За секунду до взрыва

Глава восьмая

Энтони Корт вышел из поезда на вашингтонском вокзале. Его сразу обдало тяжелым горячим воздухом; из всех пор выступил пот.

Он всегда путешествовал поездом. И не только потому, что боялся летать, но и потому, что на вокзалах и в поездах не было контрольных пунктов, не было службы безопасности. В поезд можно было пронести все, что только заблагорассудится — оружие, взрывчатку, наркотики, никому до этого не было никакого дела. А уж если очень приспичит, из поезда можно и выпрыгнуть на ходу.

Однако у поездов есть и свои недостатки — медлительность и плохое обслуживание, можно даже сказать, полное отсутствие комфорта, особенно в американских поездах. Обслуживающий персонал — в основном негры все делают кое-как да при этом еще смотрят на тебя с презрением. Купе в спальных вагонах совсем маленькие, вентиляция плохая, еда просто отвратительная.

Корт провел в поезде три дня. Успел и отдохнуть как следует, и подумать о дальнейших планах. Но почему-то с каждым днем напряжение его росло, невзирая на отдых. Так, наверное, чувствует себя спортсмен-бегун перед началом марафона.

Выйдя из здания вокзала, он взял такси, проехал несколько километров и вышел, не доехав до входа в метро. Спустившись в подземку, он проехал две остановки, вышел из вагона и проехал одну остановку в обратную сторону, все время оглядываясь, нет ли «хвоста».

У него был забронирован номер на имя Кевина Энтони — Дэвид Энтони благополучно почил в бозе — в старомодной гостинице, где постояльцам предоставляли комнату и завтрак. Из окон его комнаты просматривались две улицы по периметру здания и еще три проспекта, на которых в случае чего вполне можно было скрыться. За конторкой сидела жена владельца, красивая женщина за пятьдесят, с седеющими волосами и очень прямой осанкой. В приятной, хотя и достаточно деловой манере она ознакомила Корта с правилами: завтрак подается от семи до девяти, спиртное можно купить вечером с пяти до десяти, никаких незарегистрированных ночных гостей, постояльцам выдаются два ключа — один от входной двери, другой от комнаты. При утере ключа дополнительно взимается двадцать пять долларов. После десяти вечера никакой музыки. Прямой междугородной телефонной связи из номеров нет, только через оператора и если имеется кредитная карточка телефонной компании. Полотенца меняют каждый день, постельное белье — через день. Во всех номерах имеются кондиционеры, постояльцев настоятельно просят отключать их в дневное время, когда в номере никого нет.

— Так, что же еще… — пробормотала она, глядя в красную кожаную записную книжку. — Да, мы получили телеграфное уведомление о перечислении. Благодарю вас, мистер Энтони. Оплачивать будете по кредитной карточке?

— Наличными, — ответил мистер Кевин Энтони. И вытащил пачку хрустящих стодолларовых бумажек. Хорошо, что есть международная система обналичивания: с помощью одной-единственной пластиковой карточки получаешь столько наличности, сколько душе угодно. Вот, например, его карточка «Циррус» позволяет снимать до тысячи долларов в день шесть дней в неделю. Три его карточки «Виза» давали возможность получения кредита до двадцати тысяч долларов каждая. Сейчас, на третьей стадии его операции, кредитные карточки «Виза» на имя Дэвида Энтони лежали без движения, на заслуженном отдыхе. Майкл, слава Богу, все уладил с деньгами еще до ареста. С деньгами у Корта проблем не было.

Выходные дни он посвятил изучению города и системы его метрополитена. Во вторник после полудня он стоял на углу улиц К и Двадцать первой и ожидал ее. Ждал и не мог отделаться от неотвязных мыслей о том, что в любую минуту, где угодно, его могут арестовать. Это уже становилось похоже на паранойю.

И еще воспоминания. От них он тоже никак не мог избавиться. Снова и снова, в сотый, в тысячный раз переживал то, что произошло пять лет назад, весь тот кошмар.

Пять лет назад. Он только недавно похоронил жену и сына. Вернулся домой, в свое убежище, в полной прострации. Казалось, все чувства в нем умерли. Он даже не потрудился включить свет. Почему-то ему все время чудится, что у него на руках кровь. На ум приходит леди Макбет. Как будто в полусне ходит он по комнате, как в замедленной съемке. Вот проходит мимо стола, там все еще стоит фотография жены на последнем месяце беременности. Все еще живы.

Он затаился, как зверь в берлоге, ждет, когда за ним придут. Ощущает всю тяжесть содеянного на своих плечах. И в то же время знает, что не сделать этого он просто не мог. Его, конечно, посадят, сомнений нет. И это может произойти в любую минуту. Это так же верно, как и то, что он убил человека. Раскаяния он не ощущает, лишь сознание справедливого возмездия и еще страшное одиночество, ощущение полной опустошенности. Он совсем один в этом мире. Настоящее, полное одиночество и есть ад. Что же касается совершенного им убийства, он этим не гордится, но и не раскаивается. Просто удовлетворен. Как обычный исполнитель, который хорошо выполнил свою работу.

Наливает себе еще водки. Смотрит в пустоту. Так проходит ночь. Медленно и боязливо серый рассвет проникает в комнату. На стенах появляются тени и неясные очертания предметов.

А он вновь и вновь переживает содеянное.

— Ошибка! — кричит его жертва. — Это ошибка!

Он лежит на больничной кровати и умоляюще смотрит Корту в глаза, он молит о прощении. Но Корт неумолим. Он безжалостно заставляет человека на больничной кровати выпить всю отраву — отходы производства его собственной фабрики, причем самой высокой концентрации. В углах рта у него появляется желтая пена, из носа начинает течь, как у маленького ребенка. Корт заставил его выпить три стакана подряд. Лицо у того посинело, глаза выкатились из орбит, он хватал ртом воздух, по-видимому, все внутренности у него горели огнем. Только убедившись, что его жертве уже не выкарабкаться, Корт покинул его. Пусть теперь приходят доктора, пусть пытаются спасать. Корт уже знает, что смерть по-настоящему страшна только тогда, когда еще надеешься, что можно спастись. Вот пусть они и приходят, доктора, пусть делают инъекции, пусть берут анализы. Только затем, чтобы в разгар всего констатировать смерть.

Вернувшись домой, он получил этому подтверждение. По радио сообщили о смерти председателя и учредителя компании «Айшер Уоркс Кемиклз». Смерть наступила прежде, чем Корт доехал до дома.

А теперь он думает о том, что будет дальше, о том, как позвонят в дверь. Что ж, за содеянное приходится платить. Он готов.

Лучи поднимающегося солнца проникают в комнату. В этот момент в первый раз за все время ему удается отвлечься от мыслей о том, что он сделал, и о том, как за ним придут. Он даже решается допустить, что за ним не придут вовсе. Опасная мысль… Она возбуждает, почти опьяняет его. Она возбуждает надежду, а надежде невозможно противостоять.

В то же время Корт не старается уйти от сознания своей вины. Наоборот. Это преступление совершено преднамеренно. Обдумано и спланировано в течение многих дней и ночей. Стало быть, он готов нести за это ответственность.

Бутылка водки пуста. Его желудок — тоже. Он все еще ждет стука в дверь и не сомневается, что это произойдет сегодня же.

Так он ждет, практически не сходя с места, не раздеваясь, не чувствуя голода. Один день сменяется другим, а он все ждет. Телефон молчит…

На четвертый день он наконец ощущает голод и готовит себе поесть. Кажется, страх уступает место голоду. И одиночество его больше не пугает. Он спокойно, неспешно поглощает пищу в полном одиночестве, в первый раз за последние дни ощущая покой. Съедает он, правда, совсем немного, но это не так важно.

На пятый день он убирается в комнате, потом принимает душ. Эти простые действия поначалу кажутся ему самому нереальными. Неужели в его жизнь возвращается хоть какое-то подобие порядка? Неужели это еще возможно? Он стоит под душем больше часа, вода становится холодной, но он этого не замечает. Ощущает лишь давление воды на череп и плечи. Кажется, будто это давление снимает другую тяжесть. Тяжесть тех пяти дней. А мысли как будто вымываются водой вместе с чувством вины.

А вот сон так и не приходит. Он перепробовал все: теплое молоко, повязку на глаза, беруши, музыку. Он пытался читать, считать, молиться и мастурбировать. Ничего не помогает. Из дома он так и не выходит. Не может даже помыслить об этом. Снова пробует встать под душ, на этот раз ледяной. И наконец уговаривает себя, что так и надо, что каждый миг бодрствования — это лишний миг свободы и поэтому спать — значит, терять эти драгоценные мгновения. Он снова перестает есть, так как даже помыслить не может о том, чтобы готовить себе еду, чтобы еще думать об этом. А через некоторое время вообще перестает ощущать голод. Алкоголь его больше не успокаивает и не возбуждает. У него начинаются головные боли, частые мочеиспускания. С некоторых пор он не может переносить дневной свет; даже узенькая щель в шторе его раздражает, и он немедленно закрывает ее. Он занавешивает окна простынями, а когда оказывается, что простыней не хватает, он запирает двери в другие комнаты и даже заставляет их мебелью, чтобы, не дай Бог, случайно не попасть туда и не увидеть тоненький луч света. Ему кажется, что таким образом он изолировал себя не только от света, но и от всего мира: теперь-то уж его никто не найдет.

Он обрастает густой бородой, а волосы на голове почему-то все время липкие и грязные, хотя он без конца моется под душем. И еще он без конца чистит ногти пластмассовой зубочисткой. В темноте он практически ничего не видит и все равно без устали чистит ногти. Чистит и чистит, пока не раздирает кожу до крови.

Кончаются все запасы спиртного. Он отправляется на поиски в ванную: там висит аптечка. В первый раз за много дней он смотрит на себя в зеркало. Но видит там не свое, а ее лицо. И еще находит массу лекарств, бесконечное количество лекарств. Эта несчастная женщина не в состоянии была справиться с ударом судьбы, пославшей ей деформированного ребенка-калеку. Нет! Калеку-ребенка послала не судьба, а ядовитые выбросы завода «Айшер Уоркс», расположенного в нескольких километрах от их дома. После недолгой борьбы с собой несчастная женщина убила этими лекарствами ребенка, а потом и себя. Сейчас Корт смотрит на аптечку и пытается уговорить себя, что она погибла от передозировки: виноваты лекарства, никто другой. Но правда неумолима: она сделала это сознательно, сама. И теперь их уже не вернуть. Он сам может отправиться за ними, они же не вернутся к нему никогда. Он сам отправится к ним…

Он жадно начинает поглощать таблетки в различных комбинациях. Мозг его затуманивается, в горле пересыхает, руки и ноги слабеют, трясутся… Ему это все нравится. Он уже не различает, где сон, где явь, где бред.

Так он теперь и проводит время: либо сидит в кресле и трясется в кошмарах, либо идет к шкафчику за новой порцией. Согревается лишь воспоминаниями о том, что он совершил. Гордость согревает его. Время от времени он по-настоящему засыпает. И снова просыпается…

Так проходит трое суток. Проснувшись в очередной раз, он принимает десятиминутный душ. И вдруг — о чудо! — чувствует, как жизнь возвращается к нему. Жизнь и контроль над собой. Он убирает в доме и готовит себе горячую еду из замороженных продуктов, огромное количество еды. Правда, надолго она у него в желудке не задерживается, зато со следующим обедом дело обстоит уже получше, а потом и совсем нормально. Постепенно он снимает простыни с окон. В его жизнь возвращается свет. Отодвигает мебель, которой были забаррикадированы двери, еще раз убирает в комнатах. В первый раз за много дней бреется. Гладит брюки, чистит пиджак. И наконец решается выйти за дверь, пока только на порог, забрать скопившиеся газеты и письма. Это пока предел того, на что он в состоянии решиться. Потом он быстро заскакивает обратно в дом и захлопывает за собой дверь, как параноидальная старуха.

Запасы замороженных продуктов тоже подходят к концу, а он все никак не может решиться выйти дальше порога, чтобы их пополнить. Он только-только обрел вновь желанную свободу, но у этого ощущения есть свои границы, и он не желает подвергать его испытанию. Слишком это драгоценное чувство. Неужели за ним так и не пришли?! Неужели за ним все еще не пришли? Сколько же времени прошло: неделя, две, три? Он потерял всякий счет времени…

Позже, много позже, стук в дверь все-таки раздался. Его обдало жаркой волной, волосы на теле встали дыбом. Ноги ослабели, колени подогнулись; он едва не упал. В следующую минуту постарался успокоить себя: это всего лишь разносчик. Или кто-нибудь из знакомых. Но он уже знал, что это не так.

— Полиция, мистер Корт. Откройте, если не хотите неприятностей. Иначе мне придется взломать дверь. А вам потом придется ее ремонтировать. — Наступает долгая пауза; человек за дверью ждет реакции Корта.

Корт не может двинуться с места. Мысли путаются. Надо куда-то скрыться… Наверняка можно как-нибудь спрятаться… Из уголка рта вытекает слюна; он вытирает ее рукавом. Мелькает мысль о том, какой же он жалкий убийца. Стоит тут и трясется, как последний идиот, вместо того, чтобы заранее подготовить путь к отступлению.

— Откройте, пожалуйста, — повторяет голос за дверью.

Этого оказывается достаточно. Корт протягивает руку и поворачивает ручку входной двери.

На пороге стоит крупный, очень крупный мужчина. Один. За его плечами вспыхивают солнечные лучи. Человек что-то говорит, даже протягивает полицейское удостоверение, но Корт не в состоянии разобрать, что там. Он сумел расслышать лишь одно-единственное слово: «Инспектор».

А что, если попросту разделаться с ним? Пригласить в дом и… Он пришел один… Получится ли?

— Я пришел не за тем, о чем вы сейчас думаете, мистер Корт, — произносит человек. — Поверьте мне, я знаю, о чем вы думаете. Вы совершили это в первый раз, я делал такое много раз. У каждой проблемы есть свое решение, и любое решение можно обсудить. По крайней мере в том бизнесе, которым я занимаюсь, это именно так. — Он входит в дом и плотно закрывает дверь, почти прижавшись к Корту. — Откройте окна, мистер Корт, у вас тут страшная вонь. — Корт не двигается с места, и полицейский произносит еще раз: — Окна откройте. — Потом проходит в комнату и делает это сам. Корт стоит на месте и тупо смотрит на входную дверь. — Я сейчас веду расследование убийства Джозефа Айшера. Хотите сигарету? — Корт протягивает руку. Вкус той сигареты он запомнил навсегда. — Я пришел арестовать вас за его убийство.

Мысленно Корт слышал эти слова сотни раз. Они ему настолько знакомы, что сейчас он не может понять, кто этот полицейский, который их произнес… Реален ли он вообще… Реальна ли сигарета в его руке, реален ли сам этот момент… или он опять бредит. Внезапно он ощущает вкус сигареты так явственно, как никогда не бывает во сне. И вкус этот ему нравится. Нет, это не сон.

— Это вовсе не означает, что я обязательно вас арестую за это убийство, — вдруг произносит полицейский с широкой ухмылкой. Он издевается, что ли!

У него жесткое лицо, грубая кожа на щеках, аккуратно подстриженные усики над верхней губой; на подбородке порез, вероятно, от бритвы. Но Корт смотрит только на его глаза. Голубые, смеющиеся, почти добрые… и все понимающие.

— Я не собираюсь вас арестовывать, мистер Корт. Вполне возможно, что вы представляете для меня определенную ценность. Как и я для вас. Во всяком случае нам есть о чем поговорить. И можете называть меня Майкл. Садитесь, пожалуйста, мистер Корт. Вам сейчас предстоит принять очень важное решение.

Она приехала на красном «БМВ» с сотовым телефоном и компакт-диском стерео. Еду для ленча купила в магазине. В пакетах были сандвичи с индейкой, плавленым сыром и томатами. Корт пил черный кофе «Эспрессо», Моник — кофе без кофеина с молоком. Они разложили еду на простыне, расположившись на берегу реки Потомак. Вдали просматривался Национальный аэропорт. Мимо них время от времени пробегали любители утреннего бега.

— Я прочитала в газетах, — проговорила она.

Он окинул ее взглядом. Какие-то струны там, внутри у него, натянулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Самые разные мысли лихорадочно проносились в голове. Сбежать вместе с ней? Или заняться любовью, прямо здесь, вот на этой самой простыне?

— Одного я никак не могу понять, — продолжала она. — Мы нигде не объявили, что это наших рук дело. Какой тогда во всем этом смысл? Ведь должна же быть серьезная цель, должен быть смысл. Или мы теперь перешли на бессмысленные убийства, как арабы? Что, мы уже до этого докатились? И все из-за твоего любимого Майкла.

— Нет, — медленно произнес он. — Мы не станем брать на себя этот взрыв. В этом и состоит гениальность нашего плана. Пусть все думают, что это несчастные случаи. — Он сейчас процитировал Майкла, но не хотел, чтобы она об этом знала. — Если поймут, что это террористические акты, займутся нами, а не Айшером или Мознером. Нет, пусть ничего не знают. Пусть люди сами догадаются, в чем тут дело. Сейчас, конечно, начнутся бесконечные расследования; подключат всех, кого только можно, ФБР в том числе. Пусть расследуют. В случае необходимости ведущие журналисты будут получать ценную информацию из «анонимных» источников. С нашей помощью правда об «Айшер Уоркс» постепенно выйдет наружу, мы будем выдавать ее небольшими порциями. Газеты будут пережевывать информацию в течение многих месяцев. Две крупнейшие авиакатастрофы за несколько недель! А теперь давай посмотрим, чего мы добились. — Он начал загибать пальцы. — Мознер и прочие мертвы, компания «Айшер Уоркс» разорена, сознательное разрушение окружающей среды крупнейшими химическими компаниями в сговоре с правительственными учреждениями выходит наружу, становится достоянием общественности. Ну что, не хило?

— А потом — встреча в верхах?

— Да.

— Но как ты собираешься это проделать? Ты мне так и не объяснил.

— Я уже говорил: я не могу объяснить тебе все. — Он отхлебнул кофе. — Слишком жарко сегодня для кофе. Надо было взять какое-нибудь охлажденное питье. Эта жара меня угнетает. Неудивительно, что в Вашингтоне в августе никого не остается. — Он откусил кусок сандвича и слизнул сыр с губ.

— И все-таки ты должен мне рассказать. Расскажи мне все, — потребовала она.

Он холодно посмотрел на нее.

— Ничего я тебе не расскажу! Поняла? Только то, что тебе необходимо знать. А решать буду я. Существует такая штука, как доверие.

— В самом деле?

— Если бы я тебе не доверял, мы бы с тобой сейчас здесь не сидели. Я ведь тебе полностью открылся. И бежать мне некуда. — Он взглянул на нее. — Ну, что ты на это скажешь?

Она упорно избегала его взгляда.

— Иногда я тебя ненавижу.

«Вот потому-то мы с тобой и связаны», — подумал он.

Она завернула в бумажку недоеденный сандвич. Маленькая бесцветная птичка стала плескаться в мутной воде у самого берега. Глядя на нее, Корт снова подумал о том, как все напрочь загажено, отравлено.

— Ты мне нужна, — проговорил он.

— Я тебя ненавижу.

— Неправда.

— Правда. Ненавижу тебя.

— Хорошо, пусть так. Ты меня ненавидишь.

— Нет… Я…

— Ты просто запуталась.

— Да. Запуталась.

— Сердишься.

— Да.

— На меня?

— На все и на всех. — Пауза. — Так когда это собрание?

— Тебе нужно связаться с Греком. Он знает дату.

— И это все, что от меня требуется?

— Пока да.

— А потом?

Нет, с него хватит. Его научили обращаться с детонаторами, но не с этой женщиной. В то же время без нее ему не обойтись, и она, похоже, это знает.

— Не стоит постоянно задавать вопросы, — сказал он. — Все равно я не могу сейчас рассказать тебе все. Твое время придет, можешь не сомневаться. Твое время придет. — Она поморщилась. — Ты мне нужна, — повторил он, надеясь, что именно это она хочет услышать. — Мне без тебя не справиться.

Глаза ее радостно вспыхнули. Он угадал.

— Никогда мне тебя не понять, — вздохнула она.

«Это точно», — подумал он. Потянулся и дотронулся пальцем до ее мягких пухлых губ. Она лизнула палец.

— Сладкий, — произнесла едва слышно.

— Это ты сладкая, — ответил Корт, чувствуя непреодолимое желание.

Он водил и водил пальцем по ее губам. Она пыталась поймать его языком. Глаза ее были прикрыты.

— Пойдем отсюда, — проговорила она, задыхаясь.