чем родились все присутствующие.

— Повязка с цветком? Почему не черная?

— Он любил цветы. Я вышила ему.

Офицер нагнулся, снова посмотрел и сказал, что картина довольно очевидна: очень старый человек, к тому же слепой на один глаз, ходит без сопровождающих в диком месте. Наверняка споткнулся, упал, ударился головой о камень. Вот об этот камень, посмотрите сами — вся кровь прямо у него под головой.

Все посмотрели, а Эйтан даже встал на четвереньки, припал к земле и стал рассматривать камень вблизи, точно собака, вынюхивающая что-то.

Офицер спросил его, в чем дело, но он не ответил. Офицер велел ему ничего не трогать и добавил, что старики падают даже у себя дома, где все знакомо и надежно, так почему бы ему было не упасть на какой-то забытой Богом козьей тропе, где камни, и валуны, и всякие подъемы и спуски.

— Как это вы позволили ему бродить здесь одному? — недоумевал он вслух, давая нам понять, что семья, которая позволяет такому старому человеку ходить одному по такой пересеченной местности — так он во внезапном приступе высокопарности назвал дедушкино вади, — эта семья безответственная.

— Человек в таком возрасте — как маленький ребенок, — провозгласил он. — Как младенец. И если бы это на самом деле был ребенок, я бы немедленно задержал вас за преступную небрежность.

Я почувствовала, что кровь бросилась мне в голову, но решила до времени молчать. К счастью, Эйтан отошел куда-то в сторону, что-то искал среди камней и ничего не слышал. Но Довик взорвался. Он не сказал офицеру, что у нас и в самом деле был ребенок, который погиб на прогулке, но сообщил ему, что сейчас не время для уроков по выращиванию стариков, и, если он считает, что мы нарушили закон, он может нас задержать, но не читать нам нотации.

— И я попрошу тебя не забывать, что помимо вашего расследования мы сейчас в трауре, — сказала Далия.

Офицер сказал:

— Я понимаю ваше горе, но у меня есть свои обязанности, и я их выполняю. А вам запрещается дерзить полицейскому при исполнении. Это тоже нарушение закона.

— Ладно, — сказала Далия.

— А этот, что он все время там крутится? — офицер показал на Эйтана, который в эту минуту нагнулся, рассматривая что-то возле ствола харува. — Ну-ка, давай, уходи оттуда, слышишь? Ты загрязняешь место преступления! — И, снова проникшись подозрениями, добавил: — Вы, как я понимаю, знакомы с этим местом, бывали здесь в прошлом, так?

Довик сказал:

— Мы были тут много раз, по нескольку раз в год, на протяжении многих лет. Это место, где наш дед любил гулять и собирать. И он знал эти места как свои пять пальцев. Мы даже прозвали это вади «дедушкиным» и этот харув — его харувом.

А я сказала:

— Я уже говорила вам — дед водил нас сюда, когда мы были еще маленькими детьми.

Далия в очередной раз изрекла свое: «Как это символично», — и поскольку глупость — болезнь слегка заразительная, то Довик, которого длительная близость к жене сделала еще туповатее, чем он был в оригинале, сказал:

— Ты права, Далия. И может быть, это как раз та символичность, в духе которой дедушка хотел умереть.

— Что тут символичного? — спросил офицер.

— Ну, может, не символично, но факт, что круг замкнулся, разве нет?

Я вдруг почувствовала, что я здесь одна наедине с дедушкой: я, и его тело, и его большой харув, — и что на какой-то миг все это видится мне откуда-то сверху, а в следующее мгновенье — уже с уровня земли. Я была птицей в небе и муравьем в траве. У меня по щеке стекла слеза, но я не заплакала. Никто не плакал. Нас не учили плакать, тем более — в присутствии чужих людей.

— А вот и парни из «моржка»[120], — сказал офицер так, словно мы друзья этих парней и должны знать, как на полицейском сленге называется их отдел.

По тропе спускался полицейский, которого оставили на дороге ждать судебно-медицинских экспертов, и двое в штатском. Штатские раскрыли небольшой чемоданчик, который принесли с собой, и начали фотографировать и снимать отпечатки, как показывают в кино. Офицер натянул перчатки, которые они ему дали, вынул кошелек дедушки из кармана его рабочих штанов и проверил его содержимое.

— Здесь триста пятьдесят шекелей, — сказал он. — Это обычная сумма для него?

— Нормальная сумма, — сказал Довик.

Офицер вынул из кармана дедушкиной рубашки маленький, хорошо нам знакомый футляр.

— А это?

— Это его слуховой аппарат, — сказала я.

— Он не включал его, когда ходил?

— Не всегда, — сказала я. — Он и дома не всегда его надевал.

— Ты посмотрел в его сумку? — спросил он Довика.

— Я ни к чему не прикасался.

Офицер открыл наплечную сумку.

— Здесь есть и вино, — сказал он со странной интонацией.

— Он всегда запивал свой обед белым вином, — сказала я.

— Это даже хорошо для здоровья, — вмешалась Далия, — стакан вина в день.

— Вино посреди дня? — пробурчал офицер. — Чего же удивляться, если он после этого валится головой на камень? Поверьте мне, если я не велю этим людям немедленно складывать свои приспособления и кончать с этим делом, так только ради протокола. Мы тут зря время теряем, а нас там ждут другие дела.

Люди из «моржка» долго возились и шарили среди валунов и в конце концов сказали, что тело можно увозить.

— Увозить — это значит отправить в Институт судебной медицины, — объяснил офицер. — Сейчас время заявить, есть ли у вас возражения против вскрытия.

— У нас нет, — сказала я.

В своем добавочном мозгу я недоумевала: «Что еще они надеются открыть в этом старом теле? Какие еще секреты?»

— Где твой муж? — спросил офицер. — Куда он вдруг исчез?

— Он спустился вниз, к проходу между двумя вади, — сказал Довик.

— Что он там делает?

— Он отошел, чтобы помочиться, — сказал Довик.

Я подумала, насколько это похоже и насколько непохоже на мою поездку с Довиком в пустыню, где Нета встретился со змеей: там акация, а тут харув, там желтое, а здесь зеленое, там сын, а тут дедушка, там укус, а здесь — иди знай, может быть, действительно неловкий шаг, случайное падение. И тут, и там камни — тот, на который упал дедушка, и тот, которым Эйтан разбил голову эфы.

— Я его не вижу, — сказал офицер.

— Может, он зашел в пещеру, — сказала я. — Там есть пещера, которую мы называем жилищем древнего человека.

Офицер не поленился спуститься к пещере и заглянуть в нее.

— Его здесь нет, — крикнул он. — Но тут какая-то коза упала в колодец. Лежит дохлая на камнях внутри.

Довик подошел тоже.

— Несчастная, — сказал он. — Наверно, хотела попить из колодца. Тут вокруг ходят стада. Хорошо, что это случилось недавно, иначе вонь была бы жуткая.

Эйтан вдруг появился из самого неожиданного места среди деревьев. Его тяжелые шаги стали еще легче, как будто ноги вспомнили старый забытый танец. Я поняла, что в эту минуту что-то происходит. Обычно, когда идешь с кем-то по вади, сразу видишь, кто привык ходить «по пересеченной местности», а кто нет. Те, кто не привычен, смотрят все время себе под ноги, проверяют, куда наступить, и идут слишком близко к другим. А есть такие, как мой первый муж, которые живут в мире с тропой, и с камнем, и с землей, и могут идти даже ночью, как будто у них есть глаза на пальцах ног.

Он подошел к офицеру и спросил:

— Вы пришлете специалиста по следам?

— Так ты у нас, оказывается, умеешь говорить. Замечательно. Зачем тебе специалист по следам?

— Потому что здесь нужен кто-нибудь, кто умеет читать местность.

— Ты собираешься учить нас, что мы должны делать?

— Упаси Бог, — сказал Эйтан, повернулся к мне и сказал: — Я иду обратно на дорогу.

Я была ошеломлена. А Довик сказал офицеру, что на данном этапе у нас больше нет вопросов, и если у него их тоже нет, то мы хотели бы уехать, потому что мы должны еще приготовиться к похоронам и к неделе траура.

Офицер велел полицейскому посторожить труп, пока не прибудет «скорая», а я поспешила следом за Эйтаном, потому что меня уже начало беспокоить, куда он так заторопился и что его остановит и где — ведь его тело все еще было неуклюжим телом моего второго мужа, а походка стала уже легким шагом первого. Двенадцать лет со дня смерти Неты, двенадцать лет, в течение которых он не выходил из питомника и ходил только по его мощеным дорожкам с пятьюдесятью килограммами на спине или в руках, — и вот теперь он ходит здесь, как когда-то на наших прогулках, тех, с Нетой на плечах…

Офицер пошел с людьми из судебной экспертизы, которые говорили с ним приглушенными голосами, а потом присоединился к нам и выразил сожаление по поводу этого несчастного случая и даже извинился за несколько слов, сказанных раньше.

— Поймите, — сказал он, — пока специалисты не скажут, что это действительно несчастный случай, а не убийство, у нас все на подозрении и в основном — это члены семьи. Но в данном случае ясно, как Божий день, что это несчастный случай.

Я сказала ему, что все в порядке, и он объяснил нам, как и когда мы можем получить дедушкино тело после вскрытия, чтобы приготовить его к похоронам.

Когда мы дошли до дороги, то увидели Эйтана, который ждал нас возле машины. Мы попрощались с офицером и поехали домой. Как только мы немного отдалились, Довик спросил Эйтана, что он искал и нашел ли что-нибудь, и, к нашему большому удивлению, Эйтан соизволил ему ответить. Правда, в том, что он сказал, не было ничего особенного, но в его случае каждое произнесенное слово уже было большим достижением.

Приободренная нашими успехами, я спросила, что же он все-таки искал, и, очевидно, то был особенный день — День Говорливого Эйтана, — потому что он ответил и на мой вопрос, впрочем — тем же ничего не значащим словом.

У меня перехватило дыхание. Я уже ждала, что и мое имя, Рута, прозвучит в конце его ответа: «Ничего, Рута», — но моего имени он не произнес.

Мы поняли, что больше мы из него ничего не вытянем, и перешли к другим, более срочным делам. Позвонили разным родственникам и всем, кому полагалось, в поселковом Совете, и, когда мы вернулись домой, на автоответчике уже было первое сообщение. Невестка покойного, то есть моя с Довиком мамаша, извещала, чтобы мы не ждали ее на похороны. Она постарается приехать на неделю траура.

— Она вообще не приедет, — сказал Довик.

— Как ей не стыдно! — сказала Далия. — Впрочем, когда это кто-нибудь из вашей семьи чего-нибудь стыдился?

— Не беспокойся, — сказал ей Довик, — до уровня твоей матери на нашей с тобой свадьбе мы пока не добрались, так что нам еще есть к чему стремиться.

И ушел, рассердившись, в свою контору, чтобы оттуда продолжить звонки.

Мы с Далией начали обсуждать угощенье для гостей, которые придут на траурной неделе, — «трапезу для утешителей», как напыщенно сказала она, поскольку полагала, что «трапеза» звучит более торжественно, чем просто «угощение», а кроме того, ей нравилось выражение собственного лица, когда она произносила слово «утешители».

Я сказала, что как по мне, то достаточно подать немного крекеров, печенье, нарезанные овощи и легкие напитки и поставить большой чайник с одноразовыми стаканами для чая и кофе, но она возразила, что, хотя траур это траур, а не, упаси Боже, какой-нибудь там праздник, можно предвидеть, что придет много людей, потому что это не только семейное, но и общественное событие. Именно так она и сказала: «предвидеть», и «событие», и «общественное», а кроме того — обратите внимание, Варда, потому что это была ее самая сильная фраза, я даже разрешаю вам ее использовать, — а кроме того, она сказала, что «одноразовые стаканы — это особенно символично для недели траура, потому что напоминает о том, что наша жизнь тоже одноразовая». И добавила, что хорошо бы Эйтан приготовил что-нибудь в его чугунках, в этих его «пойке».

— Кстати, а где он вообще? — вдруг удивилась она. — Опять исчез?

— Двенадцать лет прошло, — сказала я, — не только Эйтан, но и его «пойке» забыли, наверно, что такое варить…

Но Далия сочла, что это не смешно, и вообще — где он? — повторила она свой вопрос.

Я не ответила. Я уселась с книгой Экклезиаста, чтобы написать что-нибудь для похорон, и назавтра перед вечером мы похоронили дедушку Зеева возле его «добродетельной жены», бабушки Рут, «матери своих детей…» и так далее. Пришло много людей. Но позже осталась группа поменьше, более близкие друзья и более далекие и суровые двоюродные братья из Галилеи, которые рассказывали разные истории о дедушке и о его мошаве, и Довик, слегка опьяневший, вдруг сказал:

— Берегитесь Руты, она в последнее время начала писать рассказы, так она может написать о вас тоже и украсть у вас ваши истории.

А Эйтан вдруг улыбнулся и сказал:

— Почему бы тебе не почитать нам что-нибудь, Рута?

И я не просто обалдела: он говорил тем же тоном и в том же стиле, что мой первый муж.

Я принесла свою тетрадь и прочла им рассказ о древнем человеке, который написала для Неты, и все воодушевились и сказали: «Надо напечатать!» И тогда я прочла им — с небольшими изменениями — также историю об одном парне из поселка, которого отец привел в публичный дом, и Эйтан опять сказал, как будто наслаждаясь вернувшейся к нему способностью произносить мое имя:

— Рута, ты должна писать еще.