Забытый прародитель человечества

Глава 1 КНЯЗЬ БОЙ — ВЕЛИКИЙ ОХОТНИК

В Борисовском уезде Минской губернии Белоруссии еще в XIX в. была записана легенда о князе Бос, объяснявшая существование бытовавшего в том регионе ритуала поминания так называемых Ставрусских дедов перед Троицей: «Над рекою Дриссою находится поместье Краснополь, окруженное со всех сторон лесом. Там есть место, где в языческие еще времена жил князь Бой, слывший во всей Белоруссии сильнейшим богатырем. Он управлял всем народом, жившим в тех диких странах по берегам реки Дриссы. Обыкновенное его удовольствие состояло в том, чтобы объезжать боры и леса с луком и стрелою и охотиться на лосей и других диких зверей. Для этого у пего были два верных пса, один назывался Стауры, а другой Гауры. Оба они были очень сильны и умны. Самый сильный медведь не мог выдержать схватку с ними: он тотчас был ими разорван, как заяц, схваченный гончими. Когда на охоте, отделившись как-нибудь от своих товарищей, Бою случалось быть окруженным разбойниками, он их рассеивал и разбивал, науськивая и напуская на них своих псов. Нс раз бывало, когда заблудится в далеких лесах, они его выводили на дорогу к самому его дому. Часто эти псы спасали своего господина от больших опасностей, и поэтому они составляли для него самую приятнейшую забаву в жизни. Он приказал своим подданным отдавать им такие же почести, как важнейшим особам, при нем состоящим, а когда от старости эти псы, один за другим, перемерли, то он ввиду их заслуг назначил особые дни в году для торжественного чествования их памяти. В эти дни народ собирался на те места, где были зарыты их кости, и приносил с собою кушанья и напитки и пировал до поздней ночи; объедки и кости бросали в огонь, произнося при этом имена обоих псов: Стауры и Гауры, как бы призывая их тени с того света»^{2}. Имена столь любимых Боем псов образованы от слов стау — «став, стал» и гаукаць — «гавкать, лаять»^{3}. Попятно, что предание о двух собаках князя, любимых им настолько, что он учредил специальный погребальный культ в их честь, слившийся затем с культом умерших человеческих предков, получивших обобщенное наименование деды, явно носит достаточно поздний характер, возникший уже тогда, когда истинный смысл образов двух псов был основательно забыт. Истоки культа двух псов загробного мира являются весьма важными и весьма древними и потому будут рассмотрены далее в отдельной главе. Однако и помимо образа этих двух собак в предании встречается достаточно много элементов архаичной традиции. К их числу можно отнести соотнесение красного цвета с местом жительства князя Боя как представителя военной аристократии, восходящее еще к индоевропейским временам, а также сжигание жертвенной пищи на костре, которое вместе с упоминание имен обоих псов как бы вызывало их тени с того света. Как отмечали этнографы, на ужин хозяин дома ставил часть кушанья под стол и трижды говорил: «Стауры-Гауры, гам! Приходзице к нам!» Поскольку на остальной территории Белоруссии просто поминались деды — духи умерших предков, в определенные дни приглашавшиеся в дом на ритуальное угощение, это отклонение от общепринятого обряда нуждалось в объяснении, каковым и выступало это сказание. Нечего и говорить, что вызывание душ с того света вместе с ритуальным сжиганием пищи представляет собой явный пережиток дохристианской традиции. В полном соответствии с этим и сама легенда особо подчеркивает, что возникновение культа двух собак, равно как и время правления их хозяина, относится именно к языческой эпохе. Поскольку в восточнославянском эпосе время действия богатырей обычно приурочивается к правлению Владимира Красное Солнышко или более поздним временам, предание, называя Боя сильнейшим богатырем, особо оговаривает, что он правил еще в языческие времена, чем относит нашего князя-охотника к древнейшему поколению богатырей. В какой-то степени его можно сопоставить с былинным Святогором, если просто исходить из дошедших до нас текстов былин, не предпринимая их детального анализа, выявляющего подчас весьма архаические пласты в образе того или иного богатыря. Понятно, что это сопоставление достаточно относительное и характеризует лишь то место, которое Святогор и Бой, как представители более раннего поколения героев, занимают по отношению к богатырям киевского цикла. Объединяет их в какой-то степени и то, что дошедшие до нас фольклорные тексты крайне скупы на биографии как одного, так и другого персонажа и, в отличие от богатырей киевского цикла, не приписывают им подвигов в деле защиты родной земли. Обращает на себя внимание и то, что подобно тому, как Святогор появляется в былинах в основном в связи с Ильей Муромцем, так и в белорусском предании Бой упоминается во многом в связи с установлением культа своих собак, ставшего не совсем понятным уже в XIX в.

Обе эти собаки фигурируют и в другой легенде белорусов, посвященной уже непосредственно происхождению народа, записанной в 1820—1840-х гг. на территории белорусского Подвинья: «Когда-то еще мир только начинался, так ничего нигде не было. Везде стояла мертвая вода, а среди воды торчал то ли камень, то ли еще что. Один раз Перун как разыгрался и давай швырять стрелы в этот камень. От его стрел выскочили три искорки: белая, желтая и красная. Упали те искорки на воду; с этого вся вода замутилась, и мир замутился, как тучи. Но через некоторое время, как все просветлело, ясно стало — где вода, где земля. А чуть позже завелась и всякая жизнь — ив воде, и на земле. И леса, и травы, и звери, и рыбы, а после и человек завелся: или он пришел откуда или вырос тут. Потом он стал заводить свои человеческие порядки. Долго ли он так жил или коротко, но имел он уже свою усадьбу, имел много жен, а еще больше детей. Было ему имя Бай. А как пришел час его смерти, тогда созвал он своих сыновей и разделил все имущество. Только одного сына забыл. Тот в это время был на охоте, и с ним были любимые собаки отца Ставры и Гавры. Звали этого сына Белополь. Вскоре после смерти отца вернулся Белополь с охоты. А братья ему говорят:

— Вот отец разделил среди нас все свое имущество, а тебе он завещал своих собак и еще сказал, чтобы ты пустил их на волю: одну — в правую сторону, а вторую — в левую; сколько они земли обегут за день, так эта вся земля твоя будет.

Вот пошел Белополь и поймал двух птиц, прилетевших одна с южного моря, другая с западного. Пустил одну птицу на юг, да и говорит одной собаке:

— Бери!

Пустил вторую на запад и говорит второй:

— Хватай!

Как полетели эти птицы: одна в одну сторону, вторая в другую… Как побежали собаки за птицами, так даже земля задымилась… Как пошли те собаки, так и до сих пор не вернулись, а по их следам две реки протянулись, в одну сторону пошла Двина, в другую сторону — Днепро. Вот на этих просторах Белополь и начал селиться да заводить свои порядки. У этого Белополя от разных жен его развелись разные племена под названием белорусы. Они и теперь там ходят, земельку пашут и жито сеют»^{4}.

Данная легенда ценна тем, что прямо называет охотника, хозяина двух собак, в качестве прародителя белорусов. Имена обоих собак указывают, что перед нами один мифологический персонаж, что Бой и Белополь — одно и то же лицо. Естественно возникает вопрос, как же звали первопредка белорусов на самом деле. Поскольку в первом предании говорится лишь об одном богатыре Бое, можно предположить, что раздвоение прародителя народа на отца и сына во втором тексте произошло сравнительно недавно. Об этом говорит и само имя Белополь, перекликающееся с названием Белоруссии, которое, как известно, появляется достаточно поздно и впервые встречается в стихотворении австрийского поэта П. Зухенвирта, посвященном памяти умершего на востоке в 1360 г. рыцаря. Очевидно, фигура Белополя появилась в рассказе лишь тогда, когда самоназвание «белорусы» достаточно распространилось среди этой части восточных славян и возникла идея вывести происхождение своего народа от олицетворяющего родную страну персонажа. Бай и Белополь рисуются охотниками, и точно таким же страстным охотником оказывается Бой. Стоит отметить, что обозначение охотника как бьющего или разящего явно древнее имени Бай, которое в белорусском языке означает «сказочник». Вместе с тем в обеих легендах достаточно много архаичных черт, указывающих на весьма раннее возникновение мифа, легшего в основу данного сюжета. Если первый текст просто указывает, что Бой жил в языческие времена, то вторая легенда недвусмысленно относит его ко времени первотворения, делая Бая и Белополя соответственно первым и вторым человеком на земле, прародителями своего народа, для чего особо подчеркивается многоженство обоих. Упоминание Перуна, а не христианского бога при объяснении зарождения жизни так же говорит о языческой эпохе возникновения основы мифа. Так же достаточно архаичен и ритуал определения с помощью животных земли обитания будущего народа: генетически родственный ему обычай скифов давать человеку столько земли, сколько он за день объедет на коне, был описан Геродотом еще в V в. до н. э. Рассказывая о последующем почитании упавших с неба при первом скифском царе Колоксае золотом плуге, ярме, секире и чаше, «отец истории» отмечает: «Упомянутые священные золотые предметы скифские цари тщательно охраняли и с благоговением почитали их, принося ежегодно богатые жертвы. Если кто-нибудь на празднике заснет под открытым небом с этим священным золотом, то, по мнению скифов, не проживет и года. Поэтому скифы дают ему столько земли, сколько он может за день объехать на коне»^{5}.

Интересно отметить, что мифологема об образовании рек от бега собак в этой легенде перекликается с мифологемой образования русла рек в результате пахоты на запряженном в плуг змее, так же присутствующей в белорусском фольклоре. Вот как в нем рассказывается о возникновении р. Вить, притока Припяти: «Абразавалася змея I сказала, пггоб на кожный день буў чалавек. Ну вот як дзень, штоб ена зйіла. Ну дак вот ўубіралі: сеінні аднаго, а заутра другога. Із кожнай семы на чалавеку трэба ему (так!) атдаць, — чи женшчину, чи чалавека, чи дітя. Ат его (так!) не можна не замкнуцца. У се язык — як шахне на дверям, у се агняны язык I темянные зебра, ена разверне што хочеш, не схаваещся.

А у селе буў каваль, звалі его Кузьма-Дзсмьян. Дак си згаваріў людзей, што: «Давайце у кузню, да скуем плух, да змею запрагом, штоб ена людзсй не ела, а арала».　

Дак ена пришла к ему уже зьість его. А ен: «Заходь у кузню». Ена как ішла I в плух наделася, запреглася сама.　

Нс давай ены ехаць на ней. Выехалі на луг на такей, засаділі плуга араць ею. Дак ена батата праперла. Дак де плух вускачиць, там вузенька, а да глубока ворэ, да широка. Получился роўчак ілі ручеек — де лагутна співае, а де маркотна пее, дак прозвііцс Вічь. Дак ена прібегла в тэта урочище Шчоб да захацела піць. Ну да брала, брала, напілася I прапала»^{6}. Мотив образования русла рек в результате пахоты героя на змее, имеющий к тому же параллели в фольклоре других восточнославянских народов, встречается гораздо чаще, чем мотив образования рек от бега собак. Однако в мифологии редко что бывает случайно, и эти примеры, демонстрирующие взаимозаменяемость собак и змей, указывают на какую-то общую черту, объединяющую этих столь несхожих между собой животных. При этом эта черта столь важна, что делает возможным замену одного животного на другое в разных вариантах мифа, описывающего одно и то же событие. Разгадка кроется в образе реки, русло которой прорывают собаки и змеи. Как в славянском, так и в индоевропейском и даже мировом фольклоре река символизирует собой границу, отделяющую мир живых от мира мертвых. В связи с этим стоит вспомнить, что помимо прорытия русла рек у собаки и змея есть еще одно общее качество — оба они являются хтоническими животными, самым непосредственным образом связанными с судьбой человека в загробном мире. О данной роли собак речь более подробно пойдет в пятой главе, а что касается змей, то соответствующий пример мы можем найти в древнерусском героическом эпосе, где в былине о Михайле Потыке подземная змея является смертельной угрозой умершему. Однако целый ряд археологических находок, в том числе и на территории нашей страны, свидетельствует, что так было далеко не всегда. В кургане близ хут. Дурновского в бассейне р. Хопра найдено погребение срубной культуры со скорченным костяком и и сопровождавшими его тремя костяками змей: «Позвонки одной змеи были расположены легким зигзагом в ногах погребенного, за плиткой краски, позвонки другой лежали клубком на уровне груди и третьей — резкими зигзагами у спины, головой к куску краски». При раскопке курганов Три Брата у Элисты в кургане № 9 найдены «скелеты двух больших змей», в другом кургане той же группы бронзовая булавка с изображением змей^{7}. Эти данные свидетельствуют о положительной и охранительной роли змей в погребальном ритуале срубной культуры. Аналогичное отношение к ним было и в раннеземледельческой трипольской культуре: «На раннетрипольских статуэтках такая же пара змей изображалась в области живота, где змеи выступали охранительницами чрева, вынашивающего плод. Ответ получен: трипольские змеи — носительницы добра, хранители всего самого ценного»^{8}. Однако культ змей присущ эпохе матриархата, и, когда она заканчивается, в мифах прежние охранительные существа предстают врагами, победу над которыми одерживают патриархальные боги и герои. Богатыри рубят змеям головы, а божий коваль Козьма-Демьян запрягает его в плуг. Кроме того, в Белоруссии было записано предание «Векавечная мяжа», в котором уже не кузнец, а князь Радар пропахивает на змее границу своей страны с Польшей^{9}. Обращает на себя внимание, что в патриархальной мифологии индоевропейцев владыка царства мертвых, как правило, изображается с двумя собаками, а богиня-мать времен патриархата зачастую изображалась со змеями. Поскольку белорусскому фольклору был хорошо известен мотив пахоты на змее, то обстоятельство, повествующее в том числе и о происхождении рек, предание рисует прародителя своего народа охотником, а не пахарем, показывает, что оно возникло в очень древнюю эпоху, когда главным способом добычи пропитания была охота, а не пахота.

Наконец, еще в XIX в. в Белоруссии была записана родословная ста шестидесяти родов, возводимая все к тому же первопредку: «Давно неколи жив князь Бай, у Краснопольи, недалеко от того места, дзе стоиць цяпер Дрисса. Дриссы гэной тоды ще ня было. С того ўремя остались только концы — Ставры и Гавры, и дзевки и цяпер туды бегаюць песни піяць!　

Ставра и Гавра — гэно были собаки Бая. <.. > И князь изь ими гуляв по густых лесах, по цемных борах, — ездив от к княгини к княгини. А княгинь у яго было пяць-шесь; и кажная сядзела у своей пасецы. Ен, як потхвациць идзе сабе княгиню, дык построиць ей пасеку, дась паробков, служанок… И хорошая жись тоды усим была. Не было тоды ни справников, ни становых, ни пейсатых жидов-рандарей, ни панов… Ну, дык, самою першою княгиней у Бая была Вольга, — дочка дружинника князецкаго. Ўзяв ен яе от бацьки ўмесьцй с Ставрою и Гаврою. От яе радзився у яго сын Бойко, старший за усих, да дзевки три ци чатыре.　

Другая княгиня была Рогнеда с Полоцку. <…> И родзила яла ему шесь сынов и семую дзевку. Сыны яс во якие: Варган, Заранка, Нырка, Облухов, Самища и Юрла». Третьей женой была Красуля из Смоленска, родившая Цюру и Мотуза, а четвертой — Ода из Киева, ставшая матерью Бажена, Дзявули, Лана и Таранчука. Пятой женой была Доня, родившая Гадзюка, Жабка, Кавурка и Ревуна, шестой стала Альда из Литвы, от которой родились Хорош и Чиж, а с ее сестрой Лилей Бай прижил двадцатого сына Пацюка.　

«И вот от гэных самых дзяцей Баевых и разросся наш народ по усей нашей зямле». От Бойки, Вольгинова сына, пошли двадцать четыре старших рода. Из потомков Варгана, сына Рогнеды, один Скирла пошел к волохам, а Бульба отошел за Киев по Днепру. К Киеву пошел и Тутпала, один из потомков Заранки. Переселились потомки Бая и на Русь: «У пятаго сына Самищи родзився Миска и Лось. Миска отыйшов за Мяжу (река), у Москву…» Туда же перебрался и Сумка, потомок шестого сына Рогнеды Юрлы. Калинка, потомок Ревуна, четвертого сына Дони, отошел к ляхам. Потомки Чижа, сына Альды, двинулись в разные стороны: Рык пошел по Двине к латышам, а Лучина — к словенцам. Родословная заканчивается следующей констатацией: «Усяго родов наших сто шезьдссят. Восем пошли шукаць щасьця у белом свеци, по Двине, за Дняпром ды за Мяжою, а тыя уси и цяпер живуц тут, пашуць и скородзюць зямельку»^{10}.

Сам Е. Р. Романов, опубликовавший эту родословную, отнесся к ней с некоторым скепсисом. Действительно, во второй жене Бая без труда угадывается хорошо известная как по летописям, так и по народным преданиям Рогнеда, жена Владимира Святославича. Да и имя первой жены Бая могло быть навеяно преданиями о бабке все того же Владимира. Точность в перечислении всех ста шестидесяти родов также может вызывать вопросы. Однако, даже если неизвестный автор родословной (записанной, кстати, на русском, а не на белорусском языке) кое-что и домыслил, несомненным остается одно: толчком для ее создания послужило распространенное в Белоруссии предание об охотнике-первопредке, доказательством чего являются приведенные выше две легенды. Кроме того, в Белоруссии и на Украине существует фамилия Бойко, что также косвенно свидетельствует в пользу не книжного, а народного происхождения мифа о прародителе. Помимо очередного упоминания двух собак князя, подчеркивания многоженства Боя-Бая и детальной генеалогии его потомства, эта родословная вводит в оборот новый мотив: князь оказывается не просто прародителем белорусов, но часть его внуков переселяется в другие земли: Румынию, Украину, Русь, Польшу, Латвию, Словению. К сожалению, текст не уточняет, были ли к этому моменту населены эти страны (наличие жителей предполагается лишь на Украине и в Литве, откуда были взяты четвертая и шестая жены). Однако, согласно этой родословной, в любом случае Бай оказывается предком если не всех, то, по крайней мере, какой-то части славянских и неславянских индоевропейских пародов. Таким образом, потомками его оказываются не одни только белорусы, но и украинцы, русские, поляки и словенцы, а также волохи и латыши. Показательно, что и данный текст так же отмечает пережиток культа двух собак Боя, поскольку в названные в их честь концы девушки ходили петь песни и в XIX в.

О том, что Бой был известен не только белорусам, по и другим славянским народам, свидетельствуют и фрагменты западнославянских мифов, использованные Саксоном Грамматиком. Он отождествляет его с Вали, сыном Одина, верховного бога скандинавов, и рутепской княжны Ринд. Слепой великан Хед убивает прутом омелы любимого сына Одина Бальдра, смерть которого становится предвестницей гибели богов и всего мира. Одину предсказано, что именно от Ринд родится мститель за Бальдра, поэтому он обманом овладевает сю. Сын Ринд действительно убивает Хеда, после чего еще раз появляется на страницах «Деяний датчан». Далее Саксон Грамматик сообщает, что шведскому конунгу Готеру было предсказано, что он погибнет в сражении с Боем, и это пророчество так же сбылось: «…он (Готер. — М. С.) погиб, столкнувшись в сражении с Боем. Победа не была более приятной и для Боя. Ведь он покинул строй столь тяжело раненный, что его вынесли на щите и, меняясь, принесли домой пехотинцы. На следующий день он умер от мучительных ран. Рутены похоронили его тело, приготовив великие похороны, и войско соорудило в его честь огромный холм, чтобы не исчезло из памяти потомков воспоминание о таком славном юноше»^{11}. Следует иметь в виду, что рутенами средневековые латиноязычные источники называли как восточных славян Древней Руси, так и западнославянское население острова Рюген, известное также под именем ран: «Латинское название Rutheni, возникшее, возможно, как фонетическое подражание вероятному самоназванию «русины», часто применялось в европейских средневековых источниках к киевским русам и значительно реже — к прибалтийским ранам. У немецкого писателя Герборда (1159 г.) находим девять случаев обозначения ран русинами, столько же случаев имеется и у другого немецкого писателя — Эббона (1151–1159 гг)»^{12}. С учетом того, что по весьма приблизительной хронологии Саксона Грамматика Готер жил примерно во П в. н. э., рутенами в данном эпизоде должны считаться предки западных славян. Мы видим, что в их преданиях Бой явно занимал весьма высокое положение, поскольку в противном случае Саксон Грамматик вряд ли бы отождествил его с сыном верховного бога скандинавов. Сооружение огромного холма показывает стремление рутенов увековечить память о своем герое. Особое стремление увековечить память о происхождении своего народа у рутенов отмечают и немецкие миссионеры, получившие от щетинцев «многие» сведения «о происхождении племени Рутенов»^{13}. А. Г. Кузьмин справедливо предположил, что в данном случае пересказывались какие-то генеалогические предания, служившие прославлению рода и племени. Показательно, что по отношению к другим западнославянским племенам источники не фиксируют подобного бережного отношения к проблеме своего происхождения. Самое же главное в сообщение Саксона Грамматика — это то, что данное имя присутствовало и в мифологии западных славян, что доказывает, что данный образ не относится к кругу локальных белорусских преданий.

Об этом же свидетельствует и распространенность данного имени почти у всех славянских народов, притом многие из этих имен были зафиксированы письменными источниками достаточно рано. Это и болгарское и чешское имя Бой (последнее в источниках встречается под 1181 г.), чешское Бойек, болгарское Бойк, новгородское и сербское Бойка, сербское Бойин, сербское и чешское Бойка, болгарское Бойко (о наличии этой фамилии у белорусов и украинцев уже говорилось), сербские Бойн и Бойо, польское Бойомир, Воислав у чехов, сербов и русских, а также Боистлеб и Боитах^{14}. На Руси письменные источники фиксируют фамилии Бойко, Бойка, Бойчик, Бойцович и Бойченко^{15}. Возможно, что к этому же кругу имен можно отнести и одну загадочную надпись, сделанную греческими буквами на золотом сосуде, найденном в 1792 г. около Тисы. Надпись гласит: ΒΟΥΑΔ. ΖΟΑΠΑΝ. TECH. ΑΥΓΉ. ΤΟΙΓΗ. BOY. ΤΑΟΥΑ. ΖΩΑΠΑΝ. ΤΑΓΡΟΓНZIТГН. TAICH^{16}. Поскольку эти слова не имеют никакого смысла ни на греческом, ни на латинском языках, очевидно, что она была сделана обитавшими к северу от границ Римской империи варварскими племенами. Еще приведший эту надпись в своей книги П. Й. Шафарик обратил внимание, что в ней дважды упоминается славянский титул жупан и, следовательно, она могла быть сделана славянами. Если это так, то тогда данная надпись относится к тому чрезвычайно раннему периоду, когда, по свидетельству Черноризца Храбра, славяне пытались записывать свою речь греческими и латинскими буквами «без устроения». Очевидно, что в подобном случае без значительного числа ошибок было не обойтись. Кроме того, в предпоследнем слове этот же исследователь увидел название тагров и языгов — двух ираноязычных сарматских племен, первое из которых обитало на Днестре, а второе между Дунаем и Тисой. Поскольку после гуннского нашествия оба этих племени исчезают со страниц исторических источников, надпись эту можно датировать временем не позднее IV в. н. э. В свете нашего исследования особый интерес представляют первое и шестое слова загадочной надписи, содержащие одинаковый корень. Поскольку в первом случае оно поставлено непосредственно перед словом «жупан», а во втором — отделено от него одним словом, можно предположить, что перед нами имя или имена носителя или носителей данного титула. Поскольку в греческом языке нет буквы для обозначения звука б, в их письменности он передавался через букву в, то эти имена в равной степени могли звучать как Войад и Вой или как Бойад и Бой. Если это действительно славянские имена, то перед нами, возможно, одно из древнейших письменных фиксаций имени Бой.

Хоть в русском фольклоре персонажа с таким именем не зафиксировано, однако значение слова бой в нашем языке демонстрирует семантические параллели к тому, что нам известно о прародителе белорусов. Если отбросить исторически более поздние значения этого слова, обозначающие сражение двух войск, бой свай, щебня или часов, плохую дорогу, то наиболее древними значениями интересующего нас корня является обозначение звериного промысла (бой белки, бой тюленя), забой (заклание) домашних животных, короткую палку (боек), кий, било, билень, цепец, пест, а также тяглового крестьянина или женатого мужика в возрасте от 18 до 50–60 лет в Сибири (боец). О том, что связь данного корпя с человеческим плодородием не ограничивалась одной только Сибирью, свидетельствует и приводимая В. И. Далем русская поговорка: «Живите бойконько: ребят многонько». Этот же исследователь приводит многочисленные примеры того, что рассматриваемый нами корень использовался в качестве нарицательного для обозначения определенного типа личности: бой-парень, бой-баба — «бойкий, тертый, опытный, смелый, дерзкий», бойчиться — «поступать бойко, решительно, смело, резко», бойкий человек — «смелый, ловкий, проворный, находчивый, сметливый, расторопный», бойчак — «смелый, решительный, бойкий человек»^{17}.

Наконец, следует упомянуть и живущую на Западной Украине народность бойков, занимающую горную территорию на склонах Карпат между реками Уж и Сан на западе и Лимницей и Тересвой на востоке. Напрямую связать карпатских бойков с белорусским первопредком Боем мешает то обстоятельство, что в письменных источниках под данным именем эта народность появляется достаточно поздно — впервые это название употребил в своей «Грамматике», изданной в 1831 г., священник Иосиф Левицкий, обосновав его употреблением в их языке частицы бое — «только», в отличие от лемков, говоривших лем, и лишаков, говоривших лише. Против этого объяснения говорит тот очевидный факт, что в языке каждого народа или его группы есть немало диалектных слов, однако это не приводит к возникновению названия народов от данных особенностей их речи. С тех пор возникло много гипотез, объясняющих происхождение названия бойков. К настоящему времени есть сторонники как мнения Левицкого, так и исследователи, пытающиеся связать его с названием кельтского племени бойев или обосновать бойкостью, боевитостью карпатских горцев, не говоря уже о таких экзотических предположениях, как выведение этого названия от украинского боятися, от украинского бити, от якобы староукраинского войко — «воин», польского bojak — «вол». Однако кельты-бойи обитали гораздо западнее, на территории современной Австрии и Чехии и не фиксируются ни одним источником в Украинских Карпатах. Кроме того, даже если поселившиеся впоследствии на землях их обитания в Чехии славяне стали именоваться в честь своего легендарного предводителя, по отнюдь не переняли название жившего там до них кельтского племени, то тем более невероятным становится предположение, что это имя заимствовали никогда не контактировавшие с бойями бойки. Еще менее обоснованными выглядят другие предположения, поскольку оказывается абсолютно непонятно, почему именно эта группа карпатских горцев была бойчее и воинственнее своих соседей либо, наоборот, боязливее их, почему именно она была связана с волами. В свете этого гораздо более правдоподобной представляется предположенная М. Л. Худашом гипотеза о происхождении названия бойков от личного собственного имени основателя данного родоплеменного объединения или родоплеменного вождя^{18}. Примеры такого рода встречаются в восточнославянской среде: речь идет об упомянутых еще Нестором Радиме и Вятко, в честь которых и были названы радимичи и вятичи. Понятно, что даже в том случае, если высказанная М. Л. Худашом теория правильна, мы не можем, в отсутствие других доказательств, автоматически поставить знак равенством между прародителем белорусов и вождем бойков, однако в данном случае для нас важнее факт распространения данного имени не только на белорусской, по и на украинской территории. Интересно отметить, что в приведенной выше белорусской генеалогии старший сын Боя-Бая называется именно Бойко и является родоначальником двадцати четырех старших родов.

В завершение этой темы следует сказать, что не все так однозначно и в вопросе первого упоминания бойков. Действительно, до XIX в. эта народность не упоминается в источниках, однако еще в X в. византийский император Константин Багрянородный, рассказывая о «прародине» переселившихся на Балканы сербов, делает весьма интересное утверждение: «Да будет ведомо, что сербы происходят от некрещенных сербов, называемых также «белыми» и живут по ту сторону Туркии (Венгрии. — М. С.) в местности, именуемой ими Воики. С ними граничит Франгия, а также Великая Хорватия, некрещеная, называемая также «Белой». Там-то и живут с самого начала эти сербы»^{19}. Как уже отмечалось выше, в греческом языке пет буквы для обозначения звука б, и, таким образом, греческая транскрипция Воики передаст славянское название местности Бойки. Единственное, в чем мнения ученых расходятся, так это в том, что скрывается за данным наименованием: Чехия, т. е. искаженная Богемия, или же область карпатских бойков. Однако, согласно описанию все того же Константина Багрянородного, «белые» сербы граничили непосредственно с «белыми» хорватами, которых и венценосный автор, и русские летописи помещали в Карпатах. Таким образом, с достаточно большой долей уверенности можно говорить о существовании названия бойки на восточнославянской территории как минимум с X в.

Показав распространение имени Бой в славянском мире, следует теперь отмстить его индоевропейские параллели. Специалисты полагают, что истоки данного имени восходят не просто к праславянскому языку, но к более древней индоевропейской эпохе, о чем говорят иллирийское имя Boius и, возможно, фракийское имя Βιο-βριζ^{20}. Еще одной параллелью является уже неоднократно упоминавшееся название кельтского племени бойев, которое жило не только в Чехии, но и в Тироле и Северной Италии, где они были подчинены римлянами в 191 г. до н. э. Более чем показательно и имя предводителя этого племени, при котором оно подверглось нападению римлян: «Бойориг, царь бойев»^{21}. Тот факт, что имя вождя совпадает с названием возглавляемого им племени, косвенно свидетельствует и в пользу рассмотренной выше гипотезы о происхождении названия карпатских бойков. Согласно Титу Ливию, точно такое же имя носил и кимврский юноша Бойориг^{22}, что показывает знакомство с этим корнем и германских племен.

Кроме того, следует упомянуть еще одну возможную параллель имени Бой, которая может быть древнейшим случаем его фиксации. Речь идет о союзнике троянцев Пилемене, упомянутом Гомером в «Илиаде». Как отметил А. Г. Кузьмин, само имя это греческое и означает «борец», «борющийся»^{23} и, следовательно, было лишь переводом собственного имени троянского союзника. Особый интерес этому вождю придает то, что возглавлял он племя живших в малоазиатской Пафлагонии венетов (генетов в переводе Н. И. Гнедича). Однако именно этим именем в Средневековье называли славян их соседи. Еще раньше, в Античности, было известно два племени, носившие это же самое имя, — одно у Адриатического моря в районе нынешней Венеции и другое в Галлии, на берегу Атлантического океана. Следует отметить, что адриатические венеты выводились античной традицией от пафлагонских венетов: «Обстоятельства сложились так, что Антснор с немалым числом энетов, изгнанных мятежом из Пафлагонии и искавших нового места, да и вождя взамен погибшего под Троей Пилемена, прибыл в отдаленнейший залив Адриатического моря и по изгнании евганеев, которые жили меж морем и Альпами, энеты с троянцами владели этой землей»^{24}. В пользу достоверности данного известия о переселении венетов говорит замечание об этом народе Полибия: «Странами, доходящими уже до Адриатики, завладело другое очень древнее племя, носящее имя венетов; в отношении нравов и одежды они мало отличаются от кельтов, но языком говорят особым»^{25}. Тот факт, что спустя многие столетия данный народ, имея очень схожую со своими соседями материальную культуру, сохранил свой самобытный язык, говорит о древних корнях данного языка. Гомер трижды упоминает Пилемепа, дважды при этом подчеркивая его отвагу:

Хоть мы и не знаем, как в действительности звали предводителя генетов-эпетов на их родном языке, мы с достаточной степенью уверенности можем констатировать наличие в этом языке корня бой. Описывая Венецианскую область, уже знакомый нам Константин Багрянородный отмечает, что, «когда приплыли ныне называемые венетиками, а сначала эиетиками, они прежде всего выстроили сильную крепость (в которой и ныне сидит дука Венеции)», а затем построили еще ряд крепостей, в числе которых венценосный автор упоминает «крепость Воес, в которой есть храм Св. апостола Петра»^{26}. Поскольку, как уже отмечалось выше, в греческом языке не было буквы для передачи звука б, название интересующей нас крепости могло звучать как Бой, Босс или Боец. Интересно отметить, что родственный топоним фиксируется в Черноморском регионе, где Клавдий Птолемей упоминает город Бойон в Крыму^{27}. А происхождение адриатических венетов от описанных в «Илиаде» малоазиатских авторитетно засвидетельствовано Титом Ливием. Интересно отметить, что, помимо названия и наличия интересующего нас корня, между античными венетами и славянами есть как минимум еще одна интересная параллель: адриатические венеты почитали бога солнца Белина (Велен, Веленус), имя которого перекликается с западнославянским Белобогом и белорусским Белуном (интересно, что и название этого связанного с белым цветом бога встречается именно в тех славянских землях, где были зафиксированы предания о Бое). Таким образом, если Пилемена на языке малоазиатских венетов действительно звали Боем (а основания полагать так у нас есть), то это будет древнейшим случаем использования данного имени в индоевропейской традиции.

Само же слово бой в значении «бой, битва, сражение, драка» и т. п. присутствует практически во всех славянских языках, однако в некоторых из них оно имеет дополнительные значения. Так, например, в русском языке оно обозначает «убой животных» (аналогичное значение мы видим и у укр. бій — «убой скота»), что полностью соотносится с занятием Боя в белорусских легендах, а в некоторых диалектах так же «кулачного бойца» (влад.), «смелый, сильный, крепкий человек» (волог.), «человек, быстро работающий и везде поспевающий» (волог.), а также «молоток для отбивки кос» (новг., волог., тверск.) и «оружие» (арх.)^{28}. Праславяпское bojь соотносится с глаголом biti (восходящим к и.-е. глагольной основе bei), имеющим почти во всех славянских языках значение «бить, ударять, убивать», а в русском, кроме того, значение «умерщвлять, убивать, поражать на охоте животных, птиц», опять-таки великолепно соотносящимся с образом белорусского Боя. Кроме того, этимологические связи данного глагола указывают нам и на то оружие, которым орудовал древний охотник: гр. φιτρόζ «ствол дерева, кол, колода» и арм. bir «дубина, палка»^{29}. Интересно отметить, что, по млению М. М. Маковского, в индоевропейских языках наиболее ранними, первичными значениями были именно значения «бить» и «гнуть»^{30}. Понятно, что сначала просто поднятая с земли палка, а затем и осознанно выбранная и хотя бы в простейшем виде обработанная дубина были одними из первых орудий охотников. В отличие от каменных орудий труда эти примитивные орудия охоты не сохранились до наших дней, однако некоторые археологические находки косвенно свидетельствуют о наличии дубин уже у австралопитеков, появившихся в Африке около 4 миллионов лет назад. На трех исследованных стоянках этих «обезьянолюдей» Р. Дарт обнаружил 58 черепов павианов, на 80 % которых имелись радиальные трещины, подобные тем, что образуются при ударе острым камнем, и различного рода проломы, возникшие, по мнению исследователей, в результате сильных ударов тяжелым орудием типа дубины^{31}. Понятно, что и у их более поздних и более развитых преемников это оружие также было в ходу с древнейших времен. С развитием техники в некоторых индоевропейских языках данный корень был перенесен на новое орудие: др.-в. нем. bihal «топор», ирл. benim «режу, бью», biail «топор»^{32}. Что касается многоженства Боя, то интересно наблюдение М. М. Маковского, который отметил, что большинство слов со значением «охота» в индоевропейских языках первоначально означали «стремиться, домогаться»: др. инд. (pra) — yaksa «стремиться, домогаться», но др.-в. нем. jagon «охотиться»; англ, hunt «охотиться», но русск. хотеть, арм. xand «неукротимое желание», брит, hoant «предмет желания»; хет. huma «охочусь» и humai «домогаться, оплодотворять»; лат. uenor «охочусь» и «домогаюсь», uenas «любовь»; др. инд. lubdhaka «охотник» и lubh «желать, домогаться», русск. любить^{33}. К этому перечню можно еще добавить русское охота и похоть. Как отмечает Е. Е. Левкиевская, при сватовстве невесты сваты часто представлялись охотниками, которые хотели бы поймать соколицу или куницу. Очевидно, что это уже сильно смягченный и социализированный вариант, исходящий все из того же круга значений, связанных с охотой. Так же интересно отметить, что в славянской традиции с оплодотворением связан и глагол, от которого образовалось имя прародителя белорусов: «Бить, битье — ритуальные магические действия, имеющее преимущественно продуцирующую и отгонную функции. Провоцирует рождаемость (появление детей, приплод скота), плодородие (вызывание дождя, обеспечение урожая), рост, здоровье и благополучие. Орудие битья — палка, розги или ветви вербы, березы…»^{34} Все это говорит о том, что, помимо чисто лексических параллелей, рассмотренных выше, в индоевропейской традиции вполне могли сохраниться и семантические параллели великому охотнику, изучение которых позволит гораздо лучше понять истинное значение белорусского Боя.

Естественно возникает вопрос: как же на самом деле звали прародителя белорусов: Бой, Белополь или Бай? Выше уже отмечалось, что Белополь — это сравнительно поздно образованное имя. Что же касается выбора между двумя оставшимися, то все говорит в пользу первого имени. Во-первых, именно эту форму дает нам фрагмент западнославянского мифа, записанный Саксоном Грамматиком в XII, а не XIX в. Во-вторых, гораздо вероятнее, что имя охотника-прародителя означало бойца, убийцу животных, а не сказочника. В-третьих, в пользу формы Бой говорят и этимологические связи, начиная с ближайших восточнославянских параллелей и заканчивая более отдаленными параллелями других индоевропейских народов. Обобщая все три белорусских предания, мы видим, что первопредок этого народа был князем, богатырем и не просто охотником, а страстным охотником. Очевидно, что страсть его распространялась не только на охоту, поскольку легенды отмечают его повышенную сексуальную активность, выражающуюся как в многоженстве, так и в том, что он стал прародителем целого народа. Согласно приведенной выше генеалогии, он стал прародителем не только собственно белорусского народа, но и многих славянских и некоторых других индоевропейских народов. Одно предание связывает с ним определение границ будущего расселения белорусов. Его деятельность относится не просто к древней языческой эпохе, а ко времени сотворения мира и самого зарождения жизни на нашей планете. Две его любимые собаки каким-то образом оказываются связанными с погребальным культом, и в честь их Бой учреждает среди людей особый ритуал. В западнославянской мифологии Бой был не просто героем, но сыном верховного бога скандинавов Одина, что, как мы увидим ниже, так же не было случайностью. Это обстоятельство позволяет нам предположить, что изначально и сам Бой был богом у западных славян. Этимологические параллели имени Бой встречаются у ряда индоевропейских народов, что указывает на существовании данного имени еще в эпоху индоевропейского единства. Если к этим параллелям можно отнести и Пилемена пафлагонских венетов, то это обстоятельство свидетельствует о древности не просто имени, а представления об отважном вожде — носителе этого имени в индоевропейской традиции.