Забавы Палача

Глава семнадцатая

Полковник в отставке Ульрих Годен встал рано. Он был весьма озабочен. Его старый, еще с военных времен, друг и неизменный шахматный противник — обычно по переписке, а дважды в год с глазу на глаз, — отставной майор Транино продолжал свою победоносную серию. Он уже обыграл полковника два раза кряду и имел неплохие шансы на хет-трик. Надо было принимать экстренные меры.

За партией в ясс [23] полковник поделился своими опасениями с партнерами, и после серьезного обсуждения и нескольких литров гуртенского пива они сошлись на том, что полковнику недостает перспективы: ему следовало взглянуть на шахматную проблему под новым углом. Один из партнеров посоветовал воспользоваться какой-нибудь открытой площадкой с гигантскими шахматами — в Берне таких предостаточно. Он особенно рекомендовал площадку неподалеку от парка Розенгартен. Она находилась всего в двадцати минутах ходьбы от Обстберга, района, где полковник жил со своими внуками. Кроме того, там был прекрасный парк и чудесный вид с холма на Берн.

Полковник предпочел более крутую, но зато и менее длинную дорожку в Розенгартен. На вершине холма он увидел застекленное кафе со столиками на открытой террасе, обнесенной невысокой стеной. В такой ранний час кафе, конечно, еще не работает. Он остановился у террасы и перевел дух. Подъем оказался довольно трудным, зато открывшаяся перед ним широкая панорама Берна была действительно прекрасна. Плавные изгибы реки Ааре, остроконечные черепичные крыши старинных зданий, стройный монастырский шпиль на фоне белоснежных горных вершин и повсюду — цветы, цветы и цветущие деревья: они словно спешили наверстать упущенное за минувшую снежную зиму. Недалеко от него на низкую стену села малиновка. Она с любопытством посмотрела на полковника, что-то пискнула и упорхнула по своим делам.

Полковник решил последовать примеру деловитой птички. Майор Транино задал ему нелегкую задачу. И чем раньше он расставит на доске большие фигуры, тем скорее его сможет посетить вдохновение.

Подходя к шахматной площадке, он с удивлением заметил, что фигуры уже расставлены по местам. Обычно на ночь их убирают; похоже, его кто-то опередил, несмотря на столь ранний час. Ну что ж, по крайней мере, он совершил приятную прогулку. И может быть, неизвестный господин согласится сыграть с ним партию. Кстати, не исключено, что вдвоем они сумеют найти достойный ответ на коварный ход майора Транино. Одна голова — хорошо, а две лучше. Но тут полковник подумал, что это, пожалуй, нечестно. Ведь неписаные законы заочной игры подразумевают, что партнеры должны сами справляться со своими трудностями.

Доска с фигурами показалась ему какой-то странной; к тому же, игрока нигде не было видно. Полковник подошел к доске. Ближе к нему оказались бело-голубые фигуры; самые высокие доходили полковнику до пояса. Он надел очки. Да нет, похоже, с этими все в порядке. Он перевел взгляд на черно-красные и прошел по клетчатой доске поближе, чтобы рассмотреть их как следует.

Пешки сияли свежей краской и своей контрастной гаммой напоминали отряд швейцарских гвардейцев на параде в Ватикане. Он чувствовал, что в их расстановке что-то не так, но никак не мог понять, что именно. Полковник с грустью подумал, что ему опять пора менять очки на более сильные.

Он приблизился к боевому строю черно-красных вплотную и стал изучать второй ряд. Ладья на месте, конь и офицер тоже в порядке. Дальше — королева. Именно королева и убила его.

Королевы, собственно, не было. На ее месте, на черной клетке, стояла верхняя половина туловища молодой женщины. Вначале ему показалось, что она улыбается. Но потом он разглядел, что у нее срезаны губы, и на их месте белеет мертвый оскал.

Тяжелая тупая боль обрушилась сразу. Он слабо взмахнул руками и упал на черно-белые плиты огромной доски. Последней его мыслью была мысль о том, что из-за этого приступа майор в отставке Транино может победить третий раз подряд — а жаль, потому что умирающему от разрыва сердца полковнику в отставке Годену показалось, что в последнюю секунду он нашел-таки выигрышное продолжение партии.

Направляясь к Дому Независимой молодежи, Фицдуэйн примерно представлял себе, что его ждет, поскольку уже видел подобное заведение в Цюрихе. Он вспомнил обшарпанное городское здание с пестрыми рисунками на стенах и свежими следами очередного погрома, вокруг — мусор, битые бутылки, банки, пустые канистры, а неподалеку бригада настороженных полицейских. То, что он увидел в Берне, немного разочаровало его.

Дом номер 12 по Таубенштрассе оказался солидным трехэтажным особняком едва ли не прошлого века. От его архитектуры веяло достоинством, законопослушанием и гражданскими добродетелями бернского истэблишмента. С этим отчасти контрастировали несколько написанных на фасаде лозунгов, которые призывали к свободе и анархии. Но буйные призывы уравновешивались современной многоэтажной коробкой здания федеральной полиции, находящегося всего в ста метрах от этого рассадника беззакония.

Когда Фицдуэйн подходил к дому, оттуда выскочила парочка молодых людей. Юноша с распухшим и красным, как после неудачной потасовки, лицом зажимал нос, из которого текла кровь; следом бежала рыдающая девушка. Они промчались мимо Фицдуэйна и скрылись в небольшом сквере на противоположной стороне Таубенштрассе.

Дверь была открыта. Фицдуэйн позвонил, потом постучал. Никто не ответил. Со смешанным чувством любопытства и опасения Фицдуэйн переступил порог. В холле было прохладно и после яркого весеннего солнца совсем темно. Он остановился, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

Вдруг кто-то схватил его за рукав и нервно спросил:

— Вы из полиции?

Фицдуэйн высвободил рукав. Рука незнакомца была очень грязной, как впрочем, судя по всему, и он сам. От него дурно пахло.

— Нет, — ответил Фицдуэйн.

— Вы англичанин? — Фицдуэйн наконец-то разглядел спрашивающего. Им оказался грязный патлатый паренек лет двадцати. Он был очень возбужден.

— Ирландец, — сказал Фицдуэйн. — Я ищу человека по имени Клаус Миндер. Мне сказали, что иногда он бывает здесь.

Паренек вздрогнул. Он отошел от Фицдуэйна и внимательно посмотрел на него. Паренька трясло, и под глазами у него были красные круги. Он вытащил из кармана самокрутку и попытался закурить, но никак не мог поднести к ней спичку. Фицдуэйн придержал его за запястье, и огонь наконец коснулся «косяка» с марихуаной. Запястье у парня было тонким и хрупким. Он несколько раз глубоко затянулся, и его напряженное лицо немного расслабилось. Он посмотрел на Фицдуэйна.

— Вы должны помочь нам, — сказал он. — Сначала вы должны помочь нам.

Фицдуэйн улыбнулся:

— Если это законно и быстро, или, по крайней мере, второе. В чем дело?

Паренек наклонился к нему. Воняло от него страшно, и выглядел он жутковато, но была в нем и какая-то странная привлекательность.

— Там наверху человек, голландец. Его зовут Ян Ван дёр Грийн. Он здорово разошелся. Вы человек со стороны, и если вы подниметесь, он успокоится.

— А чего он хочет?

Паренек пожал плечами и опустил голову.

— Он ночевал тут у нас недавно. А когда уехал, обнаружил, что у него кое-что пропало. Теперь вернулся и хочет это вернуть. Говорит, один из нас обокрал его, и запугивает всех, кто был здесь в ту ночь.

— А почему бы не вызвать полицию? Паренек покачал головой.

— Не надо нам полиции. У нас и так с ней натянутые отношения.

Дымок марихуаны вился по коридору.

— Понятно, почему, — сухо заметил Фицдуэйн и подумал, что ему самое время сматываться. Паренек опять принялся теребить его за рукав.

— Пойдемте, — упрямо сказал он, — потом я расскажу вам про Клауса.

Фицдуэйн нехотя пошел за ним вверх по лестнице.

— Как тебя зовут? — окликнул он своего проводника.

— Иво, — ответил тот. На втором этаже он открыл дверь в одну из комнат и отступил в сторону. Фицдуэйн услышал сдавленные крики, но тем не менее вошел. Это был весьма опрометчивый поступок. Дверь за ним с грохотом захлопнулась.

Рядом он чувствовал запах Иво.

— С голландцем двое друзей, — сказал тот. — Ребята в кожаных куртках.

— Очень своевременная информация, — съязвил Фицдуэйн. Не успел он договорить, как почувствовал, что ему сдавили захватом горло, а в бок уперлось что-то острое. Некто с дурным запахом изо рта неразборчиво прошипел ему в ухо какую-то фразу. Фицдуэйн не понял ни слова.

Здоровяк в кожаной куртке прекратил избиение молодого блондина, которого держал не уступающий ему в размерах напарник, и подошел к Фицдуэйну. Он сильно ударил ирландца в живот. Фицдуэйн осел на пол. К горлу его подкатила тошнота — а еще он здорово разозлился.

Детектив Курт Зиман из криминальной полиции Берна, не принадлежавший к числу любимчиков начальства, о чем недвусмысленно свидетельствовал его чин — или точнее, практическое отсутствие такового к сорока семи годам — пребывал в нерешительности: идти или не идти за Фицдуэйном в Дом молодежи.

Полученный им суровый приказ — «следить, оберегать от неприятностей, но не мешать», — был, на взгляд Зимана, внутренне противоречив. Если он войдет за Фицдуэйном в Дом, это может быть расценено как помеха его действиям. С другой стороны, поскольку на вооружении бернской полиции нет приборов, позволяющих видеть сквозь кирпичную стену, следовать приказу «следить», не входя, он может только в фигуральном смысле. Другой аспект проблемы состоял в том, что бернская полиция придерживалась политики невмешательства в дела Дома молодежи и старалась наведываться туда как можно реже. С этим Зиман никак не мог согласиться; по его мнению, этим разгильдяям давно надо было бы устроить хорошую взбучку и проломить для острастки несколько бестолковых голов.

В конце концов Зиман решил подождать снаружи. Детектив подумал, что если он немного отдохнет на травке и полюбуется на тюльпаны, вреда от этого никому не будет. Он лег, запрокинув руки за голову. Все же не так уж плохо быть полицейским, особенно весной. Нельзя сказать, чтобы он спал на посту, но даже сам детектив Зиман не стал бы отрицать, что он слегка задремал.

Медведь в очередной раз попытался привести в порядок содержимое своего бумажника и в очередной раз потерпел неудачу. Мелочь, кредитные карточки, банкноты, справки, счета, полицейские сводки, письма и масса других бумаг и бумажек непонятного назначения и происхождения — таково было содержимое кожаного лабиринта отделений, карманов и карманчиков объемистого бумажника, которое, похоже, обладало способностью самопроизвольно размножаться. Ужасно! Когда-нибудь это кончится тем, что однажды, в критический момент, он не сможет выудить из этой кучи хлама полицейское удостоверение! К счастью, этот документ — возможно, благодаря своему официальному статусу — до сих пор вел себя более или менее предсказуемо.

Отчаявшись упорядочить свои отношения с бумагами, Медведь взял за правило раз в неделю вываливать содержимое бумажника и карманов на стол и отделять овец от козлищ. Наткнувшись в куче бумажного хлама на фотографию мотоциклиста, которого ирландец просил поискать в картотеке, Медведь зверски выругался сначала на бернском диалекте, потом на ретороманском, потом свирепо замычал и потянулся к телефону.

С регистрационного компьютера ответили почти что сразу. Мотоцикл зарегистрирован на имя Феликса Крейна из Ленка. Медведь тут же связался с диспетчерской и выяснил, что полицейский, сопровождающий Фицдуэйна, восемь минут назад выходил на связь. Он сообщил, что ирландец вошел в Дом молодежи. Медведь решил искупить свою рассеянность и сообщить ирландцу о мотоциклисте немедленно. Он окинул взглядом гору хлама на столе, снова выругался, отобрал необходимый минимум, а остальное решительно сгреб в ящик.

С легким сердцем человека, начавшего новую жизнь, он отправился к Дому молодежи, до которого, кстати, было всего несколько минут ходьбы. В Берне ведь почти до любого места рукой подать.

Фицдуэйн почувствовал, как его взяли за подбородок и сильно рванули его голову вверх и назад.

Несколько секунд Ван дёр Грийн молча глядел на него, потом что-то буркнул и отвел руку.

— Да нет, я так не думаю.

Затем голландец отдал быструю команду на своем родном языке; Фицдуэйна резко подняли на ноги и живо, но профессионально обыскали. Его наплечная сумка с фотоаппаратом и футляром для штатива валялись на полу — в суматохе никто не обратил на них внимания.

Уголком глаза Фицдуэйн заметил Иво, стоящего справа от него и чуть позади. Фицдуэйн был уверен, что Иво знает куда больше, чем говорит. И все же, глядя на чахлую фигурку паренька и мощные фигуры трех голландских громил, он оценил его недюжинную смелость. Ведь Иво знал, на что идет, и тем не менее не убежал. Наоборот — он сознательно пошел на риск, чтобы хоть как-то утихомирить голландцев.

Отступив на пару шагов, Ван дёр Грийн внимательно наблюдал, как другой голландец проверяет содержимое карманов Фицдуэйна. В правой руке у голландца был стандартный военный нож — такие находятся на вооружении в западногерманской армии. Левой он выворачивал карманы Фицдуэйна. Острое, тщательно наточенное, поблескивающее смазкой лезвие ножа перемещалось от горла Фицдуэйна к его груди и животу и обратно.

Фицдуэйн стоял неподвижно. Бумажник из внутреннего кармана перекочевал в руки Ван дёр Грийна. Голландец с ножом закончил обыск и снова стал у двери за спиной Фицдуэйна. Ирландец мысленно окрестил его Мясником. Он подумал, что Мясник находится теперь в двух метрах, что уже предоставляет некоторый простор для маневра.

Ван дёр Грийн раскрыл бумажник Фицдуэйна. Деньги и кредитные карточки он спрятал в карман и теперь внимательно изучал корреспондентское удостоверение Фицдуэйна и другие документы. Ирландец воспользовался короткой паузой, чтобы оглядеться. Мебели в просторной прямоугольной комнате практически не было: только большой деревянный стол, пара потрепанных мягких кресел и два стула с прямыми спинками. Стены были сплошь испещрены рисунками и лозунгами. В дальнем конце находились два маленьких и одно большое окно.

В комнате было около десятка молодых людей обоих полов. Разделенные на две неравные группки, они жались по разным углам. Большинство составляли тинэйджеры; кое-кому едва перевалило за двадцать, но было несколько человек и постарше. Все четверо из меньшей группки были сильно избиты. Один лежал на полу, в луже крови, закрыв глаза окровавленной рукой.

— Итак, — заговорил Ван дёр Грийн, помахивая удостоверением, — ты, стало быть, фотограф.

Как многие голландцы, он говорил на правильном английском с легким акцентом, тщательно выговаривая каждый слог. Голос у него был жесткий и уверенный. Фицдуэйн отметил, что второй приятель Ван дёр Грийна стоит в противоположном конце комнаты у окна, метрах в пяти, и наблюдает сразу за всеми присутствующими. Когда он переступил с ноги на ногу, Фицдуэйн заметил в его наплечной кобуре ручку револьвера — судя по всему, немалого калибра. Похоже, ему весело было наблюдать за происходящим в комнате. Ростом он был пониже, чем Ван дёр Грийн и Мясник, но по сложению — типичный тяжеловес.

Обстановка для каких бы то ни было активных действий была неблагоприятная. Ван дёр Грийн и Мясник стоят по бокам; до третьего — до Стрелка, как назвал его про себя Фицдуэйн, — вряд ли успеешь добраться, прежде чем он всадит в тебя пару пуль. Остальные обитатели комнаты явно не стремились проявлять героизм. Рассчитывать можно было только на Иво. С учетом сил противника этого было явно маловато.

Ван дёр Грийн сунул бумаги Фицдуэйна в карман.

— Очень полезно, — усмехнулся он. — Ты, небось, привык, что твой документ открывает перед тобой любые двери.

Фицдуэйн понимал, что в его ситуации любые слова бессмысленны. Но все же надо было как-то действовать.

— Отдайте документы, — тихо сказал он. Ван дёр Грийн не сразу ответил ему. Лицо его медленно наливалось гневом. Похоже, он был накачан наркотиком и в своем поведении меньше всего полагался на доводы рассудка. Он стоял перед ирландцем, слегка покачиваясь, и Фицдуэйн напрягся в ожидании удара. Револьвер у окна ухмыльнулся.

Ван дёр Грийн медленно отвел полу своей кожаной куртки и вытащил из наплечной кобуры длинноствольный автоматический «браунинг» девятого калибра. Он проверил затвор, снял пистолет с предохранителя и взвел курок. И вдруг резко поднял «браунинг» двумя руками, нацелившись прямо в лицо Фицдуэйну.

Фицдуэйн почувствовал запах смазки. Он смотрел прямо в черное жерло ствола, подрагивавшего в неверных руках Ван дер Грийна. Вряд ли даже этот псих станет стрелять из чистого пижонства в комнате, полной свидетелей, да к тому же в двух шагах от офиса федеральной полиции. Но потом он взглянул в глаза Ван дар Грийну и понял, что тот, похоже, мало что соображает, и если сейчас же что-нибудь не предпринять, то через несколько секунд будет поздно. Фицдуэйн облизал губы, собираясь заговорить. Ствол приблизился к его носу почти вплотную.

Все остальные не сводили глаз с подрагивающего в руках Ван дар Грийна «браунинга». Бородатый мужчина из группы еще не полностью обработанных небрежно нагнулся, словно потирая ушибленную икру, и двумя пальцами ловко извлек из ботинка «беретту». Кажется, этого никто не заметил.

Фицдуэйн решил было переходить к активным действиям, но передумал. Стоит Ван дёр Грийну нажать на курок, и череп Фицдуэйна разлетится на куски. Но, черт возьми, нельзя же стоять так вечно! Ван дёр Грийн и его ребята сами не уймутся. Они взвинчены и опьянены сознанием собственной власти; но они не заметили движения бородатого и его «беретты». Фицдуэйн чувствовал, как пот заливает глаза, но боялся пошевелиться.

Вдруг глаза Ван дёр Грийна сделались совершенно пустыми, и он нажал на курок.

Медведь благодушно поглядел сверху вниз на растянувшегося на газоне детектива Зимана и вдруг услышал выстрел. Его благодушие мгновенно улетучилось.

— Вставай, кретин! — заорал он и с размаху пнул нерадивого полисмена под ребро.

Большое окно на втором этаже Дома молодежи разлетелось вдребезги. Вылетевший оттуда стул с треском упал на тротуар рядом с Медведем, который с пистолетом в руке уже бежал ко входу. Зиман споткнулся на битом стекле, порезался об осколок, вскочил и, тряся кровоточащей рукой, бросился догонять скрывшегося в Доме молодежи Медведя.

Щеку Фицдуэйна пронзила острая обжигающая боль. Просвистев у его правого уха так близко, что на лице остался кровавый след, пуля прошла сквозь дверь и застряла в штукатурке на лестничной площадке.

— Ах ты, сволочь! — Изумление, злость и страх выплеснули в кровь Фицдуэйна все запасы адреналина. Он двумя руками схватил запястье Ван дер Грийна и направил черный ствол «браунинга» в потолок. Ван дер Грийн дергался и снова и снова нажимал на курок; по комнате разлетались горячие гильзы, а со стен и потолка сыпались куски штукатурки.

На помощь Ван дер Грийну бросился Мясник. Но Фицдуэйн успел увернуться и подставить под лезвие клинка Ван дер Грийна. Он почувствовал, как тот дернулся, и увидел в его глазах смертельный испуг: нож мягко вошел сквозь кожаную куртку в спину голландца. Ван дер Грийн зарычал от боли. Стрелок выхватил из кобуры пистолет.

— Полиция! — закричал бородатый, судя по акценту, американец. — Брось пушку, козел! — Он присел на корточки, наведя на голландца свою «беретту».

С непостижимой быстротой тот развернулся в сторону американца, упал на колено и дважды выстрелил: одна пуля попала парню в живот.

Первый выстрел американца пришелся выше цели, но, получив в живот пулю, он осел еще ниже, и его прицел сместился. Следующие пять пуль из «беретты» попали голландцу в лицо и шею. На несколько секунд тот застыл, точно пародируя коленопреклоненного рыцаря: его голова поникла, из ран лилась кровь, но револьвер в его неверной руке был по-прежнему направлен на цель. Потом голландец медленно упал на бок.

Обезумевший от своей ошибки Мясник оставил нож в спине Ван дер Грийна и бросился на Фицдуэйна. Фицдуэйн отпустил Ван дер Грийна, который по-прежнему сжимал в руке «браунинг». Полуслепой от известковой пыли и ошалевший от боли в спине, он тем не менее еще был опасен. Он попытался прицелиться в Фицдуэйна, который катался по полу, сцепившись с Мясником.

Иво — это он выбросил из окна стул, чтобы привлечь внимание, — схватил второй стул и швырнул его в Ван дер Грийна, но промахнулся. Тогда он нырнул под стол, под которым уже копошился клубок из человеческих тел. Ван дер Грийн на мгновение отвлекся от Фицдуэйна, повернулся и дважды выстрелил. Одна пуля угодила в рисунок на стене, другая продырявила стол и попала в бедро семнадцатилетней бродяжки из Женевы.

Дверь распахнулась.

— Полиция! — рявкнул Медведь.

Ван дер Грийн выстрелил. Медведь четко, как на учениях, всадил ему в грудь четыре пули, отбросившие голландца назад. Тот пошатнулся, однако устоял на ногах, и Медведь выстрелил снова — на сей раз одновременно с детективом Зиманом.

Ван дер Грийн опрокинулся на подоконник и, увлекая за собой остатки разбитого стекла, рухнул вниз, на острые прутья узорных железных перил крыльца. Тело его, выгнувшееся от удара, несколько раз дернулось в конвульсиях и застыло, продырявленное по меньшей мере в шести местах.

Последнего оставшегося в живых голландца Медведь ударил по лицу еще не успевшим остыть стволом револьвера. Тот упал на спину и застонал, схватившись за разбитую челюсть. Медведь перевернул голландца и приставил пистолет к его затылку.

— Не двигаться!

Голландец замер, время от времени конвульсивно вздрагивая и не переставая стонать. Держа пистолет в правой руке, Медведь левой надел на него наручники.

Зиман отодвинул стол. Клубок из человеческих тел начал распадаться. На полицейского смотрели искаженные ужасом лица. Он протянул руку, чтобы помочь им встать и только тут понял, что по-прежнему держит в ней пистолет. Он спрятал его в кобуру и попытался сказать что-то успокаивающее. Они продолжали с ужасом смотреть на него. Зиман опустил глаза и заметил, что он весь в крови. Он покачал головой и улыбнулся. Напряжение на лицах ребят стало понемногу спадать. Они по очереди начали подниматься на ноги. На полу осталась только одна девушка, лежащая в луже крови, которая натекла из ее бедра. Зиман снял ремень, сел на корточки и принялся накладывать жгут. Когда кровь поутихла, он отстегнул рацию и дал сигнал тревоги. Потом посмотрел на Медведя. Медведь пару раз небрежно кивнул, улыбнулся и похлопал Зимана по плечу.

— Прекрасно, Курт, очень хорошо.

Зиман не знал, что сказать. Он растерянно посмотрел по сторонам и своей окровавленной ладонью погладил раненую девушку по голове. На двадцать пятом году службы он впервые почувствовал себя не просто человеком, имеющим работу, а своим среди избранных, настоящим полицейским.

Медведь помог Фицдуэйну встать.

— Из-за чего весь этот сыр-бор?

— Понятия не имею. — Фицдуэйн пересек комнату и склонился над бородатым американцем, вокруг которого стояла кучка людей. Он лежал на полу. Кто-то сунул ему под голову пальто. Лицо его было белым как мел. Фицдуэйн опустился на колени.

— Все обойдется, — сказал он. — Просто немножко постреляли.

— Я сам выбрал такую работу, — слабо улыбнулся тот в ответ. — Сам нанялся в Управление.

— Вы из ЦРУ?

— Нет, ЦРУ — дерьмо… Я из УКН [24], — лицо американца исказила гримаса боли.

— Врачи скоро будут здесь, — сказал Фицдуэйн. Он посмотрел на живот американца. Похоже, крупнокалиберная пуля ударила в кость и отрикошетила. Вся нижняя часть его тела была разворочена. Американец прижимал к животу руки, инстинктивно пытаясь удержать внутренности. Фицдуэйну хотелось взять его за руку и как-то утешить, но он знал, что любое его прикосновение только добавит боли.

Американец закрыл глаза, потом снова открыл. Они уже подергивались смертной пеленой.

— Я слышу шум санитарного вертолета, — прошептал он. — Врачи — славные ребята, ничего не боятся.

В горле у него захрипело, и на мгновение Фицдуэйн как будто снова оказался во Вьетнаме, где другой человек точно так же умер у него на руках, не дождавшись врачебной помощи. Вдруг он понял, что где-то совсем рядом действительно слышится шум вертолета.

Медведь посмотрел на американца.

— Он мертв.

Как недавно с Зиманом, он положил руку на плечо Фицдуэйну, но на сей раз не стал ничего говорить. Фицдуэйн не отводил взгляда от скрюченного тела с прижатыми к животу руками: мертвец словно уже приготовился лечь в зеленый похоронный мешок. Голубые глаза его по-прежнему смотрели в потолок, но уже ничего не видели. Фицдуэйн мягко прикрыл ему веки и поднялся с колен.

Вдруг снаружи раздался многократно усиленный динамиками голос:

— ВЫ ОКРУЖЕНЫ ПОЛИЦИЕЙ! БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ И ВЫХОДИТЕ ПО ОДНОМУ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!

— Дурачье, — сказал Медведь. — Это орлы из соседнего дома. Наконец-то они допили свой кофе.

Старший следователь Чарли фон Бек, щеголь в вельветовом костюме-тройке и кремовой рубашке, украшенной огромным галстуком-бабочкой из коричневого бархата, излагал шефу «крипо» свои соображения. Шеф подумал, что фон Бек похож на реликтовый осколок какой-нибудь колонии художников девятнадцатого века. Длинные светлые волосы почти целиком закрывали ему один глаз. Отец фон Бека был влиятельным профессором юриспруденции в Бернском университете; его сын был богат, имел все нужные связи и обладал острым, как бритва, умом. Да, подумал шеф, сослуживцам есть за что ненавидеть фон Бека. Сам он испытывал к следователю симпатию и злился на себя за это.

— Безусловно, наши статистические показатели по борьбе с преступностью станут заметно хуже, — говорил фон Бек, — но нельзя отрицать, что все это захватывающе интересно.

— Перестаньте, — возмутился шеф уголовной полиции. — Столько убийств за считанные дни! Да в Берне не было такого со времен французского нашествия, то есть уже лет двести! А вам бы все шуточки. Да я уже вижу заголовки в «Блике» и других скандальных листках: «БЕРНСКАЯ ПОЛИЦИЯ СЧИТАЕТ ПОСЛЕДНЮЮ СЕРИЮ УБИЙСТВ «ЗАХВАТЫВАЮЩЕ ИНТЕРЕСНОЙ».

— Не волнуйтесь, — успокоил его фон Бек. — Зато «Бунд», как обычно, состорожничает и выразится гораздо спокойнее, например, так: «СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ КОММЕНТИРУЕТ СТАТИСТИЧЕСКИЙ ВСПЛЕСК ПРЕСТУПНОСТИ».

— Им и это покажется чересчур резким, — сказал Буизар. — Итак, считая Годена, мы имеем сейчас семь трупов, двоих тяжелораненых и около десятка слегка пострадавших.

— Во всяком случае, у нас есть объяснение побоищу в Доме молодежи. Я уже связался со всеми заинтересованными сторонами и получил сведения от амстердамской полиции и УКН.

— Лучше бы эти ковбои не совались в чужие дела, — мрачно сказал шеф уголовной полиции.

— Не жадничайте. В общем, картина складывается достаточно ясная. У Ван дёр Грийна пропал героин. Он решил, что наркотик украли в Доме молодежи, и вернулся туда с двумя громилами, чтобы найти вора. Американец из УКН следил за ним. Когда появился ирландец, Ван дёр Грийн разнервничался и началось черт знает что.

— В Берне никогда не было ничего подобного, — сказал шеф. — Меня не интересуют объяснения; я хочу положить этому конец.

— Что ж, работы у вас хватит. Ведь пока я говорю только о том, что не представляет собой загадки. У нас есть приемлемое объяснение убийствам в Доме молодежи; сердечный приступ Годена, согласитесь, тоже вполне понятен.

— Бедняга Годен — надо же было попасть в такой переплет. Вы знаете, одно время я служил под его началом.

— Мой отец тоже, — сказал фон Бек.

— И все-таки с Домом молодежи остаются кое-какие неясности. Во-первых, кто украл у Ван дёр Грийна героин и зачем? Собирался ли вор продать его? Или у него был другой мотив? И как там оказался ирландец? Мало ему парня, которого он сбросил с моста. Этот ирландец, похоже, лезет на неприятности, как…

Шеф полиции замолчал, пытаясь подобрать нужное слово.

— Подсказать? — вежливо спросил фон Бек. Шеф бросил на него сердитый взгляд.

— И, наконец, — продолжал он, — что грозит Медведю за убийство Ван дср Грийна?

— Думаю, за Медведя можно не беспокоиться, — сказал фон Бек. — В его положении ничего другого не оставалось. Для оценки ситуации у него были считанные секунды, он сделал предупредительный оклик, рискнул жизнью и выиграл. Кроме того, Ван дёр Грийн иностранец, а стало быть, пресса не станет поднимать большого шума из-за его смерти. Вы же знаете этих любителей работать на публику.

Шеф критически окинул взглядом элегантный костюм фон Бека. Чья бы корова мычала, подумал он. Бархатная бабочка фон Бека бросалась в глаза на любой его фотографии. Газетчики любят такие детали.

Шеф попытался сосредоточиться на деле. Он поглядел на следователя.

— А как насчет того, что он стрелял из пушки сорок первого калибра?

— Конечно, шесть выстрелов в человека из такого здоровенного пистолета могут показаться газетчикам своего рода бестактностью. С другой стороны, Ван дёр Грийн, здоровяк и силач, накачанный наркотиками, представлял опасность даже после того, как в него попали первые четыре пули. — Фон Бек пожал плечами. — На месте Хейни я поступил бы точно так же.

— Говорят, Хейни завел себе еще более страшную пушку, — мрачно сказал шеф. — Он, видите ли, считает, что пистолет, из которого надо стрелять шесть раз, чтобы уложить бандита, — это игрушка, а не оружие.

— Его можно понять, — сказал фон Бек. — Итак, что вас еще интересует?

— Кто украл у Ван дёр Грийна героин?

— Судя по всему, мальчишка по имени Иво.

— Он что, торгует наркотиками?

— Наоборот. Он их ненавидит. Похоже, он уничтожил всю партию.

Шеф удивленно поднял брови.

— Вот как? Странно. А что говорит он сам?

— В том-то и загвоздка, — вздохнул фон Бек. — Все свидетели показывают, что во время схватки он был на стороне ангельских сил добра. А потом куда-то испарился.

— Ангелам это свойственно, — заметил шеф. — И опять все сходится на ирландце.

— Да. С одной стороны, он вроде бы ни при чем, но каким-то образом — только не спрашивайте, каким, — он связан со всеми убийствами из этой последней волны.

— Включая Клауса Миндера и кошмар на шахматной доске?

— В известном смысле да. Согласно сведениям из БКА, девица с шахматной доски была подружкой парня, которого Фицдуэйн сбросил с моста Кирхенфельд. Фицдуэйн опознал ее по фотографии, которую прислали наши коллеги из Висбадена. Она участвовала в нападении на Фицдуэйна, но убежала, когда он пригрозил ей ружьем.

— А при чем тут Миндер?

— Тут связь более тонкая, — сказал фон Бек. — Мои приятели из английской полиции называют это «перспективной версией». — Он начал постукивать по столу своей самопишущей ручкой с золотым пером, как бы подчеркивая каждый пункт. — Во-первых, медэксперты считают, что Миндера и девицу на доске зарезал один человек. Во-вторых, — не знаю, насколько это важно, — Миндер и Иво были близкими друзьями. В-третьих…

Шеф был весь внимание, но фон Бек прервал свою речь, неторопливо расстегнул молнию на небольшом чемоданчике и принялся задумчиво перебирать лежавшие в нем трубки.

— Ну-ну, — нетерпеливо проговорил шеф. — Что там в-третьих?

— Клаус Миндер был близким и даже интимным другом юного Руди фон Граффенлауба — того, что погиб совсем недавно. — Фон Бек захлопнул чемоданчик с трубками и аккуратно застегнул на нем молнию.

— А наш друг ирландец расследует обстоятельства смерти Руди, пользуясь мощной поддержкой Беата фон Граффенлауба, — задумчиво докончил шеф.

— Остались только мелочи, — сказал фон Бек. — Все они имеются в деле. — Он сделал красноречивый жест.

— Но у вас есть собственная версия?

— Пока нет. Все это настолько сложно, что на расследование могут уйти годы.

— У вас ведь репутация очень толкового следователя.

— Так-то оно так. Но кто вам сказал, что все преступники дураки?

Зазвонил телефон, и шеф тяжело вздохнул. Он снял трубку, односложно ответил и вновь обратился к фон Боку:

— Нашли вторую половину тела девицы с шахматной доски. В пластиковом пакете на территории русского посольства. Русские рвут и мечут — говорят, это провокация ЦРУ.

— Объясните им, что мы нейтральная страна. Нам одинаково подозрительны и они, и американцы. — Фон Бек встал. — Ну что ж, теперь осталось найти только яйца Миндера.

— И целого Иво, — добавил шеф.

Кадар с раскалывающейся от боли головой штудировал медицинские учебники. Снова заверещал телекс, и Кадар кисло поморщился. Он встал, съел две таблетки «тайленола», запил их бренди, и принялся расшифровывать послание.

Головная боль отступила, но не ушла. Он пустился в медицинские изыскания, поскольку стал подозревать у себя какое-то психическое расстройство. Он пока еще не поставил точного диагноза, но не исключал, что постепенно сходит с ума. Впрочем, такой вывод сразу вызывал в воображении искаженные лица, идиотские улыбки, смирительные рубашки, решетки на окнах — нет, это явно имело к нему мало касательства. Он не мог поверить, что способен свихнуться. Кадар снова принялся анализировать свои поступки. Похоже, что в результате постоянного стресса он начинает вести себя непредсказуемо. Он делает то, чего не планировал и о чем потом с трудом может вспомнить.

Это настораживает. Скорее бы все кончилось. Он больше не может пребывать в постоянном напряжении, вести двойную жизнь. И если бы только двойную! На самом деле у него множество обличий, и жить так годами не под силу даже ему. Конечно, известные отклонения от нормы не только возможны — они естественны и даже полезны. Это своего рода клапан для спуска пара, нормальная разрядка, катарсис через сильные ощущения. Не в этом дело. Больше всего его пугали периоды амнезии. Он, человек, обладающий недюжинным даром манипулировать другими людьми — даже посылать их на верную смерть, — терял контроль над самим собой. Было от чего испугаться.

Случай с шахматной доской окончательно подкосил его. Убийство красавчика Миндера тоже не было спланировано заранее, но это, по крайней мере, можно было объяснить его растущими сексуальными запросами. Убийство Эстер — рутинное дисциплинарное взыскание. Само убийство и способ убийства — тут все в порядке. Но зачем эти выходки, привлекающие внимание, — торс девушки на шахматной доске в парке, а мешок с ее ногами в русском посольстве?

Неужели он подсознательно стремится к тому, чтобы его поймали? Что это — сублимация вопля о помощи? Он надеялся, что нет. За эти двадцать лет было потрачено столько усилий — и что же, какое-то жалкое подсознание пустит все псу под хвост? Виновато, конечно, детство. С ранних лет в тебя вдалбливают свои догмы все, кому не лень: тут и родители, и религиозные деятели, и вся система образования, и это бесконечное вранье по телевизору, — а цель одна: сломать, подавить, погубить данные человеку от природы таланты.

До сих пор Кадару везло. С самого начала он почувствовал относительность их ценностей, всю ложь их жизни, пропитанной продажностью и лицемерием. Он научился верить только одному человеку на свете — самому себе. Он понял, что главное — это самообладание. Он усвоил единственно верную манеру общения с внешним миром: жить только в себе и ничего не выказывать. Внешне он подчинился их правилам игры; внешне он выглядел таким же, как все.

Он откинулся на спинку кресла и приступил к обычному ритуалу создания образа доктора Поля. Ему до боли хотелось поговорить с кем-нибудь. Но через несколько часов взмокший от бесплодных усилий Кадар вынужден был признать свое поражение: образ улыбающегося доктора так и не появился. Головная боль переросла в настоящую, невероятно жестокую мигрень.

Один в своем звуконепроницаемом жилище, Кадар отчаянно закричал.