Забытый прародитель человечества

Глава 6 СТРАЖИ ЗАГРОБНОГО МИРА

В первой главе мы видели, что еще в XIX в. белорусы поминание умерших предков связывали с упоминанием двух собак князя Боя. Связь между этими, казалось бы, никак не связанными двумя явлениями далеко не случайна и неоднократно встречается нам и в других местах. Так, например, надпись на надгробном камне в Новогрудненском лесу гласит:

Когда реальные захоронения с собаками прекратились, память о былой связи продолжала бытовать в народной среде в виде тех или иных поверий. А. Н. Афанасьев в своей книге упоминал следующее русское суеверие: когда умирающий долго агонизировал, крестьяне для ускорения выхода души из тела разбирали над его головой крышу и потолок и сквозь это отверстие протаскивали из дома во двор черную собаку. У чехов, по словам этого же исследователя, было схожее поверье: перед кончиной человека является огромная черная собака, обходит вокруг дома, где лежит умирающий и располагается поблизости. Когда человек умирает, собака немедленно исчезает^{418}.

Связь умирающего или умершего человека с собакой в славянской традиции не случайна и восходит к языческим представлениям. Анализируя древнерусский погребальный обряд на основании данных археологических раскопок Гнездовского некрополя, Ю. Э. Жарнов констатирует: «Видовой набор фаунистического комплекса ограничивается фактически тремя видами: лошадью, собакой, птицей (курицей). <.. > Сравнительный анализ имеющегося материала с данными исторических и этнографических источников показал, что лошадь, собака и птица в погребальном культе играют роль «проводников из посюстороннего в потусторонний мир». Предложенная интерпретация должна пониматься как система с достаточно автономными элементами (конь, собака, птица); эта система входит в общую систему погребального культа и фактически дублирует такой универсальный способ «переправы», как сожжение»^{419}. Археологические данные о языческой эпохе подтверждают и письменные источники того времени. Побывавший на Волге в 922 г. арабский путешественник Ахмед ибн-Фадлан оставил нам чрезвычайно интересное описание похорон знатного руса, которое он видел своими глазами. Перед тем как предать огню тело покойного, соплеменники «принесли также собаку, рассекли ее на две части и бросили в судно. Затем принесли все его оружие и положили о бок ему; затем взяли двух лошадей, гоняли их, пока они не вспотели, затем их разрубили мечами и мясо их бросили в судно; затем привели двух быков, также разрубили их и бросили в судно; затем принесли петуха и курицу, зарезали их и бросили туда же»^{420}. Как видим, перечень жертвенных животных почти полностью совпадает с данными археологических раскопок, добавочное включение в него быков объясняется тем, что они были посвящены Перуну как богу загробного царства. Весьма показательно, что собака стоит в этом описании на первом месте среди принесенных в жертву животных, что недвусмысленно указывает на ее особую значимость в погребальном ритуале. Таким образом, мы видим, что, несмотря на принятие христианства, принесшего с собой новую погребальную обрядность, пережитки языческих представлений в этой сфере продолжали бытовать в народной среде в разных местах славянского мира еще почти целое тысячелетие. Однако идея о связи собаки с погребальным ритуалом древнее эпохи древнерусского язычества.

О глубокой древности возникновения подобных представлений говорит и данное Гомером описание устроенного Ахиллом торжественного погребения Патрокла:

Легко заметить, что погребение Патрокла весьма напоминает описанное ибн-Фадланом похороны знатного руса, произошедшее более двух тысяч лет спустя Троянской войны. Хоть перечень жертв слегка варьируется, включение в их состав лошади и собаки остается неизменным.

В хронологическом отношении примерно среднее положение занимают китайские данные об обычаях племени ухуаней, занимавшего территорию современной Маньчжурии, в названии которого исследователи видят искаженное название ираноязычного племени асиев, ставшего впоследствии известного и античным источникам. Китайский историк Фань Е, живший в 398–445 гг. н. э., так описывает их: «По существующим обычаям высоко ценят смерть в бою. Тело покойника кладут в гроб, плачем выражают скорбь, но во время похорон умершего провожают с песнями и плясками. Откармливают собаку, которую ведут на цветном шнуре, а также берут лошадь, на которой умерший ездил, его одежду и вещи, все сжигают и провожают покойного. Они говорят, что поручают собаке умершего охранять его душу при ее возвращении на гору Чишань. Гора Читань находится в нескольких тысячах ли к северо-западу от округа Ляодун. На эту гору возвращаются души умерших, подобно тому как возвращаются на гору Дайшань души умерших в Срединном государстве»^{421}. Как видим, принесенная в жертву собака выступает в роли охранителя души умершего при ее возвращении на священную гору. Столь большой хронологический и территориальный разброс ритуала жертвоприношения коня и собаки на похоронах умершего указывает на возникновение этого обычая в эпоху индоевропейской общности. Древнейшим из известнейших на сегодняшний день свидетельств существования обычая подобных жертвоприношений является ритуальное захоронение в открытом Д. Я. Телегиным поселении Дереивка на среднем Днепре, относящееся к поздней стадии культуры Средний Стог, датируемой концом IV — началом III тысячелетия до н. э. В западной части этого поселения был раскопан культовый комплекс, где около очага VI были найдены захоронения черепа собаки с передними лапами, черепа другой собаки с верхней частью позвоночника, а над ними — черепа жеребца и передних ног другого коня. Около захоронений были найдены глиняная женская статуэтка и изображение кабана, доказывающие культовый характер всего комплекса^{422}. Понятно, что появление в комплексе одновременного жертвоприношения собаки и коня произошло лишь после приручения последнего, что случилось в относительно поздний период индоевропейской общности. До этого в захоронениях использовалась только собака, которая была одомашнена человеком гораздо раньше.

Более древние представления, когда с загробным миром связана одна лишь собака, мы видим в греческой и индийской мифологии. Хоть классическая греческая мифология не связывала напрямую собак Ориона с культом мертвых, тем не менее и там чудовищный пес Кербер является стражем загробного мира. Гесиод его описывает следующим образом:

В классической греческой мифологии выход из Аида сторожит лишь один Кербер, что как будто противоречит исходному архетипу о двух собаках властелина загробного мира, которых мы видим не только в белорусском предании, но и в скандинавской и индийской мифологии. Однако здесь следует принять во внимание два обстоятельства. Во-первых, сам Кербер в греческом искусстве изображался то двухголовым, то трех-, а то даже пятидесятиголовым чудовищем. Во-вторых, Кербер считался порождением Тифона и Ехидны, а, согласно все тому же Гесиоду, это чудовище родило именно двух собак:

Великан Гсрион жил на острове Эрифия, «в обители мрачной», как его называет Гесиод. Этот остров располагался на крайнем западе — стране, традиционно связываемой со смертью и загробным миром. Подтверждает эту связь острова с царством мертвых то, что оба этих места связываются между собой деятельностью Геракла, являясь его десятым и двенадцатым подвигами. Во время десятого подвига, связанного с похищением коров Гериона, герою пришлось убить сторожившего их пса Орфа, а во время двенадцатого — вывести на время из Аида полузадушенного Кербера. Очевидно, что оба деяния в определенном смысле дублируют друг друга, являясь посещением потустороннего мира, связанными с победами над стерегущими их собаками. Кроме того, из описания Аполлодора мы узнаем, что, помимо коров Гериона, на острове Эрифия (буквально «красный») паслись еще коровы Аида, пастух которых Мелет и сообщил Гериону об угоне его коров^{425}. Тот факт, что на острове Эрифия паслось также стадо Аида, липший раз подтверждает его связь с загробным миром. Кроме того, имя Орта (буквально «ранний», «утренний» или «всегда на страже»), первого пса, этимологически может быть связано с именем Ориона. В пользу этой некогда существовавшей связи говорит и тот уже упоминавшийся выше факт, что с Аидом, хозяином второго пса загробного мира, отождествлялся «Великий Охотник» Дионис Загрей. Отзвуком былых астральных представлений о связи «собачьей звезды» Сириуса с загробным миром может служить следующий пассаж Гесиода при описании гибели воинов:

Примерно так же характеризует эту звезду и римский астролог М. Манилий: «Ниже его мчится Каникула. Ни одна звезда не приходит к людям столь неистово и не заходит столь тяжело. Вот она встает среди страшного холода, вот оставляет мир сиянию Солнца. Так она движет мир из крайности в крайность и оказывает противоположные воздействия. Те, кто с крутых пиков Тавра наблюдают ее возвращение, по первому ее восходу судят о мере согласия и здоровья, погоде и урожае. Она начинает войны и восстанавливает мир, возвращаясь по-разному. Так она движется, смотрит, взглядом управляет миром. Верным знаком ее силы служат цвет и движение огня на ее лице. Вряд ли она меньше Солнца, только находится далеко, и холодный свет движется на ее синем лице. Она превосходит всех своих сестер; никогда более яркая звезда не поднималась на небо из океана и не возвращалась в его глубины»^{427}.

В Индии двумя стражами загробного мира, отыскивающими на земле людей, которым суждено было умереть, считались два пса Ямы — царя загробного мира. Обращаясь к умершему, автор гимна «Ригведы» так напутствовал его:

Интересно отмстить, что первый пес Ямы носил имя Шар-бара, или Шабала («Пятнистый»), которое этимологически родственно греческому Керберу, а второй — Удумбала («Черный»), а их обозначение как «рыжеватых» может быть опосредованно соотнесено с «красным» островом Гериона. Данные этимологические совпадения указывают на то, что миф о двух собаках — стражах загробного мира зародился еще во времена индоевропейской общности. Согласно более поздним индийским текстам при обряде кремации в обе руки умершего следовало сложить почки жертвенного животного, предназначенные двум псам Ямы. Однако свидетельство существования этого ритуала обнаружено уже в Тулхарском могильнике эпохи бронзы, открытом в Таджикистане. Не только сравнительная мифология, но и археология указывает на достаточно ранние истоки индийского мифа о двух собаках загробного мира. При раскопках одной из гробниц урочища Клады возле головы покойного были найдены две фигуры собак, причем одна из них была сделана из бронзы, а вторая из серебра^{428}. Данное урочище относится к майкопской культуре, существовавшей во второй половине III тысячелетия до н. э. в Предкавказье и на Северном Кавказе. Вопрос о том, какому народу принадлежала эта культура, до сих пор остается дискуссионным, однако последние исследования показывают, что если майкопская культура и не была создана индоевропейцами, то ее носители достаточно много заимствовали из индоевропейской мифологии и ритуала.

Выше уже говорилось о двух волках Одина и своре короля потустороннего мира Арауна кельтской мифологии. Интересно отметить, что представление именно о двух собаках загробного мира было, по всей видимости, знакомо и викингам. Рядом с судном из Гокстана, в котором, как считают исследователи, был захоронен король Олаф, были обнаружены скелеты двенадцати лошадей и шести собак, причем, что показательно, одна из них имела ошейник из бронзы, а другая — из стали^{429}. Для сравнения отметим, что рядом с судном из Усеберга, в котором, скорее всего, была захоронена королева Аса, были найдены скелеты десяти лошадей и четырех собак, но ни одна из них не была выделена каким-либо способом. Таким образом, на противоположных концах Европы мы видим два случая обозначения различных цветов собак загробного мира. Эти два примера разделены между собой более чем тремя тысячами лет, что говорит о достаточно большой устойчивости данного мифологического представления.

Миф о стражах загробного мира имел у индоевропейцев и астральную проекцию. По немецким поверьям ниже собственно небес находятся «собачьи небеса» для верных собак. Следы представления именно о двух собаках мы видим и в кельтской традиции. В шотландской легенде два огромных мастифа вместе с дьяволом гнались за грешницей, чтобы забрать ее в ад. В Авесте восхваляется собака, «самое любезное творение», зороастрийцы считали, что ее взгляд отвращал нечистую силу. В «Бундахишн» сказано, что петух вместе с собакой создан для противодействия дэвам и колдунам. Автор подтверждает это соответствующей цитатой из Авесты: «Из земных творений ради уничтожения демонов с (божеством) Срош сотрудничают петух и собака». Кроме того, и в иранской мифологии это животное имело свою астральную проекцию, как это следует из следующего утверждения «Бундахишн»: «О собаках он говорит, что от стоянки звезд, то есть от направления звезд Большой Медведицы, им дано (место) на йоджист (?) дальше от (места) людей из-за того, что они охраняют скот». Показательно, что от севера, этой неблагоприятной стороны с точки зрения зороастризма, они удалены даже дальше, чем люди. Во время парсийского похоронного обряда носилки с умершим сопровождала собака, охранявшая душу умершего. Согласно иранской Авесте, у ведущего в рай моста Чинват душу встречала прекрасная дева, сопровождаемая двумя собаками, охранявшими мост и вступавшими в бой со злыми духами, преследующими душу. Следует отметить, что образ собаки у моста в загробный мир не ограничивается лишь Ираном. Абхазы и грузины полагали, что в загробном мире собака помогает умершему пройти по мосту, а кошка мешает. По представлениям живущего в Индии народа пулая, в мир мертвых ведет тонкий как нить мост; если человек соблюдал установленные нравственные нормы, он легко переходит его; если вел себя плохо, кот подбегает и разрывает нить, человек падает в пропасть, где долго мучается в огне, разрываем и поедаем хищниками и насекомыми. Попутно отметим, что образ собаки у моста в загробный мир имеет, по всей видимости, достаточно древнее происхождение и встречается далеко за пределами индоевропейского ареала. Так, например, живущее на американском Среднем Западе индейское племя меномини полагает, что, когда душа умершего подходит к реке, за которой находится селение мертвых, там через нее перекинуто скользкое бревно, у которого умершего встречает огромный пес, вождь всех земных собак. Если покойный при жизни совершал преступления или плохо обращался с собаками и волками, то пес не разрешает ему перейти через этот мост. Следует отметить, что, согласно приводимым ниже данным, зафиксированным у делаваров, бревно, по которому умерший переходил в загробный мир, имело астральную проекцию^{430}.

Предков индоиранцев исследователи связывают с андроповской археологической культурой. В оставленных ею погребальных комплексах костяки собак встречаются выше погребенных, что дает основание считать, что для андроновцев собаки играли роль посредников между миром мертвых и миром живых. Если в андроновских захоронениях останки собак встречаются эпизодически, то в захоронениях синташской археологической культуре мы видим уже устойчивую практику использования собак в ритуальных целях^{431}.

Следует подчеркнуть, что и на Руси миф о собаке — проводнике в загробный мир также имел астральную проекцию. Давно известно, что среди многих названий Млечного Пути у славян неоднократно встречаются такие, которые описывают его как дорогу к некоему сакральному центру. К числу таких названий относятся русские «Дорога в Иерусалим», «Дорога из Москвы в Иерусалим», «Моисеева дорога», «Небесная дорога», украинский «Шлях в Київ», польский Droga do Rzuma («Дорога до Рима»)^{432}. Считалось, что по этой дороге души умерших идут на небо. Однако сравнительно недавно было зафиксировано еще одно ее русское народное название: «Новая запись названия Млечного Пути была сделана в полевой сезон 1999/2000 года в рязанской Мещере. Это обозначение Млечного Пути как Путь Волка. Была записана и легенда, объясняющая название: «Однажды, когда Бог прогневался на людей, один из Архангелов решил помочь людям. Чтобы пройти незамеченным свой путь на землю, он обернулся волком и, прячась между звезд, спустился с неба на землю. Вот почему, когда волки воют, они поднимают морды к звездам. Когда Архангел спустился на землю, то и другие волки стали помогать людям. Через какое-то время потомки этих волков стали собаками»^{433}. На распространенность культа крылатого волка в той местности указывает и изображение этого фантастического существа на ручке резца. То обстоятельство, что данное название было дано небесной дороге для душ умерших, позволяет сделать предположение, что крылатый волк имел непосредственное отношение к пути души на тот свет. Это предположение подтверждается изображением с противоположного конца Древней Руси, что позволяет отнести истоки данного мифологического представления как минимум к древнерусской эпохе: «Сакральная глубина космонима, связывающего образ волка с Млечным Путем, находит поразительное подтверждение в Галицкой иконописной традиции в изображении Страшного суда. На них Змей мытарств порой изображался с хвостом, на конце которого — волчья голова. Согласно христианским представлениям, Змей мытарств поглощает души усопших и, в соответствии с их заслугами, отправляет или на небо, или в ад. На иконах Змей мытарств соединяет небо и землю, в том числе и с помощью волка, то есть через волчью пасть душа усопшего отправляются в предназначенный ей путь»^{434}. То обстоятельство, что в обоих случаях фигурирует образ волка, а не собаки, не должно нас смущать, поскольку, как отмечает В. В. Иванов, «культ собаки и культ волка в ранних индоевропейских традициях очень тесно между собою переплетены и друг от друга с трудом отграничиваются, как и соответствующие обряды жертвоприношения»^{435}. Таким образом, мы видим не только многочисленные примеры самой тесной связи собаки с погребальным культом, подтверждающие правильность связи Ставра и Гавра с белорусским ритуалом поминовения предков, восходящим как минимум к эпохе индоевропейской общности, но и его астральную проекцию, косвенно подтверждающую правильность восприятия и самого Боя, хозяина обоих псов, с созвездием.

Однако собаки не только сопровождали душу человека в загробный мир, что объясняет призыв Ставра и Гавра в белорусском ритуале поминовения предков, но и, что не менее важно, могли и воскрешать человека. Весьма показательно, что этот мотив имеется именно в белорусском фольклоре, откуда происходит и легенда о князе Бое и двух его псах. В белорусской сказке «Ученик чародея» главный герой нарушает установленные учителем запреты открывать волшебную книгу и жениться. За это его преследует и убивает чародей, оживает же его ученик благодаря помощи чудесных собак^{436}. Полное соответствие данному сюжету, да еще и с астральной подосновой, мы видели в рассмотренной выше северорусской сказке про волшебную мельницу.

Индоевропейскую параллель данного представления мы видим в армянской мифологии. Седьмым потомком родоначальника армян Хайка был Арай Прекрасный. В него влюбилась Шамирам, жена ассирийского царя Нина. Когда Арай отказался стать возлюбленным царицы, она пошла на него войной и убила его. «Шамирам приказывает перенести его труп в терем своего дворца и говорит: «Я скажу богам, чтоб они лизали его раны, и он оживет». Когда же труп стал разлагаться в тереме, она приказала тайком бросить его в глубокий ров и зарыть. А одного из своих любовников, мужа подходящего, она обряжает и распускает слух, будто боги лизали раны Арая и воскресили его. Она держит (любовника) в секрете и не показывает никому из его знакомых. Таким образом царица Шамирам распространяет слух об Аралезах»^{437}. Эти мифические существа известны в армянском фольклоре также под названиями аралез, иаралез, арлсз, имя которых, по мнению Н. О. Эмина, означает «беспрерывно лижущий»^{438}. Исследователи отмечают: «Из описания Езника видно, что армяне представляли Аралеза подобным собаке или происходившим от собаки и что будто он жил вместе с небесными невидимыми силами»^{439}. Они лизали раны павших в боях храбрых воинов и тем снова оживляли их. Вера в их могущество была настолько сильна в Армении даже после принятия христианства, что, когда в 348 г. царь Вараздат коварно убил Мушенга, его семья не стала хоронить его, а вместо этого пришила отрубленную голову к туловищу и вынесла труп на крышу башни в полной уверенности, что, поскольку покойный был храбрым воином, аралазы спустятся и воскресят его.

Образ небесной собаки восходит к эпохе если не индоевропейской, то, во всяком случае, индоиранской общности и встречается уже в индийской Атхарваведе I тысячелетия до н. э., один из гимнов которой специально посвящен небесному псу:

Согласно индийским комментаторам, это заговор на исцеление раненного в бок или парализованного человека, что сближает функции ведийского небесного пса с армянскими аралезами. Указание в первом четверостишии на то, что он летает по воздуху, предполагает наличие у него крыльев. Отнесение рождения чудесной собаки к водам находит свое соответствие в триединой, в том числе и рыбьей, сущности иранского Сэнмурва. Хоть небесный пес не назван по имени, индийская мифология знает только трех собак — уже неоднократно упоминавшихся двух собак Ямы и Сараму — собаку верховного бога Индры. Вероятно, одной из них и был посвящен данный гимн. Калаканджи, с которыми вместе упоминается этот пес, — это некоторые асуры, которые поднялись над землей и превратились в звезды. То, что заговор обращен одновременно к обожествленным звездам и небесному псу позволяет предположить, что и последний вполне мог представляться древним индийцам в виде созвездия.

Эти данные о крылатых собаках позволяют нам лучше понять загадочный образ Симаргла. Это божество упоминается на предпоследнем месте в перечне богов Владимира 980 г. и несколько раз называется в поучениях против язычества. Поскольку письменные источники ничего не сообщают ни о функциях, ни о внешнем виде этого божества, единственным способом хоть в какой-то мере определить его сущность оказалось сравнительное языкознание. В настоящее время практически общепринятой является точка зрения, что древнерусский Симаргл является заимствованным из иранской мифологии образом Сэнмурва, соединяющим в себе черты собаки и птицы. Уже «Вендидат» связывает птицу Саену с исцелением: «И когда ты, о праведный Рашну, пребываешь на том дереве (птицы) sacna, которое среди озера Вурукуща стоит, хранящее хорошее лекарство, крепкое лекарство, по имени «всеисцелительное», на котором пребывают всех растений семена»^{441}. В иранском эпосе «Шахнаме» он исцеляет богатыря Рустама и помогает ему сразить неуязвимого Исфандияра, а также выступает как орудие судьбы. Перья Сэнмурва использовались при гаданиях и магических действиях. На сабельных клинках XIII–XIV вв. часто изображалась его схватка с драконом, что подразумевало покровительство чудесной птицы обладателю этого оружия. Кроме того, иранская традиция рассматривала Сэнмурва как трехипостасное существо с головой и лапами пса, птичьими крыльями и в рыбьей чешуе, что символизировало его господство в этих трех стихиях^{442}. Определенный аналог этому представлению мы видим в одном древнерусском языческом жертвоприношении: «Жертвенная яма расположена на могильнике XII — начала XIII в. у с. Горки Вологодской области. В яме лежали скелеты пяти собак, птиц, рыб, сверху были положены деревянный сосуд и два замка — для запирания жертвы и обезвреживания злых сил. Затем яма была забросана камнями и шлаком для неприкосновенности и изоляции от всего живого, что очень часто наблюдается на культовых сооружениях. По мнению Н. А. Макарова, раскопавшего это сооружение, жертва здесь была принесена божествам смерти и подземного мира»^{443}. Странный набор жертв подземным божествам находит свое объяснение в представлении о трех ипостасях Сэнмурва в иранской традиции.

По мнению В. И. Абаева, имя Симаргл было заимствовано славянами из скифского языка^{444}. Образ крылатой собаки нам встречается уже на древнейших памятниках Древней Руси. Она была изображена как на тарелке из Гнездова, так и в заглавной букве «В» Остромирова Евангелия 1056–1057 гг. — древнейшей из дошедших до нашего времени древнерусских книг. Тот факт, что Симарг встречается нам как на памятнике письменности, так и на предмете повседневного обихода, косвенно свидетельствует о достаточно широкой популярности этого персонажа языческой мифологии на Руси. Интересное наблюдение над иконографическим образом этого мифологического существа было сделано Б. А. Рыбаковым. На одном из секций браслета из тверского клада XII–XIII вв. изображена стоящая с чашей девушка, перед которой находится странная фигура как будто бы вырастающего из земли крылатого собакоподобного существа, что исследователь трактует как сцену жертвоприношения Симарглу. Анализируя растительный орнамент, Б. А. Рыбаков приходит к следующему выводу: «Грифону соответствуют ростки растений, обращенные вверх, а семарглам — переплетение корней с отростками на них»^{445}. Соотнесенность симарглов с корнями и, следовательно, с подземным миром подтверждает сделанное выше наблюдение о связи этого божества с потусторонним миром. С другой стороны, на медной пластине церковных врат Рождественского собора в Суздале, датируемой 1230-ми гг., два симаргла помещены выше грифона, что указывает на то, что данное мифологическое существо было связано не только с низом, но и с верхом и, следовательно, могло служить посредником между двумя этими сферами. Центральная роль грифона в этой композиции объясняется тем, что, согласно наблюдению Г. К. Вагнера, это существо часто символизировало Христа. Парность изображения симарглов на церковных вратах заставляет нас вспомнить о том, что во многих церковных поучениях против язычества имя этого божества оказывается разделенным на две части. Так, «Слово некоего христолюбца» призывает «не мога терпѣти кретьянъ двоевѣрно живущих вѣрующе в перуна и хорса и въ мокошь и в Сима и въ Рьгла… иже молясть подъ овиномъ. Огневи и виламъ и мокоши (і) симу (і) реглу и перуну…»^{446} Обычно это объясняется тем, что смысл заимствованного из иранского языка слова быстро забылся и переписчики, уже не понимая его значения, допускали ошибку. Однако изображение двух симарглов на церковных вратах позволяет усомниться в подобном объяснении. Хоть из иранской мифологии славянами был заимствован образ одной собакоптицы и Владимир в 980 г. ставил идол одному Симарглу, параллельно с этим в народном сознании существовал архетип двух собак загробного мира, идущий, как было показано выше, еще из времен индоевропейской общности. И как только заимствованный от ираноязычных соседей образ стал забываться, и в изобразительном искусстве, и в памятниках письменности вновь на первый план выходит образ двух собак, сохраняющих еще какое-то время свою крылатость. Возможно, что память о крылатости Симаргла отразилась и в слове самарыга, которым в Орловской губернии называли рябого коршуна.

Связь собак с загробным царством встречается также и у многих неиндоевропейских народов. Один из наиболее древних примеров этого представления опять дает нам Египет. Как уже отмечалось выше, в историческую эпоху Осирис не представлялся египтянами в облике охотника и, соответственно, его не сопровождали собаки, как, например, белорусского Боя или греческого Ориона. Однако отголоски изначального архетипа проявились в том, что во время загробного суда ближайшим помощником Осириса выступал собакоголовый бог Анубис, причем на рисунке, показывающем ритуал взвешивания сердца умершего, он изображен дважды, что, очевидно, отсылает нас к образу двух собак, сопровождающих бога загробного царства. На древнеегипетском саркофаге из Египетского музея в Берлине мы видим сразу двух Анубисов одновременно, поддерживающих умершего в облике Осириса. «Тексты пирамид» называют Анубиса первым мастером мумификации, приготовившим мумию самого Осириса, а также, что еще более важно, защитником и покровителем умерших^{447}. О тесной связи собаки и олицетворяющего созвездие Орион бога говорит и тот факт, что в некоторых древнеегипетских текстах Анубис называется сыном Осириса^{448}. Следует отметить, что своего рода предшественником Анубиса в древнейший период был изображавшийся в виде собаки бог Хентиментиу. Его имя буквально означает «предводитель западных» в смысле «царь умерших», и, что показательно, местом культа этого древнего бога был город Абидос, ставший впоследствии главным культовым центром Осириса^{449}. Тесную связь с собакой отмечают не только для Осириса, но и для его сына Гора, олицетворявшего собой власть фараонов в Древнем Египте. «Тексты пирамид» называют сына Осириса идущим во главе западных, по поводу чего исследователи раннего периода истории этой страны отмечают: «Превращение имени абидосского бога Хетиментиу, имевшего воплощение шакала или собаки, в эпитет иераконпольского сокола Хора указывает на сближение причастных к культу первых царей богов, чьи изображения представлены на штандартах прото/раннединастического времени. Таким образом, в «Текстах пирамид» отразились события ранних страниц сложения государства, представленные в мифологизированной форме. Явление этого же порядка зафиксировано в Мемфисском трактате, где Хор наделен эпитетами «шакал Верхнего Египта» и «открыватель путей». Второй эпитет явно указывает на отождествление Хора с Упуатом, имя которого и составило эпитет сокола Хора. Оба примера выражают сущность древнего образа обожествленного воина Хора как завоевателя и объединителя, переданного через сущность близких зооморфных персонажей: шакала, собаки и волка, — выступающих в роли медиаторов, проводников в иной мир, спутников»^{450}.

Обратившись к другой древнейшей мифологии, письменно зафиксировавшей миф об Орионе, а именно к шумерской, мы также видим сопровождающих бога-пастуха собак. Когда Думузи бежит от демонов подземного мира, насланных на него его собственной женой, он просит укрытия у своей сестры Гештинанны. Последняя клятвенно обещает не сообщать преследователям убежище брата, говоря при этом:

Из этой клятвы сестры Думузи мы узнаем о наличие у него собак, которые могут покарать за нарушение данной клятвы.

Интересные представления в связи с рассматриваемой темой встречаются и у финно-угров. Согласно финским представлениям умерший должен был преодолеть огненный поток, на другом берегу которого его поджидал страж с железными зубами и тремя псами. У мари во время поминовения умерших собакам подносили жертвенную пищу, сопровождая это обращением к покойным с просьбой уйти после трапезы. Аналогичное представление зафиксировано и у чувашей: «Угощение собак на кладбище поминальной пищей приравнивалось к совместной еде с умершими, ибо покойники на место поминания приезжают верхом на кончике носа собаки»^{452}.

Разительную параллель приведенной выше русской легенде об ангеле-волке мы видим в Новом Свете: «Древняя легенда племени черноногих, территория которых включает Скалистые горы на северо-западе Соединенных Штатов, гласит, что когда земля была молода и ее еще посещали Споми-тапи-кси (небесные существа), смертные люди скитались в лесах, не умея охотиться на диких животных и выживать в холодные зимы. Их пожалели первые из Ксахоми-тапи-кси (земных существ), макойи — то есть волки. Они увидели, что юноша и его семья голодают и, приняв облик молодых мужчин, поделились с людьми мясом, которые несли своему племени. После этого они позволили людям сопровождать их, чтобы они могли научиться совместным действиям при охоте на буйволов или других диких животных. Именно волки объявили людям, что они должны употреблять в пищу только тех животных, у которых есть копыта и рога, и не трогать зверей с когтистыми лапами.

Весной пришла пора расставаться. Волки с сожалением приняли свой природный облик и ушли. Но их можно увидеть на ночном небе в виде звезд, напоминающих нам о том, что следует помогать друг другу. Более того, в память об их сострадании к людям дорога в небесную страну получила название Волчьей Тропы, хотя те, кто не принадлежит к племени черноногих, называют ее Млечным Путем.

Волчья Тропа была тайной дорогой, позволяющей душам умерших попадать в следующий мир, где они жили в мире и согласии с волками. И действительно, волк является тотемом черноногих, причем с сильным шаманским подтекстом..»^{453}

Согласно представлениям живущих в Западной Африке догонов, на пути к загробному миру душа встречает сначала петуха, а затем собаку^{454}. Живущие на Дальнем Востоке орочи утверждали, что загробный мир собак расположен перед отверстием, ведущим в загробный мир людей. Точно так же и чукчи полагали, что только что умерший человек по пути в царство мертвых должен пройти через собачий мир. Меланезийское племя киваи считали гром лаем двух собак, оповещающих таким образом о прибытии каждой новой души в страну мертвых. Живущее там же племя камано убивало собаку на могиле погибшего воина. Точно так же и племя нага на северо-востоке Индии хоронили с хозяином его любимую собаку. Живущие в Субарктике ингалики полагали, что, когда человек умирает, его душа следует по широкой дороге, по которой он проходит селение душ людей, а затем душ собак. Там две собачьи души охраняют его, так как это место опасно. Подобно немцам о более близком к земле Небе Собак утверждало и индейское племя тлинкитов. Живущее в Мексике племя тотонаков рассказывает, что после смерти первопредков именно собака отвела их души на суд к Солнцу^{455}. В Центральной Америке ацтеки с умершим в могилу клали маленькую рыжую собаку, которая должна была перевезти своего хозяина через девять рек в стране мертвых. Аналогичное представление было записано и у живущих в горах Центрального Перу уанка, которые считали, что души мертвых по пути в «Немую Страну» должны перейти реку по тонкому волосяному мосту, в чем им помогают черные собаки, которых специально выращивали ради этого.

Представление о псе загробного мира встречается и у многих других народов, в числе которых финны, вепсы, коми, удмурты, мари, чуваши, тофалары, тувинцы, алтайцы, нанайцы, маньчжуры, удэгейцы, нивхи, айны, чукчи, коряки, ительмены, юкагиры, эскимосы Лабрадора и Западной Гренландии, ингалики, тлинкиты, меномипи, виннебаго, оджибва, северные солто, алгонкины Новой Англии, делавары, гуроны, ирокезы, июни, чироки, уичоль, кора, ацтеки и другие науа, отоми, тотонаки, сапотеки, миштеки, масатеки, михе, цоциль, лакандоны, хикаке, мискито, рама, тайно, таламанка, коги, юпа, калинья, локоно, таулипан, шуар, летуама, уанка, кечуа Центрального и Южного Перу, аймара, ашанинка, мачигенга, шипибо, шеренте.

Немаловажным представляется и то, что у многих народов образ собаки загробного мира также имел и астральную проекцию. В мире весьма распространенным является восприятие Сириуса как собачьей звезды. Уже в Вавилоне она была известна именно под названием «Собачья звезда». Традиция оказалась весьма устойчивой и в каталоге Бируни она названа «Собака великана» (имелся в виду Орион), при этом созвездие Малый Пес назван там «Предшествующий пес», что указывает на существование мифологемы о двух собаках небесного охотника. Это представление не ограничивается Ближним Востоком. Древние греки также отождествляли Сириуса с собакой, а от древнеримского названия этой звезды Canicula («Собачка») произошло название современное каникул. Скандинавам она была известна как пес Грейпер, словенцы называли ее Kuzlak («Собачка»), а финны — Koirantähti — «Собачья звезда». Живущие в Африке на юге Мали бамбара видят в Сириусе собаку, в Орионе — охотника, а в Плеядах и Гиадах — антилоп, на которых он охотится. Туареги называли Сириус «собакой». Китайцы называли ее Лан («Волк») или Тянь-лан («Небесный волк»), а также она была известна у них под именем T’ien-Land — злобный «Небесный пес». Аналогичным образом называли ее и тибетцы, отмечавшие черный цвет этого животного. Вместе с тем у тех же китайцев, возможно под индоевропейским влиянием, были представления и о благожелательных к людям этих животных. В спальнях замужних женщин можно было встретить изображения «небесных собак», поскольку, по китайским верованиям, они хранили здоровье и жизнь детей. Для живущих на севере Америки центральных юпик Сириус был «Собакой луны», индейцы пауни называли ее Волчьей Звездой и, что особенно интересно, связывали именно с ней появление смерти на земле. Сери, другие американские индейцы, видели в Сириусе собаку, преследующую горного барана (три звезды Пояса Ориона).

Выше уже приводились примеры, когда одна из звезд Ориона считалась сопровождающей охотника собакой. В некоторых случаях собак видели даже в Поясе Ориона. У африканского племени саката эта часть созвездия так и называлась «три собаки». Мордва также видела в Орионе собаку, но уже с отрицательной контаминацией, как это следует из принятого у них названия этого созвездия «Собака Шайтана»^{456}. Однако небесный пес связывался у народов мира и с другими созвездиями. Западные тувинцы, хороня покойного, старательно избегали направления, ведущего в Пасть Черной Собаки (Кара Ыт Аксы). У различных информаторов данная пасть ассоциировалась с Млечным Путем, с Большой Медведицей, со звездой Чолбои и т. п., при этом она изменяет свое положение на небе, в зависимости от времени года. Считалось, что, если умерший попал в эту пасть, Кара Ыт Аксы надо кормить мясом, отдать ей барана или лошадь, в противном случае умерший потянет за собой родичей. На Кавказе лезгины называли Большую и Малую Медведиц соответственно Большая Собака и Меньшая Собака. В Америке делавары утверждали, что с собаками надо хорошо обращаться, ибо они стерегут мост на развилке Млечного Пути, где лежит путь в загробный мир. В другой записи, сделанной в этом же племени, говорится, что собаки стерегут бревно, служащее мостом на небо. Души тех, кто плохо при жизни обращался с собаками, они сталкивают с бревна в воду. Гуроны полагали, что души людей идут в загробный мир по Млечному Пути, а по соседней тропе, также обозначенной звездами и называемой «Тропою собак», идут души собак. Семинолы, называвшие Млечный Путь «Дорогой душ», по которой души добрых людей идут к городу на западе небосклона, раньше убивали собак, чтобы они сопровождали хозяев в этом утробном путешествии. Собаки же идут по «дороге собак», и эти две дороги сближаются и встречаются в небесном городе. Чикасо называли Млечный Путь «Дорогой белой собаки», а натчез звали его собачьей тропой. Чироки на юго-востоке США видели в Сириусе и Антаресе две собачьи звезды там, где Млечный Путь встречается с горизонтом. Поскольку их нельзя увидеть одновременно, то у этого индейского племени возникло представление о том, что душа умершего сначала переходит поток по тонкой жердочке, затем у прохода на развилке дороги надо хорошо покормить первую собаку. Потом, идя дальше, умерший доходит до второй собаки, которую также надо покормить. Тот, у кого с собой мало еды, не сможет миновать вторую собаку и будет обречен вечно блуждать между ними. Живущие в Гвиане таулипан считают, что, когда души мертвых идут по Млечному Пути, собаки убивают души тех, кто плохо обращался с ними при жизни. По другой версии этого мифа, уже сама собака ведет души умерших по Млечному Пути к их небесной обители, но убивает тех, кто плохо относился к собакам.