Я стройнее тебя!

Глава 14

— Это я, — шепчет Келли. Снова настала ночь, и Келли просто материализовалась в палате Энни, хотя и в коридоре, и над кроватью установлены камеры наблюдения. Как такой крупной девушке удается бесшумно передвигаться? В комнате становится темно, — дверь за Келли закрылась, все так же тихо.

— Нас застукают!

— Не-а, только не таких классных, как мы.

— Домнита следит за мной по третьей камере.

— Уже нет.

— Как это?

— Сама увидишь. Пошли, давай двигайся.

Энни сидит на кровати в позе лотоса, и ей трудно сдвинуться с места. Конечно, думает она, можно расплести ноги и встать, но зачем?

— Как ты сюда попала?

— А как я, по-твоему, попала сюда в прошлый раз? И сейчас точно так же. Ну что, ты идешь?

— Куда?

— Подальше отсюда.

— Мы не сможем выйти. На нас же ошейники. — В первый день своего пребывания здесь Энни попробовала сбежать, но от удара током у нее чуть уши не поджарились.

В темноте толстушка нащупывает руку Энни и что-то в нее кладет.

— Надень это на шею.

Она застегивает этот предмет.

— И оно действительно работает?

— Я об этом позаботилась.

Сегодня от Келли пахнет слабительным, да и на самом ли деле это Келли? От новых препаратов, которые ей ввели через капельницу, Энни трудно сохранять равновесие. Еле-еле удается ей удержать на месте свою кровать, которая начала уже раскачиваться.

— Ну и как же?

— Нейтрализует.

— А все камеры ты, типа, тоже нейтрализовала?

Келли вздыхает.

— Я, кажется, только что сказала, что позаботилась об этом?

— То есть как?

— Как обычно. Ну, знаешь, как в кино. Преданная Домнита сейчас сидит там и следит за всем этим коридором, а на самом деле смотрит закольцованную пленку.

— Ты умеешь делать такие вещи?

— Я много чего умею, — говорит Келли.

— Например, настроить по-своему все местные камеры наблюдения?

— Запросто.

— А как ты…

— Я смотрю много фильмов, — отвечает Келли.

— Но ведь для этого нужно та-а-ак разбираться в технике.

Келли хихикает.

— Лучшие спецы по технике обычно выглядят совсем как я.

— Ты хочешь сказать, хм…

— Да. Они толстые. Когда у тебя такие габариты, ты много сидишь на одном месте, и есть время на размышления. Типа, заняться больше нечем, и начинаешь много думать. Почему, по-твоему, свиньи такие умные?

— Ты же не свинья.

— Ты меня не видела.

Энни смущается:

— Ну, в тот раз.

— А, тогда-то. Это была не я.

— Что ты хочешь сказать?

Раздается смех, он кажется просто очаровательным.

— Это было только то, что ты увидела. Давай, крошка, у нас мало времени. Ты идешь, или как?

Энни хочет уйти отсюда и одновременно боится. Если в больнице или еще где-нибудь обращаются с человеком, как с инвалидом, он и становится настоящим инвалидом. Стоит продержать девочку в постели достаточно долгое время, и можно оставить ее на постельном режиме на всю жизнь. Энни целых два года добивалась того, чтобы получить власть над своим телом, но здесь ее запросто сломали. И теперь Преданные Сестры поселились у нее в голове и всем распоряжаются, и пусть они еще не полностью управляют ее телом, но в мысли уже вторглись. Взять, например, случай с Келли. Настоящая ли Келли сидит сейчас у нее в палате, или Преданные Сестры пошли на такую хитрость, чтобы, поймав ее на доверчивости, никогда уже не выпустить из своих лап? Не подослали ли к ней новенькую Сестру с голосом, как у Келли, чтобы подтолкнуть ее к глупости и получить право вставить ей в живот питательную трубку?

— Ну так что?

— Что?

— Ты со мной?

Она не может решить. Если здесь, в темной палате, действительно сидит Келли, которая уже начинает на нее злиться, то хватит ли у нее, Энни, сил добраться до выхода, который нашла Келли? В тоненьком больничном халате она кажется себе почти голой, а чувствует она себя слабенькой и слегка опьяневшей от новых внутривенных препаратов. Несмотря на бег на месте, ноги у нее ослабли и дрожат, и стоит она так нетвердо, что, наверно, попробуй она уйти отсюда, ноги начнут разъезжаться, как у тех, кто первый раз встал на коньки. А если какая-нибудь Преданная схватит ее и придется звать на помощь, не будет ли ее голос тоненьким и дрожащим, как у какой-нибудь жалкой старушки? Вот задница-то, ее голос стал похож на голос бабушки с материнской стороны в тот день, когда ту все перестало интересовать и она умерла.

— Не знаю, что и делать.

— Послушай, — Келли со вздохом садится на край кровати. Край, на котором сидит Энни, поднимается точно так же, как в прошлый раз, так что, скорей всего, это и правда Келли. — Давай-ка я тебе кое-что расскажу. Во-первых, ты попала сюда не по своей воле, верно? — На самом деле это не вопрос, а утверждение.

— Разумеется нет. А ты?

Келли считает, что ответ очевиден.

— Никто не приходит сюда сам. И тебе здесь совершенно не нравится.

— Конечно. Меня сюда отправили родители.

— Меня тоже.

— Ты имеешь в виду, что сама не хотела… — Энни глотает воздух, думая, как бы это сказать повежливее. Когда видишь существо такого размера, как Келли, то начинаешь строить определенные предположения. — Так ты не хотела…

— Ну, что ты собиралась сказать? Похудеть? Почему это все считают, что единственное на свете, о чем мечтает девочка моих габаритов, — это стройная фигура? Вот тебе, например, все говорят, что ты бедная-несчастная больная девочка, а что слышу я? Мне говорят, что на меня противно смотреть. Ну так что же, я послушала их и решила похудеть? И да, и нет, понимаешь?

— Не совсем.

— Ну ладно, я объясню. — Красивый голос Келли звучит уже совершенно безрадостно. — Конечно, я хотела быть стройной и красивой, такой, какой, как нам все говорят, должна быть нормальная девочка. Черт возьми, все мечтают быть стройными и красивыми, но если докопаться до правды, до самой настоящей правды, то что окажется? Чего же я на самом деле хотела? Только одного: чтобы они, на фиг, оставили меня в покое.

— И я тоже.

— Этого хотят все, но ведь кругом реклама и прочая дрянь, так что от нас ни за что не отстанут! Послушай. Мама записала меня в «Уэйт Уотчерз», когда мне еще не исполнилось шести лет.

Энни задумчиво говорит:

— Моя мама — последовательница Преподобного Эрла.

— Это другое… Что там такое? — От грохота, доносящегося из коридора, Келли так сильно вздрагивает, что раскачивается кровать.

— Ах, это? Ничего особенного.

Чаще всего, слыша по ночам этот металлический лязг, Энни пытается зарыться в матрас, исчезнуть, стать совсем плоской и так пролежать до тех пор, пока тележка не проедет мимо ее двери и не покатится дальше. Келли этот звук слышит впервые, она испугалась его и дрожит. «Да, это катят тележку, — думает Энни, — но что на ней сейчас везут и куда?»

— Не пугайся, это просто тележка.

— Тележка?

— Да, тележка. Ну, ты понимаешь.

— Само собой, — вежливо соглашается Келли. Эта девочка живет на другом этаже. Ясно, что о тележке она не имеет ни малейшего представления.

— Ну так ты ходила в «Уэйт Уотчерз», и пользы от этого не было?

— Может, и была, да только совсем незаметная, — говорит Келли мрачным тоном. — Дело в том, что в молоко, которым нас поят, добавляют всякие дрянные гормоны, в детское питание витамины и тому подобное, а ты еще слишком мала и не понимаешь, что происходит. Ты до последней крошки съедаешь обеды, как послушная девочка, и становишься чуточку крупнее, чем полагается в твоем возрасте еще до того, как усвоишь правила игры. А еще твоя мама следит, чтобы ты все доедала до конца, чуть ли не тарелку облизывала, чтобы все видели, какая она хорошая мать. Кроме того, все мамы стремятся к тому, чтобы рост и вес у тебя был, как у самых крупных детишек твоего возраста, и пока мы маленькие, нами очень гордятся. «Поздравляем, ты у нас лучше всех». А потом вдруг оказывается, не тут-то было! Ты приходишь на осмотр к врачу, и по таблице выходит, что ты слишком толстая. Нашли, конечно, чему удивляться. Мама выходит из себя, типа, она хотела, чтобы ты росла красивой и большой, но не настолько же толстой, и тут-то ты и понимаешь…

— Если не хочешь об этом рассказывать, то не надо.

— Нужно, чтобы ты поняла, как я стала такой, как сейчас. Согласна? Так вот, наступает момент, когда ты понимаешь, что перешла границы приличий. Поначалу мама называла меня пухлым ребенком. Потом говорила, что я полненькая. И вдруг я замечаю, что она стала покупать мне одежду в вертикальную полоску. Типа, мы надеемся обмануть тех, кто меня увидит, потому что им покажется, что я стройнее, чем есть, но ничего не выходит, потому что я не прекращаю толстеть. Я ем, как птичка, не знаю, откуда все берется, но я все расползаюсь и расползаюсь. Через некоторое время моя мама прячет меня в клубах за колоннами, потому что я еще прибавила в весе. Она считает, что меня можно показать людям, только не всю целиком, но я все равно продолжаю полнеть, и папа не хочет, чтобы приятели, с которыми он играет в гольф, увидели, какая я толстая. А я толстею еще больше, и в конце концов они начинают запирать меня дома каждый раз, когда куда-нибудь отправляются, чтобы меня вообще никто не видел. А вскоре даже им стало противно на меня смотреть, моим собственным маме и папе, и они засунули меня сюда, с глаз долой…

Энни договаривает за нее:

— Из сердца вон.

— Вот такой творится отстой!

— Понимаю.

— Вряд ли ты можешь это понять. А теперь меня пробуют подкупать подарками.

— Вот-вот, — говорит Энни, желая доказать Келли, что хорошо понимает, о чем речь, и знает об этом не понаслышке. — Мои только и приговаривали, что подарят мне кольцо с рубином, если я наберу пять фунтов.

— Когда от тебя требуют сбросить пятьдесят фунтов, все немного по-другому, но я же, черт возьми, старалась это сделать. Слушай, а у тебя нет чего-нибудь поесть?

— У меня с обеда остался батончик из инжира. Они думают, что я его съела. Вот, возьми.

— Так вот, — Келли, шумно чавкая, поглощает угощение. Она глотает и спрашивает: — Больше нет?

— Это все, что было.

— Ну и ладно. Так вот, они обещали мне шубу, если я сброшу вес, они обещали, что отправят меня путешествовать по Европе, даже обещали подарить машину, если я просто буду есть меньше, представляешь? Для меня это то же самое, что зажать нос и перестать дышать, понимаешь? Но я пыталась. Я старалась, я даже сбросила пару фунтов, но при моем весе это, конечно, капля в море, но все-таки… Разве нельзя было хотя бы похвалить? Я же это сделала. Мне это удалось, пусть мама и говорила все время что-нибудь вроде «Ничего страшного, милая, сегодня твой день рождения, и один маленький кусочек совсем не повредит». Наверно, где-то в глубине души моей мамы скрывалась злая мачеха, типа, «Я ль на свете всех милее», и на самом деле она хотела, чтобы я осталась такой, как есть.

Злая мачеха. От одной мысли об этом Энни начинает тошнить.

— Может, все матери на самом деле такие.

— Но я ведь действительно немного похудела. Мне это удалось, я чуть не померла, но сбросила десять фунтов, и мы собрались это отпраздновать; решили купить мне новый костюм, а потом меня должны были свозить на вечеринку в клубе. Я так балдела от радости, просто не передать. Ну вот, я выбрала себе такой хорошенький черный костюмчик, хм, который немножко стройнит, в магазине одежды для полных, чтобы в клубе, на ужине для привилегированных членов, я выглядела как полагается. Мы же придаем значение таким глупостям. — Кровать дрожит, а Келли спрашивает испуганным голосом: — Что это? Опять тележка?

Тележка и правда гремит страшновато.

— Это просто каталка с капельницами.

— А, капельницы. На моем этаже их нет. На тележках привозят слабительное и резиновые клизмы.

— Фу-у-у!

— Так вот, в тот день в клубе намечалась большая вечеринка, и я надела свой новый костюм и черные лаковые туфли, чтобы все видели, какие у меня маленькие ножки, и симпатичный черный плащ. Я даже сделала макияж, почти час на это потратила! Когда я наконец собралась, мама с папой уже ждали меня в машине, и вот мы с мамой всю дорогу до клуба болтали и смеялись, но она почти на меня не смотрела, пока папа не остановил машину и мы не вышли. И вот я кружусь на месте, потому что мне так радостно, распахиваю плащ, так что мои юбки чуть-чуть взлетают, и говорю: «Мамочка, посмотри!», а она мне в ответ…

На этом месте Келли, сидя здесь, в палате, громко стонет. Энни тихо бормочет:

— Ну и ну-у-у…

На какое-то время Келли умолкает, стараясь взять себя в руки. Наконец она продолжает свой рассказ.

— А она говорит, — после этого я с ними уже никуда не ходила. Я читаю на лице у мамы огорчение, когда она подкрашивает мне щеки тенями для глаз, чтобы, понимаешь ли, я казалась не такой толстой, и я слышу, как у нее вырывается вздох, и она говорит, моя мама, моя собственная мать, говорит мне: «Пообещай только, дорогая, что не будешь снимать плащ».

— Ужасно.

— Нет, все это совершенно обыкновенное дело.

— Ты права. Так оно и есть. — Энни вспоминает, как ее первый раз привели на консультацию к специалисту. Мама и папа, наверно, думали, что от каких-то разговоров она захочет больше есть. Она вспоминает, как мама пыталась кормить ее всякой гадостью, сколько было слез и упрашиваний, и с тяжелым вздохом вырывается у нее из груди вопрос:

— Но почему они с нами так обращаются?

— Потому что они считают, что мы их позорим!

Энни потрясенно отвечает:

— Моя мама сказала бы то же самое. Если бы вместо нее это не сделал папа. Он сказал, что им за меня стыдно.

Келли наклоняется, и ножки кровати встают на место. Энни ощущает ее свежее дыхание.

— Так ты все поняла, да?

— Что они нас ненавидят? Конечно.

Келли злится.

— Нет, дурочка. Что они не имеют права! Они относятся к нам, как к аксессуарам, а мы оказались не того размера и не той формы, черт побери.

— Так мы для них аксессуары. — Энни так долго думала только о собственном горе, что и не догадывалась об этом. А теперь ей все стало понятно. Существует какой-то единый для всех стандарт красоты, но ни один живой человек ему не соответствует. Даже бедняжка мама, как бы она ни тренировалась по программе Преподобного Эрла, сколько бы она ни принимала специальный сбор трав, от которого должна, как она считает, похудеть. Чего бы она ни покупала, как бы ни трудилась и ни мучилась, делая прически и макияж, мама тоже обречена, потому что не вписывается в установленные стандарты, и, что для нее еще страшнее, дочка у нее худая и тоже никогда не уложится в принятые рамки. Энни вздыхает, сделав для себя такое открытие. — Так вот в чем дело.

— Типа, важнее всего иметь правильную машину, дом, такой, как полагается, выглядеть так, как надо, ну, понимаешь, чтобы получилась безупречная картинка: счастливая пара, красивые детишки…

— А мы выглядим не так, и портим им всю картину.

— Вот именно. Теперь поняла?

— Да.

— Так ты со мной или нет? — Медленно, чтобы край кровати, на котором сидит Энни, не загремел об пол, Келли встает.

— Что мы будем делать?

— Мы убежим.

Энни совершенно уверена, что при своих габаритах бежать Келли никуда не сможет.

— Не знаю, не знаю.

— Конечно, если тебе здесь нравится…

— Я все это ненавижу. — Она встает с кровати. За ней с грохотом катится стойка с капельницей.

— Отцепи эту штуку, а то, если будешь перед собой катить капельницу, далеко не уйдешь.

Энни решает, как поступить с иглой, воткнутой в вену с тыльной стороны ладони. Что вообще ей вводят Преданные Сестры с помощью этих капельниц, а? Что будет, если выдернуть иглу: станет ли ей лучше, или она умрет?

— Понятное дело.

— Ну так ты идешь?

Энни молча отрывает пластырь и выдергивает трубку от капельницы из насадки, прикрепленной пластырем к ее руке. Делать это и страшно, и приятно. Жидкость больше не поступает ей в вену. Она не умерла. Она переходит к катетеру, который ей ввели в самую большую вену. (Дарва говорила: «Не трогай это, иначе тебе просто поставят новый».) Игла не гнется, ее не так просто выдернуть. Лихорадочно дыша, она отрывает пластырь и вскрикивает от боли, вытаскивая иглу.

— Все нормально?

— Не совсем. Ну что, пойдем.

Келли открывает дверь, свет из коридора освещает палату только после того, как она выходит из дверного проема, настолько она толстая. Для маскировки Келли сделала себе чехол из плотной черной ткани, наверное, из занавески; посередине вырезано отверстие для головы, так что наряд напоминает пончо. Она оборачивается, и Энни тут же приходит в голову: «Какое милое лицо».

Энни направляется к двери и отшатывается назад.

— На мне же ошейник.

— Я же этот вопрос уже решила. Ты ведь помнишь, да?

Энни кивает. Она уже собирается пройти через электронный шлагбаум, но в этот момент рука Келли, похожая на розовую морскую звезду, отрывается от черной шторы, увлекая за собой темное облако из ткани. Она толкает Энни обратно внутрь.

— Что случилось?

— Я принесла тебе черную простынку. Надень ее.

Похожие на две тени совершенно разного размера, девочки, затаив дыхание, идут по коридору. Келли шагает впереди, ловко уклоняясь от камер, хотя, как она уверяла Энни, Домнита, дежурная по коридору, смотрит сейчас закольцованную запись. Наврала ли она, что перенастроила камеры наблюдения? Или сказала правду? Не важно. Ей удалось, по крайней мере, нейтрализовать ошейники, с помощью которых действует электронный шлагбаум. Кроме того, Домнита сейчас не следит за мониторами. Уже за полночь, и угловатая и воинственная Преданная, отвечающая за этаж анорексиков, уснула на своем посту, упав лицом на возвышавшуюся на столе горку пончиков в сахарной пудре. На этом этаже за продукты питания можно совершенно не беспокоиться, но Преданные не рассчитывали на то, что Келли окажется настолько подвижной и сообразительной, что доберется сюда. Энни приходится прислониться к своей толстой спасительнице и пихнуть ее посильнее, чтобы та прошла мимо, не хапнув по пути несколько пончиков.

— Не делай этого, нас же поймают!

— Она ни за что и не заметит, что одной штучки не хватает.

— Я тебе потом таких достану, — глупо обещает она.

— Ну ладно.

Как привидения, скользят девочки по коридору на цыпочках, а в палатах по обеим сторонам шевелятся и хнычут во сне девочки-анорексики, и гремят стойки с капельницами. Может, стоит их всех разбудить, думает Энни, и спасти, или они все так же ослаблены, как и она, запуганы и не смогут бежать?

В конце коридора Келли нажимает на какую-то кнопку, открывает потайную дверь и толкает Энни вперед, достаточно сильно, наверное, все еще сердится на нее из-за пончиков.

— Нам сюда.

Энни оглядывается, но Келли щелкает выключателем, и свет в маленькой кабинке гаснет. Они едут вниз на лифте.

Весело и страшно спускаться на лифте в темноте на большой скорости. Еще страшнее становится от мысли, что через несколько минут они могут выйти на свободу. Они приедут на самый нижний этаж, пройдут по подвальному коридору, который на днях отыскала Келли, доберутся до выхода, который она там обнаружила, — кстати, Энни так и не знает, дверь это или окно, — а если выход заперт? Ну что же, Келли такая умная, что обязательно придумает, что делать. Они откроют дверь или вылезут из окна, вдохнут свежий ночной воздух, а потом… Как это прекрасно и радостно. Они же просто-напросто сбегут отсюда.

Грузовой лифт останавливается, и гидравлическая система негромко хлопает. На миг их охватывает ужас, потому что двери открываются не сразу. Келли делает глубокий вдох и говорит:

— Ну, вот мы и приехали.

— Красота, мы приехали! — Энни поправляет черное пончо. — Так где же он?

— Кто — он?

— Ну выход, который ты нашла.

— А, выход-то. Он вот там, прямо.

Келли указывает куда-то в дальний конец длинного коридора с голыми стенами. Потолки здесь низкие, через равные промежутки повешены лампы накаливания. Невероятно, при всех своих сложных технологиях Преданные до сих пор пользуются старомодными стоваттными лампочками.

— Что-то не похоже на выход, скорее на подвал.

— А что, ты собиралась протанцевать прямо через главный вестибюль, чтобы заверещала вся сигнализация? Смотри на вещи трезво.

Шли они быстро, и Келли запыхалась. Она прислоняется к стене.

— Подожди минутку, ладно?

Но у них же нет времени! Энни до смерти страшно, и ей безумно хочется отсюда выбраться.

— Быстрее, надо успеть, пока не сработала сигнализация.

Келли пыхтит в ответ:

— О сигнализации я уже позаботилась.

— Они все равно могут нас поймать, Келл, пойдем, пойдем.

Келли тяжело дышит. Раз-два-три-четыре. Тучная девочка выбилась из сил, и теперь им не уйти, но они должны справиться.

— Еще секундочку, — говорит она.

— Быстрее, может быть, сюда уже идут! — Энни же погибнет в этой тюрьме.

— Ну вот, — произносит наконец Келли, и в голосе ее слышится надежда. Она достает странный инструмент, каких Энни никогда не видела, и направляется в конец коридора. — Раз-два-три, вот мы и выберемся!