Яблочные дни. Часть I

Глава 25

Эскарлота

Айруэла

Блицард, Хильма

1522 год

— Кто там? Кто дерзнул потревожить королеву во время её омовений?

— Её кузен.

Эта точка походила на пулю. Улыбаясь, Хенрика Яльте в последний раз потянулась ступнями к бортику восьмиугольной мраморной ванны, сделанной прямо в полу.

— Кузен, который сегодня принял из моих рук меч Рагнара? — Вода мягко подтолкнула в спину, растопыренные пальцы ткнулись в горшочки с притираниями, окутанные облачками пара. Ага, получилось!

— Да.

— Кузен, который… — Рука сорвалась с глади мрамора, скользнула ко дну, Хенрика едва успела схватиться за бортик. Вода забрала бы её с головой! Ступня пнула горшочки, и те с бульканьем попадали в зеленоватую воду. Хенрика со вскриком бросилась вылавливать ароматные сокровища со дна. Сама она никогда не закрывала крышек плотно, а прислугу не подпускала.

— Хенрика! Что это было? С тобой всё в порядке? — Постукивание костяшкой пальца переросло в напористые удары, тревожа линдворма и гарпию, чьими фигурами были расписаны углубления в створке двери.

— Кузен, который возглавит Святой поход на язычников и пройдёт по Восточной Петле гиблой яльтийской пургой? — выпалила она на одном дыхании, лишь бы Лауритс Яноре не вынес дверь. Слизняк умел быть… не совсем слизняком, когда воображал, как его королеве что-то грозит.

— Да. — Стук оборвался. Голос, с грудным тембром, довольно красивый и так неподходящий слизню, выдавал его чувства. Обида. Недоумение. Я пришёл потребовать у тебя объяснений, звучало за каждым его «да».

— Кузен, который… — Хенрика сгребла в кольцо рук выловленные горшочки с клеймом эльтюдского аптекаря и расставила их обратно по бортику. Снисхождение до приставучего кузена стоило ей подарков Его Святейшества. Смесь, от которой волосы гладко расчёсывались, разошлась по воде корабликами из сушеных лепестков роз, ядрами из мускатных орехов, морскими чудищами из имбирных корней. Удача, что Хенрика пока не измельчила это всё в порошок. — Кузен, который…

— Брошен тобой в песочное пекло, где сгинет лишь потому, что посмел позвать тебя замуж!

Дева на троне вздохнула. В горшочек с мазью из воска, жирных сливок, мёда и выжимок белых лилий натекла вода. А позвал замуж он в третий раз. Четвёртому не бывать, ведь несколько часов назад она позаботилась об этом лично, больше не надеясь на его догадливость и услужливость. Лауритс Яльте, князь Яноре и Изенборг, готовый положить у ног Королевы Вечных Снегов все сокровища этого мира, но не обладавший для того должным нравом, не желал разуметь одной незамысловатой истины. Ничего Хенрика не желала от него столь сильно, как его исчезновения. Из её дворца. Столицы. Королевства. Этого мира?…

— Тебе не нравятся Пески, кузен? — Последние полгода она провела в скорбях по Айрону-Кэдогану, своему жениху, своему дракону, изредка прерывая их ради возни с «несчастненькими». Кузен подставил плечо, принимая бремя государственных дел. Словом, Хенрика моргнула… Когда открыла глаза, её утверждения ждали тьмы законов, которые по мнению их сочинителя обласкали ли бы селянина, припугнули феодала, усовершенствовали ли бы процесс расследования преступлений и прочая, прочая. Не дождались. — Я думала, ты любишь наводить порядок, заводить полезные знакомства…

— Но не через военный поход по заокеанским языческим землям!

— Узнаешь рецепты сладостей, обретёшь новых друзей… — Хильма, а следом и весь двор, упал в ладони затворнику из Изенборга спелым яблоком. Мужчины рвались завязать с ним беседу, распить вина, дружески скрестить клинки, ошибочно принимая за искусного бойца весьма посредственного фехтовальщика, что не был обожжён жаром Девятнадцатилетней войны, не отгонял дракона от своей королевы. Женщины мечтали поймать на себе взгляд сих ясных глаз. Как назло, видевших лишь королеву.

— Узнавать и обретать, убивая?!

— Одна из истин нашей семьи! — Хенрика перебралась на округлые мраморные ступени, оставаясь в воде по пояс. Холод схватил за плечи, покрыл мурашками кожу, но в округлое оконце под потолком билось послеполуденное июльское солнце, и сама жизнь после назначения кузена на войну сделалась исключительно хороша — не оборвут ни простуда, ни мор. — Кто выживет — достоин дружбы Яльте.

Кузен умолк, наверное, судорожно искал в ответ более миролюбивую истину. Он был сыном Фредрика Яльте, князя Яноре и Изенборг, маршала, что вместе со своим старшим братом-королём Блицарда пал в решающей битве Девятнадцатилетней войны. Лауритс рос вместе с принцессами Яльте, пытаясь сделать их причастными к его дурацким занятиям. Диана не жалела для него похвалы, идущей от её доброго, мягкого сердца. Хенрика лишь улыбалась. От сочинённых им песенок у неё вяли уши. Выращенные им цветочки и кустики для неё сливались в единую зелёную массу. Тем более её не трогало, что кузен содержал певчих птиц и выучивал их мелодиям, приятным принцессам. Происхождение позволяло ему мнить себя Яльте. Но в глазах Хенрики, прямой потомицы Рагнара и Раварты, кузен Лауритс оставался слизнем в горсти ледяных ягод яльтийской крови.

— Хенрика? Ты не могла бы выйти ко мне? — Ну вот, о чём она говорила? Устал скалить зубы — и ослизнел. — Тебя не было два месяца. Я скучал. Скучал весь Блицард. Ты придёшь вечером на пир в честь твоего возвращения?

— Я уступаю этот пир тебе, Лауритс. — Хенрика слила воду из горшочка, помешала ароматную кашицу пальчиком, мурлыкнула и лёгкими движениями начала наносить на кожу. Гладила себя по лицу, шее, плечам и груди, утешая, что скоро навязчивый кузен уедет далеко, уедет надолго и никогда, никогда не получит во власть даже её мизинца. — Тебе же понравилось, как сегодня славил тебя ригсдаг? Слёзы гордости застили мне взгляд… — Стоило ей объявить имя предводителя Святого похода, дощатый пол ратуши заходил ходуном, стены задрожали, канделябры на потолке опасно закачались. Яноре, Яноре, рвануло из трёхсот[1] жаждущих пива глоток. Пусть неистовство обожания грянуло не в её честь, королева не осталась без награды. Она могла бы смотреть вечно, как пропитые рожи с толчками и ударами пробирались к своему любимчику, чтобы потрясти за руки, обнять, чмокнуть, раня его щёчки усами и бородами, разгоняя запах мыльца пивной вонью. — Я же знаю, как ты винишь себя, что не был на Девятнадцатилетней. Я даю тебе второй шанс… Переговоры с Его Святейшеством не дались мне легко.

— Он любезно принял тебя? — Она ошиблась, кузен пока ослизнел недостаточно, чтобы поблагодарить её за это назначение. Дурашка верил, она собрала ригсдаг днём с целью объявить о своём согласии на его предложение о замужестве, сделанном утром. — Не выражал недовольства привечанием «несчастненьких»?

— О-о-о, любезней и быть не могло… — Под сутаной из золотистого шёлка у Хейлога Англюра, главы Прюммеанской церкви — ему стукнуло всего сорок лет! — томилось крепкое тело воина. Хенрика с удовольствием собирала губами густые россыпи веснушек на белой коже. Душечка Хейле блаженствовал и соглашался на любую её просьбу, будь то назначение предводителем Похода кузена без военного опыта или открытие анатомического театра. — Наша Святая Прюммеанская Церковь даёт тебе три тысячи солдат своей армии и весьма недурную субсидию. Я позволяю произвести рекрутский набор в Изенборге и Яноре, а так же отдаю в твоё личное пользование все доходы с этих земель, которыми ты ещё не успел поделиться с короной. Размер субсидии из королевской казны определит Канцелярия, но я намекну, что на кону честь рассвятого нашего Прюмме, и не стоит скупиться. А теперь помолчи, если правда соскучился и хотел бы увидеть меня немедленно.

У молчания по ту сторону двери ощущались все признаки предвкушения. Сползши обратно в порядком остывшую воду, Хенрика тщательно смыла с себя мазь. Эльтюда лопалась от бальзамированных святых, а Королеве Вечных Снегов по весне стукнуло двадцать восемь лет. Можно шутить, что все её процедуры по поддержанию красоты — маленькие акты бальзамирования. Уже несколько месяцев двое её «несчастненьких» бились над усовершенствованием вещества, которое бы при введении его в ткани трупа не давало тому портиться. Быть может, с открытием анатомического театра они преуспеют настолько, что создадут средство, позволяющее не стареть живым…

— В Святой поход я пойду с твоим именем на устах, — с придыханием шлёпнул ослушник слизнячьими губами. — Я подниму из руин Блозианскую империю… Нет, создам новую на землях, которые обращу в прюммеанскую веру сам! Но что после?… Я могу надеяться…

— Надеяться выжить? Ну конечно же! — Одной из любимейших стадий омовения была та, когда пористая губка впитывает ароматную пену мыла и неспешно скользит по телу. Но не в этот раз. Хенрика скребла кожу раздражённо, нещадно, не боясь красных следов, что останутся после. Слизень не стоил её красоты, её общества, её времени. — К тому же, даже если ты вернёшься на щите, увядание не тронет тела героя Яноре!

— Как это?

— Святость, Лауритс, — Хенрика зло хохотнула. В эту минуту весьма привлекательной виделась затея препарировать кузена и наконец узнать, что за странное, слишком любящее сердце горит у него между рёбер. — Из Святых походов возвращаются не иначе как святыми!

Что бы он ни ответил, она этого не слышала, с плеском выбираясь из мраморной ванны и с как можно большим шумом ополаскиваясь в выстеленной льном деревянной бадье.

Подхватив с табурета простыню, пахнущую шалфеем и розой, Хенрика распустила сколотые на затылке волосы и направилась к двери в глубоких раздумьях, а не предстать ли пред кузеном голышом. Она не против взглянуть, как он свалится в обморок…

— Ты там, кузен, который возведёт на песочной крови Хенрикианскую империю? — Увидев её такой сейчас, слизень точно выживет в Песках, лишь бы увидеть снова, уже по праву обладания…

— Я сдержу каждое своё обещание.

— Тогда ты заслужишь свой приз. — Она толкнула дверь и в то же мгновение обернула простыню вокруг тела.

Кузен вырос прямо перед ней. Судя по ошалелому взгляду, он пережил самое сладкое мгновение в своей жизни и теперь за него расплачивался. Румянец стыда разъедал выбритые щёки, пальцы теребили кружево на воротничке сорочки. Когда в ригсдаге его руки с нежными, мягкими ладонями подняли Рагнаров меч, Хенрика усомнилась — удержат ли…

— Кузен, ты хорошо меня слышишь? — ей пришлось подняться на носочки, чтобы донести эти слова до его словно оглохшего уха. — Говорят, в тех краях водятся диковинные зверюшки…

— Змеи на поросячьих ножках? Крылатые рыбы? — бестолково переспрашивал Лауритс, пока Хенрика добиралась до сорочки на изголовье постели, стараясь ступать строго по цветочному орнаменту плит. — Птицы размером с лошадь? Я буду искать, кузина…

— Тогда ты лучший из людей, Яноре. — Хенрика скинула простыню и не торопясь натянула сорочку, подобную паутинке — столь тонкую и прозрачную. Распределив волосы по плечам, она обернулась: — Как, кузен, ты что же, всё это время был за моей спиной? Стоял и смотрел? Я думала, ты удалился!

На плитах мерцали лужицы мокрых следов, и слизень-кузен попытался утопить в них видевший лишнее взор. Хенрика засмеялась и за руку утянула Лауритса на террасу. Ни у кого во всём Блицарде больше не было сада, что цвёл бы на втором этаже прямо под окнами спальни, но ведь ни у кого во всём Блицарде не значился в женихах Айрон-Кэдоган.

Зелень вокруг сладко пахла, стелилась шёлковым ковриком, от разноцветных бутонов рябило в глазах, солнце нежило кожу, и только Лауритс Яноре казался слизнем в её благословенном саду. Предвечный распорядился таким образом, что создал его высоким, с узкой талией и широкими плечами, создал истым воином Ингъяльдских льдов… Со спины. Но стоило ему повернуться лицом… Неуверенная мягкая улыбка даже не открывала зубов. Круглые голубые глаза не выражали ничего сильнее недовольства, а при взгляде на Хенрику блестели от обожания. Мягкие короткие волосы светились на солнце рыжим, чёлка придавала ему вид провинциального увальня.

— Ты говоришь обо мне как о легендарном павшем, но не хочешь увидеть меня живым. — Лауритс убрал её пальцы со своего запястья. Со скорбно изогнутых губ слова скользили вялыми, мягкими, очень слизнявыми, они были ей неопасны. — За что ты желаешь мне гибели, Хенни?

— Гибели? — прищурилась «Хенни» и поднесла отвергнутые им пальцы к его гладенькой щёчке. — Милый кузен, я лишь желаю тебе славы воина, достойную Яльте.

— Достойную… — Он распахнул глаза, громко вдохнул. Робкий выдох невесомо лёг на кончики её пальцев. — Тебя?

— Меня, нашего рода… Короны, дурашка. — Проводив его на подвиги, королева снова соберет ригсдаг, где объявит о своём решении пойти за героя. Это избавит её от нескончаемых прошений о замужестве. Избавит на долгие годы…

Свистнула сталь, летя из плена ножен. Кузен мерял свою знатность сборками на штанах, неудивительно, что Хенрика не заметила шпаги у его бедра.

— Я хотел бы окропить эти цветы вражьей кровью! Я хотел бы заставить всех птиц над нами петь песню славных сражений!

Королева повидала немало спектаклей, от профессионалов и бродяг, от комедиантов и трагиков, но ни один не сравнился бы с тем, что разыгрывал перед ней её великовозрастный тридцатилетний кузен. Бутоны цветов летели во все стороны, стелясь под его сапогами головами песочников, бабочки кружили жадными до трупов птицами, а сам Яноре вился хозяином боя, из коего должен был получиться прекрасный утешитель коршунов…

— Я прославлю тебя! Брошу к твоим ногам все сокровища Восточной Петли! Пройду по раскалённым пескам гиблой яльтийской пургой! — Яноре запрокинул к небу голову в нелепом подражании волку их рода, издал сдавленный вскрик, после чего отбросил шпагу и повалился наземь, увлекая Хенрику за собой.

Так и есть, слизень распил пивца со своими почитателями, но в такой день королева могла стерпеть от него что угодно.

— Дили-дили, мой король, возвращайся ты домой. — Хенрика подразнила его оголившейся ножкой, но дурень припал губами к её руке. Сон мог бы сморить её, пока он добирался до шеи. Касания были столь невесомы, что королева сомневалась, целует ли её Яноре или притрагивается ветерок?

— Я сдержу все обещания и вернусь обратно, — шёпот делал его слова ещё более слизнявыми, они подползали к самым её губам. Хенрика дотянулась до ремня из мягкой кожи, опоясывающего его узкий стан, прошлась пальцами влево, затем вправо. Крепко сжала искомое. — Вернусь к тебе пасынком Изорга.

— Пасынком? — сощурилась Хенрика и толкнула кузена в грудь. Упав на спину, Лауритс распластал по траве руки в цветках кружевных манжет и блаженно заулыбался ей. Что бы он ни предвкушал, в его взгляде не было и тени непристойности. Хенрика резко села верхом, вынутый у кузена нож ткнулся ему в кадык ледовым осколком. — Как богиня Ингвильда — желаю взять в мужья Изорга, желаю взять в мужья зверя.

В смутной от пара воде проступили очертания пугающей звериной морды. Сам Изорг в обличье зимнего барса глядел на клятвопреступницу, морща морду в складчатой гримасе неодобрения, и отблески крови мерцали на льдистых гранях его клыков.

Я пришёл к тебе Изоргом. Я пришёл к тебе зверем.

— Нет! — От удара её ладоней звериный лик сгинул. По воде шла всего лишь рябь, мерцая отражениями от огоньков свеч. Хенрика отпрянула к краю бадьи, съёжилась, подтягивая колени в груди. Только что вода обжигала её волнами лавы, песком Мироканской пустыни, но вдруг замёрзла в лёд, попутно вморозив в себя Королеву Вечных Снегов. Изменницу Изоргу. Яльте, не принявшую другого Яльте. — Ты не получишь меня, слышишь?! Не смотри на меня, не пялься, выколи же себе глаза, жалкий, ничтожный слизень!

— Хенни! У тебя всё хорошо? — Она спиной ощутила появление Непперга в тесной уборной. Проследила за его тенью, взобравшейся вверх по выбеленной стене до круглого оконца под потолком. Его волосы, конечно же, вились змейками, но мысли отпрянули от Изорга лишь с тем, чтобы припасть к стопам мертвеца, Айрона-Кэдогана. Тот приходил к ней линдвормом. И порой чудилось спросонья, что эти крылья осеняют её, хранят её сон, но спешат исчезнуть, почуяв её пробуждение.

— Не слушай, — Хенрика моргнула и потянулась за простынёй на крохотной скамеечке. — Это было не тебе. Но всё равно не пялься!

— Не прими мои слова за грубость, но эти… знаки, следы… — В иной раз Хенрика бы подразнила Мариуса, нарочно подставляя взгляду отметины от поцелуев Мигеля ви Ита, превращая его опасения в ревность, но сейчас бы хотела, чтоб он подавился своим обеспокоенным трёпом. — Я вижу их на шее, плечах, и они тревожат меня больше твоей прославленной красоты. Если случилось что-то… До или после того, как тебе велели уезжать из страны… Доверь мне это.

— Я была с мужчиной, Мариус. — От простыни исходил сладкий аромат, почти такой же, как от воды в бадье, куда Хенрика плеснула травяные и цветочные выжимки из флаконов с рекенианскими воронами. Герцог ви Ита дарил королеве-дикарке много подарков, прося взамен о такой малости — похитить королевского сына. Нет, принца Яльте. Но она смалодушничала, струсила, и стало поздно, и расплата снова окажется непомерна. — Я долго не могла понять, он ли похож на тебя или наоборот. И всё же нет, это ты похож на Мигеля.

И Хенрика как можно быстрее прошла мимо обманутого любовника, выхватив взглядом, как краска заливает его шею, уловив краем уха, как трещат размыкающиеся крючки на колете. Её мокрые ступни, не выбирая, давили мозаичных птах, как знать, может, была среди них та порода, что заворожила кузена Лауритса. Из Непперга вышла сносная камеристка — на постели с округлой спинкой королеву-дикарку дожидался соответствующий наряд.

— И ты считаешь это приемлемым?! — Слышалось, что праведный братец Юльхе не желает верить услышанному, но отступает под натиском неоспоримых свидетельств.

— Что ты себе надумал, а? — Простыня смертным саваном окутала топорщащую крылья птаху. — Я? Верна? Тебе?

Непперг лишь хрустнул пальцами. Пожав плечами, Хенрика надела сорочку из льна с Оссорийских земель, и явились непрошенные мысли, разобраться с которыми она бы предпочла утром. Куда ей теперь податься? В Блицарде её подстерегает он, зверь, пасынок ли, преемник ли Изорга, и отныне Хенрика знала твёрдо: она скорее перегрызёт себе вены, чем попадётся в его хищные лапы. Святой град Эльтюда, чествовавший её четыре года назад, теперь не будет любезен с ней. Она не пошла за Грозу Восточной Петли, нового идола Прюммеанского мира, и довела до слёз бастардика главы Прюммеанской Церкви. Конечно, была бы отменная шалость, если бы «донья Энрика» заполучила в почитатели Иньиго Рекенья, но поди его отыщи среди красот Полукруга! Значит, Блаутур? Братец Кэдогана не откажет в приюте несостоявшейся родственнице… К тому же, бедняжка недавно овдовел и теперь страдал, что значительно упрощало дело. При Кэдогане Лоутеан был жалок и незаметен, но дурным королём он не стал. Не докучал подданным, тихо вёл войну с Эскарлотой, и, Хенрика знала, питал слабость к искусству. Сейчас мальчик сер от горя, идеальный «несчастненький», как не пожалеть его?

— Я уезжаю в Блаутур, ты можешь отправляться домой.

— Что? Почему?

Присев на приступок, Хенрика принялась натягивать шерстяные чулки. По слухам, в Блаутуре изобрели машину для вязания чулок. Там королева не вспомнит об этом сминающемся на коленях недоразумении даже после того, как износит подаренные ей две пары из шёлка.

— Как я могу смущать твою добродетель новым, превосходящим тебя любовником?

Не позвав прихваченную из Блицарда камеристку, Непперг сам подобрал с пола простыню, начал было сворачивать, но раздумал и смял в неопрятный ком. Багрянец въелся ему даже в ушные раковины, глаза перехватили отсветы свеч, послали Хенрике грозный высверк.

— Ты не можешь! Я же… люблю!

— Если бы ты любил меня так же, как смеешь ревновать, — сухо произнесла Хенрика, — то сам предложил бы место, куда мы могли бы уехать. — Она через голову натянула платье и тут же распустила волосы, распределяя их по плечам. После невесомых, гладко льнущих к телу здешних тканей сукно из Изенборга причиняло боль своей тяжестью, грубостью. Бежевый цвет ни шёл ни в какое сравнение с блеском золота. Овальный вырез приходился на два пальца выше того места, откуда бы могли открыться полукружья грудей. Тяжёлая трубчатая юбка не скользила с изяществом вверх по ноге. Хенрика видела себя в настенном зеркале, блеклая фигурка в вечерней мгле. Никто бы не ругнул скверным словом женщину в столь убогом, «добродетельном» платье.

— К сожалению, апаресидская бабушка не оставила мне в наследство дворца на своей родине, — Непперг отчего-то разволновался от своей не смешной, в общем-то, шутки, и не сразу попал шнуровкой в дырочки, когда Хенрика повернулась к нему спиной. — Но замок Непперг был бы счастлив принять тебя.

— Вероятно, ты забыл, что я больше не королева и не могу быть как дома, находясь в гостях у своих бывших подданных, — как могла терпеливо напомнила Хенрика. — Это значит, я бы стала твоей содержанкой. Невозможно. Унизительно.