Йарахонг. Город и тьма

Глава 8. Утрата

Храм Инаша-ветра величественен и горд. Белокаменный, узорчатый, стройный, он тянется в небо множеством башен и резных арок, поблескивает молочными, лазурными и голубыми витражными стеклами. Крутятся бесчисленные флюгера, развеваются ленты, тонко и мелодично звенят хрустальные фигурки, подвешенные в проемах. Днем и ночью мерцают огоньки в прозрачных тонкостенных шариках, закрепленных у входа и на бронзовых крючках вдоль стен.

Так было всегда.

В этот раз дом Ветра встретил Игнасия и Юржина пустыми окнами, гладкими оплавленными камнями на мостовой и огромным обугленным пятном на белоснежной стене. Тело храма, не освещенное ничем, безмолвной громадиной растворялось в ночном небе. Витражные рамы скалились осколками стекол. Игнасий не сомневался, что стоит хорошенько поискать — и он найдет поблизости такие же глиняные черепки, как и в развалинах храма Истины. Только там рвануло внутри, а здесь снаружи. Должно быть, у нападавших что-то пошло не так.

Дверь храма приоткрылась и показалось колеблющееся пятно света. Сначала наружу явился фонарь — стеклянный шарик, прозрачный с одной стороны и затемненный с другой. Сверху к стеклу крепилось бронзовое кольцо с выбитым сбоку знаком огня. Внутри колыхался язычок пламени. Фонарь держала за кольцо кудрявая жрица, с которой Игнасий встречался днем в храме Фаршаха. Ола, — вспомнил Игнасий, — ее зовут Ола. Она близоруко сощурилась и приподняла светильник так, чтобы увидеть лица пришедших.

— А, это ты. Мы звали целителей, но их всё нет, — вздохнула она.

— Ола, что у вас случилось? На вас напали? Нужна помощь?

— Не знаю, — Ола устало покачала головой, — не знаю, что тут можно сделать. Сегодня весь день одно за одним. Сначала ссора с Огнем из-за найденного, во славу милосердного ветра, Дыхания Инаша, теперь вот это.

Она приподняла опущенный было фонарь и вгляделась в темноту улицы. Ее взгляд устремился мимо Игнасия, но она продолжила говорить, быстро, проглатывая звуки, будто слова жгли изнутри и ей хотелось поскорей выплеснуть их наружу.

— Все произошло так быстро. Никто ничего не понял. Мы заканчивали есть, но еще сидели в трапезной. Почти никто не ушел, да. Вдруг в открытое окно что-то влетело. Круглое, тёмное. Страшное. Нам повезло. Оно не коснулось пола, всесильный Инаш ветряной дланью успел отбросить его обратно. Грохнуло. Зазвенело. Открытые окна выдержали, а вот витраж лопнул. Многих побило стеклами. Анку, Иглата, Ианасе… Очень многих. Говорят, я везучая, — Ола приподняла уголок рта в кривой полуулыбке, — я сидела дальше других. Милостью Инаша все остались живы. Как представлю, что могло случиться, взорвись оно в трапезной — дурно становится.

— Ты видела, кто это сделал?

— Нет же. Я сидела далеко от окон. Никто ничего не видел. Никто даже не успел ничего понять.

Она всхлипнула.

— Скажи, это война, да? — Ола заглянула Игнасию в лицо, — Снова, как тогда, давно?

— Нет, — покачал головой Игнасий и тут же поправился, — надеюсь, что нет. Твой бог в этом году — хранитель города. Он должен знать о происходящем больше других. Я могу поговорить с главой? Он не ранен?

Ола снова всхлипнула и замялась.

— Наверное, я не должна это говорить, но его не было в трапезной. Он почти всегда ест отдельно. В тот момент он тоже был в своих покоях, — она вытерла нос и замолчала.

— И?

— И, несмотря на шум, даже не вышел. Мы стучим, а он не отзывается. Мы зовём — нет ответа. Мы испугались, выломали замок, а он лежит. Сначала подумали, его разморило после еды, но он все не просыпался. Никак не добудиться, и дыхание слабое. Тогда мы и послали за целителями. А они не спешат.

— Что он ел?

— Да куда же они подевались? Давно должны быть, а их всё нет!

— Что ел глава?

— Осьминогов, обжаренных в масле и специях. Только сегодня купленных на рынке. Представляешь, они остались почти целыми. Он часто читает во время еды, а порой увлечется так, что все остынет, а тут… — Ола нервно хихикнула и шмыгнула носом.

— Возможно, дурная привычка спасла ему жизнь.

Перед глазами Игнасия встали два жреца-пророка, за которыми он следил днем. Шатаясь по рынку, они остановились возле ледника с морскими тварями и передали торговцу что-то небольшое. Что это было? Яд? Пророки позаботились о том, чтобы вывести из строя главу храма Ветра, и у них это почти получилось. Но на что они нацеливаются? Если на то, чтобы Ахиррат стал хранителем города вместо Инаша, то это нелепо. Они десятки раз могли поучаствовать в выборе бога-хранителя, но ни разу, насколько Игнасий помнил, даже не попытались этого сделать. Или же…

Со стороны центра налетел свежий ветер, взъерошил волосы Олы, закружил вокруг неё крохотным вихрем. Ее глаза затуманились. Игнасий узнал этот взгляд, он означал мысленное общение. Служители некоторых богов были способны на такое. Лицо Олы сначала стало встревоженным, но скоро сведенные брови разгладились, и она улыбнулась.

— Дежурному в моноптере что-то почудилось. Но всё будет хорошо. Всесильный Инаш защитит его и город, Мощь Инаша безгранична. К тому же, недавно туда ушел Джассан с парой адептов, а уж он-то справится с чем угодно.

Она помолчала и добавила, поджав губы:

— Целители совсем не торопятся. На них это не похоже. Вопиющая безответственность!

Джассан был первым по силе жрецом ветра, не считая ныне спящего главы. Возможно, и правда беспокоиться не стоило, но тревога не отпускала. Сегодня всё, что могло пойти не так, пользовалось этим шансом без стеснения. Да и разве бывает иначе, когда инициатива попадает в руки тех, кто видит вероятности и ближайшее будущее?

Игнасий огляделся. Юржин стоял у самой стены храма Ветра и, запрокинув голову, смотрел вверх. Обе его ладони плотно прижимались к оплавленным черным камням.

— Что ты делаешь?

— Ничего, — пожал плечами Юржин и смущенно отошел, — мне показалось, что меня позвали, а кто, я так и не понял.

Ола искоса глянула на него.

— Ты ищешь бога, к которому хотел бы присоединиться?

— Нет, — замотал головой Юржин, — я… дядя…

Он осекся и замолчал. Ола хмыкнула, но ничего не сказала.

Игнасий же думал о том, что она, несомненно, права в своей убежденности. Инаш-ветер силëн, он не зря стал хранителем города. Возможно, с помощью своих жрецов он сумеет защитить благословенный Йарахонг от любой напасти, какая бы ни приключилась. Однако слепо полагаться на волю богов и случая Игнасий больше не мог, равно как и сидеть на месте. Уже досиделся, дополагался. Служители ветра слишком истово верили в своего бога. Скажи Игнасию кто-нибудь такие слова парой дней раньше, он бы рассмеялся и назвал собеседника безумцем, сейчас же эта мысль сама собой намертво засела в голове.

На что способен человек без божьей помощи? Он глух и слеп. Не может говорить с ветрами и птицами, изменять своё тело, заглядывать в грядущее. Даже отделять истину от лжи ему придётся самостоятельно. Человек слаб и уязвим, его возможности ничтожны. Но бывают моменты, когда ему приходится решать самому, без поддержки и совета, на свой страх и риск, не зная наперёд, что правильно, а что нет.

Игнасий привычно потянулся к отсвету Яэ-истины внутри себя, но пальцы ухватили пустоту. Так всё и будет, ничего не изменится, пока к обезумевший отец Далассин не вернёт себе рассудок и не наладит связь с вышним миром. Либо пока кто-нибудь другой из посвященных не займёт его место.

Ожидание убивало. Надо было действовать, и действовать немедленно. Довольно он сегодня медлил.

— Ола, ты сможешь послать с ветром сообщение для Джассана? Ему может грозить опасность.

Ола замотала головой.

— Нет уж. Я не стану отвлекать его по пустякам. Он мне потом это еще полгода вспоминать будет.

Игнасий вздохнул. Похоже, самым разумным сейчас было попытаться догнать Джассана с его группой, все-таки предупредить об опасности и попытаться помочь.

— Я должен идти, — проговорил Игнасий и повернулся к жрице, — можно этому мальчику остаться здесь до утра?

Ола кивнула. Юржин, подошедший было к ним, попятился.

— Ты сам говорил, что с тобой будет безопасней, — возмутился он.

— Обстоятельства переменились.

Юржин разочарованно скривился, но Игнасию некогда было с ним нянчиться. У него хватало других, более срочных забот. Эта потерпит до утра.

— Ты пойдешь к площади? — спросила Ола.

Игнасий кивнул.

— Тогда возьми это, — она протянула ему фонарь, — Джассан ушел без него, но он увидит, что там все тихо, и вернется еще до рассвета. Ему пригодится. Передашь? А я и без фонаря целителей дождусь. Пусть только попробуют не прийти — ух, я им задам! Их позвали к больному, а они шляются неизвестно где!

Башня Искажений чернела на фоне ночного неба, как оттопыренный скрюченный болезнью палец. Непривычно неподвижная, застывшая, оцепенелая. Сквозь цветное стекло над входом сочился мертвенно-синий свет.

За дверью послышался шорох, стук, спорящие голоса. Дверное полотно шевельнулось и приоткрылось, обнажив узкую, с ладонь, ослепительно-яркую щель. Свет медлил, не спеша показываться наружу. Постороннему наблюдателю его поведение показалось бы странным, но в границах башни Искажений многие привычные вещи работали не так, как в прочих местах. Впрочем, посторонних наблюдателей поблизости не было. Даже сова улетела.

Дверь снова толкнули изнутри, она еще немного сдвинулась и застряла. Ей не давало открыться тело, безвольным мешком лежавшее под ней. Внутри ругнулись, навалились, и створка медленно поддалась. Свет, больше не робея, вырвался наружу и безжалостно проявил крыльцо и всё, что на нем было.

— Старшая, — выдох вырвался из двух ртов с полувсхлипом-полурыданием.

Лицо старухи заливала густая темная кровь, на месте левой глазницы зияло бесформенное черно-багровое месиво. И без того острый нос заострился ещё сильней, тонкие губы раздвинулись в мучительном оскале.

— Как они могли! — один из вышедших, юнец с ярко-зелеными волосами, рухнул на колени, не замечая, что пятнает одежду. Его бледные щёки пошли уродливыми красными пятнами.

— Может, она ещё не совсем мертва! Занесем ее внутрь, она исказится — и…!

— Прости, — второй, с волосами, как цыплячий пух, опустился рядом и обнял брата, — она уже не оживёт. Мы должны отплатить за ее смерть, и мы отплатим. Осталось только понять, кому.

Стоявший на коленях зарыдал. Глаза второго оставались сухими, но если бы кто-нибудь сейчас увидел его лицо, он бы в ужасе отшатнулся и попытался поскорее скрыться.

Спустя недолгое время рыдание исчерпалось и ушло, оставив от себя бессилие и дрожащие руки. Не встречаясь друг с другом глазами, братья молча затащили тело Старшей внутрь храма. Свет втянулся за ними в закрывающуюся дверь.

Если бы все тот же несуществующий наблюдатель осмелился последовать за ними, то некоторое время спустя он бы увидел, как тело, заботливо уложенное на проросшую из стены скамью, медленно истаяло, растворившись в прохладной белизне. Изменчивый Нанутлишочи вобрал ее в себя. Двое братьев же, низко склонив разноцветные головы, тыкали пальцами в книжонку с пожелтевшими от времени страницами. Бормотали под нос, ругаясь на неразборчивый почерк.

— Не то, не то.

— Да не спеши ты. Кишками чую: тут должно быть про то, что он спрашивал.

— Давай назад, здесь слишком новое.

— А это чересчур давно. Листай давай.

— Нет, погоди. Тут можно разобрать: «лето сорок девятое от В.Н». Что такое В.Н? А, не важно. «Лето сорок девятое день третий. Небо внезапно затмилось». Затмилось — это как?

— Потемнело, балбесина.

— А. «Небо внезапно затмилось и сделалась ночь среди дня». Ну и каракули. Почему у всех прежних Старших был такой ужасный почерк?

— Будто у тебя лучше.

— Я-то при чем! Какой вообще смысл вести хронику, если ее невозможно прочитать?

— Смотри, это должно быть оно! «… оборотившись гигантской чёрной птицею, он безжалостно разил врагов, повергая их наземь и в отчаяние».

— Оно, оно! А дальше… дальше снова ерунда. «Оз… од… однако, сам был тяжело ранен, и перед смертью передал фибулу преемнику».

— Значит, реликвия, да?

И снова — склоненные головы, сталкивающиеся над книгой лбы, шелест тонких хрупких страниц. Сменяющиеся, не похожие один на другой, почерки, но почти каждый — нарочито-сложный, или наоборот, небрежный, с еле разделенными буквами.

— И правда, реликвия. Смотри, и там и тут — каждый раз подчеркнуто, кто стал наследником фибулы. И про птицу во многих местах.

— Но сейчас её в храме нет. Точно нет, ведь так? Иначе бы мы знали. А этот не спрашивал бы про птицу.

— Угу. Значит, ищем, где и как пропала, — нервный хохоток, — только и всего.

— Если бы так просто, — демонстративное закатывание глаз, — уже всё рябит.

— Давай тогда мне поближе.

— Нет уж.

— Да где же…

— Вот, вот. Чуть не пропустили. «Как и было предсказано, его нашли поутру под обрывом. Он был мёртв. Фибулы при нём не было».

— А текст предсказания где?

— Может, раньше? — напряженное сопение, тычки пальцами в бумагу, — Нет, не видать. Похоже, не сохранился, ни текст, ни автор.

Досадливое хмыканье. Тишина.

— Ну и что теперь?

— Ясно дело. Фибулу кто-то носит. Будем ходить и смотреть по сторонам. Чтоб мы артефакт своего бога не узнали?

— Ну да. Только много ходить и много смотреть. И ещё: кому-то из нас теперь придётся стать старшим.

— Тебе. Ты и так старше.

— А ты умнее. И не отпирайся, дурак.

Они переглянулись. Помолчали. Вместе подошли к вырастающему из стены камню-алтарю, синхронно прислонили руки и проговорили слова клятвы.