Юнкер

Глава 6

— Драка… Немыслимое непотребство! Неслыханное и недостойное благородного пехотного офицера.

Юнкер в офицерской портупее — похоже, один из тех, кто читал книгу в каземате — пытался говорить сурово. Но в темных глазах плясали искорки, а уголки рта на серьезном лице так и норовили дернуться и приподняться вверх. Похоже, все происходящее старшекурсника искренне забавляло.

Или парень просто любил посмеяться. Чем-то он напоминал Богдана — такой же горбоносый, рослый и худощавый — но пошире в плечах, осанистый. Уже набравший офицерского лоска… но, похоже, не утративший какого-то неуловимого духа раздолбайства.

Он применил магию. Но не полноценную боевую, а какое-то хитрое плетение, явно предназначенное слегка остудить пыл дерущихся… А заодно и схватить льдом разлитую воду на полу. В коридоре ощутимо похолодало — и вряд ли из-за того, что меня так уж сильно страшил возможный разнос от старших.

— Так что тут случилось?

Говорить продолжал только один юнкер, хоть на шум они и пришли вдвоем. Второй маячил на заднем плане безмолвной тенью… Но при этом почему-то внушал куда серьезнее. То ли из-за габаритов — ненамного выше меня, но с огромными плечами и мощными ручищами. То ли из-за облика в целом: третьекурсник отрастил изрядные усы, насквозь рыжие от табака — но и без них смотрелся бы заметно старше товарища.

Лет двадцать пять точно. А может, и все тридцать — судя по морщинкам в уголках глаз. И что он забыл среди молодняка, набежавшего из кадетских корпусов? Да еще и без Дара…

— Молодые совсем озверели, — проворчал «Воронцов», поднимаясь с заледеневшего пола. — С кулаками кидаются.

— Молодые… — усмехнулся юнкер в портупее. — Давно ли вы, господа, сами молодыми были? Так что ж получается — вас четверых сугубцы втроем отлупили?

Мелкого первокурсника, похоже, уже записали в «наши» ряды. «Воронцов», уже приготовившийся было выдать гневную тираду, осекся — и так и застыл с раскрытым ртом.

— Никак нет, господин подпоручик, — отозвался один из его товарищей — тот самый, которому я расквасил нос об стену. — Видимо, на льду ноги разъехались… Скользко тут, знаете ли.

Звучало это, конечно же, нелепо — но старшекурсников, похоже, устроило. Уж не знаю, что случилось бы, окажись на их месте ротный или кто-то из офицеров училища, но на этот раз, похоже, пронесло.

— Ступайте, господа. Умойтесь, приведите себя в порядок… и уж будьте так любезно — постарайтесь больше не падать на ровном месте.

«Воронцов» со своей изрядно потрепанной шайкой удалился — и вид у него был настолько беспомощно-злобный, что я едва сдержал смех. А вот Богдан не справился: хоть и зажимал рот обеими руками — не сдержался и прыснул.

— Впредь попрошу воздержаться… — Старшекурсник шутливо погрозил пальцем — и вдруг снова напустил на себя серьезность. — Представьтесь, молодой.

— Юнкер Бецкий Богдан Васильевич, господин подпоручик! — с готовностью заголосил Богдан, вытягиваясь по струнке. — Выпускник славного одесского кадетского корпуса!

— Ага… То-то я и смотрю — что-то знакомое… Я и сам оттуда. — Старшекурсник на мгновение задумался — и тут же продолжил, сложив руки на груди. — Скажите, молодой — как вы желаете жить отныне и впредь, до самого выпуска — по уставу, или согласно традициям славной пехотной школы?

— Согласно традициям! — Богдан едва не подпрыгнул на месте. — Прошу вас стать моими дядькой, ежели господину подпоручику будет угодно!

Дядькой? Интересно… Похоже, мой собрат по швабре знал о местных обычаях даже больше, чем уже успел рассказать. И «господину подпоручику» — который, никаким подпоручиком, ясное дело, еще не был — это пришлось по нраву.

— Добро, молодой, — кивнул он. — Непременно возьму на себя честь обучить вас всем славным традициям школы и премудростям военного дело… Но и требовать буду соответственно.

— Так точно, господин подпоручик! — Богдан снова вытянул руки по швам. — Будет исполнено!

— Исполняйте, молодой. Перво-наперво — ступайте в дортуар, и скажите, что подпоручик Подольский велел организовать… — Старшекурсник обвел нас глазами, пересчитывая, — три спальных места. В соответствии с вашим нынешним статусом.

— Так точно!

От волнения Богдан даже забыл добавить «титул». Тут же умчался выполнять высочайшее повеление, едва не споткнувшись о ведро на полу. А мы со спасенным первокурсником остались со старшими с глазу на глаз. Я сообразил, что для меня тоже наступает время ответить на несколько важных вопросов… но «подпоручик» Подольский почему-то обратился к мелкому. Точно так же — сначала попросил представиться.

— Волков, Артем. Гимназист.

Бывший, конечно же. Три слова прозвучали так, будто первокурснику был отвратителен и статус, и даже собственное имя. И все происходящее, включая меня — тоже.

— Скажите, молодой — как вы желаете жить отныне и впредь, до самого выпуска — по уставу, или по традициям славной пехотной школы? — поинтересовался Подольский.

Тон у него при этом был какой-то странный. Не недовольный — скорее то ли чуть скучающий, то ли просто невеселый. Оттого, что он, похоже, уже сообразил, что услышит в ответ.

— По уставу, — бросил Артем — коротко и резко, будто выплюнул.

И все — ни пояснений, ни жалоб — вообще ничего.

— Решать вам, господин юнкер. — Подольский пожал плечами. — Но я бы настойчиво посоветовал вам подумать хотя бы до завтра… В конце концов, время еще есть. И не забывайте, что в училище жизнь по уставу, конечно же, избавляет от соблюдения славных традиций, но добавит немало неудобств, которые…

— По уставу! — Артем сдвинул брови. — Я же сказал.

— Попрошу не перебивать, молодой! — Подольский слегка повысил голос. — Будем считать, я этого не слышал. Завтра спрошу еще раз — тогда и ответите. А сейчас, господа юнкера, пройдемте с нами. Пора готовиться к отбою.

Похоже, меня это тоже касалось. Я не стал возражать, подхватил с пола обломки швабры с ведром и молча пошел следом за Артемом и старшими. Второй так и не подал голоса — хотя авторитетом, судя по всему, пользовался ничуть не меньшим, чем Подольский.

Хотя бы потому, что спальные места нам достались чуть ли не царские — в небольшом закутке у окон. Достаточно далеко и от лестницы, и от коридора, и от дверей в какие-то подсобки, из которых тянуло табачным дымом. Чуть в стороне от лихих бесчинств, которые устраивали старательно цукающие молодняк старшекурсники. Похоже, раньше эти места занимал кто-то из выпустившихся весной в полк подпоручиков — судя по видавшим виды тумбочкам.

Интересно, за что нам такая радость — особенно если учесть, что Артем явно плевать хотел на славные местные традиции, а меня и вовсе пока даже не спросили… Почему?

— Располагайся, Горчачков. — Богдан плюхнулся на скрипнувшую пружинами койку и носком ботинка указал на соседнюю. — Я тебе даже уже чемодан твой притащил.

Действительно, притащил… и даже не ошибся. Впрочем, мой нехитрый скарб вряд ли мог сильно отличаться от любого другого. Несколько смен белья, джинсы, пара рубашек, немного денег, полотенце, образок, положенный Ариной Степановной и еще пара мелочей, которые наверняка бы нашлись в тумбочки у любого юнкера. Наградной кортик я, разумеется, оставил в Елизаветино, а драгоценное кольцо с вензелем Багратиона носил в кармане.

Все остальное мне полагалось пошить по меркам или получить со склада — все до одного юнкера во Владимирском числились на полном казенном обеспечении… даже те, чьи семьи вполне могли себе позволить и некоторую роскошь.

Воронцов без своего модного пиджачка бы здесь точно удавился от тоски.

— Ко мне в племянники пойдешь?

Сначала я подумал, что негромкий голос, раздавшийся с соседней койки, мне послышался. Но нет: здоровяк с прокуренными усами — тот самый, который пришел вместе с Подольским — обращался именно ко мне.

Причем обращался не по уставу, на «ты» и так, чтобы никто другой не мог услышать наш разговор. И я бы, пожалуй, принял все это за попытку цукнуть меня, что называется, не отходя от кассы…

Если бы не одно «но» — похоже, юнкерские обычаи подразумевали как раз обратное: это сугубец должен был выпрашивать потенциального «дядьку» взять его «в семью». А тут…

По местным меркам мне, можно сказать, оказывали великую честь.

— Сам предлагаешь? — негромко отозвался я. — Вроде не так у вас тут принято.

— У нас, может, и не принято. — Здоровяк уселся на койке, натужно заскрипевшей под его немалым весом. — А я — предлагаю.

Коротко и ясно. Болтать он, похоже, не любит.

— А если я выберу жить по уставу? — усмехнулся я.

— Не выберешь. А выберешь — значит, дураком будешь. — Здоровяк пожал могучими плечищами. — Традиции здесь уважают. Ты не смотри, что старшие сугубцев гоняют в хвост и в гриву. Это только до присяги, два месяца. И больше напоказ все, а на деле «дядька» молодого в жизни пальцем не тронет. И другим не даст.

— А по уставу?

— Значит, и будет по уставу. И взводный по положенному спрашивать будет, а не по человечески. И ротный, и свои господа юнкера. И на все три года — до самого выпуска — никто тебе тут руки не подаст. А если в полку потом узнают, что к ним красный распределился — тоже хорошего не будет.

— Красный? — переспросил я.

— Так называют юнкеров, которые решили жить по уставу, — ответил здоровяк. — Я за все годы только одного такого знал. Вроде и правильный офицер был, а человек — сволочь. Как выпустился, принялся в полку солдат гонять.

— А дальше?

— А дальше всякое рассказывали. Уж не знаю, что именно у него там вышло — а через полгода господин подпоручик со службы ушел. Насовсем.

Вот такие дела. Хрен оказался ничуть не слаще редьки — скорее наоборот. Не то, чтобы меня так уж радовала перспектива на ближайшие два месяца превратиться в бесправного сугубого «зверя», чуть ли не раба «дядьки»… но жизнь по уставу неприятностей сулила куда больше. Похоже, «красный» юнкер в каком-то смысле совершал форменное социальное самоубийство, разом превращаясь в изгоя не только на три года училища, но и на всю оставшуюся армейскую жизнь.

Так себе расклад.

— Хорошо… — проговорил я. — А тебе-то самому оно зачем?

— Мне — незачем. — Здоровяк басовито рассмеялся. — Оно тебе надо, молодой. Если хочешь по уставу жить — дело твое. Или можешь к другому дядьке попроситься. После того, как ты с Богданом его сиятельство князя Куракина отлупил, тебе из наших никто не откажет.

Вот тебе и раз. Еще один князь нарисовался — и с тем я уже успел поцапаться в первый же день. Так и до дуэли недалеко.

— Так что если решишь песни петь или ерундой всякой маяться — милости прошу, — проговорил здоровяк. — А я тебя настоящему делу научить могу. Такому, что на занятиях и не покажут другой раз… В общем, сам решай. Уговаривать не буду.

И спрашивать второй раз — как Подольский Артема — видимо, тоже.

С одной стороны, не очень-то хотелось по своей воле вписываться в этот самый пехотный цук. Но с другой… Нет, других сторон было определенно больше. Вряд ли Багратион хотел бы, чтобы «его человек» во Владимирском училище превратился в «красного» изгоя. И еще меньше этого хотел я сам. Да и сам потенциальный покровитель вовсе не выглядел тем, кто станет без повода измываться над сугубцем.

Ну что, Горчаков… доверимся чуйке?

— Понял тебя, — проговорил я. — Так как тебя хоть звать-то… дядька?

— Иваном Сечиным. — Здоровяк едва заметно улыбнулся. — Если лично. А в обществе благородных офицеров — господин подпоручик.

Я на всякий случай огляделся по сторонам. Суета в дортуаре улеглась, и все стихло. Похоже, ночной сон — равно как и подготовка к нему — здесь считался чем-то чуть ли не священным. До отбоя оставался примерно час, но всякий цук уже прекратился. Юнкера — и сугубцы, и «благородные обер-офицеры» занимались каждый своими делами. Примерно половина читали книги, кто-то возился с одеждой. Молча — только Подольский едва слышно отчитывал Богдана, задремавшего на незастеленной койке.

Воспитание сугубца уже началось.

— Так точно, господин подпоручик, — произнеся. — Какие будут… пожелания?

Произнести слово «приказ» я себя так и не заставил.

— Пожелание у меня только одно. — Иван махнул рукой. — Ложитесь спать, молодой. Подъем завтра в шесть утра.

Против такой воли «дядьки» я, разумеется, ничего не имел.

— Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?

— Черные черепа? Они… они страшные.

— Может быть. Это особый знак. Его использовали…

— Давно? Еще до войны?

— Юнкер-р-ра! Подъе-е-е-ем!

Рев дежурного офицера — не ротного, кого-то рангом пониже — мгновенно прогнал сон. Тот самый, который я видел уже много раз. Ставший привычным и уже не приносившим поганые ощущения — вроде слипшихся глаз, мокрого лба и чугунной головы… почти. Я бы, пожалуй, предпочел подремать еще полчаса или час — конечно же, если бы у меня кто-то спрашивал.

— Поднимайся! — Надо мной нависло усатое лицо Ивана. — На ходу проснешься. Надо скорее умыться успеть, пока не набежали. Отстанешь — засмеют.

Похоже, обучение «молодого» начиналось с самой побудки. И мой «дядька» без всякого стеснения показывал все на собственном примере. Откинул одеяло по диагонали и принялся натягивать форменные брюки. На этом, впрочем, и ограничился — видимо, поход к умывальникам ничего больше не требовал. Я с точностью повторил действия Ивана, стараясь не отставать — и зашагал за ним следом.

И сразу понял, что он хотел сказать загадочным «пока не набежали». Не все юнкера оказались расторопными — примерно половина еще ворочалась в кроватях, пытаясь выгнать себя из-под уютных одеял. Но и оставшихся вполне хватало чуть ли не целиком забить ванные комнаты — к каждому умывальнику уже выстроилась очередь.

Если бы не высокий статус моего «дядьки», нормально ополоснуться я бы точно не успел. Но перед его заросшим темно-рыжим волосом могучим торсом уважительно расступалась и мелкота, и второкурсники, и даже старшие. Которых, впрочем, было не так уж много. Подольского, спавшего от меня через койку, я так и не увидел — похоже, «господам подпоручикам» даже в плане распорядка дозволялось чуть больше, чем сугубцам.

На смотр в коридоре мы вышли одними из первых — спасибо Ивану. «Дядька» лишь коротко кивнул на прощание — и удалился в другую сторону: туда, где строилась старшая рота. А я принялся искать свое место, высматривая среди однокашников приметную макушку Богдана — но так его и не увидел.

Зато наткнулся взглядом на Артема. Мелкий каким-то чудом не только отвоевал себе место у умывальника, но и уже пристроился в нужную шеренгу на левый фланг — туда, где уже собирались самые щуплые. Я помахал и был удостоен хмурых бровей и кивка.

Вот и помогай после этого людям.

— Третья р-р-рота! Станови-и-ись!

Зычный голос будто вдохнул в нас жизнь. Только что копошившиеся сонными муравьями юнкера подобрались, забегали — и примерно за полминуты изобразили более-менее внятное подобие шеренг. Фигуры в черных кителях будто вырастали из-под земли, множились, бегом подтягивались из дортуаров — и в конце концов замерли под грозным начальственным оком.

И грозное начальственное око нашло вид первокурсников сносным. В меру лихим, бестолковым и заспанным. Ротный не стал затягивать ни сам утренний смотр, ни речь: только вкратце рассказал про распорядок дня, занятие на сегодняшний день — и отпустил к чаю. На который нас повел в столовую наконец-таки восставший из постели Подольский. Богданов «дядька» сонно потягивался, пару раз украдкой зевнул на ходу — но свои обязанности исполнял неукоснительно.

Самым большим для меня удивлением стало, что в семь утра всем воспитанникам училища полагался не полноценный завтрак, к которому меня приучила Арина Степановна, а скорее что-то вроде легкого перекуса. Кружка крепкого чая, кусок рафинада, пара подсохших галет — и все. Некоторые, впрочем, и на получасовой трапезе умудрялись устраивать самое настоящее пиршество. И почему-то скорее это касалось второгодок и первокурсников, которым посчастливилось прихватить из дома конфет или печенья. «Господа подпоручики» почти ничего не ели — были слишком увлечены цуком, на который не обращал внимания даже старший дежурный офицер.

Традиция есть традиция.

Дожевывая галету, я краем глаза увидел, как мой вчерашний знакомец — похожий на Воронцова его сиятельство князь Куракин — уже направился было к Артему… но так и не дошел. Один из товарищей поймал его за руку, шепнул что-то на ухо — и все четверо тут же развернулись и зашагали в другую сторону, напустив на лица столько презрения, что чай у меня в кружке едва не покрылся льдом.

Устав надежно защищал «красного» юнкера от цука — но и последствия не заставили себя ждать. Прямо на моих глазах сидевшие рядом с Артемом первокурсники сначала отодвинулись на лавках — а потом и вовсе подхватили свои порцайки и расползлись по соседним столам.

Я поймал на себе недобрый взгляд Куракина, но на этом все и закончилось — выяснять отношения белобрысый князь явно не спешил. То ли боялся снова нарваться на сдачу, то ли…

— Выкуси, ваше сиятельство. — Богдан довольно оскалился, опуская галету в чай. — Теперь тебе, Горчаков, ни одна зараза не страшна. С таким-то дядькой…

Занятно. Похоже, слухи в училище распространялись со скоростью несущегося на всех парах «Понтиака». Или Богдан обладал какой-то особенной способностью узнавать все первым.

— Дядька как дядька. — Я пожал плечами. — Вроде нормальный… А чем он твоего отличается?

— Так он же целый майор! — отозвался Богдан.

— Так, обожди. — Я вспомнил Ивановы унтер-офицерские погоны. — Какой же он тебе…

— Ну, в смысле — не настоящий майор, а старик. — Богдан опрокинул себе в рот остатки чая. — Так называют тех, кто на старшем курсе на два года остается. Поговаривают, Сечин то ли науку какую не сдал, то ли с замом ротного в феврале подрался — вот и загремел. Зато он тут все ходы и выходы знает. По стрельбе и рукопашному — во всем училище первый!

Понятно. Значит, «майор» — не только самый старший на курсе, но еще и оставшийся на второй год в «господах подпоручиках». Занятная личность.

— В том году так никого в племянники и не взял, хоть его молодые неделями упрашивали. Не хочу, говорит — и все тут… А тебя вот выделил, — продолжил Богдан. — Подольский крутой, а Сечин-то и покруче будет. Он же не из кадетского корпуса, не из гимназии, а прямо из полка сюда пришел! Раньше на Кавказе унтером служил на границе, чуть ли не с османами воевал… У него и медали есть. А еще…

— Горчаков?‥

Я не заметил, как ротный подошел. Хотя мог бы — с приближением грозного штабс-капитана Симонова болтовня за столами вокруг стихала.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — отозвался я, вскакивая с места и вытягивая руки по швам.

— Вольно, господин юнкер. — Ротный махнул рукой. — Пройдемте за мной. К вам… посетитель.