Я стройнее тебя!

Глава 8

Она не желает об этом думать, она старается об этом не думать, но у нее ничего не получается. Как можно думать о чем-то внешнем, поверхностном, когда близнецы пропали неизвестно куда, а бедняжка Энни находится в лапах этих жутких женщин, которые, как обещал Ральф, ей помогут! Но она все же думает об этом. Заходя в полицейский участок, Марг Аберкромби замечает в стеклянной двери свое отражение и — только представьте! — она поднимает подбородок, готовит свое лицо к предстоящей встрече.

«Что это со мной такое творится, если даже в такое время, когда с моей семьей черт знает что происходит, я только и думаю о своем увядшем лице?»

В ближайшем будущем Марг предстоит пластическая операция, и ей до смерти страшно. Прием в клинике назначен на завтра. Пойти или повременить с этим? Если начать сейчас, то потом придется повторять подтяжки каждые пять лет, регулярно, до самой смерти. И умрет она с натянутой до предела кожей лица, а до этого не сможет больше есть на людях, потому что хирурги оттянут щеки так, что куски пищи будут выпадать изо рта. Но что будет, если она упустит момент? Время уничтожает лица. Если ждать слишком долго, то сделать уже ничего не удастся. Ральф говорит, что теперь, когда об Энни есть кому позаботиться, — хорошо бы, если так! — им пора навести порядок в своих делах, и поэтому он записал ее на завтра на прием в клинику «Пришло время». И вот, как раз тогда, когда ей нужно бросить все силы на спасение семьи, она заморачивается такими проблемами.

Возле отдела розыска без вести пропавших она снова смотрит на свое отражение и перед тем как войти, придает своему лицу приемлемый, с ее точки зрения, вид. Когда сержант оторвется от своих дел и поднимет глаза, он увидит самую очаровательную улыбку Марг Аберкромби, которую она долго отрабатывала, поскольку была уверена, что улыбка скрывает морщины. Это не тщеславие, это защитная окраска. Наблюдателю, в некотором роде, оказана честь: с ним бессознательно любезничает некогда красивая женщина, которой никогда уже не быть такой, как в прошлом.

Сержант шарит волосатыми лапами по своему столу. Странно, ведь сведения о пропавших без вести можно получать одним щелчком мышки, а он здесь зарылся в бумагах. Он перекладывает разноцветные папки с места на место, как наперсточник стаканчики, и настолько поглощен своим делом, что не поднимает глаз даже тогда, когда она откашливается.

Он заставляет ее ждать.

— Простите, — говорит Марг.

Она продолжает улыбаться. Хотя время уже за полночь, для этой встречи она оделась очень старательно. Безупречный костюм, хорошие туфли, волосы, правда, отвратительные, но все же следует постараться — зачесать их так, чтобы не было видно отросших корней, потому что из-за всего, что случилось, сначала с бедняжкой Энни, а теперь с младшими детьми, у Марг некогда закрашивать седину. Двойняшки сбежали, а Энни находится в том ужасном месте (Господи, а вдруг ей делают больно?), но Марг Аберкромби ведет себя, как любая другая женщина. Она старается придать лицу удачное выражение. Она не хуже остальных понимает, что чем тяжелее у тебя на сердце, тем лучше нужно выглядеть.

— Подождите.

С первого взгляда сержант замечает то, что уже слишком хорошо знает сама Марг Аберкромби. Если когда-то она и была красива, то это уже в прошлом. Сейчас перед ним полноватая женщина средних лет, а в обществе, в котором они живут, это выходит за рамки всяких приличий.

Она откашливается.

— Я… хм… я вам звонила…

Сержант с волосатыми руками пожимает плечами и продолжает возиться с папками. Когда он наконец вспоминает о посетительнице, Марг уже далеко унеслась в мыслях, и они, как поезд, увлекли ее, беспомощную пассажирку, в совершенно ином направлении.

В какой момент ты осознаешь, что лицо — это циферблат часов, отмеряющих оставшееся тебе время? Марг не знает. Однажды, когда подростковые тревоги по поводу проблемной кожи уже давно были позади и она уже много лет считалась женщиной среднего возраста, пришло понимание. Мужчинам проще, кожа у них грубая и упругая, они могут отрастить усы, чтобы скрыть недостатки, но лицо каждой женщины, как взрывное устройство с часовым механизмом, неумолимо разрушается, и в первую очередь гибнет кожа. Когда это случается, твоя жизнь кончена. Ты можешь влачить жалкое существование еще сорок лет, но для этого мира ты уже умерла. Ты больше не считаешься сексапильной женщиной. Ты старуха, место твое в уголке. Это ужасно, но неизбежно, и Марг остается только день за днем замечать новые признаки старения и пытаться держать ситуацию под контролем.

Леди, сделайте нам такую милость. Приведите себя в порядок.

— Мадам.

Первые несколько лет она не замечала признаков разрушения. Но потом увидела. Потери были поначалу невелики — легкие морщинки в уголках рта, подбородок чуточку потерял четкость очертаний; никто и не обратит внимания, если не будет приглядываться, — но где-то в глубине сознания зародилась и стремительно стала набирать обороты мысль, которая сейчас, разрастаясь, как снежный ком, заполнила все свободное пространство: «Однажды с этим придется что-то делать». С тех пор вся ее жизнь превратилась в военные действия. Она выработала особые приемы. Улыбайся. Сверкай улыбкой, и с первого взгляда никто ничего не заметит. Обратись к любому стоматологу, и зубы у тебя будут великолепные, но помни, улыбкой часики не остановишь, можно только замедлить их ход. Ты должна принять меры. Прижми руки к вискам и потяни кожу вверх. Тогда ты поймешь, каковы будут результаты подтяжки, хотя непонятно, куда денут излишки кожи. Ты вспоминаешь своих знакомых после подтяжек, у них такие удивленные брови, а на щеках красноречивые складки. Они все равно выглядят старыми. Пустяки. Американцам кажется, что нет такой проблемы, которую не может решить медицина. Убери волосы назад, и кожа над глазами натянется; подержи их вот так, и сможешь представить, как будешь выглядеть в недалеком будущем. Теперь отпусти, и твое лицо рушится ко всем чертям: щеки обвисают, под глазами наметились мешки, под подбородком жирные складки. Пусть она и делает инъекции ботокса и коллагена, насколько уж у нее хватает денег, пусть ей и пришлось обработать кожу лазером после химического пилинга, а дважды в день она делает упражнения для глаз и гимнастику для рта, пусть ей колют гормоны, желе-рояль из маточного молочка пчел, ретинол-А, но ее лицо, которое она с детства массировала, мазала кремом, о котором так заботилась, неумолимо сползает вниз по черепу.

А если ты сама не справишься, Преподобный Эрл обещает «Решения». Что это за решения? Она не знает. Она не знает!

— Мадам?

Но послушай, а что если все же сделать первую подтяжку? Забудь все, что читала в бульварных газетах о неудачных пластических операциях, все эти страшные истории с фотографиями. Леди, вы будете выглядеть намного лучше, чем сейчас!

— Послушайте, мадам!

Подруги скажут: «Невероятно, у тебя такой отдохнувший вид». Начальник спросит: «Вы, кажется, похудели?»

Ральф твердит ей:

— К тебе станут по-другому относиться, крошка, так что не упускай свой шанс.

Тик-так, Марг Аберкромби. Прием назначен на завтра. Ты пойдешь или решишь, что не стоит? Как ты смеешь в такое время думать о подтяжках?

— Мадам!

— Ой, — рассеянно произносит она. Между прочим, эта операция нужна еще и для того, чтобы отвлечься. Когда на детей ты уже повлиять не можешь, стоит сосредоточиться на том, что тебе подвластно. — Простите. Я пришла сообщить о пропавшем без вести. То есть о пропавших.

— И кто это, леди?

— Это близнецы. Я вам звонила.

А если ты все же согласишься на операцию? Все равно это только оборонительные действия. На шее у тебя появляются морщины, которые, как годовые кольца в стволе вечнозеленой секвойи, отмечают ход времени.

— А зовут вас…

— Марг. — Хочешь не хочешь, надо возвращаться в настоящее. — То есть Маргарет Аберкромби. Я вам звонила час назад, помните? — Если честно, она была дома уже в восемь, а к одиннадцати решила больше не дожидаться Ральфа. Если бы Ральф пришел домой, идти сюда пришлось бы ему, и звонить, черт возьми, тоже.

Сержант снова перекладывает папки своими медвежьими лапами. Ей приходит в голову, что он в своем офисе имеет дело с бумагой, а не с электроникой, потому что такими толстыми пальцами неудобно нажимать на клавиши. Он искоса смотрит на самоклеющийся листочек.

— Ах да, двойняшки. Здесь написано, Элизабет и Дэниел.

— Дэнни. Их зовут Дэнни и Бетц.

Он поднимает глаза.

— И когда вы их в последний раз видели?

Господи, как же ее тревожит этот вопрос! И она не знает ответа! Бедняжка Марг.

Надо честно признаться, что Ральф и дети существуют подобно разрозненным звездам в каком-то беспорядочном созвездии. Челны семьи Аберкромби порывисто несутся каждый по своей орбите, приходят и уходят своими путями и сталкиваются друг с другом лишь изредка. Мимоходом. На кухне. Чаще в холле.

Ей кажется, что она сама в этом виновата. Если бы ей не нужно было ходить на работу в колледж, ей бы ужасно недоставало родного человеческого голоса рядом. Их никогда не бывает дома. Ральф ужасно занят. Иногда им удается поговорить в ресторанах, когда он хочет произвести впечатление на своих клиентов, и тогда Марг должна выглядеть наилучшим образом. Ральфу нужно, чтобы его клиент, зайдя в ресторан, увидел оживленно болтающую счастливую пару. Однако пока клиент идет к столику, темы для беседы исчерпываются. Но с Ральфом она хотя бы в такие моменты может поговорить, а вот с детьми…

С тех пор как они перестали быть милыми, послушными младенцами, во всем от нее зависящими, на Марг они перестали обращать внимание. Теперь они стали большими и немножко пугают. За несколько месяцев до того, как бедняжку Энни забрали Преданные Сестры, она превратилась в чужое враждебное существо. Опустив голову, ходила она в просторной одежде, скрывая свои секреты. Марг расценивает это как предательство, и пусть Энни потом что угодно говорит, когда ее наконец выпустят. Двойняшки очаровательны, они просто мечта любой матери, но они целиком поглощены собственной жизнью: Дэнни увлечен спортом, но она точно не знает, каким именно, Бетц — капитан болельщиц. Это, конечно, идет детям на пользу, только в промежутках между своими занятиями, общением с друзьями и просмотром телепередач они с ней не разговаривают. А еще хуже то, что с тех пор как двойняшки решили, что она и Ральф сбагрили Энни с глаз долой, Бетц и Дэнни объявили ей байкот.

Сержант теряет терпение.

— Мадам, так что с вашими пропавшими детьми? Когда вы их в последний раз видели?

— Хм. Недавно. Я…

Конечно же, она видела их, когда они выходили из кухни, направляясь к трассе Уотэвер. Бетц и Дэнни только ворчат, когда к ним обращаешься, вот и все. Во время ужина, который она обычно берет готовым, навынос, они сидят, опустив головы, и не смотрят на нее. Вчера вечером, когда они с Ральфом вернулись из ресторана, где встречались с архитекторами из Милуоки, сидели ли двойняшки перед телевизором, запивая кока-колой сандвичи, или уже легли спать? Она не помнит. Кто их знает, их могло и не быть дома. Когда они были маленькими, она приходила проверить, что они в постели. Как давно это было: она заходила посмотреть, как они, раскинувшись, лежат в кроватях, а когда-то она накрывала их одеялом и целовала, уже спящих, на ночь, но это было еще раньше. Теперь дети стали совсем другими. Самоуверенные красивые подростки. Пока что они физически безупречны.

Сержант стучит своими волосатыми пальцами, похожими на лапки тарантула. Видела ли она сегодня двойняшек за завтраком, или они просто схватили энергетические батончики и убежали, пока она в ванной делала косметические процедуры? А почему она решила, что они вообще возвращались? Из-за этих сомнений она отвечает уклончиво:

— Сержант, когда я вернулась домой с работы, их не было!

— Когда это было?

— Часов в шесть. Ну, вы понимаете. — Ей неловко. Было почти восемь.

Он терпеливо вздыхает.

— Вам придется завтра прийти снова, мадам.

— Завтра уже наступило. Взгляните на часы!

— Мадам, мы не признаем человека пропавшим без вести, пока не прошло двадцати четырех часов с момента его исчезновения.

— Но это же мои дети! Двойняшки!

— Да, хлопот вдвое больше, — говорит он. Все ей это говорят.

— И волнуюсь я вдвое сильнее. Ах, пожалуйста…

Он со вздохом достает бланк-опросник и действует точно по инструкции.

— Я должен спросить вас, убегали ли они прежде из дома?

— Зачем же им убегать?

— Это дети, понимаете ли. Кто их знает.

— Ну, это мои двойняшки, и я знаю. — Она изо всех сил старается не плакать, но ей все труднее сдерживаться. — То есть я должна это знать. — Она всхлипывает.

Что-то в ее интонации заставляет его смягчиться, а может, ему понравились дерзкие рыжие прядки в ее прическе, или ее улыбка, очаровательная и полная отчаяния, или взгляд, сверкающий от слез, которые у нее все никак не получается сморгнуть.

— Не переживайте, мадам, возможно, они заночевали у кого-то из своих друзей. Вы не проверяли?

— Как же я могла это проверить?

— Мадам, вам нужно было кому-нибудь позвонить. Вы же знакомы с их друзьями?

Она беспомощно восклицает:

— Они забрали с собой мобильные телефоны!

Она не имеет ни малейшего представления об их друзьях. Если те иногда и заходят к близнецам, то днем, когда ее нет дома. Иногда вечером перед их домом останавливается машина, и водитель сигналит; тогда кто-нибудь один или все трое ее детей выбегают на улицу. Узнать, с кем они дружат, она могла бы только одним-единственным способом: позвонить всем, кто занесен в записные книжки их мобильных телефонов. От этой мысли ей неловко.

— Вы пробовали им звонить?

— Вообще-то нет. — После того как забрали Энни, двойняшки сменили номера телефонов, настолько они были рассержены.

— Не горячитесь, леди. Некоторые родители знают друзей своих детей.

Она уклончиво отвечает:

— Вы же понимаете, как это бывает. Мы вечно так заняты.

— А вы не пробовали послать им сообщение на пейджер?

— Пейджеры они оставили на кухонном столе.

— Тогда можно отказаться от версии о похищении.

Брови ее взлетают.

— Мадам, мадам! На вашем месте я в первую очередь проверил бы кинотеатр. Вполне возможно, что сейчас они пошли на ночной сеанс.

— Так вы предполагаете, что они в кино?

Неожиданно для нее сержант гадко улыбается:

— Если, конечно, они не направились в «Вихляющие туши».

— Они никогда не пойдут в такое место! — Или пойдут? Она не знает.

А он еще только начал.

— Или они сейчас кайфуют в салоне татуировок — такие заведения могут работать всю ночь, или еще где-нибудь, делают эпиляцию воском, пирсинг, еще там всякие мелочи. Вы же представляете, какие сейчас дети.

— Только не мои.

— Подумайте как следует, леди. Никто не знает, что может прийти в голову детям.

Марг задумывается.

— Ну, Бетц, пожалуй, и могла бы, но Дэнни ни в коем случае…

А пошла бы туда на самом деле Бетц? А Дэнни? Неизвестно. Мать, посмотри на жизнь без розовых очков. Ты плохо знаешь своих детей.

Видя, в каком она затруднении, сержант пытается помочь:

— Может, они в «Жрачке и блевачке»? В вашей семье никто не страдает расстройствами питания?

— Только не близнецы. — Незачем рассказывать ему про Энни.

— А вдруг они пошли на ночное бдение?

— О чем это вы? — Она непроизвольно закрывает руками свой расплывшийся живот.

— Я хотел сказать, может, они не совсем в хорошей форме? Как я слышал, сегодня вечером Преподобный Эрл выступает в «Мощном трицепсе» в Спрингдейле, штат Арканзас…

— Они выглядят безупречно, — говорит она дрожащим голосом.

— Такие психи, как он, подростков воспринимают как свежачок.

— Он не псих! — Она в ужасе прикрывает рот ладонью.

— Ну, это же не «Уэйт Уотчерз»[23], — произносит он насмешливым тоном всеведающего копа. — Для ребят вроде Преподобного важны только деньги.

— Это неправда.

— Он обирает толстяков до нитки. — Сержант разглядывает ее располневшую фигуру. — Нет, мадам, я не имел в виду лично вас!

«Он что, считает меня толстой?» — Марг решает не принимать его слова на свой счет.

— Сержант, мои дети могут есть все, что захотят, и не прибавят от этого ни одной лишней унции. Физически они просто идеальны. Им не нужен Преподобный Эрл.

— Вы уж мне поверьте, подростков культы как магнитом притягивают.

«Да, он действительно считает меня толстой!» Она возмущенно рявкает:

— Это не культ!

Сержант терпеливо излагает возможные варианты поведения близнецов. Может, они пошли в «Макдоналдс» и обжираются двухфунтовыми гамбургерами; они отправились на концерт «Липидов» и теперь стоят на улице, рассчитывая получить автограф. Или поехали кататься на роликах, и, преодолевая полосу препятствий, потеряли счет времени. Сломалась их машина, или они заблудились. Слушайте, в эту минуту они уже могут сидеть дома и ломать голову, куда, черт возьми, подевалась мама. Он так тщательно перечисляет возможные причины отсутствия двойняшек, что Марг чувствует: он пытается от нее избавиться.

— Спасибо, — говорит наконец она. — Мне, наверное, стоит уйти.

— Не беспокойтесь, мадам. Они вернутся, но если все-таки нет, приходите завтра примерно в это же время.

— У вас есть мой номер? На всякий случай?

— Угу.

Ему все безразлично, он снова погрузился в свои бумаги в скользких папках. Даже не поднимет головы, чтобы посмотреть ей вслед.

Марг со вздохом выходит из полицейского участка. Она давно уже не чувствовала себя такой одинокой. Ей остается только ждать, когда выйдут зрители с ночного сеанса, и она отправляется в торгово-развлекательный центр. Магазины уже закрыты, но двери открыты до конца сеанса в кинозале, так что она может подкрепиться в круглосуточном кафе. Сколько калорий содержится в каппучино с двойной порцией сахара и натуральными сливками? Да неважно, сегодня она от одних переживаний потратила миллион калорий, так что если она чуточку не перекусит, то просто умрет. Накачавшись кофеином и, честно говоря, добавив к этому еще огромную булочку и парочку бисквитов, сытая и мучимая чувством вины, — ах, что сказал бы Преподобный Эрл! — она садится на скамейку перед фонтаном с кованой оградой и обдумывает ситуацию. В зеркальных стенках тележки с мороженым многократно отражается ее увядшее лицо. Пусть часики тикают, но делать с этим она ничего не станет, решает она, пока не вернутся домой двойняшки и Энни. Какое ей дело до желаний Ральфа. Клиника «Пришло время» подождет.

Ральф надеется, что Энни вернется домой изменившейся, то есть исцеленной, и выглядеть она должна не как скелет, а как хорошенькая (но не толстая!) девушка, как и положено. Тогда можно будет послать фотографию ее улыбающегося личика на рождество родным и заслуженно гордиться своей семьей. Вот что для него важно.

Марг желает, чтобы Энни просто поправилась и не слишком злилась на нее, но главное, чтобы у милой Энни все было в порядке. «А потом, — угрюмо думает она, — потом я разберусь со своими делами». Есть здесь еще такой болезненный, сложный вопрос, который можно назвать «феноменом Белоснежки». Где-то в глубине души Марг хочет быть «на свете всех милее», и от этого она тайно, подсознательно играет роль жестокой королевы, но ей так жаль бедняжку Энни! Дочь стала такой тощей, что сравнивать себя с ней не имеет смысла. Под конец дошло до того, что красивые волосы девочки выпадали клочками. Тебе нельзя оставаться такой, милая моя бедняжка, скелетик ходячий. Как вообще может Марг думать о собственном лице, когда Энни морит себя голодом?

«Но если я все-таки это сделаю, — говорит она себе, — мне, возможно, удастся вернуть Энни». Вопрос в том, соглашаться ли ей на операцию в клинике, куда записал ее Ральф, и сэкономить время и средства, или стоит потратить деньги, предназначенные для вознаграждения Преданным Сестрам, и заняться собой всерьез.

— Если я буду лучше выглядеть, — бормочет она, — все остальное тоже станет лучше.

Но после этого ей приходится задуматься, решит ли это все ее проблемы. Трудно сказать.

Марг не рада предстоящей операции. Она думает о боли и мучениях, синяках, потерянном времени, когда придется сидеть в затемненной комнате (солнечные лучи могут оказать нежелательное воздействие на результаты операции), рисует себе перспективы вынужденного бездействия, которое нарушит насыщенную программу ее тренировок (физические нагрузки в послеоперационный период отрицательно сказываются на результатах). Но она должна сделать это. Ральф ничего не говорит прямо, но она знает, что он к ней охладел. А когда Марг ведет занятия, она читает приговор в глазах студентов: она проиграла в борьбе за существование. Она лишняя. Что означает: старая. Профессор Аберкромби стареет. На их мнение она может не обращать внимания: что они понимают, они же совсем еще дети. Но всего неделю назад подруги с факультета пригласили ее на ланч. Селеста высказалась прямо:

— Слушай, Марг. Не тяни с этим делом, сделай милость.

Мелоди добавила:

— Никому не хочется, чтобы ты у нас здесь ходила такой страшилой, как Джейн.

А ей, в конце концов, сорок два года.

Плача, она огрызнулась:

— Вы выбрали самый неудачный момент для такого разговора!

Само собой, всего она им объяснять не собиралась, потому что позор Энни она держит в тайне. Узнай они об этом, и в ее фоб был бы вбит последний гвоздь.

Селеста и Мелоди тут же поспешили окружить ее сочувствием.

— Марг, милая, что случилось?

Конечно, она соврала.

— Нет-нет, ничего. Ну, понимаете, ПМС.

Что бы они сказали, услышав новость, что ее дочь — анорексик? Она понимает, что все произошло не за один день. И как же она не заметила, что творится, как все докатилось до такого кошмара? По иронии судьбы, она всегда так гордилась Энни. «Я так рада, — говорила она прежде, — я так рада, что ты не растолстела, как я в твоем возрасте». В свое время Марг нажиралась, а потом вызывала у себя рвоту. Она довела себя до того, что голос стал на целую октаву ниже, а на зубы поставили коронки, но от лишнего веса было все равно никак не избавиться. Ей удалось на довольно долгий период подчинить тело собственной воле, и тогда она успела завоевать Ральфа. Но она никогда не была вполне довольна своей фигурой и готова была пойти на что угодно, чтобы быть похожей на девушек с рекламных плакатов, так что можно себе представить, как она радовалась, когда подрастала дочь! В двенадцать лет высокая стройная Энни выглядела почти безупречно: плоский животик, в пупке сверкает сережка с бриллиантиком, облегающая одежда подчеркивает красивые линии фигуры. Но как-то после Рождества, Ральф похлопал ее по плотненькой попке и пробурчал:

— Ущипни-ка себя, складки-то толще дюйма, а? — и бедная девочка вздрогнула, как раненый зверь.

Марг тогда подумала, что однажды это станет проблемой, но благодаря Ральфу до этого дело не дошло. Марг не пришлось покупать дочке красивую одежду на размер меньше, чтобы убедить ее сесть на диету, останавливать метнувшуюся за куском пирога руку, обещать десять долларов за каждый сброшенный фунт. Энни переменилась почти в одночасье. Из-за Ральфа.

Все произошло в тот день после Рождества. Все страшно устали, и животы у них были все еще раздутыми от вчерашнего ужина — они попробовали четыре разных пирога! Не самый подходящий момент выбрала Энни, чтобы померить симпатичный новый купальник. Ральф произнес одно только слово, и девочка навсегда изменилась.

Из-за одного только слова милая Энни забыла обо всем и стала другим человеком.

Даже не из-за слова. Из-за песенки.

Да, конечно, она в тот момент казалась толстенькой, а как же, после всего того, что они съели на праздник, но чем она заслужила такое обращение? Она же была совсем еще маленькой девочкой! В своем красивом розовом бикини в клеточку она зашла в комнату, где семья смотрела телевизор, и Ральф, ублюдок, Ральф сказал…

Если вспомнить, он ничего и не говорил, а зачем. А сделал он вот что.

Он начал напевать.

— Как хотела бы я быть…

Ей пришлось попросить его замолчать! Он пел…

— Ральф, не издевайся над ней.

Вот так и меняется вся твоя жизнь. Так быстро! Ральф, не обращая на нее внимания, продолжал петь.

— Сосиской Мейера…

Он пел…

Вот так просто привести в отчаяние собственную дочь. Бедняжка Энни понятия не имела, откуда эта песенка, но отлично понимала, к чему он ее запел. Она пискнула, как раненый котенок.

Он пел куплеты из рекламы сосисок «Оскар Мейер»[24].

Марг прошептала:

— Скотина.

Ральф обернулся к ней и огрызнулся:

— Скотина? Я скотина?

Энни со слезами выбежала из комнаты.

Удивительно, чего только не стерпишь, когда тебе кажется, что любимый мужчина все еще тебя любит. Или когда еще не вполне представляешь, как будешь жить без него. Застыв от гнева на месте, Ральф свирепо посмотрел на нее. Она поскорее погладила его по щеке.

— Ш-ш-ш, милый, — она сама не понимала, почему тут же пошла на попятный.

— Прости, как я только такое ляпнула, ш-ш-ш, дорогой.

Конечно, Марг втайне ликовала, когда Энни начала худеть, и ей нравилось, как хвалил за это девочку Ральф, как будто ее фигурка была заслугой Марг. Скоро ей стало казаться, что ему пора бы пореже говорить Энни о ее фигуре, но даже после того как кости таза у нее начали заметно выпирать, он еще долго подначивал ее. Конечно, было приятно покупать ей костюмчики с шортами, такие, где майка не закрывает живот, и короткие юбки-воланы, а к ним топики в узкую полоску, но… Есть у Энни такая черта. Если она решит чего-то добиться, то пойдет до конца. Как только она берется за что-то, только об этом и думает. Только этим и занимается. Милая Энни, такая умная девочка, и ей нужно было пойти в колледж — она хочет стать ветеринаром, но она от всего этого отказалась, и ради чего? Ради внешности. Бедная малышка совершенно измучила себя. Успела довести все до крайности, пока они ничего не замечали, а теперь только посмотрите на нее!

Как она докатилась до такого кошмарного состояния? Марг не понимает.

Да, Энни стала тощей, а Марг говорила себе, что у девочки модная стройная фигурка. Правда, она, похоже, питается одними салатными листьями, но это ведь идеальная диета для хорошеньких девочек ее возраста, особенно если ты знаешь, что в кафе «Баскин Роббинс» в мороженое добавляют кальций. Марг была от дочки в восторге, и своими восторженными одобрениями разжигала ранимое самолюбие Энни.

— Продолжай в том же духе, и когда вырастешь, станешь супермоделью, будешь разъезжать в кабриолетах, волосы тебе будет развевать ветерок. Ты будешь получать огромные деньги за то, что фотографируешься в роскошных нарядах, которые, кстати, потом тебе оставят насовсем.

Кто же не пожелает такого своему ребенку? Кто в наши времена не хочет прославиться своей красотой?

— Подумай только, милая, у тебя не будет проблем с лишним весом.

Она не добавляла к этому: «Тех самых проблем, которые вконец испортили мои отношения с твоим папой, — и не говорила: — И если ты сделаешь все правильно, то не пойдешь по стопам матери и не превратишься в старуху раньше времени!»

Женщины, которые работают в индустрии красоты, всегда остаются красивыми. Это закон бытия. Ну и что, что твоя дочь слишком привередлива в еде, пусть у нее впалые щеки — так и выглядят девочки, которым суждено стать звездами. Ведь чего бы ты только не отдала, чтобы твой живот стал таким же красивым и впалым, как у нее?

Но обманывать себя вечно невозможно. Сначала Марг застала Энни в ванной. Она была похожа на проволочный каркас, на фигурку, собранную из вешалок-плечиков. Девочка моя! Это было ужасно. К тому же, Марг подозревала, что гнев Ральфа был лишь дымовой завесой, за которой он скрывал… но что? Что-то у него там было. Что-то происходило.

Когда Ральф увидел, какой стала Энни, он пришел в ярость. Что подумают об их семье? Какой позор! Нельзя, чтобы она продолжала в том же духе! Он клялся, что разберется с этой проблемой. Ситуация накалилась. Все трое были растеряны и подавлены. Ральф так бесился, что даже, забывшись, пообещал Марг решить и другой вопрос тоже.

Она прижала его к стенке.

— Что еще за другой вопрос?

Он имел в виду женщину, с которой встречался. И говорил о ней в прошедшем времени. Теперь с этим покончено.

А сколько еще других женщин у тебя было, Ральф? Сколько их все-таки было? Откуда ей знать. Спросить у него она не могла. Он высвободился и теперь, держа Энни за костлявые плечики, метал громы и молнии.

— Знаешь, для таких девочек, как ты, есть специальные заведения.

— Не надо!

— Маргарет, дай мне телефон.

— Только не это! — Всхлипывая, Энни поклялась исправиться, набрать вес, есть так, как будто идет на рекорд, все, что угодно, только бы они разрешили ей остаться дома. Ральф тоже пообещал вести себя хорошо, а что оставалось делать Марг? Только поверить. А ведь они просто говорили то, что ей хотелось от них услышать, да?

Обещания не выполнялись, за ними следовали расспросы, и в ответ она слышала вранье. Энни лгала. Она обещала, что станет лучше питаться, а на самом деле намеревалась и дальше морить себя голодом, а Ральф? Лгал ли ей и Ральф?

Потом наступило время неприятных открытий. Следовали мольбы, ультиматумы, новые обещания, которые тоже нарушались, особенно обещания Энни. А как насчет Ральфа? Марг до сих пор этого не знает. Она плакала:

— Ральф, так продолжаться не может.

Уверенным жестом, как фокусник, показывающий первый трюк своего представления, Ральф указал на Энни и проревел:

— Так больше продолжаться не может!

Потом Ральф позвонил Преданным Сестрам, и так унизительно было выслушивать упреки:

— Миссис Аберкромби, ребенок ни в чем не виноват, виноваты вы. Как вы такое допустили?

Потом были горе и шок: они забрали у нее Энни. Когда эти женщины пришли за ней, Энни рыдала и просила ее отпустить; она хватала Марг за руки:

— Мама, спаси меня!

Марг, крепко держа дочь за согнутые пальчики, твердила:

— Я постараюсь.

Ральф покачал головой.

Цепляясь за Энни, Марг просила:

— Ральф, я тебя умоляю! — А когда их оторвали друг от друга, и Преданные Сестры затащили девочку в фургон, воздух огласило тоскливое гортанное «Не-е-е-ет», раздавшееся из уст и матери, и дочери.

После того как увезли бедняжку Энни, Марг рыдала несколько часов, а Ральф, столько раз просивший прощения и столько наобещавший, куда-то ушел из дома. Он возвращался поздно и отказывался говорить, где был. В обителях Преданных Сестер действуют те же правила, что и в лучших центрах детоксикации. В конце концов, ведь это та же самая программа, только несколько более сложная. Ничто так не опьяняет, не является такой сокровенной тайной, как пища, которую мы решаем отправить в рот или от которой отказываемся. Правила таковы: первые шесть месяцев — никакого общения с родителями. Местонахождение заведения, куда определяют вашу дочь (это случается только с дочерьми), вам не сообщается, для вашей общей безопасности. Эти женщины добиваются успеха в ста процентах случаев. Они так неумолимы! «Не надо звонить нам. Мы сами с вами свяжемся».

Считать ли это угрозой? Марг до смерти не хватает Энни. Она стыдится Энни, но так без нее скучает. «По крайней мере, — говорила себе Марг, когда они заперли Энни в фургоне и увезли ее, — по крайней мере, со мной двойняшки». А теперь и их нет.

Марг неожиданно отвлекает звуковой сигнал. Она забыла отключить сотовый телефон.

Из трубки доносится голос мужа, сопровождаемый потрескиванием.

— Где ты?

— Ральф? — Она прекрасно знает, что это Ральф. — Это не важно, Ральф. Где ты, черт возьми, был?

— Я-то где? А где мне еще быть? Дома.

— Я не об этом. Где ты был сегодня вечером? Двойняшки пропали.

— Марг, мне пришлось задержаться, у нас было… Как двойняшки пропали?

— Где ты был, Ральф?

— Не волнуйся, они, наверное, просто…

Много всего накопилось за долгое время — горечь от его измены, обиды за то, что он пренебрегал ею. Рассвирепев, она прерывает его глупые попытки сбить ее с толку. Она вопит:

— Да где ты, черт возьми, был все это время?

— Какое тебе дело, Марг? Теперь я дома. Возвращайся домой и ложись спать.

— Спать! Ральф, а как же двойняшки!

— Тебе стоит хорошо выспаться, как следует отдохнуть, ведь впереди такой важный день.

— Что?

— Ты же помнишь. — Он, как ребенок, пытается говорить загадками. — Завтра.

Клиника «Пришло время». Она туда вовсе не хотела, это была идея мужа. Наконец она находит в себе силы ответить, и голос у нее дрожит от гнева.

— Ты имеешь в виду, что я должна пойти и лечь под нож, чтобы мне перекроили лицо?

— Не надо драматизировать, это всего лишь небольшая…

Она не дает ему договорить.

— Как ты можешь, сейчас, когда наши…

— Согласись, милая, ты всем нам окажешь огромную услугу.

Ты ошибаешься, Ральф.

— А ты знаешь, что я чувствую, когда думаю об этом?

— Милая, кому же нравится смотреть, что ты ходишь таким страшилищем?

— Страшилищем, значит. — Она взрывается и орет: — Как будто, будь я не такой уродиной, ты оставался бы дома, а не шлялся бы по бабам.

— Как ты выражаешься, — сердито отвечает он. — Мужчины не…

— Это ты во всем виноват!

— Минуточку, Маргарет.

— Ты испортил Энни жизнь своими придирками. — Голос ее эхом разносится по опустевшему торговому центру. Ее муж перешел все границы. Он еще тепленький, прямо из постели какой-то девки, а что у него за самообладание! Отправлять жену на пластическую операцию, пока сам… Правда вырывается у нее исподволь, потрясая ее. — Но я не дам тебе разделаться и со мной тоже!

Она почти видит, как забегали глаза Ральфа.

— Так что, Маргарет? Ты потеряла двойняшек?

— Я их не теряла, Ральф, они убежали, чтобы разыскать Энни, и я… — она отшвыривает от себя сотовый и смеется, глядя, как он катится по мраморном полу. Она слышит, как телефон еле слышно тявкает голосом Ральфа:

— Подожди минуту, черт возьми.

Она ненавидит Ральфа Аберкромби за то, что он сделал, но благодарна ему за то, что он заставил ее принять решение. Нет никакого смысла дожидаться окончания ночного сеанса, двойняшек там нет, нет их и на площадке для скейтбординга или на дорожке для катания на роликах. Они не стали бы впустую тратить драгоценное время. Двойняшки сейчас где-то далеко, и заняты они тем, что должна была сделать она, Марг Аберкромби, которая, пусть и вышла уже из возраста девического тщеславия, позабыла все же о самом важном. О благополучии своих детей. И о собственном благополучии.

— Да ну тебя на фиг, Ральф, ждать я не буду.

Она вопит, и звук достигает телефона, который, возможно, уже отключился. Она кричит громко, чтобы ее услышал Ральф, и ее голос доносится до билетеров, работающих на ночных сеансах и до последних зрителей, все еще сидящих в кинозале торгово-развлекательного центра:

— Я тоже уезжаю.