Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

Глава XX
БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС

Зима пришла настоящая — с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на тебе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.

Правда, в школу мы не часто ходили — в две недели раз, а то и реже.

Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники — иной раз один, а то и пятеро.

Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Бородатые казаки пригнали с атаманского двора человек десять иногородних и одного за другим стали раздевать догола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и оттуда смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и клали на подводы людей.

Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не дослушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.

Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.

Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар — туловище. К туловищу пристроили плоскую голову. На голову надели рваную черную папаху — в мусорной яме нашли. Из-под папахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту — цигарка.

Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстрелять, но я не дал.

— Он еще мягкий, — сказал я. — Не тронь. Успеем расстрелять. Пусть промерзнет как следует.

На следующий день, когда наш есаул сделался от мороза твердым и звонким, мы натаскали камней и приступили к делу.

— Вот я его сейчас по носу! — крикнул Васька.

Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.

— Перелет, — сказал он. — Не так замахнулся. Ну, давай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…

Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.

Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.

В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.

— Эй, вы, своих не заденьте! — закричал Андрей, увертываясь от Васькиного булыжника. — Будет вам зря камешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за погреб!

Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.

— Ну, в чем дело, говори, — сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.

— Вот в чем, — сказал Андрей. — Я на вокзале был, слышал — «Победа» из ремонта выходит. Догонять красных отправляется.

— Ну и что? — спросил Васька.

— А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.

— Бежим к Порфирию, — сказал Васька. — Может, он что придумает…

— Да что он придумает? — перебил его Сенька. — Что у него — снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» голыми руками не возьмешь.

В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся было к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квартире.

— Ой, чего это с ним? — зашептал Сенька. — В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…

— Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… — сказал Андрей.

Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово выкрикивал. Только слов его нельзя было понять.

— Пойдем узнаем, что там случилось, — сказал Андрей.

У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал толстую проволоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачивал какой-то чертеж.

— Гляди сюда, — сказал он Илье Федоровичу. — Вот Бондаренкова будка, а тут откос…

— Вижу, — сказал Илья Федорович. — Только погоди. Зачем это ребята сюда набились?

Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:

— Дядя Илья, а ты знаешь, что «Победа» на Курсавку выходит?

— Вот черти! — засмеялся Илья Федорович. — Прежде нас все узнают… Ну ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка, слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?

— В какой канаве?

— А в депо.

Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючившись, под вагоном и колотил по рессоре молотком.

Я полез к нему под колеса.

— Отец, — зашептал я, — тебя Илья Федорович зовет, иди скорее.

Отец стукнул еще несколько раз молотком и осторожно вылез из-под вагона.

— И чего суматоху подымают? Все экстренности…

Он неторопливо собрал инструмент и пошел за мной. Когда мы вошли во двор, Илья Федорович выносил из сарая десяток болтов.

— Долго ждать себя заставляешь, — сказал он моему отцу.

— Скорее не мог, — ответил отец угрюмо. — Надо было непременно рессору переменить. Да нескладная попалась, не отвинчивается. Я и так и этак… И молотком пробовал, и зубилом. Не идет окаянная!

— А ты бросил бы. Чего ради старался?

— Я и бросил, — сказал отец.

В комнате у Ильи Федоровича было навалено всякого инструмента: разводные ключи, ломы, болты, гайки.

Васька сидел на корточках и отвинчивал гайки от болтов.

— А где Андрей и Сенька? — спросил я.

— За Порфирием пошли, — шепнул Васька. — Сейчас приведут его. Ну и дела тут делаются! Взрывать дорогу хотят…

— А чем взрывать будут?

— Чем-нибудь да взорвут, — сказал Васька.

— А инструмент зачем?

— Подкоп делать.

— Подкоп? — спросил я. — А к чему же тогда болты?

Васька ничего не ответил. В эго время дверь отворилась и вошли Порфирий с Андреем и Сенькой.

— Здравствуй, дядя Порфирий, — обрадовался Васька.

— И ты тут? — спросил мимоходом Порфирий.

Сразу же Порфирия обступили Илья Федорович, Репко, Корнелюк, мой отец. Заговорили вполголоса. Репко держал перед собой развернутый планчик и тыкал в него пальцем.

— Вот тут подъем, — говорил он. — Значит, надо решить, в каком месте разбирать.

— Ясно, у Бондаренковой будки, — сказал Корнелюк. — Сегодня же ночью и пойдем.

— У Бондаренковой будки ничего не выйдет, — сказал Репко. — Смотри, какой тут большой подъем. Паровоз только ткнется носом и сразу же остановится. А если и залезет на щебень бегунками, так долго ли рабочих вызвать из Невинки? Поднимут его домкратами, дернут сзади — и все в порядке.

— Ну, а если пониже — вот тут разобрать?

— Ниже — уклон мал. Скорости не наберет. Нужен такой угол вниз, чтобы он летел ко всем чертям верст семьдесят без передыху.

— А ниже еще хуже, — сказал Корнелюк.

— Ты думаешь? — спросил Илья Федорович. — Понял, видать! А еще железнодорожник! Ну, смотри сюда. Вот станция Киан, а вот семнадцатая верста. Что — есть тут уклон или нет? Ну, то-то ж… Вот здесь и разбирать надо.

— Верно, — обрадовался Репко. — Здесь совсем просто его под откос спустить. Только один рельс вывернуть.

— Значит, порешили? — спросил Порфирий. — На семнадцатой. Ну что ж, так и сделаем…

В это время в коридоре хлопнула дверь.

Все насторожились. Репко сунул планчик в карман.

Дверь хлопнула еще раз.

— Это ветром, — сказал Илья Федорович.

Репко вынул планчик из кармана.

— Ну, кто же на семнадцатую идет? — спросил Порфирий.

— Я, — вызвался Репко. — Да и все пойдут.

— Нет, — сказал Порфирий. — Всем нельзя. За вами, деповскими, тут в четыре глаза глядят.

— Во все восемь, — сказал Корнелюк. — Меня каждый день от водокачки до самой квартиры провожают. Одного лохматого я в лицо знаю. Даже здороваюсь, когда встречаемся.

— Ну вот, значит, тебе идти нельзя. А другие как?

— Другие? — переспросил мой отец. — Да и за другими смотрят. Тем более если деповские по путям с инструментом шататься будут. Каждый сторож поинтересуется: чего, мол, деповских по путям черти носят? Там ведь свои рабочие есть, путейские.

— Так, — сказал Илья Федорович, — значит, как до дела дошло, так, выходит, и идти некому…

— Да черт их дери! — крикнул сорвавшимся голосом Репко. — Пусть следят, все равно путь разберем. Я хоть сейчас готов… Да и ты, Илья Федорович, дома не усидишь.

— Не торопись, — перебил его Порфирий. — Ты-то уж первый у них на заметке. Все дело только провалишь. А мы сделаем вот что. Я пойду один. Меня тут ни одна собака не знает. Это раз. Пропадать мне все одно, что на чердаке, что на путях, — это два. А вернее всего, мне к пропадать не придется.

— А ежели тебя на путях кто зацепит, ты что скажешь? — спросил Корнелюк.

— Инструмент покажу — вот и все. Путейский, мол, чернорабочий, из Калуги нонче приехал.

— Да тебе одному разве справиться? — сказал Репко. — Ты и инструмента не донесешь. А ведь тебе и лом нужен, и ключ разводной, и кувалда, и болты с гайками. А нести все это целых семнадцать верст с горы на гору. Да и на месте помощь нужна — то отвинтить, то придержать, то ломом поддеть, то кувалдой ударить…

— Товарищ Порфирий, — сказал Андрей.

Все обернулись к нему. Андрей стоял вместе с нами около дверей и давно пытался что-то сказать, да его не слушали.

— Товарищ Порфирий, у меня брат на путях работает…

— Ну так что? — спросил Порфирий.

— Так вот я ему несколько раз инструмент на линию носил… Значит, и теперь вполне свободно могу пронести. Дело знакомое.

Порфирий посмотрел на Илью Федоровича.

— Это верно, что у него брат путейский, — сказал Илья Федорович. — Пожалуй, он дело предлагает.

— Тогда и меня возьмите, — сказал я, — мы с Андреем на линию всегда вместе ходим.

— А меня и подавно, — отозвался Сенька. — У меня на пятнадцатой версте сторож знакомый. Он меня не выдаст. Я у него и ночевал, и чай пил, когда на фронт бегал.

Порфирий улыбнулся

— Ну что ж, так и сделаем. Я пойду вперед, а ребята за мной инструмент понесут.

— Я — лом и кувалду, — сказал Андрей.

— А я — разводной ключ, — сказал Васька тихонько.

— Да тебя же не берут!

— Как не берут? — взъерепенился Васька. — Я ведь и винтовки…

— Молчи! — цыкнул на него Андрей.

— Я-то молчу, — сказал Васька. — А почему вы меня с собой брать не хотите?

— А чего же ты сам Порфирия не просишь?

Васька кивнул головой на отца и сказал мне в самое ухо:

— Если просить, так еще не пустят. Мал еще, скажут. Лучше я за вами следом побегу.

— Нет, Вася, сам лучше не бегай, — сказал я и решил посоветоваться с Порфирием, чтобы он признался и моему и Васькиному отцу, что все мы давно уже состоим в отряде и опасаться нас нечего.

Порфирий выслушал меня, глянул на Илью Федоровича и тихо сказал:

— Илья Федорович, а Илья Федорович, я тебе давно одну штуку хотел сказать, да все время не выберу.

— Какую штуку?

— Насчет ребят.

— А что такое? — удивился тот и насторожился.

— Да то, что, ребята эти в нашем отряде состоят.

— Ну что ты, шутишь?

— Никак!

— Вот это здорово! — крикнул Илья Федорович и глянул на Ваську.

— Ты тоже в отряде?

— Да! — сказал Васька и махнул рукой.

— Поздравляю! — сказал Илья Федорович. — Раз так — значит, так. Нам и такая сила нужна. Что делается, все к лучшему. Как ты думаешь. Илья Иванович? — спросил он моего отца.

— Я согласен, только чтоб они без нас ни шагу.

— За это уж разрешите мне отвечать, Илья Федорович и Илья Иванович, — сказал Порфирий и улыбнулся.

Так мы стали настоящим отрядом при особой боевой организации железнодорожников.

Когда совсем стемнело, мы собрались во дворе около Васькиной квартиры. Илья Федорович выносил инструмент и передавал нам.

— Это вот — костыли выколачивать. А этой штукой болты открутите. Да легче нажимайте, а то видите — ручка слабая, сломается.

Но мы ничего не видели.

Небо было черно. Не то что костылей, мы и домов во дворе не видели.

— Ночевать сегодня мы у Андрея будем, — сказал я Илье Федоровичу. — Отцу передайте.

— Ладно, передам.

— А мне можно с ними у Андрея переночевать? — спросил Васька тоненьким, ласковым голоском.

— А для чего тебе у Андрея ночевать? — спросил Илья Федорович.

— Да мне хочется! — протянул Васька.

— Ну, если хочется, так ничего не поделаешь. Ночуй! Мы сразу поняли, что он догадывается, куда гнет Васька.

Илья Федорович отдал нам последний гаечный ключ, попрощался с Васькой, с нами и медленно пошел к себе в дом.

А мы бегом пустились по улице. Впереди всех — Васька вприпрыжку. В кармане у него громко тарахтели гайки.

— Придержи их рукой, — сказал ему Андрей. — А то гремишь на всю улицу, как бубен.

Гайки сразу затихли, но зато на мостовую со звоном упал ключ.

— Раззява! — пробурчал Андрей. — Ты что — все дело загубить хочешь? Вот только звякни еще чем-нибудь, я тебя сию минуту домой откомандирую.

Васька подобрал ключ и пошел дальше так тихо, что его шагов не было слышно.

— Васька! Ты здесь? — спросил я наконец.

— Здесь, — шепотом ответил Васька.

Мы прошли мимо станции. Справа, далеко внизу, горели редкие огни поселка. Они гасли один за другим. Домишки чернели, как скирды в степи.

У высокой ограды, за которой был знакомый нам тупик, кто-то окликнул нас:

— Ребята, вы?

Это был Порфирий. Он взял у Андрея лом, а у Сеньки кувалду и молча повел нас через рельсы тупика к своей кладовой.

В тупике было еще темнее, чем на улице. Мы то и дело наталкивались на вагоны, спотыкались о шпалы.

— Ну, вот и пришли, — сказал Порфирий. — Складывайте инструмент здесь, под лестницей.

Мы тихо опустили на землю свой тяжелый груз.

— Приходите до свету, — сказал Порфирий и, крадучись, полез по лестнице к себе на чердак.

А мы налегке быстро пробрались между платформами и вагонами, загораживавшими нам путь, и пустились вскачь посреди улицы, как резвая четверка.

Дома Андрей разостлал на полу старое ватное одеяло и бросил на него три рябые подушки.

— Ложись, ребята! Не проспать бы, — буркнул он нам и улегся у самой стенки.

Мы, тоже не раздеваясь, завалились впокат рядом с ним.

Нам с Васькой на двоих досталась одна подушка. Мы долго стукались то лбами, то затылками, пока наконец Васька не заснул. Сенька с Андреем шептались. Потом Сенька положил себе под голову кулак и тоже заснул.

Андрей полежал немного молча и спросил:

— Гришка, ты спишь?

— Дремать начинаю, — сказал я.

Андрей опять помолчал, потом перегнулся через Сеньку и зашептал.

— Лежу я и думаю: вот когда настоящая работа у нас начинается. Это уж тебе не игра, а серьезная боевая операция! Если только это дело выгорит, мы тогда со своим отрядом прямо на фронт двинем… Только вот название надо придумать нашему отряду… Молодежная армия, что ли? Нет, лучше — Юная армия… Юнармия.

Не помню, кто раньше заснул — я или Андрей.

Скоро сквозь сон я услышал, как рядом завозился Васька.

Он толкнул меня в бок и полез будить Андрея:

— Вставай, приехали!

Андрей вскочил, подтянул ремень и, ухватившись за край одеяла, на котором мы спали, дернул его изо всей силы.

Мы с Сенькой очутились на полу. Пришлось волей-неволей вставать.

— Чего рано так заворочались? — сказал Сенька хриплым, сонным голосом.

— Ну, поспи, поспи, — сказал Васька. — А мы уйдем.

Андрей повел нас в холодные сени, где стояли два ведра с водой. В воде плавали куски льда.

— Мойтесь, — сказал Андрей.

Васька посмотрел в одно ведро, потом в другое, поежился и сказал:

— Что-то не хочется.

Так он и не мылся. Остальные тоже не очень-то мылись. Чуть поплескались в ледяной воде — и готово.

— Пора выступать, — сказал Андрей и дал нам по куску хлеба и по семь штук патронов.

Когда мы вышли во двор, было еще совсем серо. По всей улице хоть на коньках катайся, так обледенела мостовая.

Мы с трудом добрались до тупика, кланяясь во все стороны и размахивая руками, чтобы не упасть.

Еще труднее было взобраться по лестнице на чердак.

Мы цеплялись обеими руками за шаткие перила и еле-еле карабкались по обмерзшим бугристым ступеням.

— Порфирий, вставай! — сказал я, просовывая голову в дверь.

— Да вы что?… Зачем в такую позарань?

— Боялись проспать.

— Ну, делать нечего, — сказал Порфирий. — Сейчас пойдем. Берите инструменты.

Мы спустились и стали собирать под лестницей оставленное с вечера имущество. Руки так и прилипали к холодному железу.

На станции ни души. Только паровоз, поскрипывая на путях, лениво подталкивает вагоны к открытому пакгаузу. На стрелках горят зелено-красные фонари.

«Победа» стоит у деповских ворот, возле яркого фонаря. Она заново выкрашена и начищена. В тех местах, где ее поковыряли красноармейские снаряды, свежая краска лежит густыми темными пятнами. На буксах новые железные фартучки.

Часовой в длинном тулупе ходит по платформе. Руки у него засунуты в рукава. Приклад винтовки зажат локтем.

Мы долго стояли и смотрели на него из-за станционной кипятилки. Вот он подошел почти вплотную к нам, потом медленно повернулся и, покачиваясь, зашагал в обратную сторону.

— Смелее, ребята! — сказал Порфирий.

Мы быстро прошмыгнули перед самым носом «Победы» через пути и двинулись к семафору.

— Сворачивай вправо, к балкам. Держи вон на тот бугорок, — вполголоса сказал Сенька.

Но мы и без него знали, куда идти.

Только трудно было бежать против ветра.

Поднималась вьюга. Навстречу нам летела снежная пыль, смешанная с затвердевшим песком. Она забиралась в рукава и за шиворот, била в лицо, хлестала по глазам. А мы даже не могли заслониться от нее рукой, потому что под полами держали ключи, молотки, гайки.

Вот уж второй перевал. Сверху еще сильнее рванула метель и посыпала колючие хлопья в глаза… Мы кубарем скатились в балку и остановились перевести дух. Здесь, за косогором, было тише.

Влево от нас кривой ленточкой тянулось железнодорожное полотно с редкими телеграфными столбами. Ветер со свистом перебирал натянутые провода. Провода глухо гудели.

Мы опустили на землю свою холодную железную кладь и стали растирать носы и щеки.

— Ну, пошли скорее, а то и вовсе померзнем, — сказал нам Порфирий.

Мы опять подобрали инструмент и, пригнув головы, полезли на новый, еще более крутой откос. Шли цепью, гуськом, змейкой. Порфирий первый подставлял голову порывистому ледяному ветру. За ним карабкались Андрей, Сенька и я. Васька тащился последним.

По ребру горы метель гнала густое сплошное волокно снега и песка. Мы так и захлебывались мелкой холодной крупой. Сквозь свист и жужжанье ветра до нас еле донесся голос Порфирия:

— Стойте… А где Васька?

Мы оглянулись и увидели, как снизу почти на четвереньках ползет на бугор весь облепленный снегом Васька.

Порфирий спустился к нему и за руки втащил его на верхушку горы.

— Гайку чуть не потерял, — сказал Васька, задыхаясь.

На семнадцатой версте Порфирий остановил нас. Мы огляделись. Железнодорожный путь в этом месте был стиснут с двух сторон крутыми, почти отвесными стенами суглинка. Когда то тут была сплошная гора; ее прорезали узким коридором и проложили рельсы.

Порфирий оказал Сеньке:

— Залезай, брат, вон на ту гору да посматривай кругом. Ежели кого заметишь, свисти.

Сенька попробовал было свистнуть, но губы у него окоченели.

— Свист отмерз, — сказал он и засмеялся.

— Ну, так рукой махни.

Сенька полез на гору, а мы взялись за работу.

Порфирий ковырнул ломом землю. Стукнул несколько раз и выругался.

— Проклятая, хуже железа.

Он ударил со всего размаху и вывернул кусок мерзлой земли.

— Стукни-ка, Андрей, кувалдой, а вы, Гришка с Васькой, отвинчивайте болты.

Мы налегли на ручку ключа. Болт не поддавался. Мы навалились еще сильнее. Ни с места. Наконец болт скрипнул тихонько и пошел.

Так мы отвинтили четыре болта, а больше сил не хватило. Не поддаются болты. Порфирий вместе с нами взялся за ключ. Мы нажали изо всех сил, но гайки сидели, как мертвые.

— Рубите зубилом!

Я наставил под головку болта котельное зубило. Андрей размахнулся и ударил по нему кувалдой.

Головка слетела прочь и запрыгала по шпалам. Одна, другая, третья… А на четвертой опять заело.

— Руби! — подгонял нас Порфирий, а сам что есть силы ворочал ломом подошву рельса.

Время шло быстро, а работа подвигалась медленно. Уже и солнце выползло из-за вершины, а рельс не поддавался.

Сенька совсем замерз на горе. Он дул на руки и прыгал с ноги на ногу, как заводной.

— Семнадцатая… Вот тебе и семнадцатая, — ворчал Порфирий, наваливаясь грудью на лом. — Нашли местечко. Камень на камне. А тут еще мороз чертов… И гайки крепкие попались.

— Стой, ребята! Дальше дело не пойдет,- сказал он после того, как у меня сломалось зубило, а у Андрея из ключа выскочила ручка. — Крой на станцию!

— Зачем на станцию? — спросили мы.

— Может, там чего придумаем.

Ветер рвал полы наших полушубков, свистел у нас в ушах. Целых два часа шли мы до ближайшей станции Киан.

Станция эта находилась в межфронтовой полосе и была брошена на произвол судьбы. Кругом станционной постройки валялись кучи соломы, разбитые лампы, ломаные столы, стулья.

— Броневик, наверное, уже вышел. Не успеем, — сказал Сенька.

— Что же делать? — спросил Васька.

Порфирий ничего не ответил и побежал к пакгаузу. Мы стояли на платформе, как примерзшие.

Наконец Порфирий вернулся.

— Нашел! — сказал он и махнул нам рукой.

Мы побежали за ним к пакгаузу.

Там на втором пути стояла платформа, груженная булыжником.

— Кати платформу! — крикнул Порфирий. — Переведем ее на главный путь, а оттуда — внизю Пускай раскатится и сковырнет броневик.

Мы все разом уперлись в платформу — кто грудью, кто плечом.

— Навались! Навались! — командовал Порфирий.

Но платформа стояла на месте.

— Вот, подлая, примерзла как! Ну-ка еще! Навались!… Навались… Пустите-ка меня в середину, ребята. Раз!…

Платформа даже не дрогнула.

— А броневик, верно, уже вовсю наворачивает, — сказал Васька уныло.

Мы только цыкнули на него и опять нажали изо всех сил.

— Ни черта не берет!

— Давай бревно, — сказал Порфирий. — Вставляй лом в колеса!

Андрей просунул между спицами лом, Сенька подложил под колесо бревно.

— Ну-ка еще… Раз, два, дружно!…

Мы перевели дух и опять налегли.

Колеса заскрипели.

— Ну-ка еще… Раз, два, дружно!…

Платформа пошла.

— Колеса бы ей подмазать! — закричал Васька. — Она бы тогда у нас экспрессом покатила!

— Пойдет и так, курьерским пойдет, — сказал Сенька, еле поспевая за платформой.

А платформа все прибавляла ходу, ровно постукивая на рельсах.

Мы уже бежали бегом, держась за буфера. Мороза будто бы и не было. Нам стало жарко.

— Переводи стрелку! — закричал Андрей, когда платформа миновала контрольный столбик.

Сенька оторвался от буфера и быстро перекинул баланс стрелки.

Платформа перешла на главный путь.

— Ну, ребята, поддай ей жару! — крикнул Порфирий.

Мы отпустили платформу, а потом с разбегу догнали ее и одним толчком пустили вперед, под уклон.

Катит платформа… Выстукивают колеса… Вот уже ее не видно, только снизу доносится до нас глухой шум. Колеса идут с подсвистом, как будто где-то ножовкой режут сталь.

— Ну, товарищ красноармеец, — протягивая Сеньке руку, сказал Порфирий, — может, теперь доконаем «Победу»?

— Доконаем, товарищ командир! — весело ответил Семен. — Ей с нашим булыжным экспрессом не разойтись — путь один.

Мы долго стояли и слушали гул убегающей платформы.

— А не остановится она по дороге? — тревожно спросил Васька.

— Нет, уже теперь ее никакими силами не удержишь. Пока на «Победу» не наскочит, до тех пор не остановится.

— А мы отсюда услышим, как они грохнутся? — опять спросил Васька.

— А мы и слушать не будем, — сказал Порфирий. — Мы домой пойдем, да еще самой окольной дорогой, чтобы нас дозоры не зацапали.

— Эх, жалко! — покачал головой Васька. — Хоть бы одни раз посмотреть, как платформа с броневиком сшибается.

Темнело, когда мы подходили к поселку. В крайних избах зажигали огни. У тупика Порфирий кивнул нам головой и исчез в воротах.

А мы побежали на вокзал разузнать, что слышно.

На перроне суетились казаки, взад и вперед бегали дроздовцы, толпились мастеровые.

— Видно, удалось, — прошептал Васька.

— Да уж не зря народу так много. Ясно, что удалось.

Мы затесались в самую гущу толпы. Какой-то молодой парень из иногородних сказал над самым моим ухом:

— Понимаешь, в щепки! Молодцы большевики!

Андрей глянул на меня. Мы перемигнулись.

Парень заметил это и оборвал разговор:

— Ты что?

— А ничего.

— То-то, ничего, — сказал парень.

Мы с Андреем юркнули в подъезд. Там на ступеньках сидели железнодорожники. Один из них, стрелочник рассказывал:

— Только-только «Победа» проскочила стрелку, а издали грохот. «Победа» полным ходом назад за стрелку. Командир высунулся и кричит: «Делай стрелку, а не то пулю в лоб!». Ну, сделали стрелку. Пошла платформа с булыжником на запасный путь, а там стоит состав, товарняк… Ну, и наломала же она дров! Булыжник по всему пути валяется, а от платформы одни щепочки. Ох и досталось бы «Победе», кабы она на две минуты раньше вышла. Валялась бы теперь где-нибудь под откосом, как ведро дырявое… Ай да ловкачи! Ай да молодцы большевики.

Три дня простояла «Победа» у нас на станции. Боялась, видно, на фронт идти, ждала подкрепления. И только когда пришли новые силы — пехота и кавалерия, броневик снова двинулся на фронт.

Вперед он выслал усиленный дозор — слева конный взвод и справа конный взвод.

Нагнал на него страху наш булыжный экспресс…