Вызов (ЛП)

Глава 20

Я бежала до тех пор, пока сладкая опасность полностью не исчезла, и я осталась вместе с медным привкусом адреналина. Потом я прыгнула в метро — теперь не было причин не делать этого; теперь, когда я была подготовлена, они могли бы начать преследовать меня — и поехала на Таймс-Сквер, пока толпа не стала плотной. Я была близка к Главной Школе, что мне не нравилось, но в толпе было хорошее укрытие, и это последнее место, куда они пойдут искать меня.

Или я на то надеялась.

Я вышла из толпы, нашла ночную закусочную и заказала кофе и сэндвич, наблюдая в окне за тем, как движется толпа, в то время как я быстро съела еду и просмотрела распечатки и карты.

Я выбрала район на картах Огги и Кристофа, посмотрела все пути внутрь и наружу. Попыталась рассмотреть все это так же, как сделал бы папа. Углы нападения, побег — мне придется найти машину.

«Побеспокоишься об этом тогда, когда прибудешь на место. Здесь ничего не сможешь сделать, а если сейчас украдешь машину и возьмешь ее туда, то напросишься на проблемы. Спокойствие и легкость, Дрю, детка, так, как я учил тебя».

Папа когда-нибудь предполагал, для чего меня тренировал? Или он просто не думал об этом? Еще куча вопросов, на которые я никогда не получу ответы.

Я поняла, что тянулась к серьге Грейвса, перебирая череп, пробегая по краям скрещенных костей ногтем большого пальца. Не беспокойся, я в пути. Я иду.

Но тогда я волновалась, я выпила остатки кофе, убрала вещи, засовывая их в сумку с оружием. Что если они перевезли его? Насколько старой была эта информация? Если место кишело вампирами... Ну, я была достаточно быстрой, чтобы убить одного из них, не так ли?

Но что если будет больше, чем один? А также Сергей?

Тебе нужен план получше, Дрю.

Когда я оплатила счет и вышла на улицу, план стал складываться. Я продолжала идти, и он развивался внутри моей больной головы. К моей спине привязаны две малайки, длинный, черный плащ блуждал вокруг меня, и никто не обращал на меня внимания. Правда, сейчас ночь в городе, и на улице присутствовали вещи страннее меня.

Большинство из них — даже люди.

Часть этого, должно быть, дар, пульсирующий внутри головы, заставляющий меня двигаться. Сквозь шум толпы я услышала мягкое хлопанье крыльев и иногда мельком видела сову, располагавшуюся на мигающем знаке «Девушки», кружившую в конце улицы, приземляющуюся на крышу припаркованных машин. Я даже уловила, как она расширяется, будто набросок углем, из-за чего я шла странствующим зигзагом, и это держало меня от неприятностей, а также от зеленой тишины Центрального Парка: смутно на север и немного на восток.

Все это время я думала, что это была бабушкина сова. Но теперь я чувствовала ее сердцебиение и ветер, проносящийся через перья, и я знала, что она часть меня. Точно так же, как я знала это в спортзале, когда стояла перед Анной. Когда сова ударила ее второе обличье в виде животного, черепаховая кошка присела у ее ног с болезненным хрустом континентального столкновения.

Значит, я сова, Кристоф — лиса, у Анны — кошка. А Грейвс — лупгару. Забавно.

Только это совсем не так.

Иногда вспышки той ночи возвращаются ко мне, в основном тогда, когда я пытаюсь заснуть и у меня появляется то странное чувство падения. Я буду трястись, ожидая того, что снова окажусь на тротуаре, скользя мимо группы молодых мужчин с жесткими лицами, которые находились на углу, или сливаясь с потоком усталых взрослых, наводнивших ступени метро, видя мое отражение — бледные щеки, волосы отброшены назад, двойные рукоятки малайки утыкались в тонкие плечи, плащ развевался вокруг щиколоток. Я долгое время бродила по краям пирса, где проходила вечеринка, двигаясь бесцельными кругами, когда транс и электроника пульсировали в воздухе; потом где-то после трех я, как призрак, проскользнула через тихий Бэттери-Парк, и начала разрабатывать свой путь на север и восток, избегая часть Главной Школы в Манхэттене, как если бы она была чумой. Опасно находиться так близко, но снова же, это последнее место, где они будут искать меня.

Я также еще несколько раз поела. Как если бы не могла заполнить себя, и всегда находила те корзинки, в которых продавались соленые крендельки, или куриный сатай[22], или буррито, особенно возле центра города. Я не волновалась по поводу денег; я волновалась из-за огромной дыры под ребрами, которая только продолжала увеличиваться. Когда я свернула на пустынные улицы, то услышала треск, как статика. Он исходил из моей кожи, и я не была уверена, стоит ли мне волноваться об этом.

Я перемещалась по артериям города вместе с толпой. Так безопаснее, и мне нравились шум и суета. Даже глубокой ночью где-то что-то происходило. Вот почему представители Истинного мира в основном охотятся в больших городах. То есть в сельских местностях они тоже есть, но это уже другое дело. Более противные, остроформенные твари живут в городских джунглях.

Самое худшее время — между тремя и четырьмя часами утра, пока я прогуливалась с неопределенным намерением, это была длительная, медленная тишина перед рассветом. Я блуждала, притворяясь, что папа критикует мой план, и делая его настолько хорошим и цельным, насколько я могла бы, я надеялась, что охватила все.

Сейчас в Школе я бы кормила Пепла и возвращалась в комнату, позволяя Нэт расчесывать волосы, и ожидая, когда Кристоф постучит в дверь. Я стала беспокойной, проложив себе путь через реку к Квинсу и время от времени останавливаясь, так как призрак восковых апельсинов скользил по моему языку. Вот еще одна вещь, о которой стоит побеспокоиться — аура не была столь сильной. Все остальное — да, но сладкая опасность — только призрак самой себя, поэтому не думаю, что это из-за того, что я находилась в большей безопасности.

Двенадцатью кварталами от особняка я обнаружила работающую телефонную будку. Это труднее, чем кажется: теперь есть сотовые телефоны, платежи в значительной степени выходят из моды.

Иногда папа ворчал насчет этого. Было не так уж тяжело приобрести телефон, который нельзя отследить, но тем не менее существовала проблема триангуляционных вышек[23], которые получали вызов. На самом деле, не намного хуже телефона-автомата, но папа был приверженцем старых идей.

Внутри груди сердце проделало забавное разрывающее движение, но я была слишком занята, чтобы беспокоиться о боли. Вот такая фигня. Если бы я когда-нибудь замедлило все то дерьмо, которое накопилось, то, вероятно, я бы плакала неделю.

Я вставила четвертаки — у меня имелось несколько, хотя остальные я отдала — и набрала номер. Обычно все номера находились в блокноте с Йодой на обложке, а не в моей голове. Но этот номер я могла бы рассказать в середине ночи, потому что это была моя личная, тайная линия для Братства, номер, который осветил бы их коммуникатор как сигнал бедствия.

Что означало, что звонок будут отслеживать. После того, как я всю ночь держалась в тени, надеясь, что никто не поймает меня, теперь я собиралась сказать «я здесь, придите за мной».

Я послушала звонок, прочистила горло и попыталась за раз смотреть везде и всюду. Улица была хорошей: этот мини-маркет через дорогу от помятой зелени Флашинг Парка находился в отличной форме, а линии на стоянке недавно были окрашены. Весь мусор подобран, и здесь не пахло мочей старика, что означало, это относительно хорошая часть города.

Полагаю, когда вы возле могилы, то хорошая — относительное понятие.

Два гудка. Три. Четыре. Поднялась трубка, и послышалась серия щелчков. Потом тишина, и в это время они прослеживали мое местоположение.

— Черт возьми! — сказала я слушающей тишине. — Скажи что-нибудь!

— Дрю, — Огаст казался невероятно усталым. — Какого черта ты делаешь?

А что ты думаешь?

— Спасаю Грейвса. Кристоф знает где. Пусть он принесет копию. Я собираюсь зайти внутрь, на рассвете, что... — я проверила небо. — Будет очень скоро. Чем больше они отвлекут тех, кто держит моего мальчика-гота, тем в большей безопасности буду я.

— Дрю, детка, милая, послушай меня. Что-то происходит. Ты в беде, и...

— Да, черт возьми, я в беде, Огаст! Я доверяла Кристофу, и все, что он делал, это лгал мне. С меня хватит! Если Братство хочет чего-то от меня, то сделают все, что я скажу им, начиная с этого момента. И то, что я скажу им сделать, это заставить Кристофа признаться, что он знает местоположение Грейвса. И придти и помочь мне спасти его. В противном случае, они потеряют еще одну светочу, — я нервно облизала губы языком, смотря на улицу. На востоке небо становилось серым; я чувствовала, как приближался рассвет, как если бы из моей плоти тянулись тысячи крошечных нитей. Треск под кожей был интенсивным, почти на грани боли.

— Пожалуйста, Дрю! Пожалуйста, просто послушай меня... — теперь Огги умолял меня так, как не делал этого, когда я жила с ним. Конечно, тогда я была маленькой. Ему не приходилось умолять; он только говорил мне, что делать, и я делала это.

Черт! Я уже собиралась вести себя плохо.

— Я ничего, черт возьми, не буду слушать! — проинформировала я его, каждый дюйм меня пришел в готовность. Впервые я услышала в своем голосе призрак папиного сонного акцента. — Я слушала долгое время, но не получила ничего, кроме лжи, Огаст. Ты пойдешь и расскажешь им. Или, возможно, они слушают и уже все знают, — я проговорила вслух адрес так быстро, будто была прямо напротив него. — Я пойду внутрь и вытащу Грейвса. Если вы, ребята, хотите прийти поиграть, отлично. Если нет, тогда поцелуйте на прощание свою светочу.

Я нажала отбой. Дрожа, повесила трубку на телефон. Ноги были как резинка. Я подняла руку и снова услышала потрескивание. Маленькие штуки перемещались в моем запястье, треща и скользя. Кости перемещались. Отчасти как у оборотней, когда они собираются превратиться, но с необычной музыкой. Как колокола.

Святое дерьмо! Я с трудом сглотнула. У меня был план, и я должна была придерживаться его.

Я на три четверти вышла из ограждения будки и принюхалась. Пахло выхлопами машин, влажной зеленью деревьев и лужаек и грязным запахом города. Люди сбились в кучку, как крысы, кроме этой части города, лачуги были более хорошими. Тем не менее здесь, у особняка, находились дома меньшего размера, которые прижимались к окруженной стеной территорией, пытаясь войти внутрь. Стоимость недвижимости здесь, вероятно, была достаточной, чтобы люди получили сердечные приступы.

Я снова фыркнула. Чувствовалось слабое дыхание гниения.

Носферату. В окрестностях находились кровососы.

Также чувствовалась тонкая нить корицы, переплетавшаяся под всеми другими запахами и связывавшая их. Не окрашена яблоками, как у Кристофа, или гвоздично-цветочная, как у Анны. Она походила на большие липкие булочки с корицей и напомнила мне теплый парфюм мамы.

Это не то, о чем нужно думать. Потому что эта мысль делает ночь больше и темнее, давя между фонарями и на флуоресцентный яркий свет магазина. Несмотря на то что наступал рассвет, все еще была ужасная темнота.

Резкий звук ряби от приглушенного хлопанья крыльев — и сова спустилась. Она приземлилась на знак автозаправочной станции, расправила крылья и посмотрела на меня. Моргнула одним желтым глазом, потом другим. Ее когти немного царапнули — крошечный звук под гулом далекого движения, бормотанием города и напевом на самом краю моего сознания.

Дар свободно скользнул из головы. Тревожная статика, приближающаяся гроза. Я почувствовала вкус восковых апельсинов, но он был слабым. Краткий стеклянный, острый шип боли пронзил голову, и я снова вернулась в себя, глядя на сову так, будто она собиралась рассказать мне что-то.

Ну, я не буду удивлена, если она расскажет мне что-то. Но тем не менее.

Я коснулась сережки в виде черепа со скрещенными костями. Мамин медальон — кусок льда на груди, безопасный и уютный под майкой и толстовкой. Плащ Грейвса развевался вокруг щиколоток тревожным ветром. Мурашки пробежали по телу. Сам воздух стал электрическим.

Давай же, Дрю! Время действовать, а не пялиться!

Я направилась к краю стоянки. Сова мягко звала, но, когда я взглянула вверх, она взлетела с мягким взрывом перьев.

До рассвета я ступила из света в темноту. Они держали Грейвса в двенадцати кварталах от особняка, если его только не переместили.

А теперь время для шоу.