Японцы в Японии

"БЛЮЗ СТАРИКОВ"

В ясные летние дни подножие священной горы Фудзи напоминает цыганский табор. Сюда бесконечным потоком тянутся автобусы, доставляя публику всех возрастов. Приехавшие разминают затекшие в долгой дороге ноги, с тревогой посматривая на белые облачка, висящие над шапкой Фудзиямы. Многие идут в красочные палатки закусить нехитрой снедью. Бойко распродаются сувениры. Отовсюду слышится разноголосая речь. Наперебой предлагают услуги фотографы и продавцы тоненьких длинных альпенштоков: их светлая гладкая поверхность подготовлена не столько для того, чтобы служить опорой потным ладоням, сколько для того, чтобы, приняв на себя по мере восхождения шестнадцать печатей, каждая из которых свидетельствует о достижении определенной высоты, стать семейной реликвией, памятью о Фудзи. Постепенно все приходит в порядок, группы людей формируются в колонны, которые одна за другой вытягиваются в колышущиеся змейки, ползущие вверх по каменистой тропе, истоптанной не одной сотней тысяч человеческих ног.

Фудзияма, или, как говорят сами японцы, Фудзисан — символ страны и нации. Два иероглифа означают "богатый самурай", но само слово "Фудзи" первоначально гласило — "второй такой не сыщешь".

Классическим восхождением на Фудзи считается вечернее. В ночных сумерках, когда от горы тянет зябкой прохладой, чередою туда уходят люди. В непроглядной темени мерно покачиваются фонарики, прикрепленные к головным уборам или пуговицам. Эхо, донося перекличку, разрывает ночную тишину. Пять-шесть часов короткой летней ночи продолжается движение. Остановки в пути небольшие, только чтобы перевести дыхание и подкрепиться; потом еще долго будет сниться, как притомленные ноги осторожно нащупывают под собой твердую основу каменистой тропы. Последние усилия — и головные колонны растекаются по широкой плоской вершине священной горы. Любопытные тут же спешат к ее давно уснувшему кратеру, который постепенно с годами заполняется пустыми консервными банками, коробочками из-под "о-бэнто" и т. д. Самые неутомимые карабкаются еще и на утес, возвышающийся на шапке горы.

Постепенно все стихает, спадает возбуждение подъема, и вот уже дает о себе знать горная предутренняя прохлада. Люди жмутся друг к другу в ожидании рассвета и первых лучей согревающего солнца. Рассвет. Яркие крапины звезд поблекли в светло-молочной пелене воздушного океана, усилили свой хор цикады, стало слышным пение немногочисленных японских птиц.

Бледно-розовые лучи заметно начинают лизать шершавую поверхность гигантского склона Фудзи, обильно покрытого лавой. Становится все светлее. Трава и кустарник из темных пятен превращаются в зеленые массивы. Завороженные толпы людей в слитном молчании впитывают в себя картину извечной трансформации — смену ночи и дня. Лишь изредка доносится тихий шепоток тех, кто не привык молчаливо воспринимать прекрасное.

Вот уже стало совсем светло. День разгорелся, и все стало обретать обычное состояние, единственно знакомое городским жителям, встающим поздно и воспринимающим светлое время суток как нечто само собой разумеющееся, не ведая о таинственной красоте переходного состояния.

Японское изречение гласит: "Кто не поднимался на Фудзи, тот дурак, кто поднимался дважды, тот дважды дурак". Относительно того, нужно ли побывать на Фудзи вторично, мнения расходятся, но раз в жизни практически каждый японец обязательно взбирается на священную гору, являющуюся символом нации. Обливаясь потом, поднимаются по горным тропам отцы, матери, бабушки, дедушки. Одни идут туда, чтобы отдать дань традиции, другие, чтобы насладиться чувством прекрасного, третьи — за компанию с родственниками, друзьями. Есть и такие, кто одним махом кончает там со всем грузом неразрешимых проблем жизни — количество самоубийств на Фудзи все возрастает.

В один из августовских дней 1972 года я попал в число пожелавших вскарабкаться на одну из выпуклостей нашей планеты и, как иногда говорят, "раздвинуть горизонт". У каждого из путников в руке посох, за плечами рюкзак с походным завтракам и термосом, на шее коротенькое полотенце, чтобы обтирать обильно выступающий пот. Вокруг птицы щебечут, ясное голубое небо, ослепительный блеск особого горного воздуха. Идешь и с истинным наслаждением пьешь этот здоровый, вкусный, как парное молоко, "напиток". Он заставляет лишний раз недобрым словом помянуть бензиновый смрад Токио. Через час ходьбы легким уже трудно, но терпишь, все терпят, а еще через час приходит второе дыхание, хорошо знакомое спортсменам, привыкшим переносить повышенные нагрузки. В этом состоянии уже не замечаешь усталости, можно заняться не только собой, но и посмотреть, что происходит вокруг.

Вот, вытянувшись в цепочку, бодро вышагивают школьницы. Лето позволило девчушкам распроститься с унылой зимней формой — обязательными длиннополыми матросками темно-синего цвета: маленькие японки кажутся в них нескладными, будто в платье с чужого плеча. Сейчас в своих светлых юбочках и кофточках они вдруг все, как одна, стали хорошенькими, пересмеиваются, что-то щебечут, что-то кричат своему молодому учителю: он намного опередил их. Два паренька десятидвенадцати лет, не ощущая усталости, носятся взад и вперед, прыгая по камням в ожидании притомившейся мамы. Отец держится в стороне, ни во что не вмешиваясь. Ищу глазами непременную участницу всех туристских поездок в Японии и уже через минуту нахожу ее — молодую мать с мерно покачивающейся за спиной головкой годовалого ребенка.

Чуть поодаль бодро вышагивает старик. На нем белый халат-кимоно, на голове белоснежная повязка, через плечо черная сумка, какие берут в дорогу японские туристы попроще. В руках не сувенирная, а самодельная увесистая суковатая палка. Несмотря на почтенный возраст, старик с юношеской легкостью идет в гору. Сухое жилистое тело. Подтянутый и, с точки зрения европейца, не по возрасту стройный. Взгляд как бы обращен внутрь, в себя. Что привело этого человека к священной горе? Тягость одиночества, желание активно скоротать время, стремление испробовать свои силы, убедиться, что они еще есть, что он способен перенести большую нагрузку? Этот вот старик и вспоминается мне всякий раз, когда я читаю или слышу о трудной для Японии проблеме старости.

В японских календарях пятнадцатое сентября помечено как День почета престарелых. В этот день не работают — общенациональный праздник, один из многих других праздничных дней, по числу которых Япония занимает одно из первых мест в мире. Это праздничная статистика. Но есть и другая, скорбная: уже многие годы Япония в числе стран, где люди преклонного возраста жалкому существованию предпочитают самоубийство. По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), Япония прочно занимает первое место в мире по самоубийствам среди престарелых женщин. В 1967 году на сто тысяч жителей приходилось сорок пять женщин, кончавших жизнь самоубийством в возрасте старше шестидесяти пяти лет. В числе "передовых" Япония и по числу самоубийств среди мужчин: без малого пятьдесят восемь человек на сто тысяч.

Проблемы старости, которые неизбежно тяжелым грузом ложатся на совесть каждого японца, все обостряются.

Каковы же эти проблемы? По данным газеты "Асахи" на июль 1972 года свыше шестидесяти процентов лиц старше шестидесяти пяти лет были не в состоянии самостоятельно обеспечивать себя: они находились на иждивении родственников или детей. За счет пенсий и доходов с недвижимого имущества жило менее четырнадцати процентов. Работало около двадцати пяти процентов.

В конце 1972 года в Токио, где живет десять процентов населения страны, насчитывалось свыше девятисот тысяч человек преклонного возраста. Это составляло около восьми процентов всего населения японской столицы. Результаты общественных опросов свидетельствуют о том, что из них только сорок процентов имеют собственные доходы — пенсии, выходное пособие, сбережения, работу. Сорок тысяч престарелых по нескольку месяцев в году прикованы к постели, из них двадцать шесть тысяч — свыше шести месяцев в году. Примерно шестьдесят тысяч ведут изолированно-одинокий образ жизни. Можно предположить, что в связи с инфляцией в последующие годы положение людей преклонного возраста еще усугубилось. Цифры тревожные.

Пенсионное обеспечение в Японии не упорядочено. Практически, кроме депутатов парламента, на пенсию могут рассчитывать лишь служащие государственных учреждений и некоторых крупных частных компаний. Все остальные, проработав на одном и том же месте положенное количество лет, получают только единовременное выходное пособие. В среднем на пособие при самой жестокой экономии можно прожить не более двух, от силы трех лет.

А цены растут. По свидетельству газеты "Асахи", ежемесячный прожиточный минимум для лиц в возрасте свыше шестидесяти лет за последние годы увеличился с 5480 иен до десяти тысяч. Неизвестно, какими критериями руководствовались те, кто определял этот минимум, но он явно занижен. Достаточно сказать, что килограмм мяса в Японии стоит от одной до пяти тысяч иен. А ведь, кроме еды, существуют и такие статьи расходов, как одежда, жилье, отопление, газ, электричество, лекарства и т. д. Конечно, каждый японец имеет сбережения: обязательные и регулярные вклады в них — непременная статья бюджета каждой японской семьи. Но, как писала та же газета "Асахи", изучение уровня жизни в стране показывает, что средний японец не обеспечит себе прожиточный минимум в преклонном возрасте, даже если он в течение многих лет будет откладывать все, что зарабатывает.

Сложность положения в значительной мере усугубляется тем, что у большинства японцев пятидесятипятилетнего возраста (то есть к моменту вынужденного ухода со службы — об этом еще пойдет речь) дети — школьники или студенты.

После второй мировой войны в структуре японской семьи произошли большие изменения. Ранее старший сын в семье считался наследником. Ему переходило все имущество, на плечи ложилась забота о престарелых родителях. Обладая решающим голосом, глава семьи подчинял своей воле всех ее членов. Гражданское законодательство послевоенной Японии рассматривает супругов как основной стержень семьи, уравнивает их права. Наряду с этим оно декларирует и обязанность взрослых детей материально обеспечивать престарелых родителей. Однако любовь и заботу декларировать невозможно, и вот на практике старики нередко становятся ненужной обузой, лишними в семье. Лишние в 55–65 лет.

Тебе под шестьдесят, как жить дальше? Большинство мечтает трудиться, иметь право считать себя полезным не только своим детям, но и обществу. Можно не удивляться тому, что, как показывают опросы, семьдесят три с лишним процента мужчин старше шестидесяти лет хотели бы работать. О пятидесятипятилетних не приходится и говорить. Но желание это трудноосуществимое. На большинстве предприятий и компаний в Японии существует возрастной ценз: предельный возраст работающих — пятьдесят пять. (Средний возраст служащих наиболее крупных японских компаний — около тридцати шести лет.) За борт выбрасывается человек еще сильный, энергичный, опора семьи, ее надежда. Японские трудящиеся ведут активную борьбу против антигуманного возрастного ценза, но эта борьба наталкивается на железные законы капиталистической экономики: ей необходимы лишь те, кто способен выдержать подчас нечеловеческую нагрузку конкурентной борьбы в условиях, когда темпы экономического роста превыше всего.

Многое из того, о чем я пишу, опирается на токийские впечатления. Но японцы любят повторять: "Токио — это не Япония. Хотите узнать Японию, поезжайте в деревню, в маленькие города, к рыбакам, крестьянам. Вы увидите настоящую, традиционную Японию, точнее, то, что от нее еще сохранилось". И вот я в пути. Дорога, петляя по холмистой местности, тянется к океану. Ехать как будто недалеко, какую-то сотню километров, а сидишь в стальной коробке машины долгие, томительные часы. Длинным хвостом изгибается вереница автомобилей. Постепенно пустынная полоса белого песка, с одной стороны ласкаемая океаном, с другой — отделенная от мира узким барьером хвойных насаждений, начинает казаться далеким миражем, куда невозможно, не суждено попасть. Вдоль шоссе тянутся квадраты рисовых делянок: из окна машины они представляются игрушечно-миниатюрными. Время прополки саженцев. Согнувшись, по колено в воде с утра до вечера работают люди. Изнурительно-кропотливый труд. И по большей части это уже немолодые мужчины и женщины.

Молодежь, как правило, в поисках лучшей доли уходит в город. С каждым годом поток японских юношей и девушек, бегущих в город, увеличивается. Повальному бегству молодежи из деревни способствует реклама, за которой стоят работодатели, заинтересованные в дешевой рабочей силе, и сложные процессы коренных структурных преобразований экономики, всего японского общества в целом.

В конце 1975 года министерство земледелия и лесоводства Японии опубликовало данные, согласно которым лишь один из девяноста сыновей и дочерей японских крестьян, окончив школу, остался для работы в сельском хозяйстве. Остальные подались в города. Меньшая часть переселившихся в город устроилась на производстве, где требовалась неквалифицированная рабочая сила. Абсолютное большинство осело в сфере обслуживания, прежде всего на подсобных работах.

Япония многие годы находилась в плену "высоких темпов экономического роста". В погоне за прибылью столпы делового мира делали ставку на однобокое развитие наиболее доходных отраслей. Они искусственно сужали сельскохозяйственное производство, увеличивая ввоз сельскохозяйственных продуктов из-за границы, замораживали цены на рис, а это неизбежно вело к пролетаризации или полупролетаризации крестьянства. Оставшиеся в деревне люди среднего и старшего возраста вынуждены заниматься подсобными работами. Старики же, демонстрируя парадоксы "сельскохозяйственной рационализации", стоят по колено в воде. Больше там работать некому. Да и нечем им было бы прокормиться без урожая с дедовской делянки риса.

Начиная с 1972 года в Японии заметно ширится движение народных масс в защиту своих престарелых сограждан. Его энергично поддерживают многие профсоюзные организации и политические партии, прежде всего коммунистическая, социалистическая партии, Генеральный совет профсоюзов (СОХИО) и независимые профсоюзы (Тюрицу рорэн). Для координации действий создан "комитет содействия выполнению мероприятий, направленных на обеспечение здоровой и активной старости". Участники движения добиваются коренного улучшения системы пенсионного обеспечения, учреждения системы бесплатного медицинского обслуживания престарелых, обеспечения нормальных жилищных условий, установления права пенсионеров на труд. Большое значение придается также увеличению возрастного ценза, что позволило бы позже уходить на пенсию, а также повышению выходного пособия при уходе с работы по старости. Все эти требования были направлены в министерство социального обеопечения.

Под давлением широких народных масс Японии, прогрессивных политических партий, общественных и демократических организаций правящие круги страны вынуждены предпринимать некоторые практические меры.

Однако фактически пока что сделано одно: с 1973 года введен общественный налог по обеспечению стариков, а в государственный бюджет включена статья по пенсионному обеспечению. Меняет это немногое. Программа "обеспечения спокойной старости" пока что остается в области добрых пожеланий и благих намерений.

Прогрессивные силы Японии активно борются за претворение своих требований в жизнь. Но пока что старость для большинства японцев ассоциируется с лишениями, нуждой, горем. Среди данных о количестве выплавленной стали, о спущенных на воду сверхгигантских танкерах, о процентах роста цен на товары, об удорожании жизни, о количестве выпитых за год бутылок виски, о разорившихся фирмах то и дело мелькают сообщения о самоубийствах. В скорбной статистике больше всего тех, кто тихо и робко ютился в жизни и так же незаметно из нее ушел, попав рядовым в сводный список покончивших с собой.

Трудолюбие японца недаром вошло в пословицу… И это действительно страшно, когда в итоге большой трудовой жизни человек остается без достаточных средств к существованию, лишенным даже права на труд, теряет веру в себя. Тот, кто еще в силах бросить вызов обществу, в последний раз идет к местам национального поклонения — на водопад Никко, на вершину Фудзи — и там кончает счет с жизнью. Но чаще всего старики поплотнее смыкают раздвижные стенки своего "карточного" домика, в последний раз вытягивают исстрадавшееся тело на видавшей виды циновке и включают газ… Никогда не забыть мне жестокие строки стихотворения под жутковатым названием "Блюз стариков". Оно было напечатано в каком-то рядовом журнале, а затем перепечатано в газете "Асахи". "Компания цветет, но для тебя нет места, печальна участь старика! И силы есть, но ты торчишь без дела, любимый внук смеется над тобой…"

Со священной Фудзи мы спускались вечером, когда сумерки, надвигаясь с конусообразной шапки горы, стали обволакивать землю. Люди группами и в одиночку скатывались с горы, торопясь к заботам повседневной жизни. Многие с непривычки, без тренировки бежали вниз, поддаваясь непреодолимой силе инерции. На повороте показалась белеющая в вечерних сумерках знакомая фигура старика. Натренированные ноги удерживали его тело в состоянии мерного шага, благородно посаженная голова несла все тот же сосредоточенный взгляд прикрытых раскосыми веками глаз. Только теперь этот взгляд казался умиротворенным, он как бы говорил: "Еще одно препятствие позади, мы еще поборемся!" На душе у меня то ли от этого великолепного в своей стойкости образа, то ли от близости земли и дома становилось все теплее. Хотелось оказать: "Крепись, старина! Тебе еще многое по плечу". Мы шли рядом. На темнеющем небе вновь высыпали звезды. Фудзи окутывала ночная тьма.