Забытые

XI

После смотрин дело пошло вперед с изумительной скоростью: Хима вцепилась в Ивана Захарыча так крепко, что ее невозможно было оторвать, как рысь, вцепившуюся в свою жертву.

Иван Захарыч заполонил ее сердце и стоял перед ней неотступно, всюду улыбающийся, с масляными глазами, умильно напевающий: «Я сижу и любуюсь тобою»…

— Матушка, Лукерья Минишна, — чуть не плача, молила она сваху: — Ну, как он, спаси, царица небесная, раздумает, засмеют меня тогда на рынке… проходу не будет…

— Ну, где ему, девонька, раздумать, — утешала ее сваха, — он и думать-то, милая, сам не может, люди за него думают… Такая-то в нем ангельская кротость… чистая овечка. Будете вы с ним жить, как два голубя, ей-богу!..

И, действительно, Иван Захарыч походил если не на голубя, то на мерина, на которого надели хомут, поставили в оглобли, запрягли, навалили воз и покрикивают: «Но, дьявол тебя заломай». Соплюн и Лукерья Минишна забрали его в свои руки и распоряжались им, как малым ребенком.

— Ты, Иван Захарыч, молчи, — говорил Соплюн, — делай, что велят… Образ, вот, надо п-п-п-риобресть… Я тебе спасителя куплю за три с полтиной… Ларец оп-п-п-ять надо… трояк стоит… мыльца там, духи, зеркальце, пудра, всяка штука… Денег там… Женишься, получишь по билету, отдашь… Отдашь, чай, а?..

— Помилуйте-с!..

— Ну, свадьба на ее счет… П-п-п-рямо из-под венца на дом к ней, там и бал… Проснешься п-п-п-о-утру — «кто я?» Ан уж вот кто: хозяин!

Недели две спустя после смотрин Ивана Захарыча и Химу торжественно благословили образом и «запили». После этого Хима уже стала садиться к Ивану Захарычу на коленки. Иван Захарыч купил в рядах ларец и подарил ей… Хима, со своей стороны, вручила ему «роспись» приданого…

Все остальное время до венца Хима ходила, как полоумная, не слыша под собой ног, и успокоилась только тогда, когда очутилась рядом с Иваном Захарычем, одетым в сюртук Соплюна, у «Введения на гати».

Народу в церкви было немного. Какие-то старушонки у порога, несколько пересмеивающихся мещанок, два солдата из соседних казарм, куда Хима спускала свеклу, какой-то забравшийся случайно и сильно выпивший мужичонко, — больше никого…

Служил старый, едва волочащий ноги, заштатный, проживающий «халтурой» батюшка и такой же дьячок, Агап Правдыч Боголепов. Этот Агап Павлыч пел и читал так чудно, что, казалось, у него за щекой было что-то положено и мешало выговаривать слова молитв. Батюшку он не слушал, а все делал по-своему. В молитвах читал скороговоркой, точно булькая из бутылки, начала да концы, сокращая середину по своему усмотрению.

Шафером со стороны Ивана Захарыча был Очко, а со стороны Химы какой-то страшно высокий молодой человек с кадыком, в светлопалевых, на выпуск, брюках.

Не то вдова, не то старая девица, — очевидно, дальняя родственница, — то и дело поправляла у Химы сзади оборки на платье и что-то ей шептала.

Хима стояла, как свечка, усердно крестилась и была от сильного душевного волнения бела, как береста. Иван Захарыч, напротив, был красен, потел, боялся пошевелиться и всей фигурой напоминал человека, которого сейчас поведут вешать.

Когда Агап Павлыч вместе с батей запели «Исайя ликуй» и Ивана Захарыча с Химой начали водить вокруг аналоя, чуть было не случилась беда: «венец», который возложили на главу Ивана Захарыча, был непомерно велик. От страху, что он может свалиться, Иван Захарыч ходил позади батюшки ни жив, ни мертв. Когда же их повели во второй раз с пением «Святые мученици добре страдальчествовавше и венчавшеся», Иван Захарыч задел сапогом за половик и чуть не растянулся… Венец только чудом остался на голове…

Иван Захарыч перепугался, и со страху пот выступил у него еще сильнее.

В конце концов, все сошло, однако, благополучно. Обряд кончился. Иван Захарыч и Хима поцеловались. Очко, молодой человек в светлопалевых брюках и не то вдова, не то девица поздравили их с законным браком…

После того молодые, отслужив Спасу нерукотворному молебен, отправились домой, где их с нетерпением поджидали и где все было уже давно готово…