Яблочные дни. Часть I

Глава 29

Блицард

Хильма

Церковные свечи излучали такой сладкий запах, что от них бы неминуемо заслезились глаза — не заплачь Райнеро Рекенья-и-Яльте раньше. Слёзы скатывались по щекам быстрыми обжигающими каплями, от них першило в горле, но они были молчаливы и правильны. Прюммеанский священник в окружении клира, облаченный в лунно-белое одеяние, читал с амвона молитву. Она гремела над головами плачущих, подвывающих прихожан, устремляясь к самому куполу и выше, но для Райнеро звучала неразборчивым гулом. Он только знал, что эта служба по его матери, совпавшая с днём Святой Дианы — её оплошавшей покровительницы. Но сколь бы бессильной не проявила себя святая, вина негодного сына была несоизмеримо тяжелее.

Это сейчас он стоял у колонны, сразу позади скамей, где собрался королевский двор. А где он был, когда мама умирала, почему не отогнал от неё исповедников, камбалиных сыновей, что нарушили священную тайну исповеди? Это сейчас он просил Пречистую позаботиться у себя в Царстве о святой королеве-иноверице, а почему не просил Её отвести от северянки эскарлотское солнце, сжигавшее ту дотла?

Сердце сжималось, травимое горечью, но слёзы остывали и текли реже, медленней. От того, что он отстоит прюммеанскую службу и опять прольёт слёзы скорби, вина его не искупится. Райнеро втянул сквозь стиснутые зубы воздух, душный, напоенный громким горем черни и тихой, сдержанной печалью дворян. Мать происходила из дома Яльте и назначила бы сыну одно, единственно верное искупление. И сын выпрямился, касаясь лопатками камня круглой колонны, и посмотрел вперёд — чуть левее амвона, убранного мозаикой с изображением святого Прюмме, толстячка в синей рясе с лунно-белым подбоем. Ради искупления ты сюда и пришёл, так соберись же, чувствительное убожество.

В цвета Прюмме оделся весь королевский двор, но Райнеро был нужен только один человек в тёмно-синей куртке, её единственную рассекал лунный росчерк перевязи. Никто другой из присутствующих не носил войну с собой, в то время как Лауритс Яльте хранил верность ременной, почти военной перевязи, держал спину невероятно прямо, а лежащие на плечах волосы отливали рыжиной мироканских песков.

Перед беглецом и бастардом сидел новый кумир всего Прюммеанского мира и двоюродный брат матушки, бастард же знал о нём совсем немного. Лауритс Яльте около четырёх лет обращал в свою веру язычников Восточной петли, да так ревностно, что по возвращении преподнёс своей Церкви совсем юное, но прочное королевство. Яльте выстроил его на костях песочных людей, павших в войне с захватчиком, и укрепил силой молитв к пущей славе Прюмме. Силой молитв и мощными гарнизонами. Люцеанская церковь давно утратила в Восточной петле влияние и теперь могла разве что завистливо сотрясать воздух, а вот разрозненные города, принадлежащие некоторым коронам Полукруга, присматривались к новому соседу — с войной ли к ним пойдут или дружбой? Канцлер Эскарлоты с воспитанником следили за всем этим с большим вниманием, тем более что Эскарлота владела в Петле тремя городишками.

Но вот уже месяц, как воспитанник отделён от прежнего мира своим бастардством, изгнанием, и только всё тот же один человек в состоянии протянуть ему руку помощи. Папенька обронил много красивых слов, но наотрез отказался идти на службу и на выходе из собора представляться королю, возвращая из небытия графа А́гне. Между тем, бывший маршал Эскарлоты и предводитель Святого похода поладили бы, созерцая перед собой священное действо одинаково неподвижно.

— Горя-то сколько, ах, а горя-то! — заохали за плечом Райнеро. Он даже оглянулся. Дородная женщина в пышных одеждах с обилием мехов, не иначе купчиха, пихала в бок такого же внушительного супруга, глядящего в сторону амвона заплывшими от слёз глазами. — Одну деточку отпустили в белый свет, а он ей чёрным оказался, а теперь и вторую отпустили, не угнался за ней его милость, не повернул обратно, ох, горе-то, как бы ещё один заупокой стоять не пришлось!…

Купеческая чета была всего лишь колоском в поле простонародья. Оно раскинулось от занятых знатью скамеечек до, наверное, Соборной площади, и в поисках свободного места оставалось только смотреть вверх на расписанный сценами из бытия св. Прюмме купол.

Вокруг Райнеро сгрудились купцы, университетские преподаватели и стряпчие, резко соблюдшие Закон о тканях: серебряные прюммеанские диски лежали на суконных пластах плащей и мантий. За ними мяли ручищами шапки ремесленники и будто бы даже селяне, поди различи их, когда они сливались в единую серо-коричневую массу вдоль стен. Жёны всех сословий плакали на мужниной груди, дети жались к материнским юбкам. Очень многие из толпящихся в соборе прихожан были светловолосы, с розовыми от духоты и плача лицами.

— Ну да ничего, — ободряюще шмыгнула носом давешняя купчиха. — Сердца ломаются да не бьются. Глянь, Йозеф, али то не единение мужской доблести с девичьей ласковостью, али не май и ноябрь, не май и ноябрь?!

Райнеро покачал головой, трудно вообразить, чтобы королевская семья Эскарлоты стояла службу вместе с простонародьем, и простонародье шепталось во время службы, ещё труднее — чтобы обсуждало короля. Эскарлотец торопливо пустил взгляд по привычному пути, вперёд и налево от амвона, и оторопел, чувствуя, как в дурацком подражании Франциско выкатываются глаза. Лауритс Яльте в конце концов зашевелился, но лишь затем, чтобы погладить безутешную девицу по обвитой косами головке, которую та положила ему на плечо. Она явно хорошенько поворожила над его сердцем…

Священник закончил молитву и начал на староблицарде читать отрывок из Святого Писания. Райнеро скверно знал порядок прюммеанской службы, но сейчас смутно припомнил, что прюммеане приберегают цитату из Писания напоследок. Значит, немного выжидаем и пробираемся к выходу. Даже если король пойдёт не первым, а окружит себя заслоном из дворян, смешается с ними, его невозможно упустить из виду, спутать. Перевязь, лунная отметина на тёмно-синей глади поведёт Райнеро. И потом, мама иногда пересказывала Райнерито письма от сестры, и он слышал о смешной моде при дворе бывшей королевы Блицарда. Мужчины действительно носили волосы ниже шеи и плели на висках и за ухом тонкую косицу, которую украшали мелкими драгоценными камнями, но новый король противостоял этим веяниям. Его подружка тоже отличалась от прочих белокурых, как козочка из «Козлячьей горы», дам — её косы были коричневее, чем корица, и, свёрнутые в узор, служили сами себе украшением. Другие, хоть и не убирали от плачущих глаз платков и припадали к груди мужей, не забыли украситься лентами и шпильками. Райнеро свёл знакомство со многими женщинами, чтобы постичь нехитрую истину: ничто не вынудит женщину выглядеть менее красивой, чем это для неё возможно.

— … Да убаюкает Луноокая душу дочери Предвечного Дианы, — с неясным исступлением пропели священник и клир. — Ведома той душе верность, ибо была дочь Предвечного Диана верна роду своему и земле своей, и от верности же этой на чужбине очутилась. Ведомы той душе отвага и воля, ибо стоически дочь Предвечного Диана переносила потери и лишения. Ведомо той душе было милосердие, ибо никогда дочь Предвечного Диана не отказывала в крове и пище убогим и сирым. Принимай, Белоокая, себе эту душу, чиста она, как свет твой, ясна она, как Предвечного взоры. А́мис! Амис! Амис! Амис!

В недавнем прошлом сын Заступника Веры, верный рыцарь Пречистой, принц Рекенья постыдно вздрогнул. Рука рванулась за ворот сорочки — сомкнуться на солнышке, опередить прюммеанцев, поднимавшихся на ноги и бравшихся за свои луны. Мама не достанется Луноокой лишь потому, что крещена прюммеанкой, ты слышишь, Пречистая, слышишь?

Он мог бы долго взывать к Пречистой, моля проложить для матери солнечную дорогу, но настала пора уходить. Райнеро невольно усмехнулся, уловив, что они с королём одновременно, похожим порывистым движением взялись за эфесы шпаг, чтобы придерживать ножны. Они оба кипятили кровь под жарким солнцем и оба вернулись остудить её в северных снегах. Оба Яльте. Не бывает такого, чтобы один Яльте оставлял помощью другого Яльте.

— Ваша милость… Ваша милость… Ваша милость… — Без опаски просидев бок о бок с королём Блицарда, дворяне расступались и кланялись только в полмеры. В этих лёгких наклонах чувствовалось признание, уважение, но не священный трепет, причитающийся с подданных короля Эскарлоты. Похоже, можно истоптать пески Восточной петли от края до края, короноваться, но подданные-северяне не перестанут знать себе цену.

Райнеро развернулся и начал прокладывать себе путь из собора, для чего сперва увернулся от телес и мехов купеческой четы. Купчиха бросилась к королю, как к долгожданному заморскому гостинцу. За дядюшку даже стало тревожно, по бокам не наблюдалось никакой охраны. Однако ни купчиха, ни стряпчий, ни ремесленник не хватали его за сапоги или одежду. Выражая доброе отношение, почёт, всего лишь старались идти рядом и вровень, что при его стремительной походке оказалось не так-то просто. Райнеро успел рассмотреть королевский ус и профиль — Лауритс не унаследовал фамильной курносости, нос был прям и горд. А потом принца Рекенья сжала и унесла взопревшая толпа. Беловолосая, розоволицая, она плотно обступала его по бокам, разя крепкими запахами, возвышалась над ним на голову и трясла у его лица колючими бородами — его занесло к лесорубам? Райнеро казался себе заморышем, оглядывался, ища пути спасения, но тут сзади напёрла седая бабка в сбившейся на шею шали. Старуха бубнила заупокойную королеве Диане, в то же время ругаясь, что ей не достанется монетки. Райнеро отвернулся, метнулся туда, обратно, и вдруг в глаза вонзился белый слепящий свет. Немыслимо! Выбрался! Но где же дядюшка? Самое время отвесить ему эскарлотский поклон, принести соболезнования и представиться старшим сыном королевы Дианы…

Выпустив эфес и поправив перекрутившийся плащ, с наслаждением вдохнув свежий морозный воздух, Райнеро вгляделся в прорехи между многочисленными головами и плечами и нашёл дядюшку. Тот остановился в середине круглого крыльца, окружённый плотным кольцом подданных. Раздающую милостыню знать отнесло от него на несколько шагов в разные стороны.

— Славься, Яноре!

— Яноре слава!

— Ларс! Ларс! Ларс!

Король Эскарлоты, презирая простонародье, не подпускал коснуться даже края своей ропоны. Но король Блицарда, не надев плаща и перчаток, только что пожал руку какому-то мужику мастеровому, затем кивнул причитающей, укутанной в шали тётке. Это было не заигрыванием, а чем-то спокойным и искренним. Райнеро тряхнул головой. У себя в Валентинунья он водил дружбу с чернью, но до простоты дядюшки ему далеко, и на родине это считалось странным, неправильным, даже постыдным. Блицарды же и не ждали от своего короля чего-то другого.

Райнеро едва не забыл о своей цели, когда незабвенная купчиха, за крылья мантии оттащив преподавателя прочь, заключила Лауритса Яльте в крепкие материнские объятия.

— Уж вы на неё, ваша милость, не серчали ли бы! Одна она у нас осталась! Уж вы бы её, ваша милость, вороти ли бы, — голосила она куда-то за шею королю, которого согнуло от её обхвата.

Тот хлопал не в меру участливую подданную по необъятной спине и вымученно улыбался. Он ещё не дошёл и до половины жизни, ему было тридцать три или тридцать четыре, но пески осыпали его морщинами вокруг глаз и резкой складкой у губ. По хихиканью сзади Райнеро понял, что девицы находят короля красивым. Пожалуй, так оно и было, но то красота Яльте. Она не ослепляла. Холодноватая, ровная, она заставляла присматриваться к ней долгим, внимательным взглядом.

— Маленькая она да неразумная, Хенни наша! Ой, возвращайте девоньку, пока белый свет для неё чёрным не сделался!

На последних словах лицо короля посуровело, обострилась, улыбка приблизилась к оскалу, а усы и бородка вспыхнули злым жаром мироканских песков — подыграло солнце, взошедшее над нагромождением облаков. Райнеро с удвоенной решимостью двинулся к дядюшке, пока того окончательно не лишили доброго расположения духа. Не заклеймит же тот племянника самозванцем у всех на глазах. Надо думать, скажет, чтоб шёл с ним, или хотя бы назначит аудиенцию. Высвобождаясь из объятий купчихи, Лауритс Яльте снова дружелюбно улыбался, и это было последним, чему Райнеро придал значение.

Свет сверкнул, и на него поглядел ангел. Темнокудрый ангел с карими глазами лани. Девушка дарила его мягкой, немного робкой улыбкой гранатовых губ, из её глаз светило южное солнышко, и она тянула ему навстречу руку. Что она делает? Чего она хочет? Так ли это важно? Райнеро не слышал даже вздохов своего сердца, не видел света вокруг. Он просто хотел подхватить этого ангела на руки и унести с собой. А ещё бесконечно смотреть на неё, потому что при взгляде на неё делалось необычайно тепло.

Её пальцы взяли его руку и повернули ладонью вверх. Райнеро успел коснуться их другой рукой, но видение уже пропало, а его снова всосала в себя суматошная, шумная толпа.

— Ларс-победитель!

— Слава Яноре!

— Святой король! Покоритель песка!

— Князь огней раны! Хозяин сельдей сраженья!

Выкрики северян едва касались слуха, Райнеро прислушивался к обезумевшему сердцу, что забыло родича-короля, забыло утраченный трон Эскарлоты. Незнакомка, ангел с ланьими глазами, только она имела значение. Он посмотрел себе на ладонь. Прикосновение её пальчиков истаяло, но вместо него лежала медная монета с выгравированным профилем гарпии. Гарпия плохо вязалась с образом ангела, и Райнеро перевернул медяк обратной стороной, после чего поцеловал с тем же трепетом, что солнышко Пречистой.