Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного

Глава 11 СТОРОЖКА НА КРОВИ

Жизнь текла плавно. Четверть века, пробежавшие от смерти Сталина до выхода романа Трифонова «Старик» (1978), были временем относительно спокойным и благополучным. За все годы существования советской власти, в 1977 году отметившей свой 60-летний юбилей, это был самый безмятежный период. Всепроникающий страх былых лет, хотя и не был стёрт ластиком, существовал в каком-то глухом подвале памяти, куда спускались всё реже и реже. Жизнь больше не переламывалась. Смерть Сталина стала последним потрясением, разделившим жизнь каждого на до и после. Если человек открыто не противопоставлял себя власти, если он демонстративно не отвергал так называемые ценности социалистического общества, то он мог быть спокоен за свою личную безопасность. В эти годы страна не знала ни войны, ни голода, ни социальных потрясений. Да, в эти четверть века был разоблачён культ личности, подавлен мятеж в Венгрии, воздвигнута Берлинская стена, расстреляна мирная демонстрация в Новочеркасске, введены танки в Чехословакию. Но если советский человек не был в эпицентре этих событий, то по его жизни и судьбе все эти события скользили лишь по касательной. Траектория его жизни не менялась. Кто же преуспел больше других в эти годы? Кто же стал героем этого времени?

В подмосковном дачном посёлке умерла хозяйка небольшого домика, сторожки. Выморочное имущество — две комнатки с кухней и веранда — должно было обрести нового владельца. Подобно тому как героиней романа Оноре де Бальзака «Кузен Понс» (1847) стала бесценная коллекция произведений живописи, которую всю жизнь собирал чудак Понс, так и героиней романа Юрия Трифонова «Старик» стала сменившая многих хозяев сторожка. Членам дачного кооператива на общем собрании предстояло решить, кому она достанется. Претендентов было несколько, однако реальные шансы получить вожделенный домик были лишь у двоих из них. Борьба между Русланом Павловичем Летуновым и Олегом Васильевичем Кандауровым предстояла нешуточная.

Старик Павел Евграфович Летунов ещё при своей жизни передал сыну Руслану свой пай в дачном кооперативе. По воскресеньям на даче за обеденный стол садилось много народу: сам старик Летунов, недавно похоронивший жену Галю, его свояченица Люба, его дети — сын Руслан и дочь Вера; вторая жена Руслана Валентина и их сын-школьник Гарик, друг Веры Николай Эрастович; первая жена Руслана Мюда и их сын-студент Виктор. Мюда и Руслан, которого в детстве звали просто Руськой, жили в дачном посёлке ещё до войны. С этим местом у них, помимо всего прочего, связаны общие детские воспоминания. Семья большая, все сидят друг у друга на голове, старый дачный домик семье Летуновых тесен, и обретение выморочной сторожки помогло бы решить не только эту проблему. Николай Эрастович, чей роман с Верой тянется уже семь лет, не торопится оформить отношения и мечтает о жизни в своём углу. Если Летуновы получат сторожку, то эта сторожка, скорее всего, достанется Вере, и тогда Николай Эрастович наконец сделает ей предложение, и уже немолодая женщина обретёт семью. Дачная сторожка, из-за которой в кооперативе вот-вот должна была вспыхнуть серьёзная схватка, помнила многое. Небольшой одноэтажный домик, неодушевлённый объект, построенный ещё до революции, был едва ли не единственным связующим звеном между Россией дореволюционной и Россией советской. История сторожки и её владельцев — это история страны в миниатюре.

«Когда-то на участке, где расположились пять кооперативных дач, стоял помещичий дом, сожжённый в революцию, чуть ли не летом семнадцатого, так что в поджоге были повинны не новые власти, а лихие заречные мужики, порешившие дело самосудом. Фамилия помещицы сохранилась в памяти молочниц, дровоколов, старух, таскавших по дачам грибы да ягоду: Корзинкина. Эта Корзинкина, от которой не осталось и следа, кроме красивых, из белого камня, с остроугольным верхом, похожих на кладбищенские ворот, сжечь которые не представлялось возможности, и каменистой, в древнем цементе дорожки, щербатой и чрезвычайно опасной для велосипедистов…

Кроме кладбищенских ворот от бывшего имения осталось вот что: деревянный домик вблизи въезда, где жил сторож. Избушку пощадили огнём лишь потому, вероятно, что она принадлежала трудящемуся человеку, который, впрочем, сгинул вместе с хозяевами. Это была аккуратно сложенная из крупных брёвен изба на каменном фундаменте, с высоким крыльцом, с верандочкой, двумя комнатами и кухней»[320].

В 1926 году, когда несколько московских интеллигентов пролетарского происхождения облюбовали горелую пустошь для дачного кооператива «Буревестник», когда большевики ещё не сломали хребет нэпу и достать необходимые для строительства дачи материалы не было большой проблемой, — в то далёкое время на бывшую сторожку никто не позарился, и домик без особых хлопот занял работник Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции) Мартын Иванович Изварин с женой и сыном. Первым читателям романа «Старик» не надо было объяснять смысл этого слова. Все советские студенты на занятиях по истории партии в обязательном порядке читали и конспектировали статью Ленина «Как нам организовать Рабкрин», но не все знали, что первым наркомом Рабкрина был Сталин. Сам Мартын Иванович сгорел в огне «большого террора» летом 37-го, через несколько месяцев не стало его жены Клавдии, сын Санька хлебнул лиха, а сторожка обрела новых хозяев. Сменились и владельцы дач. Из основателей «Буревестника» погибли почти все. Уцелел лишь Семён Бурмин, до революции успевший побывать в ссылке, а во время Гражданской бывший важной фигурой и заслуживший орден Красного Знамени, но после окончания Гражданской войны отжатый от власти. Бурмин, его жена и её многочисленные родственники — все были поклонниками «нагого тела» и общества «долой стыд». Не только на своём участке, но и на общественном огороде они демонстративно разгуливали в непотребном виде, то есть в чём мать родила. Кто-то негодовал, кто-то смеялся, кто-то грозил, что напишет жалобу, однако, как впоследствии размышлял Саня Изварин, возможно, именно эта вызывающая странность в поведении солидного человека, граничившая с глупостью, и помогла ему уцелеть, тогда как все, кто над ним смеялся, погибли.

«Нудизм, но с какой-то передовой начинкой. Кончилось всё однажды скандальным криком. Но была ли то глупость, как полагал отец? Был ли истинно глуп этот сын землемера с козлиной бородкой, кого выметнула на гребень чудовищной силы волна? Теперь, спустя три с лишним десятилетия, то, что казалось аксиомой — глупость Бурмина, — представляется сомнительным. Ведь он единственный среди интеллигентов, основавших „Буревестник“, пробурил насквозь эти годы, набитые раскалёнными угольями и полыхавшие жаром, и вынырнул безувечно из огня в прохладу глубокой старости и новых времён. Говорят, умер недавно»[321]. В показной глупости Семёна Бурмина была своя система. Это была экстравагантная и рискованная, но, как оказалось, весьма действенная стратегия выживания. Итак, из основателей дачного кооператива лишь Бурмин умер своей смертью. «А остальные старики? Смыло, унесло, утопило, угрохало…» [322]

Бывшая сторожка при въезде в барское имение досталась до той поры обитавшим в сыром подвале большого дома крикливой и завистливой грубиянке Аграфене Фёдоровне и её мужу Василию Кузьмину, коменданту дачного поселка и дворнику по совместительству. Аграфена, которую ещё до войны все в посёлке уничижительно называли Гранькой, была настолько бестактна, что вскоре после исчезновения Мартына Изварина демонстративно пришла осматривать сторожку ещё до того, как Санька Изварин с матерью покинули дачный посёлок. Покинули навсегда. На резонный вопрос Клавдии Извариной, зачем она пришла в их дом, Гранька недоуменно ответила: «Да как зачем, Клавдия Алексеевна? Ведь ваше помещение нам отходит. А не глядемши брать…»[323]

Но вот умерла Аграфена, и её домик стал настоящим яблоком раздора. Председатель кооператива Приходько отыскал Саньку, давно уже ставшего Александром Мартыновичем, и предложил ему принять участие в борьбе за освободившуюся выморочную сторожку и попытаться вернуть себе некогда принадлежавшее его родителям имущество. Прошлое и сопряжённая с этим прошлым трагедия его семьи — всё это напомнило о себе и материализовалось в настоящем Александра Мартыновича в образе жалкой сторожки. Изварин, не желавший даже пытаться дважды входить в одну и ту же реку, отказался.

Итак, судьба сторожки должна была решиться в борьбе между Летуновым и Кандауровым. Желая повысить свои шансы на победу, Руслан настойчиво просил своего отца переговорить с председателем кооператива Приходько и заручиться его поддержкой на общем собрании пайщиков. Об этом же умоляла отца и Вера. Старик Летунов наотрез отказался. У него с Приходько были давние счёты. Давным-давно Приходько солгал, скрыв своё пребывание в юнкерском училище: он «барахтался как мог, чтобы перекрутиться в суровой жизни»[324]. Павел Евграфович «вычистил» бывшего юнкера из партии, резонно посчитав, что Приходько вступил в партию из карьерных соображений. Приходько никогда не забывал об этом и при случае стремился навредить Летунову, благо в годы «большого террора» поводов для этого было достаточно. Репрессии коснулись и Павла Евграфовича: он два года провёл в лагере, работал на лесоповале и был освобождён перед самой войной. После освобождения Летунов был прописан в Муроме и не имел права легально жить в Москве и её окрестностях. Когда он без разрешения появился в подмосковном дачном посёлке, Приходько поспешил на него донести. Начавшаяся война спасла Летунова от неминуемого ареста. Павел Евграфович записался в ополчение и пошёл воевать. Всю войну воевал рядовым солдатом, дважды был ранен. Его фронтовые пути-дороги случайно пересеклись с дорогами сына Руслана, воевавшего в танковых частях. Отец и сын Летуновы вместе защищали Родину. И хотя на войне погиб сын Приходько, это не примирило старика Летунова с бывшим юнкером. Его покойная жена Галя демонстративно не здоровалась с Приходько и его женой, до самого своего смертного часа помнила о нанесённой обиде. Старик, хотя и раскланивался при встрече с соседом, а иногда и беседовал с ним, считал ниже своего достоинства просить о чём-либо Приходько. Растянувшаяся на полвека история взаимоотношений Летунова и Приходько по сути является обвинительным приговором советской власти. Власть стравливала людей, ставила их в такие обстоятельства, при которых обыкновенные и не отличавшиеся кровожадностью люди были вынуждены доходить до крайнего предела и уничтожать друг друга. Летунов — честнейший и бескорыстнейший человек. Приходько — подлец. Но суть дела от этого не меняется. Павел Евграфович, «вычищая» бывшего юнкера из партии, действовал исключительно из идейных соображений: он верил в то, что человек, скрывший от партии своё прошлое, должен быть из этой партии исключён. Исключение из партии могло сломать человеку жизнь и иметь самые непредсказуемые последствия, веер которых был весьма широк — от запрета на занятие руководящих должностей до ареста и расстрела. Приходько выплыл из бурного водоворота, уцелел и его нельзя винить в том, что он решил посчитаться со своим обидчиком.

Действие романа «Старик», как и действие повести «Дом на набережной», начинается жарким и удушливым летом 1972 года[325]. Это совпадение вряд ли было случайным. «Дом на набережной» — это хроника преуспеяния никакого Глебова, история жизни идеального советского человека. Он ухитрился прожить жизнь и преуспеть в ней, плывя по течению и не вступая в конфликт ни с кем. «Старик» — это история жизни людей не идеальных, хотя и вполне советских. Юрий Трифонов в очередной раз «дочерпывает» тему. В «Доме на набережной» нет ни одного персонажа, за исключением Сони, вызывающего наше сочувствие и сострадание. Этих людей не пощадило время, но их не жалеем и мы. Иное дело герои «Старика». Все они вызывают и наше сочувствие, и наше сострадание.

Роман «Старик» — это история трагической и неразделённой любви Паши Летунова к Асе Игумновой. Они были соседями, жили на Пятнадцатой линии Васильевского острова в Петербурге, вместе учились. Паша и Ася были ровесниками века. Асе было 14 лет, когда началась Первая мировая война, и 18 лет, когда началась Гражданская. Паша родился на несколько месяцев позже Аси, он был почти её ровесником, и это «почти» мучило его всю жизнь. Ему казалось, что ещё со школьных лет Ася смотрит на него слегка свысока, как на маленького. Первый раз Ася вышла замуж за своего двоюродного брата Володю, жившего в их семье. Это произошло вскоре после революции, которая смела со своего пути многое, в том числе прежнее законодательство. До революции для заключения брака между двоюродным братом и сестрой требовалось получить разрешение Святейшего синода. Революция одним ударом покончила с подобными условностями — и этот брак стал возможен. Через несколько дней после Октябрьского переворота, который в момент совершения никто ещё не называл революцией, Ася и Володя, с большим трудом достав билет на поезд, покинули Северную столицу и отправились на юг. Володя погиб в Гражданскую, а чудом оставшаяся в живых Ася стала женой Сергея Кирилловича Мигулина. Всю свою долгую жизнь Летунов самозабвенно любил Асю, но судьба распорядилась так, что Ася постоянно ускользала от него. Если бы не революция, то Ася никогда бы не стала женой своего двоюродного брата. Если бы в стране не началась Гражданская война, то траектория жизни рафинированной петербургской барышни никогда не пересеклась с траекторией жизни войскового старшины (подполковника казачьих войск) Мигулина. Казачий офицер Мигулин воевал на стороне красных и был одним из создателей Красной армии.

Глядя на события тех давних лет из 1972 года, Павел Евграфович приходит к выводу, что Ася и Володя, против собственной воли втянутые в водоворот событий русской Смуты, оказались в Красной армии случайно. «Как попали к Мигулину? Всё тот же случай, поток, зацепило, поволокло. <…> Ведь тогда, в ноябре, когда он и Ася бежали из голодного Питера, и мысли не было у обоих сражаться за революцию. Повернуло их время, загребло в быстроток, понесло…»[326] А к большевикам Володя примкнул внезапно, «изумившись идее». Время разломило семью Игумновых надвое. Алексей, Асин старший брат, воевал на стороне корниловцев и был убит. Мать Аси после гибели Алексея прокляла Асю и Володю. А сама вместе со старшей дочерью Варей и её мужем эмигрировала в Болгарию, а затем все они перебрались во Францию.

Да и у самого Паши Летунова его путь в Красную армию не был жёстко предопределён и в значительной степени стал делом случая. Само это слово «случай» упоминается в романе восемнадцать раз! Хотя Шура, родной брат матери Паши Летунова, был профессиональным революционером и каторжанином, колея жизни самого Паши могла быть иной, никак не связанной с участием в Гражданской войне на стороне красных. Всё могло сложиться иначе.

«Вот этого не понимаю: чёрные да белые, мракобесы да ангелы. И никого посередке. А посерёдке-то все. И от мрака, и от бесов, и от ангелов в каждом… Кто я такой в августе семнадцатого? Сейчас вспоминая, не могу ни понять, ни представить себе отчётливо. Конечно, и мать, и дядя Шура, и какие-то новые друзья… Общий хмель… Но ведь достаточно было в январе, когда умерла мама, тронуться чуть в сторону, куда звал отец, или ещё куда-то, куда приглашали старики Пригоды, или, может быть, позвала бы с собой Ася, не знаю, кем бы я был теперь. Ничтожная малость, подобно лёгкому повороту стрелки, бросает локомотив с одного пути на другой, и вместо Ростова вы попадаете в Варшаву. Я был мальчишка, опьянённый могучим временем. Нет, не хочу врать, как другие старики, путь подсказан потоком — радостно быть в потоке — и случаем, и чутьём, но вовсе не суровой математической волей. Пусть не врут! С каждым могло быть иначе»[327].

Хотя с каждым могло сложиться иначе, однако не каждый мог похвастаться бескорыстием, свойственным Павлу Евграфовичу Летунову. Для него участие в революции и Гражданской войне было служением идее. Он не стремился ни к власти, ни к славе. Волею судеб юный Паша Летунов оказался вовлечён в клубок интриг, направленных против командира казачьего корпуса Мигулина, не просто воевавшего на стороне красных, но бывшего одним из создателей Красной армии и ставшего одним из наиболее победоносных военачальников Гражданской войны. Ася Игумнова, служившая в его штабе машинисткой и печатавшая его воззвания, стала после гибели Володи женой Сергея Кирилловича и родила от него сына.

У Мигулина было обострённое стихийное чувство справедливости, которое неминуемо приводило его к конфликту с властью, вне зависимости от того, была ли эта власть царская или советская. Казачий офицер Мигулин ещё во время Первой русской революции 1905 года отказался выполнять полицейские обязанности, за что поплатился арестом, лишением офицерского звания и увольнением из армии. Начавшаяся Первая мировая война вернула ему чин. Мигулин заслужил новые боевые отличия и стал заметной фигурой в казачьем сословии, чему в немалой степени способствовало его умение выступать на митингах и увлекать толпу за собой. Он был настоящим самородком, обладавшим не только полководческим даром, но и колоссальной интуицией, которая, однако, была абсолютно лишена чувства самосохранения.

Чутье подсказывало Мигулину, что проводимая большевиками политика военного коммунизма, сопровождавшаяся принудительным изъятием у крестьян и казаков излишков хлеба, является чудовищно несправедливой. Активно противодействовал он и так называемому расказачиванию, которое жестоко проводилось на Дону по указке из Москвы. Сергей Кириллович Мигулин был трагически одинок. Белые нарекли его «Иудой донской земли» и жестоко расправились с его семьёй. Красные ему не доверяли, считая скрытым и хорошо замаскировавшимся донским сепаратистом, примкнувшим к революции из честолюбия. Председатель Реввоенсовета Троцкий считал его чуждым элементом. Положение Сергея Кирилловича осложнялось тем, что товарищи по оружию болезненно завидовали его громкой славе. Его трагический конец был предопределён. По надуманному обвинению, санкционированному Москвой, командир корпуса Мигулин был объявлен вне закона, арестован и отдан под суд, приговоривший его к расстрелу. Паша Летунов был назначен секретарём этого суда. Но, исходя из политических соображений, центральная власть отменила смертный приговор и помиловала Мигулина, ограничившись его разжалованием и удалением с Дона. Обострение обстановки на фронтах заставило власть вновь обратиться к победоносному военачальнику. Мигулин вновь получил видный военный пост, отличился при разгроме Врангеля и взятии Перекопа, за что наряду с орденом Красного Знамени был удостоен Почётного революционного оружия — это была высшая полководческая награда времён Гражданской войны[328]. В феврале 1921 года назначенный на почётную должность главного инспектора кавалерии Красной армии, направлявшийся в Москву Мигулин сделал крюк и заехал в родную станицу. Станичники стали жаловаться военачальнику на несправедливости, чинимые продотрядами. Это было за несколько месяцев до отмены продразвёрстки и замены её продналогом. Мигулин, никогда и никого не боявшийся, пригрозил местным властям, что в Москве пойдёт к самому Ленину и расскажет о творящихся на Дону злодействах. На третий день пребывания в родной станице Мигулин был арестован местными властями, облыжно обвинившими командира корпуса в том, что он сознательно прибыл на Дон, намереваясь возглавить контрреволюционное восстание казаков против советской власти. Арест закончился смертью Сергея Кирилловича. У этого литературного героя было два реальных прототипа — это Борис Мокеевич Думенко и Филипп Кузьмич Миронов. И тот и другой были героями Гражданской войны. Думенко был расстрелян по обвинению в убийстве комиссара, Миронов был арестован на Дону, доставлен в Москву и якобы по приказу Троцкого убит часовым во время прогулки в Бутырской тюрьме, его смертный приговор был оформлен задним числом. В годы оттепели и Думенко, и Миронов были посмертно реабилитированы. Однако активное противодействие маршала Будённого привело к тому, что имена этих военачальников находились под негласным запретом.

В 1921 году Паша Летунов на вопрос следователя, допускает ли он возможность участия Мигулина в контрреволюционном восстании, ответил искренне: «Допускаю». Это мучило его всю оставшуюся жизнь. Долгие годы Павел Евграфович самоотверженно боролся за реабилитацию Мигулина, изучал архивные документы и опрашивал свидетелей, преодолевая сопротивление тех, кто не желал возвращать герою честное имя. Его изыскания никому не были нужны и никого не интересовали — ни уцелевших ветеранов Гражданской войны, ни детей старика. Ветераны не желали ворошить далёкое прошлое и пересматривать давний приговор. У детей старика была другая жизнь, никак не связанная, как им казалось, со временем давно прошедшей юности их отца, и история Гражданской войны не входила в круг их интересов. Точно такая же ситуация сложилась и в семье Аси Игумновой, превратившейся в сгорбленную старушку. Её единственный сын, отцом которого был Мигулин, умер, а невестку и внука не интересовало прошлое Аси.

Трифонов очень точно запечатлел парадоксальную ситуацию, сложившуюся в советском обществе. Образованные люди, постоянно ведущие споры о смысле и назначении истории, готовые до хрипоты пререкаться об Иване Грозном, его опричниках и расширении границ Московского государства, сравнивая времена опричнины в России с тем, что происходило в это время в Европе, и неявно проводящие аналогию между бесчинствами опричников и сталинскими репрессиями, — эти люди абсолютно не интересуются тем временем, которое опалило Летунова, и не замечают, что оно продолжает тлеть в виде непогасших головешек. Ведь Павел Евграфович был участником грандиозных исторических событий, определивших судьбу страны! Но их не интересует подлинная история. Они не способны постигнуть суть вещей и скользят по поверхности явлений. Они существуют внутри некоего мифа и не собираются выходить за его пределы. Слабые попытки старика рассказать о Мигулине наталкиваются на стену равнодушия. Павел Евграфович как очень чуткий и деликатный человек мгновенно ощущает эту реакцию своих детей и их друзей — и обрывает свой рассказ на полуслове. Почитающие себя интеллигентными людьми дети старика упускают уникальную возможность услышать рассказ живого свидетеля трагедии страны.

При этом Юрий Валентинович Трифонов не спешит никого осуждать. Руська, сын старика, человек достойный. Он воевал во время Великой Отечественной, а в мирное время уже немолодым пятидесятилетним человеком добровольно отправился на тушение пожаров в подмосковных лесах, едва не погиб и попал в больницу. Его жизнь нельзя назвать счастливой. Он работает главным инженером на каком-то заводике. Отношения с сослуживцами не заладились, Руслан Павлович и в зрелом возрасте оставшийся всё тем же Руськой, конфликтует с коллегами и намеревается сменить работу. По сути этот конфликтный и прямолинейный человек сбегает от надоевших сослуживцев на тушение пожара. Не сложилась и его семейная жизнь. Руслан второй раз женат, но его брак находится на грани распада: в его жизни появилась новая женщина, которая и ухаживает за ним в больнице. Ни жену, ни сестру он не хочет видеть и даже запретил приезжать им в больницу. Он много пьёт и, когда выпьет, теряет контроль над собой.

«Царь Иван разорвал Россию надвое и развратил всех: одних сделал палачами, других жертвами… Ах, да что говорить! Когда напал Девлет-Гирей и надо было… надо было… Тут Руслан вдруг поник, опустился на стул и слабым, задушенным голосом закончил: — Опричники, сволочи, и воевать-то не умели… Откуда им?.. И сам сбежал, царь называется… Отдал нас на поругание, спалили Москву поганые… — Ещё что-то бубнил невнятное, вытирая ладонью щёки, бороду. Ну, конечно, слёзы. Когда выпивал, становился безобразно слезлив»[329]. Эта живописная сцена стоит иного романа и не требует комментариев: в ней заключена квинтэссенция тех многочисленных споров, которые велись шестидесятниками.

Конкурент Руслана Летунова за обретение сторожки Олег Кандауров далёк от подобного рода размышлений. Он не задумывается о смысле истории, а успешно решает свои проблемы, действуя настойчиво и до упора. Он не заморачивается, как бы мы сейчас сказали, никаким абстрактным философствованием. Во всём доходить до упора — такова суть его практической жизненной философии. И она не подводит Олега Васильевича. Он самый успешный из всех героев трифоновской прозы. В конце 1970-х олицетворением успешности стал не высокооплачиваемый учёный, кандидат или доктор наук, а человек, работа которого предполагала длительные, продолжавшиеся несколько лет заграничные командировки. В условиях товарного дефицита, усиливавшегося с каждым годом, даже высокая зарплата не была гарантией высокого жизненного уровня. Вспомним, что доктор наук и директор института Глебов был вынужден, как простой смертный, чтобы купить нужный ему стол, разыскивать какого-то Ефима из мебельного магазина и в нечеловеческую жару ехать в этот магазин на другой конец города. Сейчас уже нужно подробно объяснять, почему для любого советского человека заграничная командировка была столь вожделенна. Во-первых, такая поездка позволяла выбраться за пределы железного занавеса, что само по себе уже резко выделяло человека в глазах окружающих. Во-вторых, работая за границей и экономя на всём, можно было скопить валюту и приобрести товары, о которых в Советском Союзе можно было только мечтать. Недавно опубликованные дневники Леонида Ильича Брежнева донесли до нас выразительную деталь: Генеральный секретарь ЦК КПСС просит посла в ГДР Петра Андреевича Абрасимова о личной услуге — привезти ему хороший немецкий фен[330]. Комментарии излишни. В-третьих, в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик и некоторых крупных портовых и курортных городах Советского Союза существовали закрытые для обычных граждан магазины «Берёзка». В этих магазинах иностранцы — за валюту, а работающие за рубежом советские граждане — за сертификаты, а позднее чеки Внешторгбанка и Внешпосылторга могли приобрести дефицитные товары, отсутствовавшие в обычных магазинах, — от чёрной и красной икры до автомашины «Волга» в экспортном исполнении.

Киноактриса Марина Влади, имевшая французское подданство, вспоминает о своей жизни с Владимиром Высоцким в Москве, и этот абзац из её воспоминаний стоит иной монографии по истории повседневной жизни советского человека. «Я устраиваю нашу комнату наилучшим образом, чтобы здесь можно было жить и работать. В свободные дни я готовлю, навожу лоск, учусь бегать по магазинам, стоять на холоде в очередях за продуктами. Я хожу на рынок, где втридорога продают фрукты, овощи, мясо. Ещё, конечно, я могу покупать на валюту в „Берёзке“. Здесь можно найти всё, чего нет в магазинах: американские сигареты, растворимый кофе, туалетную бумагу и даже яйца, картошку, салат, которых иногда нет неделями. У тебя много приятелей среди директоров продуктовых магазинов. Чтобы порадовать тебя, они оставляют нам дефицитные вещи: парное мясо, копчёную рыбу, свежие фрукты. Ты приносишь все эти сокровища домой, для меня»[331].

Внимательные читатели «Старика» без дополнительных комментариев прекрасно понимали, что синяя «Волга», на которой разъезжает Кандауров, куплена им в «Берёзке», а двухкомнатная квартира его приятеля Игоря, в которой происходят интимные свидания Кандаурова и его любовницы Светланы, оснащена импортными вещами, двумя японскими вентиляторами и немецкой сантехникой, приобрести которые мог только человек, постоянно работающий за границей. «У Игоря была царская ванная, всё замечательно оборудовано, со всякими новейшими приспособлениями, которые он вывез из ФРГ. Был даже телефон в особой маленькой нише, вделанной в стену: если станет дурно, успеете дотянуться до телефона и вызвать „03“»[332]. О подобном великолепии в своей кооперативной квартире вполне успешный и состоявшийся Глебов из «Дома на набережной» не мог даже мечтать. А не очень успешный интеллигентный читатель и почитатель Трифонова из числа инженеров, мэнээсов или эсэнэсов воспринимал этот абзац как повествование о Зазеркалье или обратной стороне Луны — для него всё это было какой-то фантастикой. Но этот интеллигентный читатель был прекрасно осведомлён о том, что продолжительная заграничная командировка, вне зависимости от занимаемой должности и страны пребывания, выводит человека на качественно иной уровень материального потребления, принципиально недостижимый для тех, кто профессионально состоялся и хорошо зарабатывал, но никогда не бывал за границей. Не лётчик, не полярник, не офицер, не остепенённый научный сотрудник, не вузовский профессор и даже не член творческого союза, нет, не они были в 1970-е годы олицетворением безусловного жизненного успеха. Воплощением успеха стал загранработник. Не только примитивными обывателями и озабоченными лишь повышением своего материального благосостояния мещанами, но и образованной частью общества продолжительные заграничные командировки воспринимались как необходимое и достаточное условие жизненного успеха. Это было аксиомой, которую никто не рискнул бы подвергнуть сомнению, справедливо опасаясь, что его обвинят либо в лицемерии, либо в зависти.

Именно так считал Олег Васильевич Кандауров. Трифонов не говорит о том, где работает этот персонаж романа. Очевидно, что его работа непосредственно связана с заграницей. Среди его ежедневных планов, которые он заносит в записную книжку, значится и Внешпосылторг[333]. В момент выхода в свет романа «Старик» скрытый смысл этой многозначительной записи, состоящей из одного слова, был доступен лишь тем современникам Трифонова, кто работал за границей или издавался за рубежом. В наши дни эта запись требует обстоятельного комментария. Сертификаты (позднее — чеки) Внешпосылторга были своеобразной «параллельной валютой», которой платили зарплату советским гражданам, работавшим за границей. Государство фактически побуждало эту категорию граждан беречь иностранную валюту во время их пребывания в продолжительной заграничной командировке и не тратить её на приобретение импортных товаров. Загранработники имели право до 60 процентов получаемой зарплаты зачислять на свой счёт во Внешторгбанке, а после возвращения из командировки получить всю накопленную сумму или её часть в виде сертификатов Внешпосылторга. Сертификаты были трёх типов. Советские граждане, работавшие в социалистических странах, получали наименее ценные «сертификаты с синей полосой»; работавшие в странах третьего мира — более ценные «сертификаты с жёлтой полосой»; те, кому довелось трудиться в странах со свободно конвертируемой валютой, получали самые ценные и наиболее престижные «бесполосные сертификаты». Лишь две последние категории сертификатов, «жёлтополосые» и «бесполосные», фактически замещали собой инвалютный «золотой» рубль, существовавший не как физическая, а как условносчётная единица. Формально зарплата загранработников не сильно отличалась от той, что получали их коллеги в Советском Союзе, занимавшие аналогичные должности. Однако фактически у этих зарплат была не только разная покупательная способность, но качественное различие в наполнении товарной корзины. Сертификаты Внешпосылторга можно было на легальном основании отоварить в магазинах «Берёзка», приобретая на них дефицитные товары или продукты питания, которых не было в обычных советских магазинах, или же внести в качестве взноса при вступлении в жилищно-строительный или гаражный кооператив. При этом некоторые товары, например импортную западную технику, можно было приобрести лишь за «бесполосные» сертификаты. Различные сертификаты обладали различной покупательной способностью: «Волга» ГАЗ-21 стоила 5,5 тысячи рублей в «сертификатах с синей полосой» и только 1,2 тысячи в «бесполосных» или «жёлтополосых». Иными словами, зарплата загранработника в «бесполосных» сертификатах фактически была почти в пять раз выше аналогичной зарплаты его коллеги в Советском Союзе, выплачиваемой в «деревянных» советских рублях.

В сентябре 1974 года в журнале «Крокодил» № 27 было опубликовано сатирическое стихотворение Евгения Евтушенко «Дитя-злодей», содержащее окарикатуренный портрет студента-международника, мечтающего о будущих заграничных поездках и «бесполосных» сертификатах. В момент появления это стихотворение вызвало значительный скандал, на который автор, должно быть, и рассчитывал. На страницах «Комсомольской правды» появился анонимный стихотворный ответ «Лирику-сатирику», написанный от лица студентов-международников. Но вскоре все забыли и о стихотворении, и о скандале. И не стоило бы ворошить эту давнюю историю, если бы не одно существенное обстоятельство. Персонаж этой злой сатиры фактически стал литературным предтечей трифоновского Кандаурова.

Итак, Олег Васильевич Кандауров уже достиг много из того, о чём пока лишь мечтает персонаж сатиры «Дитя-злодей». Он руководит отделом, встречает иностранные делегации в международном аэропорту Шереметьево (Домодедово, Внуково и Быково принимали в те годы самолёты внутренних авиалиний), его вызывает министр. Олегу Васильевичу предстоит трёхлетняя командировка в Мексику, после которой он рассчитывает занять какое-то ответственное кресло в Москве. Вся его жизнь распланирована до упора. Перед ним всегда стоит какая-то конкретная цель, к достижению которой он неудержимо стремится. «Но одно Олег Васильевич знал твёрдо, это было давнишним, с юности, принципом: хочешь чего добиться — напрягай все силы, все средства, все возможности, все, все, все… до упора! Вот так когда-то, приехав в Москву мальчишкой, протаранил себе путь в институт. Так добился когда-то Зинаиды. Так победил в сложнейшей и запутаннейшей борьбе за Мексику хитроумного Осипяна. Так добьёт дом Аграфены. До упора — в этом суть. И в большом, и в малом, везде, всегда, каждый день, каждую минуту…»[335]

Кандауров долго добивался заграничной командировки в Мексику, а это было непросто, желающих всегда много, но именно он победил: «добился, совершил невозможное, овладел ею, как неприступной женщиной…»[336]

В его каждодневных планах учтены даже мельчайшие подробности, как то: получение медицинской справки, без которой не пустят за границу, прощальное свидание с любовницей, выплата отступного одному из возможных претендентов на сторожку и выведение его из игры. В записной книжке Кандаурова через запятую идут посещение жэка, книжного магазина (не забыть выкупить очередные тома подписных изданий), свидание с возлюбленной: «сегодня тысячи дел и в пять — Светлана»[337]. Судя по всему, девушка была для Кандаурова чем-то большим, чем просто источником наслаждений. Он даже подумывал о том, чтобы начать со Светланой новую жизнь. Для этого пришлось бы развестись с женой, оставив её и дочь, что пагубно сказалось бы на его карьере. Пришлось бы расстаться и с мечтой о Мексике, и с грёзой об ответственном кресле. Кандауров тянет до последнего, не сообщая Светлане об отъезде. Девушка принадлежит к тому же кругу, что и сам Кандауров. Они познакомились, когда владеющая испанским языком Светлана пришла к нему в отдел для прохождения практики. Пришла явно не с улицы. Скорее всего, практикантка, которая была на двадцать два года моложе сорокапятилетнего Кандаурова, училась в МГИМО или Инязе, где было много детей партийной и советской номенклатуры. Живёт девушка в Староконюшенном, одном из арбатских переулков, где располагались дома работников ЦК и МИДа. У её родителей уже есть дача, которой ещё только предстоит обзавестись Олегу Васильевичу. В течение восьми лет он снимал у Аграфены сторожку, за свои деньги улучшая и ремонтируя домик, и теперь, после смерти владелицы, хочет вступить в дачный кооператив и стать собственником сторожки.

Кандауров понимает, что навсегда расстаётся со Светланой. Три года заграничной командировки — это большой срок. Хотя девушка знала о возможной командировке Олега, но так как загранпоездка несколько раз откладывалась, не придавала всему этому особого значения. Светлана полагала, что у неё ещё есть время. Однако накануне свидания она по своим каналам узнала, что Олег не только уезжает со дня на день, но и скрывает от неё свой отъезд. В момент свидания на квартире приятеля Кандауров понял, что его возлюбленная ведёт себя как-то необычно и, во всяком случае, не спешит отдаться ему после двенадцатидневной разлуки. Она прямо говорит, что знает о Мексике, и вскользь упоминает давние обещания Олега, прозвучавшие у него в пылу любовного угара. «А помнишь, что ты говорил? Что хочешь всё переменить, всё сначала, всё заново. Были безумно смелые планы…»[338] Девушка говорит всё это искренне. Ради Кандаурова она бросила жениха и надеялась рано или поздно связать свою жизнь с Олегом. Светлана очень болезненно переживает неотвратимую разлуку. Для неё это настоящая драма, крушение всех надежд. И ей не до привычных любовных игр с обязательным совместным посещением роскошной импортной ванны. Но Кандауров остаётся верен себе. Даже в этой ситуации он идёт до упора и добивается своего. Великая сила недосказанного!

Мы не знаем, как сложится дальнейшая жизнь Светланы. Кандауров, используя свои связи, обещает похлопотать, чтобы девушку отправили в заграничную командировку в Марокко. Пока же она едет отдыхать в Прибалтику. Кандауров стал её учителем жизни. Светлана оказалась талантливой ученицей, которой со временем предстоит превзойти своего учителя. Образ девушки не привлёк внимания литературных критиков, и совершенно напрасно. Трифонов гениально угадал человека грядущей эпохи, жить в которой самому Юрию Валентиновичу не пришлось.

«Наступила пауза. Он чувствовал, что она плачет. Выкурил сигарету. Вдруг она спросила спокойным голосом:

— Знаешь что? Вот ответь честно. Есть какие-то блага, которыми ты наслаждаешься или стремишься наслаждаться… Ну, скажем, есть женщина — я. Ведь ты мною наслаждался, правда? Есть семья, которая тоже доставляет наслаждение, другого рода. Есть дом Аграфены, о котором ты мечтаешь как об источнике наслаждений… Есть Мексика, которой ты добивался, я знаю, и добился, совершил невозможное, овладел ею, как неприступной женщиной… И есть другое ответственное кресло тут, в Москве, которое сулит ещё более высокие наслаждения, о них ты грезишь… И вот скажи: если выбирать из этого всего одно, что бы ты выбрал?

— Странная викторина. Зачем тебе?

— Просто чтобы знать. Как жить. Ведь ты мой учитель жизни, скажи напоследок: что уступать? Что после чего? Женщина, семья, имение, путешествие, власть… Что ты хочешь больше всего?»[339]

Кандауров ответил: «Хочу всё…»[340] Он сформировался в довольно примитивном обществе, когда человек, идущий до упора, всегда побеждал человека, для которого инфантилизм был образом жизни. Это было общество, в котором Климуки всегда одерживали верх над Троицкими, Глебовы переигрывали Ганчуков, а Кандауровы торжествовали над Летуновыми. Мысль о необходимости выстраивать систему приоритетов либо не приходит Кандаурову в голову, либо изначально отвергается им. Человек, всегда и во всём привыкший действовать до упора, такой человек не способен маневрировать ресурсами и идти на тактические жертвы ради достижения стратегической цели. Для того чтобы идти до упора, достаточно арифметики. Чтобы выстроить систему приоритетов, требуется алгебра. И Светлана владеет этой алгеброй. Поэтому у неё есть шансы преуспеть в грядущую, гораздо более сложную эпоху, наступившую после смерти автора и находящуюся вне временных рамок романа «Старик».

В 11 часов вечера Кандауров прощается со Светланой, отвозит её на своей синей «Волге» домой в Староконюшенный и в полночь приезжает на дачу, чтобы утром следующего дня вновь начать действовать по своему плану. Проблема со Светланой закрыта, а она сама, зашифрованная в записной книжке под фамилией Потапов, вычеркнута из списка дел. Ему предстоит встреча с алкоголиком Митей, дальним родственником покойной Аграфены, от которого надо любой ценой добиться отказа от притязаний на сторожку. Кандаурову удаётся и это. Поставив пьянчужке Мите несколько бутылок сухого вина, дав ему сто рублей отступного (немалые деньги по тем временам) и посулив ещё семьдесят рублей после общего собрания пайщиков кооператива, Кандауров получает от Мити столь нужную ему подпись под официальным отказом от претензий на сторожку.

«Вечером после душа сидел на балконе городской квартиры в плетёном кресле — в трикотажных трусах, в резиновых пляжных сандалетах, как на взморье — и, испытывая наслаждение покоем, тенью, чувством удачи и ощущением правильности всей своей жизни до упора, отмечал карандашом в записной книжке сделанные дела»[341]. И в этот момент раздаётся телефонный звонок. Это был звонок судьбы: лечащий врач из поликлиники Алевтина Фёдоровна попросила пересдать анализ мочи. У Олега Васильевича обнаружилась неизлечимая болезнь — и его ждёт не поездка в Мексику, а мучительное умирание. Его смерть глубоко Символична. Умирает герой своего времени. Вспомним, что Арташез из «Кепки с большим козырьком» поразил автора необычайной цельностью характера. Этой цельности не было у героев повестей «московского цикла». Даже те из них, кому удавалось в этой жизни преуспеть, цельностью характера не отличались. Кандауров стал едва ли не единственным исключением. Желание всегда и во всём дойти до упора сформировало его характер, стало становым хребтом его личности и основой жизненной философии. Он прекрасно понимает, что у него есть только два пути: «Моя дорога — в лузу. Больше никуда. Или за борт». Обстоятельства времени и места не оставляли ему иной альтернативы: либо блаженное нищенство, либо неуклонное материальное преуспеяние. Иного не дано. Общество было столь примитивным, что попытка отыскать какой-то третий путь, позволяющий избегнуть этих крайностей и жить достойно, была обречена на провал.

Люди получали доступ к ограниченным материальным благам не по своему трудовому вкладу, своим способностям или заслугам, а в зависимости от того, к какой страте общества они принадлежали. И если бы специалист по насосам инженер Дмитриев регулярно ездил в заграничные командировки куда-нибудь в Африку или в Индию, а не в Тюменскую область, то в его жизни не было бы никакой коллизии, связанной с обменом комнаты умирающей матери. Зато были бы «жёлтополосые» сертификаты, и он легко купил бы на них и кооперативную квартиру в доме загранработников, и машину в экспортном исполнении. И ему не пришлось бы идти на сделку с совестью, чтобы как-то вырваться из блаженной нищеты. Построенная по индивидуальному, а не по типовому проекту роскошная кооперативная квартира, в которой живёт переводчик Геннадий Сергеевич, досталась ему лишь оттого, что он является членом Союза писателей, а отнюдь не благодаря тому, что он мастерски переводит бездарные поэтические тексты. В Советском Союзе члены творческих союзов принадлежали к привилегированной общественной страте и помимо иных льгот имели право на дополнительную жилую площадь. Даже директор отраслевого института, в котором трудится инженер Дмитриев, никогда и ни при каких условиях не смог бы получить квартиру пусть не в писательском доме, на то он и писательский, а квартиру, пусть отдалённо напоминающую ту, в которой жила семья переводчика. А предприимчивый, жуликоватый и нечистоплотный учёный секретарь академического института Гена Климук был вынужден постоянно что-то перестраивать и ремонтировать в своей квартире. Затем ему пришлось осуществить серию квартирных обменов, в процессе которых он расширял площадь или переезжал в более фешенебельный район, прежде чем ему удалось обосноваться в высотном доме на Новом Арбате. Разумеется, на обретение материальных благ влияли и занимаемая должность, и квалификация, и талант, и трудоспособность, и, наконец, наличие свободных денег, нужных связей и необходимых пробивных способностей — всё это влияло, но влияло опосредованно.

Вдумаемся, за что собирались сойтись в непримиримой схватке Руслан Летунов, сын участника Гражданской войны, и Олег Кандауров — это олицетворение успеха поздних лет советской власти. На кону стояла убогая сторожка — две комнатки с террасой и кухня. Разумеется, без всяких городских удобств. Решалась судьба домика, пережившего революцию, Гражданскую и Великую Отечественную войну. После всех ужасов, пережитых страной, после бесследного исчезновения первого владельца сторожки, после трагической гибели работника Рабкрина Изварина и его жены, после смерти Аграфены, въехавшей в эту сторожку из сырого подвала, после всего этого сторожка не потеряла своей ценности и представляла очевидный интерес как для блаженного нищего, так и для преуспевающего плейбоя. Возникает резонный вопрос, стоило ли нескольким поколениям в течение десятилетий претерпевать все эти ужасы, чтобы прийти к очередному переделу жалкой сторожки. Складывается поверхностное впечатление, что Трифонов оставляет этот риторический вопрос без ответа. Это впечатление ошибочно. Ответ есть. Сторожка не достанется никому. Да и сам дачный кооператив «Буревестник» доживает последние дни: на месте обветшавших дач власть собирается построить пансионат для отдыха младшего персонала. Читателю остаётся лишь гадать, где служит этот персонал. Зато первые читатели романа очень хорошо знали, что случится с пайщиками «Буревестника». Дачное имущество будет оценено по балансовой, а не по его реальной стоимости, и владельцам дач будет выплачена компенсация. Компенсация будет носить символический характер: за эти деньги члены кооператива «Буревестник» не смогут приобрести ничего, хотя бы приблизительно напоминающее их дачи. Фактически у них безвозмездно изымут их имущество.

Так завершилась история сторожки, которая фактически была историей страны в миниатюре. «Россия сейчас страна на крови…»[342] — 15 апреля 1949 года записала в дневнике Любовь Васильевна Шапорина, и история сторожки подтверждает справедливость этого утверждения. Роман «Старик» вышел в свет за полтора десятилетия до распада Советского Союза. Этот распад не довелось увидеть Юрию Валентиновичу. Была ли концовка романа осознанным результатом творческого замысла, прозрением художника, «или невольное то было вдохновенье»[343], но автор «Старика» именно так закончил свой роман[344]. Будущего не было у сторожки. Будущего не было у советской власти.

В декабре 1980 года Юрий Валентинович вместе с женой Ольгой был в Венгрии. События в мире стали разворачиваться с пугающей быстротой. В дневнике Трифонова появилась пророческая запись: «Что-то будет в Польше? Объявили военное положение, множество поляков мечутся на окраине Будапешта, на перронах вокзала. Это — начало распада соцлагеря, а может, и Союза. Впрочем, этот труп будет гнить долго»[345]. Все его книги были развёрнутым комментарием к этому прогнозу. Для Трифонова, который восемь раз побывал в Туркмении, центробежные тенденции регионов не были тайной. Во время одной из этих поездок писателем была сделана очень колоритная зарисовка с натуры, лишь частично использованная в повести «Предварительные итоги». «Приехал Сапар Метлиевич, начальник республиканского треста ресторанов. Огромный туркмен родом из Каахка (племя алляйл). Лысый, коричневый, с огромным животом и руками-лопатами. Таким могло быть Идолище Поганое. Но оказался очень милым весёлым человеком. Его сопровождает свита: директор нового ресторана, замдиректора, завзама. Угощают: коньяк, кролики, икра, сардины. Все тосты — о честности, о русских, во славу русских. Сидящий рядом со мной русский офицер (он муж официантки) говорит вполголоса: А сами говорят часто: вы, русские, уходите отсюда и не указывайте нам…»[346]

Он не испытывал никаких иллюзий относительно монолитности Советского Союза. Вероятно, неизбежный в будущем распад СССР не вызывал у Трифонова особых сожалений. В противном случае он остерёгся бы фиксировать своё пророчество на бумаге. Юрий Валентинович «знал магическую силу писания, которое притягивает к себе жизнь»[347]. Распад страны, в которой он жил и творил, стал распадом мира его литературных героев и мира его читателей. Персонажи, созданные фантазией Юрия Валентиновича Трифонова, обрели принципиально иную среду обитания — большое время истории.