Йарахонг. Город и тьма

Глава 14. Взгляд в прошлое

На вид, открывавшийся с вершины птичьей башни, Бурунг Ханту могла смотреть бесконечно. Днем она видела бескрайнюю синеву, вдалеке сливающуюся с морем. По вечерам небо заливало пламя: то яростно пылающее среди алых, багряных и лиловых облаков, то рдеющее углями зимнего очага. Ночь скрадывала краски и расстояния, оставляя взамен мириады огоньков на небесном куполе. И только предутренние облака, туманом опускавшиеся на Йарахонг, не позволяли видеть ничего. Но в те короткие минуты, когда они опадали, оставляя на стенах и полу россыпь мелких капель, можно было узреть удивительное: башня храма птиц парила над бескрайней колышущейся белизной. И кроме нее в целом свете не было ничего.

Сейчас Бурунг Ханту окружала глухая ночь. Луна выбеляла посеревшие от времени перила и руки, опиравшиеся на них. Морщины и пигментные пятна на сухой коже становились почти не видны, отчего казалось, что эти узкие кисти могут принадлежать совсем юной девушке. Желтые молодые глаза Бурунг Ханту смотрели вдаль и видели героев рассказов и преданий — всех, о которых она когда-либо слыхала.

Сцена, подсмотренная совой, выглядела знакомой. Кажется, эта история относилось ко времени войны с богами, которых называли порождениями мрака. Или даже к другому, еще более раннему? Бурунг Ханту перебирала в голове образы и сюжеты, но нужный пока не находился. Ее отвлекали мысли о перевороте, который затеял Онгхус Ар с поддержкой Ахиррата. Несносный, испорченный гордец!

Днем, разговаривая с милым юношей Игнасием, Бурунг Ханту лукавила. Она выставила себя отшельницей, не следящей за событиями в Йарахонге. На самом деле ее птицы видели куда больше, чем можно было предположить. Трудность заключалась лишь в том, чтобы из приносимой ими ерунды вычленить важное, а затем сложить в непротиворечивую цельную картину. Она не сказала Игнасию ничего, о чем бы он не догадывался сам. Ни про жрецов-пророков, ни про таинственную черную птицу, хотя и имела кое-какие мысли на ее счет. Этот юноша не дурак, сам поймет.

Бурунг Ханту не любила вмешиваться в события. Она предпочитала наблюдать, запоминать и делать выводы. И иногда подталкивать в нужную сторону.

Попытки переворотов, разумеется, бывали и раньше, хотя и не такие явные и наглые. Система ежегодной смены хранителей города будто специально сочинялась для того, чтобы ее захотелось проверить на прочность. Неизменно находились те дерзкие, кто пытались, но их всегда окорачивали раньше, чем они успевали хоть как-то навредить. В отличие от тех нелепых попыток, у выкормышей Онгхуса, казалось, были шансы на успех. Все-таки, предвидение дает заметные преимущества. Но не настолько великие, чтобы…

Ночной воздух дрогнул. Незримая волна прокатилась над городом, расходясь кольцом от центральной колоннады. Скверно. Они все-таки зашли дальше, чем ожидала Бурунг Ханту.

Это означало беспорядки и смуту, еще большие, чем те, что творились сегодня. Конечно, Йарахонг со всем справится и вернется к равновесию. Он переваривал ситуации и похуже. Бурунг Ханту беспокоили только жизни некоторых людей. Своих подопечных она, ясное дело, убережет. Но этот юноша Игнасий, которого она знала еще ребенком, все-таки влез в события по уши. Бурунг Ханту надеялась, что Утаре, в отличие от него, хватит разумения остаться в стороне и не встревать, но рассчитывать на это она не могла.

Руки Бурунг Ханту дрогнули, пальцы стиснули перила. Она с усилием выкинула беспокойство о дочери из головы. За последние несколько лет они не обменялись и словом, но Бурунг Ханту не выпускала ее из виду и знала, что ее девочка все такая же бойкая и сильная. Она не даст себе пропасть слишком легко.

Появившийся из ниоткуда хрустальный клинок выглядел опасней переворота пророков. Бурунг Ханту прикрыла глаза и погрузилась в мысли. Она была обязана понять, что происходит.

Ты медленно успокаиваешься. Дрожь в руках сходит на нет, взгляд становится осмысленным. Ты, оказывается, выносливей, чем можно было подумать. Чуешь, как укрепилась связь между этим миром и вышним, как возросла твоя сила? Встань, опробуй. Стены можно не жалеть, их отделка давно отслужили свое.

Ты поднимаешься неуверенно, как в полусне. Твой взгляд падает на то, что осталось от дурехи-пророчицы: изодранный окровавленный ком одежды, голые бледные ноги, немного не целые, одна ступня валяется отдельно, пол вокруг обильно изгваздан красным. Тебе снова плохеет, рот наполняется горькой вязкой слюной. Ты быстро отводишь глаза, руки комкают лохмотья. Похоже, называть тебя крепким было все же опрометчиво.

— Её-то за что? — еле слышно бормочешь ты. — Она была безвредной. Даже… тогда. Раньше.

Глупое, наивное дитя. Безвредных врагов не бывает. Если пожалеешь хоть одного, он выждет и отомстит, и твоя жизнь тому примером. Они все виновны, дитя. Все. И в убийстве твоей матери, и в том старом разгромном поражении. Ты хочешь видеть, как это было восемьдесят лет назад? Не отворачивайся, смотри. Ты должен знать.

Небо затянуто дымкой. Солнце просвечивает сквозь пелену круглым пятном, таким тусклым, что на него можно смотреть без боли. Ты глядишь на город из-под солнца, с высоты, на которой летают птицы. Йарахонг шумит, бурлит, как густое варево. Вычурные лиловый и голубой, наглый желтый, крикливый багряный перемежаются приятными землисто-коричневым и серым, благородным стальным и уютной глубокой тьмой.

Карнавал? Праздник? Как бы не так! Приглядись. Город пузырится гневом и болью. Битвой. К небесам возносятся крики, стоны, звон оружия. Что-то воет. Мелькают сполохи. Пахнет кровью и горелым мясом. На одних улицах яркое и цветастое накатывает будто в едином порыве, черная завеса пятится, сжимается. На других, напротив, ширится тьма, теснит противника, прорастает щупальцами в стороны. Твой взгляд упирается в них, и ты видишь, как они крепнут и увеличиваются все быстрей.

Приглядись, некоторые купы бьющихся почти замерли или, напротив, движутся чересчур быстро. Это сила Со-Кехура, Времени. У него всегда было мало жрецов, но и эти немногие могли переломить ход боя, могли бы решить все быстро.

Если бы только его брат, Ахиррат-предвиденье, не переметнулся.

Внизу ужасно грохочет, перекрывая все звуки. Земля содрогается. Сила Госпожи скал впечатляет, даже если на нее смотреть с такого расстояния. Разлом змеится, заполняя пространство нутряным гулом и треском, ветвится через середину плато. Несколько зданий вдоль его длины рушатся. Улицы на несколько минут скрываются в облаке пыли. Когда ее наконец сносит ветром, становятся видны ослепительно яркие вспышки. Тут и там клочья тьмы тают, развеиваются без следа.

Хочешь посмотреть с поверхности? Узнать, как это выглядело вблизи?

Внезапно твое зрение смещается, и ты видишь вокруг себя не высь небес с тусклым маревом облаков, а утоптанную земляную площадку, кое-где поросшую пучками жухлой травы. По ощущениям в теле ты понимаешь, что сидишь на корточках, спрятавшись под низким навесом. Перед глазами тесаный камень стены, затянутый бурым лишайником. Чуть дальше пустой задний двор и арка. Она ведет в проулок. Нет, даже не пытайся. Ты не можешь тут двигаться так, как пожелаешь. Это тело — всего лишь воспоминание.

Жрица, глазами который ты смотришь, была одной из талантливейших. Ее звали Тиосия. Тебе кажется, она тут просто пряталась? Вовсе нет. В тот самый момент она жестоко сражалась в квартале от этого места. Она умела управляться с баргестами и силой тьмы, так, как дано не многим. Вовсе не обязательно рисковать самыми ценными, посылая их во плоти в гущу сражения. Слышишь, там шум и крики? Хочешь взглянуть? Мотаешь головой. Ну и зря. Это восхитительное зрелище. Вообрази: почти десяток врагов, и каждый — посвященный жрец с поддержкой своего бога, а против них стая тварей, сотканных из тьмы. Поджарых, клыкастых, голодных. Ежеминутно меняющих форму так, как требуется. Это чем-то походит на то, что люди называют снами: баргест дразнит, подставляется под удар — и развеивается за миг до него. И тут же опять сгущается в новом месте, чтобы молниеносно цапнуть, вырвав кусок плоти, и исчезнуть.

Жаль, что ты решил этого не видеть. Но сцену, в которой ты сейчас, придется досмотреть до конца.

Затылка Тиосии касается порыв ветра. Прядь волос будто сама выбивается из косы, лезет в глаза и приоткрытый рот. Тиосия сплевывает. Ругается. Смахивает волосы ладонью и вскакивает на ноги, чуть не ударившись макушкой. Скорей покинуть ставшее ненадежным укрытие!

Ветер налетает с другой стороны, подхватывает пыль и крошки пересохшей земли, швыряет в лицо, заставляя зажмуриться. Когда Тиосия открывает глаза, в проеме арки стоит человек. Густая длинная борода колечками, кожаный доспех, закрывающий грудь и живот, под ним алый балахон с разрезами вдоль бедер, не стесняющий движения. В обеих ладонях пульсируют клубки огня. Тиосия движением кисти заставляет двух тварей вырасти из тени и броситься ему наперерез. Одна из них ловит пастью огненный шар и вспыхивает легко, как клубок сухой шерсти. Другая пробивает защиту, целясь врагу в горло, рвет плотный простеганный воротник. И отшатывается с беззвучным визгом, когда кожа жреца воспламеняется. От второго снаряда Тиосия уворачивается, он только слегка опаляет щеку. Она пригибается к земле, собирая вокруг себя тьму.

Резкое движение на крыше, человеческий силуэт. Что-то мелькает в воздухе, оставляя тонкий след на предплечье огненного жреца — неглубокую царапину, сразу заполнившуюся красным. Ты видишь: это маленький нож, узкий кусочек металла не крупнее наконечника стрелы. Другой такой же застрял в кожаном нагруднике. Ерундовая рана. Не стоит внимания. Но глаза мужчины уже помутнели, стали бессмысленными. Он неловко разворачивается, как кукла-марионетка, которую невпопад дернули за нити, и идет обратно в проулок.

Человек на крыше машет рукой, Тиосия благодарно кивает в ответ. Он перебегает на соседнюю кровлю и скрывается из виду, должно быть, спрыгнув с другой стороны. Служители Ретмати, богини раздора, могли не только исподволь менять настроение людей и плести наваждения, но и вот так, мимолетной атакой, смущать чужой рассудок.

Огненный жрец, конечно, скоро придёт в себя, бог очистит его разум, но Тиосии, чтобы сменить убежище, хватит и нескольких минут. Разумеется, из этого двора есть другой выход. Глупо было бы позволять запереть себя в ловушке. Сколько минут у неё? Две? Пять? Тиосия шагает осторожно, но быстро. Мимо края низкой кровли. Мимо круглого, обложенного плитняком, бока колодца. Пролезть за разросшийся куст ежевики. Позади него узкая щель между двумя постройками, ведущая в соседний двор, а оттуда…

За ежевичным кустом Тиосию поджидают. Мечник в лиловой пророческой накидке, рыжая огневица и ветреник, юный, еще совсем мальчишка. Он резко раскрывает ладонь, растопырив пальцы. Ветер подхватывает волосы Тиосии, опять залепляя глаза. Знакомая повадка. Это он нашел ее убежище! Он и умрет первым.

Тиосия шипит. Из-под её ступней выныривают баргесты и рвутся вперед, вырастая на лету. Гибкие гладкие тела, вытянутые пасти, полные зубов.

Одна из тварей наливается силой и прыгает раньше других. Юный ветреник не успевает увернуться. Пасть смыкается на предплечье. Кость хрустит, парень кричит от боли. Огневица скалится и шарахает пламенем. Тварь вспыхивает. Порыв ветра тут же швыряет ее и бьет об стену. Непрочное тело баргеста рассыпается догорающими клочьями. Ветреник отползает, баюкая раненую руку. Его рукав тлеет.

Жрец-пророк шагает вперед, оттеснив огневицу за спину. Острие его меча смотрит Тиосии в лицо. «Только двинься, — будто говорит оно, — и я тебя прикончу». Тиосия криво усмехается. Ей не требуется сходить с места.

Она щелкает пальцами. Три хвоста хлещут по земле. Три смертоносные твари одновременно взвиваются в воздух. Три пасти смыкаются на пустоте. Мечник уворачивается от всех. Крутится на месте. Длинный клинок рассекает глотку одного баргеста, возвратным движением вспарывает брюхо второго и обрушивается на загривок третьего. Безошибочно. Он точно знает, где и в какую секунду они окажутся. Тиосия щурится. Он движется быстрей, чем она ожидала.

Тела баргестов подёргиваются рябью. Разрез на шее первого уже начинает смыкаться. Еще одна тварь вытягивается из тени под ежевичным кустом и скользит под ногами — дотянуться, добить раненого. Мечник замечает и это. Он отмахивается клинком от щелкнувшей пасти и в низком выпаде нанизывает ползучую тварь на острие. Огневица поджигает ее короткой вспышкой.

Тиосия скрипит зубами. Мечник-пророк предугадывает каждое движение баргестов. Выпад. Финт. Удар. Клочья тьмы стягиваются быстро, но он успевал рассечь их прежде, чем они коснутся его, и шаг за шагом продвигается вперед. Тиосия отступает. Ругается сквозь зубы, зацепившись за колючки ежевики. Стычка затянулась. Она зря теряет время. Тиосия создает еще двух тварей и щелчком пальцев отправляет в бой. Должен же быть предел его скорости и предвидению.

Глаза пророка вспыхивают серебром. Он вскидывается, очерчивает круг мечом. Баргесты отшатываются, сберегая тела, и снова рвутся вперед.

Тиосия управляет тварями, не выпуская из виду тех, двоих. После первой удачной атаки огневица не рискует бить огнем со всей силы. Видимо, боится зацепить союзника. Ее редкие огненные стрелки уходят в воздух впустую, не причиняя баргестам вреда. Юный жрец ветра сутулится, опершись боком о стену, и тяжело дышит. Его глаза полуприкрыты, одежды пропитались кровью. Он уже не выглядит опасным.

Тиосия начинает уставать, ей все труднее сосредотачиваться. Мышцы наливаются тяжестью. Она и до этого слишком долго сражалась. Мечник же выглядит свежим и двигается по-прежнему легко. Выматывать его времени не остается, да и у нее все шансы вымотаться раньше. Тиосия заставляет четырех баргестов ненадолго отступить, собраться из клочьев — и одновременно напасть. Она не сомневается, что он покрошит их всех, но… вот… Сейчас! Пятый, самый мелкий и гибкий баргест прыгает к коленям мечника. Оплетает бедро, вцепляется зубами. Мечник охает, пошатнувшись. Хваленое предвиденье его не спасло. Сейчас навалиться четырьмя сверху — и!

Резкий порыв ветра сбивает прыжок баргестов. Пламенный шар размером с голову ребенка подпаливает сразу двух, а следующий, чуть меньший, летит в Тиосию. Она едва успевает присесть, пропустив его над головой. Пахнет паленым волосом.

Правая раненая рука ветряного жреца бессильно висит. Пальцы левой удерживают воздух, как хлыст. Ладони огневицы пылают. Пророк довольно усмехается и шагает вперед.

Тиосия вкидывает в трех оставшихся баргестов еще по толике силы, поворачивается и бежит. Твари задержат их ненадолго. Может, второй путь еще свободен, там ей удастся запутать след и скрыться. Она перемахивает низкий колодец, огибает край навеса. Вот она, спасительная арка!

Из-за ее противоположного края выходит жрец огня. Воздух вокруг него дрожит от жара.

Твой разум покидает тело Тиосии за миг до того, как ее охватывает пламя.

Ты сидишь, скрючившись на холодном полу. Одной рукой обнимаешь себя за грудь и ребра, большой палец другой засунут в рот. Дитя, тебя так напугал рассказ о зверствах врагов?

Ты сжимаешься в комок еще плотней, когда тебя охватывает мягкая темная пелена. Не надо бояться, дитя. Скоро твоя месть, наша месть, свершится, ты и сам знаешь, как это необходимо. Враги падут. Скоро, дитя, скоро. Надо только приложить еще немного усилий.

Ты покачиваешься в объятиях тьмы. Холод и дрожь понемногу уходят из тщедушного тела. Сердце стучит спокойней и размереннее.

Теперь ты готов, дитя? Идём же.

Бурунг Ханту встрепенулась, выпрямила и без того ровную спину. Догадка требовала проверки, но на раздумья сейчас не было времени. На первый взгляд всё сходилось: и излюбленное оружие, и повадки. Бурунг Ханту покатала мысль на языке, переставляя буквы. Даже имя выглядело анаграммой того, другого. Тимарет — Ретмати. Хрусталь — раздор и наваждения. Новое имя и облик — всего лишь личина, маскировка?

Могло ли такое случиться? Бурунг Ханту никогда прежде не слыхала, чтобы боги могли менять специализацию. Но это не означало, что подобное невозможно.

В другой момент она бы не стала торопиться и понаблюдала, что будет дальше. Разобралась бы, чего можно ждать от этой богини и ее последователей. Уверилась в своей правоте — или, разочаровавшись, отказалась бы от идеи. И если ее догадка все-таки верна, поискала бы приметы, по которым можно опознавать подобных вернувшихся. Возможно, позже она так и поступит. Но сейчас промедление могло обернуться большой бедой.

Бурунг Ханту не любила вмешиваться в естественный ход событий, сегодня же без этого было не обойтись. Она написала несколько строк на узкой полоске бумаги и привязала её к лапе совы. Приласкала птицу, пригладила ладонью мягкие перья.

— Найди Игнасия-Истину. Ему нужно об этом знать.

Сова перепорхнула со стола на перила, хлопнула широкими крыльями и взлетела. Бурунг Ханту провожала птицу взглядом.

По северной окраине Йарахонга шел высокий крепкий человек с хрустальным кинжалом в руках и пустыми бессмысленными глазами. Его каблуки гулко впечатывались в мостовую.

Человека не смущали ни незнакомые узкие улицы, не дающие разгуляться эху, ни почти непроглядная безлунная темнота. Его вело нечто большее, чем собственные глаза, уши и память. Нечто сродни зову или предвидению.

Одни строения по сторонам улицы сменялись другими. Храмы мелких божеств, незначительных и непопулярных, хозяйственные и жилые постройки. В некоторых горел свет, пробиваясь тонкими лучиками сквозь щели в ставнях или цветные витражные стекла, редкие в этом районе города. Это вам не центральные улицы.

Когда свет мимолетной полосой скользил по проходящему мимо человеку, кинжал в его руке будто вспыхивал. Множество хрустальных граней преломляли и усиливали свечение так, что оно разлеталось по сторонам невесомыми радужными сполохами, расцвечивая стены зданий, мостовую, лицо и одежду мужчины. Но еще шаг — и он снова погружался в темноту.

Посторонний наблюдатель, должно быть, восхитился бы этим зрелищем, или неестественность картины вызвала бы в нем беспокойство. Но о какой естественности могла идти речь в городе, до краев заполненном богами и их чудесными силами? Да и посторонних наблюдателей поблизости не оказалось. Самого же идущего человека эти всплески света, похоже, ничуть не трогали. Выражение его лица оставалось бесстрастным и неподвижным. Взгляд все так же направлялся четко вперед. Шаг не сбился ни разу. Наконец человек с кинжалом достиг своей цели.

Храм Тимарет-хрусталь был совсем небольшим и стоял в глубине от основной линии улицы. С обеих сторон его зажимали более высокие постройки, так что высокая треугольная крыша, составленная из множества стеклышек, становилась видна, только если встать прямо напротив него. Кровля была выполнена так хитро, что свет не разлетался бликами по сторонам, а почти полностью удерживался внутри, выдавая себя лишь мягким рассеянным сиянием.

Человек с кинжалом ни на секунду не замедлился, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Он бестрепетно шагнул к узкой двери из дымчатого хрусталя и потянул за круглую ручку. Створка бесшумно отворилась. На короткое мгновение крупный силуэт мужчины полностью заслонил проем.

— Неплохая замена тому бесполезному легкомысленному человечку. Пожалуй, сгодится, — мурлыкнул бесплотный голос в его голове.

Человек с хрустальным кинжалом переступил порог. Дверь с тихим звоном затворилась, отсекая его от внешнего мира.