Японская новелла 1960-1970

ЗА ПЕЛЕНОЙ ДОЖДЯ

19 числа в 2 часа пополудни в доме безработного Сэндзо Ота, проживавшего в городе Ф. префектуры Канагава, были найдены мертвыми в своих постелях: сам хозяин дома Ота в возрасте семидесяти семи лет, его жена Хидэ-сан шестидесяти семи лет, их приемная дочь Харуэ-сан пятидесяти одного года и сестра жены хозяина госпожа Оки Хаяси семидесяти двух лет. Трупы обнаружил их родственник Садаёси Умэмото, содержащий бакалейную лавочку в том же квартале, о чем он сразу же сообщил в полицию.

Во время расследования, произведенного полицейским участком, под подушкой у господина Ота была найдена записка следующего содержания: «За мною числится долг в размере пятисот тысяч иен магазину Хориэ в г. Токио, улица Коэндзи-Накадори, район Сугинами. Потеряв всякую надежду получить работу, я и моя семья решили уйти из жизни». Записка была датирована 14-м.

(Трупы обнаружены лишь 19 числа в 2 часа пополудни.)

Под подушкой оказались также сорок девять тысяч иен для расходов на похороны, метрики всех четырех членов семьи и письмо с просьбой позаботиться о похоронах.

На основании этих данных полиция пришла к выводу, что «здесь имело место групповое самоубийство по сговору, осуществленное посредством принятия яда».

Как показал господин Умэмото, сборщик платы за газ. Увидел в сенях дома Оты скопившиеся за несколько дней газеты, счел это подозрительным и немедленно сообщил ему.

Дальнейшим расследованием было установлено, что Ота-сан прежде был служащим одной из фирм и слыл Человеком вполне добропорядочным. В апреле прошлого года он получил в магазине Хориэ ссуду в пятьсот тысяч иен и аккуратно выплачивал проценты в размере двадцати двух тысяч пятисот иен в месяц. Кроме того, в обеспечение ссуды были заложены дом, приусадебный участок, вся мебель и даже утварь. Жизнь семьи стала невыносимо трудной.

(В газетах сообщали, что, потерпев неудачу в делах и впав в крайнюю нужду, ночью 14-го семья Ота совершила самоубийство по сговору, приняв яд, и что, таким образом, «четыре человека предпочли смерть жизни в этом несправедливом мире».

Газеты сообщали также, что среди корреспонденции господина Оты было найдено письмо с извещением об истечении срока ссуды и требованием немедленно погасить долг в сумме пятисот тысяч иен.)

Электричка, отбывшая около 9 часов вечера из Токио и следующая до Сенана, примерно через час прибыла на станцию Ф.

Уже третий день подряд шел дождь, и все пассажиры были в дождевиках и с зонтиками. На станции Ф., которую эиосимская электричка связывает с государственной железной дорогой, стоял поезд, следующий до Камакура. Станционная постройка была ветхая, маленькая, с низким навесом, какие обычно бывают на одноколейных дорогах.

Среди немногочисленных пассажиров, пользующихся этой линией железной дороги в столь поздний час, находился и Сэндзо Ота, возвращавшийся из Токио. Ему надо было пересесть на поезд, ожидавший в это время отправления. Он подошел к вагонам и стал заглядывать в окна, явно кого-то разыскивая. Вагоны были полупустые, найти знакомого человека было легко, но тех, кого искал Ота, там не было.

Судя по времени, Ота предполагал, что Юки и Харуэ должны оказаться как раз в этом поезде, но, видимо, он ошибся.

Сэндзо отошел от вагонов и опустился на скамью. Она была мокрой, и дождевик Сэндзо сразу прилип к сиденью.

«Подождать, что ли, следующий поезд?» — подумал Сэндзо, но, взглянув на станционные часы, снова поднялся. Было уже около десяти, а следующая электричка отправлялась через полчаса. С зонтиком и портфелем в руках Сэндзо направился к ларьку, который через несколько минут закрывался.

— Мне, пожалуйста… — запинаясь, проговорил Сэндзо и, указывая на полку, продолжал: — бутылочку сакэ в два го. — Спросив цену, он открыл было кошелек, но затем вытащил из внутренного кармана конверт и, помешкав, вынул из него пятитысячную купюру. — Простите, у вас найдется сдача? — Молодая продавщица, особа не очень любезная, с недовольным видом молча отсчитала сдачу. — Виноват, — снова извинился Сэндзо, — вы не могли бы эти пятьсот иен разменять на серебро?

В это время раздался сигнал отправления поезда.

Кончиками негнущихся пальцев Сэндзо с трудом переложил с прилавка серебряные монеты в свой кошелек. Машинист и кондуктор заняли свои места, зажегся головной фонарь, и в свете замелькали тонкие нити дождя.

Несмотря на сигнал отправления, Сэндзо не спеша уложил бутылку сакэ в портфель, затем аккуратно закрыл его на замок.

— Поторопитесь! — крикнул кондуктор, но Сэндзо и не подумал прибавить шагу.

Этой электричкой он пользовался уже целых десять лет. Но сегодня он занял место в вагоне с каким-то особым волнением, которого никогда ранее не испытывал.

— Дедушка, это не ваш зонтик? — неожиданно окликнул его начальник станции, заглядывая из тамбура в салон.

На второй остановке старик сошел.

Сквозь густую листву деревьев кое-где светились фонари. По узкой дорожке, делавшей несколько поворотов, Сэндзо направился к дому, расположенному в глубине чащи.

Это был небольшой, дачного типа домик, который, казалось, весь, вместе с забором и калиткой, пригнулся и скрипел под тяжестью густых зарослей, с избытком напоенных влагой и ночной темнотой. Садовник, видно, уже Давно не заглядывал в сад Оты.

Заперев калитку, Сэндзо поднял голову к фонарю, висевшему на столбе, и постоял, чувствуя, как холодные капли дождя стекают по его лицу. Затем медленно направился по тропинке через сад, раздвигая тонкие ветви бамбука, сильно вытянувшиеся в этом году и преграждавшие путь.

— Добро пожаловать! — оживленно приветствовала старика Харуэ, выходя в переднюю.

— Вы приехали предыдущей электричкой? — спросил Сэндзо.

— Нет, раньше, — ответила Харуэ и обернулась.

За спиной дородной Харуэ стояла сгорбленная старушка, тоже вышедшая его встретить. Это была Юки Хаяси — старшая сестра жены Сэндзо.

— Нам повезло, и мы сразу сели в эносимский поезд, — сказала она своим удивительно молодым голосом.

— Ну как, понравилось представление?

— О, тетушка была в диком восторге, — ответила Харуэ.

— Вот и хорошо, что развлеклись наконец.

Харуэ помогла старику снять дождевик.

— Правда, тетушка считает, что у танцовщиц слишком полные бедра. Они привели ее в изумление, — засмеялась Харуэ.

— И надо же было набрать столько танцорок, — сказала старушка. — Все как на подбор и такие молоденькие!

Когда-то Харуэ работала медицинской сестрой. Страдая в последнее время тяжелым сердечным заболеванием, она старалась где только можно приобретать новейшие патентованные лекарства. Даже после того, как семья оказалась на грани нищеты, она продолжала оставаться постоянной покупательницей медикаментов в городской аптеке. И вот аптекарская фирма вручила ей, как постоянной клиентке, в виде премии два билета на шоу, которое редко ставилось в местном театрике. На этом представлении они и побывали сегодня вечером с Юки.

— Добрый вечер! — донесся из спальни голос жены господина Ота. — Ты давно приехал?

— Только что, дорогая. Здравствуй!

Сэндзо снял с себя верхнее кимоно и передал его Харуэ.

— Портфель отнеси, пожалуйста, туда, — сказал старик и, засунув руку во внутренний карман кимоно, уже висевшего в шкафу, добавил: — А свет выключи.

Сэндзо подождал, пока Харуэ погасит электричество, после чего вынул из кармана конверт. Они перешли в столовую, где горел свет.

Харуэ слегка прихрамывала.

Маленькая девятиметровая столовая и чуть побольше гостиная были расположены рядом и выходили в сад.

В спальне на постели сидела и причесывалась больная жена Сэндзо — Хидэ.

Увидев это, Харуэ воскликнула:

— Матушка, ведь я вам сказала, что сейчас приду и сама сделаю вам прическу! Смотрите, у вас вся простыня в волосах!

Хидэ была еще более миниатюрной, чем ее сестра Юки, и старинного вида зеркало на подставке, которое она сейчас отставила в сторону, было тоже маленькое, почти игрушечное.

— Ну как? — глядя на мужа из спальни, спросила Хидэ. — Все удалось уладить?

— Да как тебе сказать…

Сэндзо положил на столик в столовой конверт и сел на циновку.

— Дайте мне, пожалуйста, шпильки, — попросила Харуэ и взяла в руки расческу. Затем, обращаясь к Сэндзо, сказала: — Мы сегодня топили ванную. Вы сильно промокли. Примите поскорее ванну.

— Что ж, ванна сейчас, самое подходящее дело. Уже все помылись?

— Я тоже совсем промокла, — отозвалась Юки, — и позволила себе принять ванну первой. Хидэ тоже помылась. Чай будем пить после ванны? — Юки стояла перед чайным буфетиком, против Сэндзо. На ней были белые поношенные таби.

— Я купил кое-что получше чая, — вспомнил вдруг Сэндзо. Он вытащил из портфеля бутылочку сакэ и поставил ее на стол.

— Вот, смотрите, что я купил! — По губам его скользнула улыбка.

— О! — воскликнула Юки. — Это уж и впрямь диковина! Хидэ! Знаешь, что он купил? Сакэ!

Вынув содержимое конверта, Сондзо громко сказал, чтобы могла слышать и Хидо:

— У меня здесь без малого тридцать шесть тысяч иен. Харуэ наклонилась к Хидэ и повторила ей сумму.

— Ну что ж, сколько есть, столько и ладно, — прошептала Хидэ, шаря руками по простыне и стараясь, видимо, собрать выпавшие, когда она причесывалась, волосы. — Выходит, что и зеленая яшма сестрицы и твой рубин — все пошло прахом.

— Стоит ли об этом жалеть, — спокойно сказала Харуэ. — Ведь все равно они бы до сих пор не уцелели.

— И то правда, — согласилась Хидэ. — По крайней мере мы сумели тогда уплатить земельную ренту… А дома у нас теперь сколько денег осталось?

— Одна купюра в десять тысяч иен и еще одна в тысячу иен…

— Пожалуй, этих денег нам и хватит, — сказал Сэндзо. — Бумажные деньги ненадежны. Поэтому, когда я покупал сакэ и получал сдачу, я попросил пятьсот иен дать мне серебром. Серебро — более устойчивая валюта.

Сэндзо вынул из кармана брюк кошелек и выложил на стол серебряные и медные монеты.

— Вам пора уже в ванную, — сказала Харуэ.

— Да, надо идти, — согласился Сэндзо. — А то вода остынет.

Вслед за стариком поднялась и Харуэ.

Когда она шла, старые циновки под ее ногами прогибались и от них исходил запах сырости.

— Да-а… зря, видно, пропала моя зеленая яшма, — заговорила сама с собой Юки. — Когда ее продали…

— Сестрица! — крикнула ей из спальни Хидэ. — Уберите, пожалуйста, здесь. И принесите сюда портфель.

Слышно было, как в ванной звякнула пряжка ремня Сэндзо и с шумом захлопнулась стеклянная дверь.

— Что это вы делаете, тетушка? — недоуменно спросила Харуэ, возвращаясь из кухни. Юки сидела за столиком в столовой и раскладывала монеты. — Право, тетушка, вы точно ребенок, — рассмеялась Харуэ.

— А вот хочу посмотреть, что такое эти деньги, — отвечала старушка. — Я впервые их так близко вижу.

Юки продолжала аккуратно выстраивать в три ряда серебряные и медные монеты и внимательно их рассматривать.

— Вот если бы их копить и копить и набрался бы миллион, потом десять миллионов… — улыбнулась Харуэ.

— Да, не дурно бы, — отозвалась старушка. — Ведь эти монеты принадлежали к той же компании, что и миллион и десять миллионов.

— Что и говорить, это было бы замечательно, — сказала Харуэ, тоже усаживаясь у столика. Потом, обращаясь к Хидэ, громко сказала:

— Матушка! Позднее вы тоже сюда перейдете, не правда ли?

Хидэ, надев очки, рассматривала документы, лежавшие в портфеле Сэндзо.

— Да, да! — ответила она.

— Что вы там так усердно рассматриваете? — спросила Харуэ.

— А? — переспросила Хидэ, она была туговата на ухо.

— Я говорю: что там за документы?

— Это копии наших метрик. Сэндзо взял их в районном муниципалитете в Токио и привез с собой.

— Хм… — произнесла Харуэ и перевела взгляд на сидевшую напротив Юки. — У нас нет настоящих рюмок для сакэ. Может, вон те чашечки сойдут?

Она достала из буфета четыре небольшие чашки.

— А зачем тебе понадобились рюмки? — не поднимая головы от стола, спросила Юки.

— Как зачем? Сакэ пить.

— А, ладно, сойдут и эти.

— Тетушка, вы собираетесь вечно рассматривать эти монеты?

— Да нет, я теперь задумалась о другом, — вскидывая голову, ответила старушка. — Когда продали мою зеленую яшму, я была в самом расцвете.

— Сколько лет назад это было?

— Давно. Очень давно. Пятьдесят лет назад.

— О, тогда вы еще были совсем молодой.

— Я бы, конечно, так просто не рассталась с яшмой, да ведь она была поддельная.

— Поддельная? Но дядюшка никогда этого не говорил.

— Мало ли чего он не говорил! Он твой рубин считал фальшивым, а мою яшму настоящей. Глупый он.

— Да нет, мне и другие говорили, что рубин искусственный.

— Кто же это?

— Моя хорошая приятельница, с которой я подружилась, работая сиделкой в больнице. Это она мне его отдала перед смертью.

— Ты, Харуэ, всю жизнь о ком-нибудь заботилась, ухаживала.

— Да, это верно.

— Вот и Хидэ, если бы не ты…

— Но и я в свое время немало позволяла себе. И разные слухи обо мне с дядюшкой ходили. Помню, как однажды я целых три месяца не являлась домой. Я тогда очень рассердилась.

— Да, да. Это было, когда мы жили в районе Адзабу в Токио.

— И я тогда молодой еще была.

— Все говорят, что жизнь проходит быстро, словно сон. Но никто лучше меня не знает, какой это короткий сон.

— У вас завидное здоровье, тетушка.

— Да, я за всю свою жизнь ни разу не побывала в больнице.

— И слышите вы отлично. Стоит вам немного попить лекарства, как у вас снова все в полном порядке.

— Да, а купальный халат ты старику отнесла?

— Сейчас отнесу. — Харуэ встала и сняла с комода в столовой узел со свежевыстиранным бельем. Они с Юки взяли его из прачечной, возвращаясь из театра. — Как приятно!.. — прошептала Харуэ, разворачивая похрустывающий халат Сэндзо.

Юки снова с увлечением стала перебирать серебряные и медные монеты.

— Мой организм и в самом деле хорошо поддается действию лекарств, — рассуждала она вслух.

— Ну и пришлось же мне сегодня побегать, — сказал Сэндзо, входя после ванны в столовую и завязывая на ходу пояс халата;

— Устал, наверное? — спросила Хидэ, глядя из спальни на мужа.

— Представь себе, не очень, и это меня удивляет. О, время-то уже около одиннадцати!

— Вчера я легла после часа ночи, — сказала Юки. — И вдруг слышу — кричит иглоногая сова.

— Вот видите, сестрица, у вас очень хороший слух, — улыбнулась Хидэ.

Не слушая болтовни женщин, Сэндзо шагнул к веранде и, открывая стеклянную дверь в сад, сказал:

— Надо немного проветрить…

— Хидэ-сан боится, что налетят комары, вот мы и закрываемся, — сказала Юки. — Дождь не перестал?

— Нет, все сеет и сеет проклятый. Целый день моросит.

— Тетушка! — донесся из кухни голос Харуэ. — Я хочу побыстрей искупаться. Вы не поможете мне?

— Вот и покончено со всеми делами, — сказал Сэндзо, когда они остались вдвоем с женой, и, скрестив ноги, сел у ее постели. — Весь день я беспокоился, не забыл ли чего-нибудь сделать, но потом, садясь в Токио в электричку, почувствовал себя совершенно спокойным. Как никогда раньше, сегодня вечером я мог с чистой совестью смотреть в лицо любому человеку и никого и ничего не бояться. — Сэндзо говорил таким тоном, будто обращался к жене и в то же время рассуждал сам с собой. — Впрочем, я, кажется, не все сделал. Наверняка не все. Но надеюсь, это мне простится.

— Не побывал в больнице у Ямада-сана?

— Ты угадала. Нет, нет, я не забыл. Просто не мог к нему пойти. Говорят, что ему сделали уже вторую операцию, но он очень плох. Целых полчаса у него уходит на то, чтобы выпить стакан молока. Болезнь, видимо, перекинулась на горло. Мне мучительно жаль его, и потому я не смог заставить себя повидаться с ним. Думаю, что он поймет меня и простит.

— Сколько Ямада-сану лет?

— Года его рождения я не помню. Должно быть, лет пятьдесят семь или пятьдесят восемь. Во всяком случае, Шестидесяти еще нет.

Ямада находился в услужении у Сэндзо с того времени, когда Сэндзо стал управляющим заводом. В начале Этого года у него обнаружили рак и поместили в больницу.

Желая переменить тему разговора, Сэндзо наклонился к жене и прошептал:

— Когда Юки и Харуэ уходили, ты оставалась одна, бедняжка?

— Зато я могла спокойно убрать божницу, — ответила Хидэ.

— И в самом деле, вон она как заблестела! Но это тебя, наверно, очень утомило?

— Люди сильны духом. И когда это нужно, человек способен делать послушным и свое тело.

— Как мы вчера договорились с тобой, я больше ничего не скажу, но, может быть, ты хочешь мне что-нибудь сказать напоследок?

— Спасибо тебе за долгую совместную жизнь.

— Это я должен тебя благодарить. У меня не хватило умения и упорства, чтобы создать достойные тебя условия жизни. Прости меня за это.

— Извини, но мы ведь вчера договорились, что об этом больше ни слова.

— Долгая, долгая человеческая жизнь. Что это: три месяца, полгода, год или сто лет?

— Прости меня Сэндзо, — прервала его жена, — там в комоде, в нижнем ящике, лежат две пары новых таби, мои и сестрины. Достань их, пожалуйста.

Сэндзо поднялся, подошел к комоду и выдвинул ящик. Из ванной доносился голос Харуэ и молодой смеющийся голос старой Юки.

— Тетушка, да ведь это я здесь говорю…

— Здесь-то здесь, милая, но все же…

Странно было слышать в этом доме в полночь оживленные голоса и особенно — удивительно молодой и звонкий смех старой Юки.

— О, давно я уже не видел этой шкатулки, — сказал Сэндзо, вынимая из комода вместе с таби и изящную, ручной работы деревянную шкатулку, которыми славится Хаконэ. Перебирая содержимое шкатулки, он продолжал: — У тебя тут разные пуговицы и какие-то металлические застежки. Интересно, что это за металл?

— Кто его знает, — отвечала Хидэ. — Так, собирала всякую мелочь, думала: может, пригодится когда-нибудь.

— Да, вот так это все было, было… — Задвинув ящик, Сэндзо сел возле комода, обхватил руками колени и уставился на электрическую лампочку. В это время в комнату вошла Юки.

— Я тоже надела взятый из прачечной халат, до чего приятно! — сказала она, подходя к столику.

— Над чем это вы так смеялись? — спросил Сэндзо. — Что-нибудь очень забавное было?

— Харуэ-сан копировала танцовщиц, и было очень смешно.

— Хидэ, ты тоже переходи туда, — сказал Сэндзо жене, указывая рукой на гостиную.

— Хорошо. А ты передай, пожалуйста, сестрице наши таби.

— О, большое спасибо, — поблагодарила Юки, принимая из рук Сэндзо сверток с таби, и, обращаясь к сестре, ласково сказала: — Может, сейчас и перейдешь? Давай я тебе помогу. Обопрешься на мое плечо и пойдем.

Сэндзо откупорил бутылку, наполнил свою чашечку, пригубил и, кашлянув, сказал:

— Вечно она никак из ванны выбраться не может.

Хидэ и Юки сели за столик. Сестры были очень похожи.

— Дождь так и не перестает?

— Нет, все моросит и моросит.

— Слышите? Идет товарный состав! — сказала Юки. — Каждую ночь он проходит в это время; я просыпаюсь от этого грохота.

— Ничего удивительного, сестрица. Я туговата на ухо, но и я каждую ночь слышу его.

— В этом доме невозможно больше жить, — сказал Сэндзо. — Его бы надо снести и построить новый.

Все трое — каждый думая о чем-то своем — взглядом обвели помещение.

— Странная вещь, но у меня и сестрицы не осталось больше никаких родственников.

— Да, остались только мы с тобой, — сказала Юки.

— Я избавился наконец от всяких хлопот, — проговорил Сэндзо. — И отлично чувствую себя в этом выстиранном халате. Но взгляните-ка, как испортили подол.

— Ох, я и не видела, — сказала Хидэ: — Зачем же тебе его дали?

— Это его в химчистке так отработали. Но мне плевать, мне и в нем хорошо. Я стыжусь только вас, а до посторонних мне нет никакого дела. Мне вовсе не стыдно показаться перед ними в таком виде. Я изо всех сил старался, чтобы никого ничем не обременить. И вот я хожу в таком халате…

Сэндзо горько усмехнулся.

— Да, но зачем это выставлять напоказ? — сказала Юки.

— Наша Харуэ, если поразмыслить, глубоко одинокий человек, — сказала Хидэ, вперив глаза в столик.

Легкий ночной ветерок качнул стеклянную дверь, выходящую в сад и затих.

— Давайте выпьем залпом, — сказал Сэндзо, берясь за бутылку.

Харуэ, которая прихрамывала, как ни удивительно, появилась в гостиной настолько бесшумно, что никто не заметил ее прихода.

Лицо у нее было белое как мел. Возможно, так на нее подействовала ванна… На ней тоже был безупречно чистый купальный халат.

Теперь все четверо, по японскому обычаю поджав под себя ноги, сидели на циновках за столиком.

— Выпей* Харуэ! — сказал Сэндзо, протягивая ей чашечку сакэ. Харуэ обеими руками взяла чашечку. Чашечка дрожала в ее руках. Тяжело вздохнув, Харуэ проговорила:

— Дядюшка, и вы, матушка, и вы, тетушка…

— Ну говори, чего же ты замолчала?

— Сегодня с самого утра мы ни слова не проронили о смерти. И я, я считала себя молодцом. Но теперь, теперь…

С трудом подавляя слезы в голосе, она не смогла сказать больше ни слова и, припав лицом к столику, заплакала.

И больше ничто уже не нарушало безмятежного спокойствия, царившего этой ночью в доме Ота.

Присутствовавший при судебно-медицинской экспертизе бакалейщик господин Садаёси Умэмото сказал:

«Я, собственно говоря, не был родственником семьи Ота. Лет десять назад мой отец обслуживал этот дом, С тех пор и я поддерживал дружественные отношения с господином Отой. В свое время его жена находилась на излечении по поводу легочного заболевания в токийской больнице, где работала сиделкой Харуэ. Тогда они ее и удочерили.

Снотворное, по-видимому, скопила Харуэ. На вопрос о том, состояла ли она в интимной связи с господином Отой, я ничего ответить не могу, так как мне это не известно».

Вопрос об интимной связи, вероятно, был задан каким-то репортером. Но это у них вошло в дурную привычку, у нынешних газетчиков, мешать в одну кучу вопросы и ответы и публиковать это в виде газетной статьи.