Забытый прародитель человечества

Глава 2 НЕБЕСНЫЙ ОХОТНИК В ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ТРАДИЦИИ

Самой первой параллелью, бросающейся в глаза, является греческий миф об охотнике Орионе и двух его собаках. О древности данного мифа красноречиво говорит тот факт, что уже в «Илиаде» Гомер связывает с ним «собачью» звезду Сириус: «Псом Ориона се нарицают сыны человеков» (ХХII, 29) — и притом говорит об этом как о чем-то общеизвестном и не требующим дополнительных пояснений. Столетия спустя Гитин уже счел нужным дать такое пояснение к созвездию Пес и возникновению данного обозначения: «Некоторые говорят, что это — пес Ориона, и поскольку он был страстным охотником, вместе с ним среди созвездий был помещен и пес. <…> Но у этого Пса на языке находится одна звезда, которая также называется Пес, а на голове — вторая, которую, считают, Исида поместила под своим именем и назвала Сириус вследствие ослепительной белизны се сияния..»^{35} Кроме того, с Орионом Эратосфен связывает и созвездие Порцион, или Малый Пес^{36}, и, таким образом, этот охотник точно так же, как Бой белорусам, представлялся грекам с двумя собаками.

В другой своей поэме Гомер отмечает красоту этого охотника — великаны Отое и Эфиальт «всех красотой затмевали они, одному Ориону в ней уступая» (Одиссея XI, 310) и дает такое описание его внешности:

Аполлодор так кратко пересказывает связанные с ним предания: «Артемида же убила Ориона на острове Делос. Об Орионе говорят, что его родила земля и он был огромного роста. Феркид же говорит, что он был сыном Посейдона и Эвриалы. Посейдон одарил его способностью ходить по морю. Он женился на Сиде, которую Гера низвергла в Тартар за то, что та осмелилась состязаться с ней в красоте. Затем, прибыв на остров Хиос, он посватался к дочери Ойнопиона Меропе. Ойнопион напоил его пьяным и уснувшего ослепил, после чего выбросил на берег моря. Орион, придя в кузницу Гефеста и похитив одного из детей, посадил себе на плечи и приказал вести его к восходу солнца. Придя туда, он вновь прозрел, подставив глаза жгучим лучам солнца. После этого Орион поспешил сразиться с Ойпопионом, но Посейдон укрыл последнего в подземном доме, построенном Гефестом. Влюбившаяся в Ориона Эос похитила его и доставила на остров Делос. Афродита вселила в нее постоянное желание, отомстив ей за то, что она разделила ложе с Аресом. Орион же, как говорят некоторые, погиб, когда приглашал Артемиду состязаться с ним в метании диска, но, по сведениям других, Орион был застрелен Артемидой из лука, когда пытался совершить насилие над Опидой, одной из дев, прибывших от гиперборейцев»^{37}. Как отмечают исследователи, в своем изложении Аполлодор упустил ряд важных деталей. Влюбившись в Мерону, дочь правителя Хиоса, он в угоду ей очистил весь остров от зверей. Однако, поскольку Ойнопион все откладывал свадьбу, не желая иметь такого зятя, Орион, однажды напившись пьяным, ворвался в покои Мероны и изнасиловал ее, после чего заснул, а Ойнопион, пользуясь этим, ослепил его. О смерти Ориона Эратосфен приводит другую версию мифа: не найдя Ойнопиона, Орион явился на Крит и стал охотиться с собаками на дичь, угрожая, что уничтожит всех зверей на земле. Разгневавшись этим, богиня Гея наслала на него огромного скорпиона, от укуса которого Орион умер. Однако Артемида и Лето, часто охотившиеся с ним, упросили Зевса превратить его вместе с собаками и скорпионом в созвездия. При описании движения небесных созвездий у Арата следует, что Орион пытался покуситься на честь самой Артемиды:

Однако в этом изложении становится совершенно непонятно, за какие заслуги нечестивец Орион, посмевший посягнуть на саму богиню, был взят на небо. Очевидно, что здесь, как и в ряде других случаев при эволюции греческой мифологии, в качестве насильников над богинями описывались их прежние супруги из доолимпийского пантеона, которые с победой нового поколения богов были оттеснены на задний план и лишены как божественного статуса, так и своих былых жен. В пользу этого предположения говорит и приводившаяся ниже версия, согласно которой Артемида-Диана была возлюбленной Ориона, что вызывало сильное неудовольствие ее брата Аполлона. С другой стороны, в «Фастах» Овидий утверждает, что Орион погиб, спасая мать Аполлона и Артемиды Лето:

Однако другие античные авторы мотива защиты Орионом Лето не знают, да и у Овидия проглядывает мотив гнева богов на похвальбу охотника, ставшую причиной его гибели. В пересказе Гитина этот эпизод звучит так: «…Орион, будучи страстным охотником, счел в этом занятии себя искуснейшим ловчим и стал похваляться перед Дианой и Латоной, что он способен истребить все живое, что рождается на земле. Поэтому рассерженная Теллус наслала на него скорпиона, который, рассказывают, убил его»^{40}. Диана же, из-за любви к Ориону, попросила Юпитера поместить его на небо. Этот же автор приводит еще один вариант гибели охотника, вызванной на этот раз коварством Аполлона: «Истр же рассказывает, что Орион был возлюбленным Дианы и едва не стал, как считают, ее мужем. Аполлон был этим очень недоволен и часто упрекал, ничего, однако, не добившись. Однажды он увидел далеко в море голову плывущего Ориона и поспорил с Дианой, что она не сможет метнуть стрелу до той черной точки, что виднеется в море. Желая подтвердить свою славу искуснейшей лучницы, она пустила стрелу и попала Ориону в голову. Волны прибили к берегу его мертвое тело, и Диана, неутешно горюя и укоряя себя за его смерть, оплакала его гибель горькими слезами и поместила, считают, его среди созвездий»^{41}.

Уже приведенные источники свидетельствуют о том, что Орион был доолимпийским божеством, погибшим от руки представителей нового поколения богов. Исходным, очевидно, является миф о происхождении великого охотника от богини земли Геи, а миф о том, что его отцом был Посейдон, — вторичным. Чуть ниже мы рассмотрим еще один вариант мифа о происхождении Ориона, где он окажется порождением даже не одного, а сразу трех богов. Об оппозиции рассматриваемого персонажа новому поколению богов говорит и то, что его жена была низвергнута в Тартар, в котором, согласно греческой мифологии, находились представители предыдущего поколения богов. Источники описывают Ориона великим охотником, да и сам он себя считал «искуснейшим ловчим». Как и у Боя, у него две собаки, а из описания Гомера следует, что вооружен он был дубиной — подробность, отсутствующая в белорусских легендах, но вытекающая из этимологических данных. Как и прародитель белорусов, Орион наделен бьющей через край сексуальной энергией. Даже из приведенных фрагментов следует, что, помимо жены, его возлюбленными были богини Эос и Артемида, которую латинские авторы называют Дианой; кроме того, он совершил насилие над Меропой и пытался совершить его над гиперборейкой. В «Одиссее» Гомер отмечает исключительную красоту Ориона, а, как в свое время подчеркнул Ж. Дюмезиль, красота — это свойство тех мифологических персонажей, которые являются носителями плодородия и сексуальности. Кроме того, Гитин добавляет такую существенную подробность: «Когда Плейона и ее дочери проходили по Беотии, Орион, распалясь желанием, захотел сойтись с нею против ее воли. Она пустилась в бегство, и Орион безуспешно преследовал их семь лет. Но Юпитер сжалился над девами и поместил их среди созвездий, и впоследствии некие астрономы назвали их хвостом Тельца. Поэтому взору представляется, что Орион до сих пор преследует их, убегающих на запад»^{42}. Остается добавить, что Плейона была матерью семи сестер Плеяд, давших название одноименному созвездию, которое у греков, как и у многих народов, так или иначе связывалось с созвездием Орион. Уже при описании щита Ахилла Гомер подчеркивает, что на нем в том числе были изображены

О том, как в Античности люди представляли себе очертания созвездия Орион мы можем узнать у Гитина: «Его пояс и остальное тело отделены [от груди] экватором. Его представляют так, словно он сражается с Тельцом, сжимая в правой руке дубину и опоясавшись мечом. <…> Он содержит на голове три яркие звезды; на каждом плече по одной; на правом локте одну тусклую; такую же одну на руке; на поясе три; там, где вырисовывается его меч — три тусклые; на каждом колене по одной; на каждой ступне по одной. Всего семнадцать»^{43}. Из поэмы Арата следует, что данное созвездие было для греков своего рода точкой отсчета при наблюдении звездного неба, и своих читателей он считает нужным предостеречь о следующем:

Этот же автор, подобно Гомеру, также считает нужным подчеркнуть силу и гордость героя, олицетворенного этим созвездием:

Как видим, Орион во многом напоминает Боя, однако от последнего у него есть два существенных отличия — ни один миф не сообщает нам о том, что Орион был родоначальником греков либо какого-нибудь другого народа, и не указывает на его связь с погребальным культом. Чтобы разобраться в первом несоответствии, нам следует обратиться еще к одной необычной версии мифа о рождении Ориона, приводимой независимо друг от друга Гитином и Овидием. Согласно ей в Фивах или на острове Хиос жил бездетный старик Гирией, к которому в гости пришли не узнанные им Зевс, Посейдон и Гермес (в латинской передачи мифа Юпитер, Нептун и Меркурий). Хозяин оказал им гостеприимство и, когда они, открывшись ему, предложили исполнить любое его желание, попросил у богов сына. Боги содрали шкуру с быка, наполнили ее своей уриной и велели закопать в землю, в результате чего через девять месяцев на свет появился мальчик. В честь этого невероятного события отец назвал его Урионом (от греческого глагола ουρεω — «испускать мочу»), ради благозвучия затем переименованным в Ориона. Об этом же пишет и Овидий:

Как видим, в этом варианте мифа Орион оказывается не столько сыном своего земного отца, сколько эманацией, пусть и достаточно своеобразной, трех великих богов-олимпийцев. Однако у того же Гитина во всем его изложении встречается лишь один единственный астральный миф, где эти три бога выступают вместе. И миф этот повествует об их астральном браке с Плеядами, за которыми, как выше уже отмечалось, семь лет безуспешно гонялся Орион: «Рассказывают, что числом Плеяд семь, но никому не дано разглядеть больше шести. Причину этого объясняют тем, что шесть из семи сожительствовали с бессмертными богами: три с Юпитером, две с Нептуном, одна с Меркурием, последняя же, считают, была супругой Сизифа. Из их числа от Юпитера Электра родила Дардана, Майя — Меркурия, Тайгета — Лакедемона. От Нептуна Алкиона родила Гириея, Келено — Лика и Нектея»^{47}. Поскольку сын Нептуна и Алкионы и был тот самый Гирисй, ставший земным отцом Ориона, оба сюжета окончательно переплетаются. С учетом того, что мифы об олимпийском поколении богов накладывались на мифы о предшествующих божествах, частично приписывая новому поколению богов деяния и атрибуты богов предшествующих, а частично принижая прежних божеств, низводя их до уровня второстепенных, а то и третьестепенных персонажей, оттесненных на периферию новой мифологии, можно предположить, что и образ Ориона подвергся подобному же принижению. Возможно, что отголосок этого, некогда более высокого положение Ориона имеется и в труде римского астролога М. Манилия, который, описывая подъем на небо «великого Ориона», отмечает, что тот при этом «обнимает великий Олимп»^{48}, ставший местом обитания нового поколения богов. В силу этого приведенная выше этимологическая связь его имени с уриной представляется вторичной, призванной унизить некогда более великий образ этого небожителя. Это подтверждает и свидетельство Аристомаха, передающего несколько иную версию данного мифа: «Аристомах рассказывает, что некий Гирией, желавший иметь сына, дал в Фивах обет. Юпитер, Меркурий и Нептун пришли в гости к Гириею и велели принести жертву для рождения сына. С жертвенного быка сняли шкуру, боги излили в нее семя, а затем по приказу Меркурия шкура была зарыта в землю. Когда родился обещанный сын, его назвали Орионом. Он якобы помещен среди созвездий. Нечто подобное о рождении Ориона рассказывает Гесиод»^{49}. Как видим, в данной версии речь идет уже не о моче, а о семени богов, гораздо более знаковой и благородной субстанции.

Что же касается первоначального имени Уриона, то его следует связать с именем Неба-Урана — первого и самого древнего бога греческой доолимпийской мифологии. Как и Уран Орион, по одному из мифов, сын Геи-Земли. Оба они отличаются бьющей через край производительной силой. Если в «Теогонии» Гея подговаривает своего сына Крона оскопить своего отца Урана, то, согласно приводимым Гитином и Овидием версиям мифа, она же посылает скорпиона убить Ориона (Теллус в римской мифологии «мать-земля»). Помимо чисто фонетической связи Уриона-Ориона с Небом-Ураном, она подтверждается и мифологически: буйный охотник становится небесным созвездием. Следует подчеркнуть, что все три олимпийских бога, эманацией которых, по другому мифу, становится Орион, одновременно являются и небесными планетами — Юпитер, Нептун и Меркурий, — а взятые в своем мифологическом аспекте, символизируют собой небесный мир и водную пучину, а Гермес по природе своей является посредником между верхним и нижним мирами. Таким образом, брак трех этих богов с Плеядами является астральным браком, а в мифах неиндоевропейских народов, изложенных ниже, нам будет неоднократно встречаться мотив брака Ориона с Плеядами. Нечего и говорить, что с мифо-астрономической точки зрения брак между собой двух соседних созвездий гораздо естественнее, нежели брак созвездия с тремя планетами Солнечной системы. Поскольку и греческая традиция сохранила мотив преследования Орионом Плеяд, мы можем с достаточной степенью уверенности считать, что первоначально в мифе речь шла о браке между двумя созвездиями и лишь впоследствии, с падением значения рассматриваемого образа и возвышением олимпийских богов, фигура Ориона в нем оказалась заменена на Зевса, Посейдона и Гермеса. Но если это так, то небесный охотник оказывался родоначальником царей-эпонимов дарданцев и лакедемонцев. Таким образом, устраняется единственное существенное отличие между Боем и Орионом. Наконец, на связь Ориона с небом намекает и топонимика. При описании Беотии Павсаний делает следующее интересное замечание: «Есть в Танагре могила Ориона и гора Керикион, где, по легенде, родился Гермес; есть местечко, именуемое Полос (Небесная ось); тут, говорят, жил Атлант и исследовал то, что находится под землей, и то, что совершается на небе»^{50}. Связь между небесной осью бога-посредника между мирами, бывшего к тому же внуком Атланта, проста и понятна. Нахождение же в этом месте могилы Ориона предполагает и его связь с небом, причем уже не просто как с небосводом, а как с центральной и наиболее значимой его осевой точкой. Что касается второго несоответствия, а именно отсутствия у Ориона связи с погребальным культом, следует вспомнить, что как в мифах, так и на звездном небе этот охотник изображался с двумя собаками, а собаки — это хтонические животные в индоевропейской мифологии, тесно связанные с загробным миром. Классическим примером этого является Кербер, стерегущий вход в царство мертвых в олимпийской мифологии. Подробнее эта тема будет рассмотрена нами в пятой главе. Кроме того, согласно Аполлодору, Орион был ослеплен, а слепота в фольклоре традиционно указывает на принадлежность того или иного персонажа к миру смерти.

С чисто этимологической точки зрения с именем Ориона связаны также Оры — божества регулярно сменяющихся времен года у греков. В классической олимпийской мифологии, изложенной в «Теогонии» Гесиода, они дочери нового главы богов:

Однако в другой своей поэме, «Труды и дни», все тот же Гесиод напрямую связывает циклы земледельческих работ древнегреческого крестьянина с положением на небе интересующего нас созвездия:

Эти советы Гесиода охватывали период с конца июня — начала июля, когда созвездие Орион начинало восходить на небосклоне, до середины ноября, когда Орион с Гиадами скрывались на западе. Поскольку именно на этот период приходились главные земледельческие труды, совершать которые поэт рекомендовал, ориентируясь на положение этого небесного созвездия, становится ясно, что между Орами, главную функцию которых все тот же Гесиод характеризует следующими словами «Пышные нивы людей земнородных они охраняют», и Орионом существует не только этимологическая, но и семантическая связь. Помимо этого, этимологическая связь у Ор существует и с русским словом пора, в значении благоприятного времени для чего-либо или просто некоего временного отрезка.

Хоть Орион и не был включен в число олимпийских богов и в конечном итоге погиб если не от их руки, то по их воле, тем не менее, в опрсделенном смысле, небесному охотнику удалось взять реванш. Когда отгремели битвы с титанами и Тифоном и могуществу олимпийских богов, казалось бы, уже ничто не угрожает, в Греции внезапно появился новый бог. Звали его Дионисом. Несмотря на все попытки противодействия приверженцев традиционной олимпийской религии, его культ не только победоносно распространился по всей Элладе, но даже дал начало новой неортодоксальной религии — орфизму. Согласно одному варианту мифа, Дионис был сыном Зевса и фиванской царевны Семелы, в которого ревнивая Гера вселила безумие. От него Диониса исцелила во Фригии Рея-Кибела, приобщившая его к оргиастическим мистериям, после чего Дионис странствовал как по всему миру, от Египта до Индии, так и по Греции, учреждая свой культ. Согласно другому, орфическому мифу, Зевс назначил младенца Диониса царем всех богов, однако титаны по наущению Геры разорвали нового властелина вселенной на части и съели. Во время борьбы с ними Дионис оборачивался то львом, то драконом, то быком, однако в конечном итоге был заклан противниками. Разгневанный Зевс испепелил титанов молниями, и из их копоти возникли люди, несущие из-за этого в своей природе соединение двух противоположных начал — божественного и титанического. Данный чрезвычайно важный момент приводит Олимпиодор, который отмечает, что «у Орфея рассказано о четырех царствах: первое — Урана, которое наследовал Крон, оскопивший своего отца, после Крона царствовал Зевс, который низверг отца в Тартар, преемником Зевса был Дионис, которого, как говорят, по наущению Геры растерзали Титаны и вкусили его плоти. Разгневавшись на них, Зевс поразил их молнией, и из копоти испарений, поднявшихся от них (которая стала материей), произошли люди…»^{53} Насколько мы можем судить, Дионис вобрал в себя черты целого ряда доолимпийских богов. То, что он принимал облик дракона и быка, а также его принесение в жертву, указывает, по мнению специалистов, на то, что на Диониса перешли отдельные черты супруга Великой богини эпохи матриархата, который периодически приносился в жертву и затем опять воскресал. Вместе с тем на Диониса перешел и ряд черт Ориона. Хоть в мифах новый бог не фигурирует как охотник и даже принимает зоорфные формы, тем не менее одним из имен Диониса был Загрей, буквально «Великий Ловчий» или «Великий Охотник»^{54}. А. Ф. Лосев отмечал, что на Крите (а именно на этом острове, согласно классической мифологии, родился Зевс) хтонической ипостасью главы олимпийского пантеона был Великий Ловчий Загрей, образ которого напоминал исследователю охотников Ориона и Актеона. Еще более показательно, что, согласно мифам, для охраны посвященного Зевсу священного округа близ критского города Палекастро был поставлен сделанный Гефестом золотой Цербер^{55}. Данная подробность указывает на отголоски образа охотника в облике критского Зевса. Стоит вспомнить и то, что, согласно приведенному выше одному из вариантов мифа, Орион охотился именно на Крите, угрожая истребить там всех зверей. Кроме того, Дионис был богом виноградного вина, а чуть выше уже приводилось наставление Гесиода, в соответствии с которым именно по положению Ориона на небе определялось время сбора винограда. Несмотря на то что античные источники не связывают напрямую Диониса с созвездием Орион, на это указывает календарная приуроченность «страстей» нового бога. В. Е. Ларичев, проанализировав временную привязку мистерии сына Зевса, изложенной в поэме Нонна, пришел к выводу, что «Дионис принимал свою смерть в ту же пору, когда, согласно Гесиоду, Крон оскоплял в мае — июне по наущению матери Геи своего отца Урана — месяцы сбора поселянами земных плодов. Следовательно, жизнь «отрока рогатого» приходилась на месяцы весеннего возрождения природы и созревания урожая, а драма его гибели совпадала с месяцами сбора плодов и последующей их обработки (май — ноябрь)»^{56}. Однако именно в это же время, согласно тому же Гесиоду, на небосводе сияло созвездие Орион, указуя своим движениям крестьянам наиболее благоприятное время для начала и окончания земледельческих работ. Если верить мифам, любовных похождений у Диониса было гораздо меньше, чем у его отца Зевса, но тем не менее именно в честь Диониса в Древней Греции устраивались фаллические шествия, и это указание на гиперсексуальность вновь сближает нового бога с Орионом. Более того, Дионис как олицетворение животворящего начала и даже в какой-то степени прародитель человечества одновременно оказывался тождествен и Аиду, богу мира мертвых: «В качестве таинственного воспоминания об этих страстях по городам воздвигают фаллосы Дионису; как говорит Гераклит: «Нс твори они шествие в честь Диониса и не пой песнь во славу срамного уда, бессрамнейшими были бы их дела. Но тождествен Аид («Срамный») с Дионисом, одержимые коим они беснуются и предаются вакхованию»…»^{57} Тесную связь бога-прародителя с божеством загробного мира мы еще не раз будем встречать в этой книге, а пока лишь отметим, что эта связь в глазах греков была далеко не случайной. Одним из эпитетов Диониса было Лиэй («освободитель»), и в этом качестве он проявлял себя двояко: освобождая людей от мирских забот в качестве бога вина и даруя посвященным в свое учение знание истинной природы человеческой души, освобождая их через это от тягот «многострадального, мучительного круга» перерождений и превращая из людей в богов. Об этом наглядно говорит надпись на костяной пластике, найденной в Ольвии: «Жизнь Смерть Жизнь // Истина // Дио(нису) Орфическому»^{58}.

В еще большей степени сохранился миф об изначальном прародителе своего народа у армян. У них он известен под именем Хайк (вариант — Гайк), по его имени Армения называется Хайк, а сами армяне — хайки. Для нашего исследования весьма важно, что в переводе Библии на армянский язык созвездие Орион названо Хайком, а в народной песне это же созвездие называется Хэк-Хайк. Прародитель армян слыл также распорядителем времени, и, по утверждению космографа VII в. Анания Ширакаци, месяцы древнеармянского календаря считались сыновьями и дочерями Хайка^{59}. Данное обстоятельство подтверждает отмеченную выше связь Ориона с Орами в греческой мифологии и делает более чем вероятным предположение, что первоначально и у греков времена года считались дочерьми не Зевса, а интересующего нас созвездия. Армянский ученый VII в. Анания Ширакаци передал нам миф, согласно которому часть звезд в созвездии Орион-Хайк, равно как и часть календарных месяцев, носили имена его детей. Кроме того, шесть звезд созвездия Весы, называвшихся Венцом Хайка, так же были названы в честь его шестерых сыновей и дочерей. Соответственно, древнеармянский календарь состоял из двенадцати месяцев по 30 дней каждый и дополнительного тринадцатого месяца из пяти дней. Каждый месяц этого календаря получил свое название в честь 12 сыновей и дочерей Хайка: Навасард (11/23 августа — 9/21 сентября), Ори (10 сентября — 9 октября), Сайми (10 октября — 8 ноября), Тре (9 ноября — 8 декабря), Кахоц (9 декабря — 7 января), Арац (8 января — 6 февраля), Мсскан (7 февраля — 8 марта), Арег (9 марта — 7 апреля), Аекан (8 апреля — 7 мая), Марери (8 мая—6 июня), Маргац (7 июня—6 июля), Хротиц, (7 июля— 5 августа), а вставной тринадцатый месяц назывался Авеляц. Поскольку солнечный год был на 5 часов 48 минут и 46 секунд больше календарного, то каждые четыре года новый год по армянскому календарю отставал от солнечного на один день. Однако за 1460 лет и один високосный год Новый год, приходившийся в древнеармянском календаре на день Арег (богиня Солнца и дочь Хайка, в честь которой назывался и первый день каждого месяца данного календаря), вновь возвращался на исходную позицию — 11 августа. Этот отрезок времени в Древнем Египте был известен как «сотис», а в Армении называли «период Хайка». Было известно, что 10 августа 428 г. н. э. завершился второй «период Хайка» и день Арег вновь занял свое изначальное место. При обратном расчете двух этих периодов ученые получили 11 (23) августа (день Арег месяца Навасард) 2492 г. до н. э., которое и было началом армянского летоисчисления. Считалось, что именно в этот день Хайк убил Бэла и тем самым положил начало истории армянского народа. Ученые раннего Средневековья Евсевий Кесарийский, Африкан и другие называют датой смерти Бэла тот же год^{60}. Несмотря на естественные сомнения в точности этой хронологии, стоит отметить, что точка отсчета истории армянского народа, ставшая началом их летоисчисления, достаточно точно совпадает с мнением некоторых современных ученых, согласно которому распад индоевропейской общности происходил примерно в III тысячелетии до н. э. Кроме того, в связи с этой особенностью армянского летоисчисления стоит вспомнить, что в Древнем Египте также был аналогичный календарный период — Год Бытия, продолжительностью в 1461 год по 365 дней, благодаря чему достигалось наиболее гармоничное сочетание солнечного года с временными циклами Луны, Сириуса и Венеры. Правда, Год Бытия праздновался в Египте в другое время, чем «период Хайка»: письменные источники сообщают, что на берегах Нила он отмечался в 2782 и 1322 гг. до н. э. и в 138 г. н. э.^{61}.

Согласно народной этимологии имя Хайк значило «исполин», а внук предка армян Кадм называл своего деда «великий между полубогами»^{62}. О том, что Орион-Хайк был охотником, и притом умелым, свидетельствуют обращенные к нему слова Бэла, который, предлагая ему подчиниться его власти, говорил ему: «Живи мирно в моем доме, обучая у меня дома отроков-охотников»^{63}. Необходимо отдать должное Мовсесу Хоренанцу и епископу Себеосу, которые, несмотря на то что были церковными авторами, бережно сохранили и записали языческие мифы своего народа, ограничившись их приведением в соответствие с библейской хронологией — случай достаточно редкий среди христианских писателей. Согласно Мовсесу Хоренанцу, Хайк был четвертым потомком Иафета и одним из исполинов, которые хотели построить Вавилонскую башню: «Одним из них был Иапетостеев Хайк, именитый и храбрый нахарар, меткий стрелок из могучего лука. <.. > Сам Хайк… славился среди великанов своей храбростью и выступал против всех, кто стремился к единоличной власти над великанами и богородными героями»^{64}. Затем с тремя сотнями людей он отправился на север: «Ибо Гайк ушел из Вавилона вместе с женой и детьми и со всеми домочадцами, отправился и поселился в Арарадской долине, в доме у подножья горы, который впервые построил отец Зерван вместе с братьями. Затем Гайк оставил (этот дом) в наследство внуку своему Кадмосу, сыну Арамспака, а сам отправился оттуда еще дальше в сторону севера, пришел и поселился на высокой равнине, и равнина эта получила название Гайк, по имени отцов. А страна же по тому же примеру получила название Гайк, т. е. гайский народ. Вот этот Гайк, могучий силой, статный, с мощным луком, сильный боец.

В это время в Вавилоне воцарился охотник-исполин, Бэл Титанит, обожествленный властелин, с могучей силой, и велика была краса его выи. Он был властелином всех народов, рассеявшихся по лицу всей земли»^{65}. Упомянутый в этом отрывке из сочинения Себеоса Зерван был древнеиранским богом времени, и, с учетом отмеченной выше связи Хайка с древнеармянским календарем, остановка его в доме бога времени не была случайна, а отражала связь со временем и самого прародителя армян. Мовсес Хорепанци добавляет, что новая деревня, основанная Хайком на нагорье, также получила название от его имени Хайкашен — буквально «построенная Хайком». Как отмечает М. Абегян, «упомянутые в мифе топонимы — Харк, Хайкашен, Хайоцдзор и другие находятся в бассейне Ванского озера, где первоначально разместился армянский народ»^{66}. И по поводу древнейшего названия Армении Мовсес Хоренанци однозначно заявляет: «Страна же наша, по имени нашего предка, называется Хайкh»^{67}.

Что же касается воцарившегося в Вавилоне Бэла, то Хоренанци отождествляет его с греческим Кроном и легендарным библейским Небротом-Нимвродом (современные исследователи полагают, что образ его восходит к семитскому богу Белу). Узнав, что Хайк не хочет подчиниться его власти, Бел пошел на него походом, и решающая битва произошла у озера Ван. Согласно Себеосу, при первой встречи Хайк бежал от Бела, тот стал его преследовать, и, когда враги наконец сошлись, Хайк предложил Белу вернуться назад, иначе, пригрозил прародитель армян, «ты сегодня умрешь от моих рук, ибо моя стрела никогда не дает промаху». В ответ Бел вновь предложил ему подчиниться и, как уже говорились выше, учить охотников в его доме. Поняв, что царь Вавилона стремится подчинить его силой, Хайк убивает Бела. Мовсес Хоренанци описывает это так: «Увидев это, Хайк, вооруженный луком, устремляется вперед, приближается к царю, туго натягивает широкий как озеро (лук) и трехперой (стрелой) попадает в нагрудную пластину…»^{68} У Себеоса при описании этого же эпизода появляются дополнительные подробности. Услышав предложение Бела учить его охотников, «ответил ему Гайк и говорит: «Ты собака, и из стаи собак ты и твой народ, вот за то я сегодня же опорожню мой колчан на тебя». А царь Титанид был мощно вооружен и вполне полагался на свое вооружение. Яфетид же Гайк приблизился, держа в руках лук, подобный сильной кедровой палице. Он остановился и приготовил лук против пего. Он поставил на землю рядом с собой колчан до кольца исполинского пояса и, поднатужившись, со всех сил пустил стрелу, которая пробила железные латы и сквозь медный щит пронзила мясного истукана и вонзилась в землю»^{69}. Во-первых, мы видим, что прародитель армян устойчиво связывается с числом «три»: триста человек отправилось с Хайком на север, а выпущенная им стрела называется трехперой. Можно предположить, что вся эта числовая символика не случайна, а связана с тремя яркими звездами, образующими так называемый Пояс Ориона — одну из наиболее отличительных черт данного созвездия. Этот пояс, названный исполинским, также фигурирует в описании Себеоса. Во-вторых, у того же автора мы видим уподобление лука Хайка «сильной кедровой палице», которое, в сочетание с данными этимологии и очертаниями созвездия Орион, недвусмысленно говорит о том, чем первоначально был вооружен прародитель армянского народа. На месте своей победы он основал селение Хайк, названное им своим именем, которое впоследствии дало название всей стране. Легко заметить, что миф о Хайке достаточно искусственно был привязан армянскими летописцами к библейской истории и первоначально исполин-родоначальник занимал гораздо более высокое место в армянском языческом пантеоне, нежели то, о котором решились упомянуть церковные писатели. Поскольку сам Бел был отождествлен Мовсесом Хоренанци не только с Нимвродом, но и с Кроном, что подтверждается требованиями Бела, чтобы все почитали его не только как царя, но и как бога, то противоборство с ним Хайка по своему значению соответствует борьбе различных поколений богов в греческой мифологии. Кроме того, если эта параллель с греческой мифологией имеет под собой основание, то она лишний раз свидетельствует о почтенной древности Хайка-Ориона, отнесенного армянским летописцем к доолимпийскому поколению богов. В пользу былого божественного статуса армянского первопредка говорит и его связь как с небесным созвездием, так и с календарем — черты, отнюдь не свойственные обычному земному родоначальнику. Наконец, внук Хайка называет его прямо полубогом — максимально возможная степень превознесения, возможная в христианский период, когда записывались древние мифы. Наконец, Н. О. Эмин отмечает, что армяне своего родоначальника и произошедших от него царей из династии Хайкидов называли каджами, т. е. духами, богами^{70}. Кроме того, первым жрецом в Армении был сын Хайка Араманаик, и с тех пор «достоинство великого жреца или кермапета в период Хайкидов постоянно оставалось между членами царского дома»^{71}. Если поклонение обожествленному предку составляло родовой культ первой армянской царской династии, то вполне понятно, почему данный культ логичнее всего было исполнять его прямым потомкам.

Из того, что нам уже стало известно из славянской и греческой мифологии, у армянского Хайка отсутствуют лишь немногие черты — бьющая через край сексуальность, сопровождающая его пара собак, связанных с погребальным культом. Поскольку Хайк и так считался родоначальником всего народа, раннесредневековые армянские письменные источники вполне могли и не акцентировать внимание на этой и так само собой подразумевающейся черте своего первопредка. Что касается собак, то мы их можем увидеть вместе с Хайком, правда не на страницах летописи, а на рельефе гробницы царей династии Аршакидов в Ахце (рис. 1). Следует отметить, что данный рельеф, непосредственно связанный с царским культом, датируется IV в. н. э. и является первым из дошедших до нас памятников собственно армянского искусства, что достаточно показательно уже само по себе. Вот как описывает изображенную на нем сцену искусствовед Н. С. Степанян: «Сюжет рельефа, на котором изображена борьба с вепрем, найденного в этой подземной усыпальнице, может быть расшифрован как история прародителя армян — легендарного Хайка, превращенного, согласно легенде, после смерти вместе со своими охотничьими собаками в созвездия Орион и Гончие Псы. Легенда эта космогонического характера, но вместе с тем она отразила и древние этнические изменения, процесс формирования армянского народа. Вепрь — тотем. Как на земле великан и охотник Хайк боролся с дикими зверями, так и на небе он борется с их символом, превратившись в созвездие, продолжает свою борьбу. Фигура обнажена, сам Хайк-Орион — тоже охотничий тотем»^{72}. Нечего и говорить, что данный рельеф подчеркивает роль Хайка как охотника, на которую имеется лишь один намек в письменных источниках. Правда, на рельефе он вооружен копьем, а не дубиной или луком, но данную деталь можно отнести на счет присущей мифологии многовариативности. Самое главное, что данный рельеф показывает двух сопровождающих Хайка собак, являющихся, как было показано выше, верными спутниками славянского Боя и греческого Ориона и представлявших существенней элемент первоисточника данного мифологического образа. О связи собак с заупокойным культом в армянской мифологии мы более подробно остановимся в соответствующей главе, а пока отметим лишь то обстоятельство, что «у армян души усопших и их культ тесно связывался со звездами». Считалось, что каждый человек имел свою звезду, которая меркнет в случае опасности. Связь культа умерших со звездами у армян была такой тесной, что клятва этими небесными светилами приравнивалась по значимости к клятве могилой отца: выражение «Да будут свидетелями те большие и малые звезды!» вполне могло использоваться вместо «Да будет свидетельницей могила моего отца!»^{73} С учетом того, что сам первопредок армян превратился в небесное созвездие, такая тесная связь является весьма показательной.

Рис. 1. Хайк вместе с собаками охотится на вепря.

Рельеф гробницы царей династии Аршакидов в Ахце

Как мы видим, армянская мифология дает нам наиболее полный вариант рассматриваемого нами мифа, в котором присутствует охотник-первопредок, отождествленный с созвездием Орион и обожествленный после смерти. Вместе с ним различные источники фиксируют такие его атрибуты, как пояс, двух собак и оружие, в качестве исходного варианта которого с достаточной степенью достоверности реконструируется палица, которая затем может заменяться на лук или копье. Все эти обстоятельства позволяют нам рассматривать миф о Хайке как своего рода эталон для сравнения с другими индоевропейскими мифами о небесном охотнике. Такая удивительная сохранность армянского мифа объясняется как достаточно бережным отношением средневековых летописцев к преданиям своего народа, не свойственное большинству их христианских собратьев в других странах, так и, возможно, весьма ранним выделением армян из индоевропейской общности, что могло способствовать сохранению архаичных представлений. Так, по мнению американских лингвистов Г. Трегера и X. Смита, армяне были вторым народом, отпочковавшимся от индоевропейского массива примерно в 2300 гг. до н. э. Как уже отмечалось выше, дата эта весьма близка к легендарному «периоду Хайка».

Следующим индоевропейским народом, где мы видим образ охотника с двумя собаками, являются германцы. Это Один-Вотан, верховный бог скандинавской мифологии. Хоть сохранность этого образа с интересующей нас точки зрения у германцев заметно хуже, чем у армян, однако и у него встречается целый набор существенных черт, уже знакомых нам по предыдущему изложению. Во-первых, это неоднократно отмечаемая скандинавскими сагами любвеобильность Одина, в которой он может легко соревноваться с греческим Зевсом. Хоть об Одине прямо не говорится как о прародителе германцев или хотя бы одних скандинавов, тем не менее есть целый ряд косвенных черт, указывающих на былое существование этого представления. Поскольку от Одина вели свой род не только скандинавские конунги, но и англосаксонские короли, можно предположить, что первоначально существовал миф о происхождении от этого бога всех германцев, который, по мере усиления королевской власти, трансформировался в миф о божественном происхождении одних только носителей верховной власти, призванный возвеличить правителей и выделить их из общей массы рядовых общинников. На существование первоначальной формы мифа достаточно прозрачно указывает такой эпитет Одина, как Альфедр, буквально «Всеотец». Хоть «Младшая Эдда» относит этот эпитет исключительно к богам, однако след первоначальных представлений проскальзывает в том, что там же данный бог оказывается отцом всех павших воинов: «Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, — его приемные сыновья»^{74}. Кроме того, в «Старшей Эдде» сохранился миф о происхождении трех основных сословий человеческого общества. Согласно «Песне о Риге», Хеймдалль, называемый здесь Ригом, по очереди посещает три дома с живущими там человеческими парами.

Через девять месяцев женщины соответственно рожают детей: Трэда (букв, «раб»), Карла (букв, «мужчина») и Ярда (собственно титул высшего представителя родовой знати). Эти три ребенка становятся родоначальниками трех основных сословий скандинавского общества — рабов, свободных крестьян-бондов и военной аристократии. Здесь мы видим относительно позднюю трансформацию исходного сюжета о происхождении трехчленной структуры индоевропейского общества. Сам Хеймдалль, «светлейший из асов», является сыном Одина и, как его отец, тесно связан с мировым древом Иггдрасилем. Слух Хеймдалля, равно как и глаз Одина, спрятаны под корнями этого дерева. Эти, а также некоторые другие обстоятельства привели Р. Мейснера и некоторых других ученых к выводу, что первоначально под Ригом в указанной песне подразумевался не Хеймдалль, а сам Один. И хоть Риг здесь выступает не прародителем человечества в собственном смысле, а лишь создателем его социальной структуры, в сочетании с уже приведенными фактами есть все основания предположить, что первоначально Один мог почитаться как родоначальник всего племени и лишь позднее трансформировался в предка различных королевских родов и бога-покровителя воинов.

Во-вторых, Один в неприкосновенности сохранил другую важную черту небесного охотника — связь с собаками. Правда, это даже не собаки, а волки по имени Гери и Фреки — «жадный» и «прожорливый», — сопровождающие своего хозяина. О тесной связи и взаимозаменяемости образов собаки и волка в индоевропейской мифологии не раз говорили исследователи.

В-третьих, Один самым непосредственным образом связан с потусторонним миром и культом мертвых, о чем красноречиво говорит один из его эпитетов Отец Павших. Верховный бог скандинавской мифологии одновременно является и хозяином Вальгаллы — рая, куда могут попасть только храбрые воины. Оказавшиеся там избранные бесконечно пируют, сражаются и охотятся в небесных чертогах. Если Орион в греческой мифологии был ослеплен, но затем сумел вернуть свое зрение, то Один в скандинавской мифологии одноглаз, что также указывает на его принадлежность к потустороннему миру.

В-четвертых, Один весьма тесно связан с магией (само его имя, но мнению исследователей, указывает на возбуждение и поэтическое вдохновение, на шаманский экстаз), он знаток заклинаний и изобретатель рун. Поскольку известны рунические календари, то через эти наделенные сверхъестественной силой знаки Один оказывается связан и со временем. Кроме того, число возглавляемых им богов-асов составляет ровно двенадцать, что также вполне может соответствовать двенадцати месяцам годового цикла.

В-пятых, хоть как верховный бог Один уже не является охотником по преимуществу, отдельные элементы связи с этим занятием в его образе сохранились. По скандинавским мифам в последней эсхатологической битве Один сражается с волком Фенриром и гибнет в его пасти, а в поздних континентальных немецких легендах Вотан является предводителем Дикой охоты душ мертвых воинов. Наконец, именно наличие многочисленных черт исходного архетипа, очевидно, и побудило Саксона Грамматика сблизить скандинавского Одина и западнославянского Боя, объявив мифического персонажа другого народа сыном своего бывшего верховного бога.

Тем пс менее, несмотря на множество черт, роднящих Одина с уже рассмотренными персонажами, у него есть от них и одно существенное отличие: ни один германо-скандинавский источник не указывает на связь их верховного языческого бога с созвездием Орион. Это могло бы поставить под сомнение все перечисленные связи, если бы не одно обстоятельство: женой Одина была богиня Фригг, а скандинавы Пояс Ориона называли Веретеном Фригги^{75}. С принятием христианства небесное веретено перешло к Марии, однако здесь хотелось бы обратить внимание на одну интересную параллель. В Греции Платон считал, что три мойры вращают мировое веретено и определяют тем судьбы людей, а согласно процитированному выше фрагменту Гесиода, мойры являются дочерьми Фемиды и Зевса и родными сестрами Ор. В Норвегии было поверье, что в посвященную Фригг пятницу нельзя было делать определенные вещи, чтобы не нанести вред ткачихам. В Нижней Саксонии с работой ткачих была непосредственно связана Фрау Хольда (буквально «Милостивая, Добрая»). В этой связи весьма показательно, что у континентальных германцев Дикая охота возглавлялась не только Вотаном, но и его женой Хольдой^{76}. Как видим, различные представления с легкостью переходили с одного члена божественной пары на другого и наоборот. Еще одним косвенным доказательством связи Одина с созвездием Орион является его восьминогий конь Слейпнир. Как отмечают исследователи, образ восьминогого животного был заимствовано индоевропейцами у финно-угров^{77}. В этой связи весьма показательно, что в фольклоре ербогаченских эвенков восьминогий конь принадлежит Манты-Дёромго. Этот герой, отождествляемый ими с созвездием Орион, описывается опять-таки как небесный охотник с тремя глазами во лбу, убивший на небе лося, которого эвенки видели в четырех звездах ковша Большой Медведицы^{78}. К этому остается еще добавить, что на Слейпнире сын Одина ездит в царство мертвых, что дополнительно указывает на связь этого мифологического животного с шаманизмом, в котором колдун именно на коне посещает загробный мир, равно как и на связь с этим миром хозяина этого коня. В силу этого мы вправе предположить, что и Один был некогда связан с созвездием Орион и, таким образом, по праву может входить в круг родственных друг другу мифологических образов.

У других индоевропейских народов образ небесного охотника сохранился гораздо хуже. Поскольку греки представляли на небе в качестве созвездий Ориона, сражающегося с Тельцом, можно с известной долей осторожности предположить, что иранский образ Митры, убивающего быка, генетически восходит к этому же астральному сюжету. В пользу этого предположения говорит тот факт, что сама эта сцепа в святилище Митры в финикийском Сидоне окружена зодиакальными знаками (причем Скорпион изображен недалеко от ноги бога) и эта особенность присутствует как на гемме из Удины, так и на барельефе из германского Остербуркена, т. е. является не случайным, а устойчивым элементом тавроболии. Даже когда на изображении убийства быка Митрой в Большом цирке в Риме отсутствуют почти все знаки зодиака, один из них все-таки изображен. И это знак Скорпиона, что весьма показательно^{79}. Весьма показательно, что в Римской империи (и, как полагают авторы немецкого «Словаря античности», так же и в Древнем Иране) Митра почитался в первую очередь как покровитель военных, что полностью совпадает с аналогичной функцией Ориона как в европейской, так и в китайской астрологии. Само же убийство быка, согласно митраистическим представлениям, является космогоническим актом, поскольку из крови быка произрастают растения, она увеличивает плодородие и жизненную силу. Правда, следует отметить, что мы не располагаем прямыми указаниями письменных источников о связи этого иранского бога с созвездием Орион. Впрочем, истоки культа Митры, распространившегося затем из Ирана на запад, весьма сложны и запутанны и, к сожалению, до сих пор пока недостаточно изучены исследователями. Поскольку сам Заратуштра был категорически против кровавых жертвоприношений, что объявлялось дурным делом, в древнейшей части Авесты Митра вообще не упоминается и появляется лишь в более поздних разделах, причем, весьма возможно, в слегка «откорректированном» с точки зрения зороастрийской религии виде. В посвященном ему Яште он устойчиво именуется «обладающим широкими пастбищами», а оружием бога оказывается палица:

В «Вендидате», как отмечает И. С. Брагинский, Митра называется божеством нив и пастбищ. Хоть в мифологии иранцев Митра не является их предком, однако специалисты отмечают, что первоначальной его ролью в религиозном сознании индоиранских племен было олицетворение как договора, так и основанной на нем человеческой общины: «Таким образом, видимо, древнейшее значение Митры можно определить как понятие общины (может быть, племени) и одухотворение, исходя из общих принципов индоевропейского мировоззрения, этого понятия»^{81}. Вместе с Рашну и Сраошей Митра выступает судьей над душами мертвых на мосту Чинват^{82}, что указывает на наличие у него черт владыки загробного мира. В пользу существования в иранской мифологии божества, соотносимого с греческим Орионом или армянским Хайком, говорят большая роль собаки в представлениях о загробном мире, которая будет рассмотрена нами в соответствующей главе, и значимая функция пояса — двух атрибутов, достаточно тесно связанных с образом небесного охотника.

В манихействе — синкретической религии, созданной в III в. н. э. иранским религиозным реформатором Мани на основе собственно древнеиранских верований, христианства, буддизма и гностических учений, — Митре отводится роль Живого Духа или творца. После того как Князь Тьмы предпринял наступление на царство Света и поглотил Первочеловека, Отец Света вызывает Живого Духа, или Михр-йазд (бог Митра). Митра смело устремился на демонов тьмы и из их шкур создал десять небес, из костей — горы, а из мяса и испражнений — земли. Результатом этой победы стало также устроение зодиака и планет: «Внутри зодиака он сковал тех демонов тьмы, которые были самыми ужасными, порочными и непокорными. <.. > Двенадцать созвездий и семь планет назначили правителями всего Смешанного Мира…» Однако эта победа еще не была окончательной, тьма еще продолжает удерживать элементы света, и, согласно манихейской эсхатологии, завершающую победу над пей одержит Третий Посланец, который также именуется Михр-йазд — «бог Митра»^{83}. Кроме того, обращает на себя внимание и тот факт, что Живой Дух манихеев вызывает пятерых сыновей^{84}, а это число также соотносилось с созвездием Орион в других традициях.

Кроме того, в Авесте упоминается лучник Тиштрийа, имя которого происходит от и.-е. tri-striios — «относящийся к созвездию из трех звезд», т. е. Пояса Ориона. Несмотря на это недвусмысленное указание, данный персонаж в иранской мифологии соотносится с Сириусом. В посвященном ему Яште рассказывается, как он, поочередно принимая облики юноши, быка и коня, одерживает победу над демоном засухи Апаошей, в результате чего начинается благотворный дождь. Поскольку приручение коня произошло относительно поздно, даже по сравнению приручения собаки, изображение Сириуса в виде коня в иранской мифологии следует считать достаточно поздним явлением. Следует также отметить определенный параллелизм в излиянии животворящей небесной влаги, в митраизме происходящей в результате убийства Митрой быка, а в зороастризме — в результате победы Типггрийи над демоном засухи, также, в частности, принимавшем обличие быка. Подобный параллелизм может говорить о развитии обоих сюжетов из единого первоисточника. Как уже отмечалось, убийство быков категорически отвергалось Заратуштрой и считалось им богопротивным делом. Интересно отметить, что лук Типггрийи считался орудием судьбы, что отдаленно роднит его с луком Хайка. Кроме того, в индийской мифологии также фигурирует божественный стрелок Тишья, имя которого восходит к тому же словосочетанию, что и Тиштрийя. Все это дает основание говорить, что образ божественного лучника, изначально связанного с созвездием Орион, восходит к индоиранской общности. Что же касается отклонений от рассмотренных выше индоевропейских параллелей, и в первую очередь замены Ориона на Сириус, то специалистами высказывались предположения о влиянии на иранский миф египетских или месопотамских представлений^{85}. В древнеперсидском календаре, год в котором начинался со дня весеннего равноденствия, четвертый месяц, согласно реконструкции В. А. Лившица, был посвящен Тиштрийи, а седьмой — Митре^{86}. Таким образом, и в Иране месяцы, посвященные двум этим мифологическим персонажам, отмечали примерно такой же временной промежуток, что в Греции, согласно Гесиоду, отмечало созвездие небесного охотника.

Культ Ориона, по всей видимости, присутствовал и у ираноязычных кочевников, населявших огромные просторы евразийских степей. На многих так называемых оленных камнях, относимых исследователями к скифской эпохе, в Монголии, Туве и на Алтае присутствует символ в виде трех косых параллельных линий, нанесенных всегда в верхней части лицевой стороны камня. Г. Н. Потанин первым связал данное изображение с расположением созвездия Орион, и этот вывод впоследствии поддержали многие отечественные и зарубежные ученые. Данный знак сохранился у многих кочевых народов Сибири и после окончания скифской эпохи. Д. Г. Савинов отметил его связь с тремя охранительными чертами, которые при проводах умерших проводят по земле тувинские шаманы, а В. Д. Кубарев указал как на три параллельных жгута из оленьей шерсти, вшитые в лобную часть одной из шаманских шапок, так и соотнес его с китайской триграммой: «Например, древние китайцы цянь (небо) обозначали также символом , состоящим из трех горизонтальных параллельных черт. А сам факт расположения знака триграммы в верхней части жертвенных стел и оленных камней еще больше подчеркивает связь этих памятников с культом Неба и Земли. Ведь вертикально установленный камень, по представлениям древних, являлся «космическим столпом» между Небом и Землей»^{87}. Следует отметить и стелу из урочища Шом-Шум в Туве, которая хоть формально и не является оленным камнем, но, по мнению Д. Г. Савинова, имеет отношение к их раннему генезису^{88}. Сама стела имеет фаллическую форму, разделена на три части, и в верхней из них мы видим три косые параллельные линии. На фаллическую природу оленных камней указывают и обнаруженные В. Д. Кубаревым при раскопках в святище на реке Юстад гальки определенной формы и каменные песты, символизирующие фаллос, находившиеся вокруг одного из оленных камней. Таким образом, мы видим, что символика трех параллельных линий связана как с идеей плодородия, так и с небом. Подводя итог современного осмысления данной группы памятников, В. Семенов пишет: «Очевидно, что оленные камни отражают способ статистического моделирования пространства и помещаются всегда в условном центре мифологического мира, вокруг которого разворачивается весь космический универсум. Этим определяется полисемантичность и полифункциональность оленного камня на всех содержательных уровнях. Он может рассматриваться как центр локуса, как мемориальный знак в связи с установкой у кургана или некрополя или в поминальных комплексах (в местах жертвоприношений в Монголии из оленных камней сложены стены, ограждающие священную территорию), как генетативный символ (первопредок) и, в последнюю очередь, как памятник изобразительного искусства… На оленном камне как воплощенной модели мира выделяется «верх», отмеченный тремя косыми линиями. Они наносятся на лицевой стороне камня, и их интерпретация чрезвычайно важна. Можно сказать, что три линии наряду с ожерельем и поясом являются важнейшими инсигниями с наибольшей семантической нагрузкой. Но если ожерелье и пояс позволяют видеть в оленном камне образ человека, то косые линии, нанесенные на месте лица, указывают на некую иную, не вполне человеческую природу скрывающегося в камне персонажа»^{89}. Весьма интересно и совпадение данного знака на олениых камнях и китайской триграммы. Исследователи неоднократно отмечали факты заимствования китайцами отдельных индоевропейских мифологических сюжетов. В свете нашего исследования для нас особенно интересен тот факт, что китайцы являются единственным неиндоевропейским народом в Северной, Центральной и Восточной Азии, который представляет созвездие Большая Медведица в виде колесницы. С учетом того, что колесницы были индоевропейским изобретением, В. Евсюков и С. Комиссаров совершенно справедливо видят в этом факте результат заимствования жителями Поднебесной у своих северных индоевропейских соседей как самой колесницы, так и связанных с нею мифов^{90}. Но если китайцы заимствовали от индоевропейцев название одного созвездия, они вполне могли заимствовать от них и символику, связанную с другим созвездием. В пользу данного направления заимствования говорит и тот факт, что самое знаменитое собрание триграмм для гадания «И цзин», больше известное во всем мире как «Книга перемен», на самом деле называется «Чжоу и», что можно перевести как «(Канон) перемен (эпохи) Чжоу». По одной из трех версий, авторство «Чжоу и» принадлежит Вэнь-вану — основателю династии Чжоу в Китае, правившему в XII–XI вв. до н. э.^{91} Согласно самим древнекитайским источникам, племена чжоу вторглись в Поднебесную с запада из района современного Синьцзяна, причем основную их боевую силу составляли кошшца и колесницы. На основании целого комплекса источников современные исследователи видят в чжоусцах представителей белой европеоидной расы^{92}. Таким образом, совпадение изображений на оленных камнях в зоне расселения скифских племен с триграммой из китайской «Книги перемен», создававшейся, как следует из самого ее названия, не без индоевропейского влияния, оказывается не случайностью, а результатом заимствования китайцами отдельных элементов духовной культуры пришедших с запада завоевателей. Сама же триграмма цянь в «Чжоу и» обозначала такие принципы, как творчество, крепость, небо, отец^{93}. Тот факт, что символика Ориона впоследствии в Китае стала обозначать небо как таковое, косвенно подтверждает этимологическую связь этого созвездия с богом неба, сделанную на материале греческой мифологии.

Весьма интересен и Керпосовский идол, найденный на Украине. На нем изображен антропоморфный персонаж, вооруженный луком, булавой и несколькими топорами. «Под левой рукой, поперек стелы — сцена с участием человека и каких-то зверьков. <…> Положение зверьков, почти смыкающихся вместе и одинаковых по внешнему виду, фигура человека, устремленного за ними с каким-то оружием в руке, дают возможность предположить, что это сцена охоты с собаками, хотя объект охоты отсутствует на картине»^{94}. Животное с широко расставленными рогами изображено под поясом на левой плоскости идола. На лицевой стороне персонажа под поясом высечены две лошади и фаллос, что явно не случайно — выше пояса на левой плоскости изображена сцена оплодотворения. Сзади прочерчены полосы-ребра и, вероятно, ель, которая, как предполагают специалисты, могла символизировать дерево жизни. В довершение всего персонаж украшен хвостом. Описавшая идол Л. П. Крылова следующим образом интерпретирует его: «Изображение на стеле человека-охотника с хвостом, мужчины с хвостом в сцене оплодотворения, наличие хвоста на задней плоскости изваяния показывает, что данная стела принадлежала к атрибутам шаманства и являлась идолом, изображающим всесильного духа в образе шамана. Подтверждением такого определения изваяния является трехчленное деление геометрических орнаментов на торцевых сторонах стелы…»^{95} Отметим, что с таким же успехом идол мог изображать и бога-первопредка. Хоть на нем нет указаний, что он олицетворяет именно созвездие Орион, тем не менее на стеле достаточно много элементов, связанных с этим персонажем, таких как палица, фаллос, охота с собаками, сцена оплодотворения. Благодаря тому что прогресс не стоял на месте, у персонажа на стеле появляются новые атрибуты — топоры, конь, ель и, возможно, приспособления для литья, — указывающие на наступление бронзового века и одомашнивание лошади, однако они принципиально не меняют предыдущего круга идей, а только расширяют его. Даже если на Керпосовском идоле и изображен не бог — олицетворение созвездия Орион, он наглядно показывает распространенность связанных с небесным охотником идей, которые перешли на какое-то другое божество. Данная стела связывается с древнеямной археологической культурой, существовавшей в Каспийско-Черноморских степях в III тысячелетии до н. э. В носителях этой культуры видели то предков тохар, то протоиранцев, то протоариев.

Хоть в Древней Индии очертания созвездий были другие, нежели в античной Греции, но и там созвездие Орион связывалось с темой охоты. Появление сюжета охоты среди звезд индийцы объясняли с помощью мифа о жертвоприношении Дакши. Согласно ему на это жертвоприношение были созваны все боги, кроме Рудры — дикого и яростного бога-охотника, жившего в северных горах, в котором воплощались все разрушительные силы и самые грозные, устрашающие свойства богов. Узнав, что он был обойден приглашением, бог-охотник разъярился и набросился на остальных богов, нанося им различные увечья. Кроме того, он сорвал и само жертвоприношение: «Рудра пронзил жертву стрелою, и опа, превратившись в антилопу, устремилась в небо. Там она стала созвездием Мригаширша («голова антилопы»). И поныне можно видеть на ночном небе в созвездии Мригаширша голову пронзенной стрелой антилопы, а в созвездии Ардра — дикого охотника, который гонится за нею»^{96}. Остается добавить, что созвездие Мригаширша состоит из трех звезд, частично соответствующих греческому созвездию Орион, а в созвездие Ардра входит а созвездия Орион. Кроме того, согласно другому варианту этого астрального мифа, боги сами призвали Рудру, чтобы он покарал бога Праджапати за стремление к кровосмесительной связи. Согласно ему Праджапати воспылал страстью к собственной дочери Ушас, которая, пытаясь спастись, обернулась ланью-самкой, но Праджапати обернулся самцом. Увидевший это Рудра пришел в ярость и хотел уже поразить кровосмесителя, но тот обещал ему власть над зверями, и в результате одним из эпитетов Рудры стал Пашупати — Владыка зверей. Более раннее изложение данной версии встречается нам в «Ригведе» (далее — РВ), где Рудра все-таки поражает виновника инцеста:

Как отмечают исследователи, этот сюжет уже в ведийские времена передавался в астральном плане, причем Праджапати отождествлялся с созвездие Мригаширша, Ушас — с созвездием Рохини (Телец), Рудра — с созвездием Ардра^{98}. Далее мы увидим, что, согласно одному из мифов, от этого кровосмесительного союза Праджапати с собственной дочерью на свет появился ребенок, наречение имени которому стало мифологическим прецендентом для наречения имени каждому рождающемуся ребенку. Показательно, что индийский миф связывает созвездие Орион с жертвоприношением, что косвенно подтверждает астральный характер сцены убийством Митрой быка в иранской традиции.

Авторы гимнов почтительно именуют его «Рудра, Асура великого неба» (РВ II, 1,6), подчеркивая, что

и так говорят о своем намерении:

или пытаются славословиями снискать милость грозного бога:

Весьма интересен и такой пассаж авторов гимнов:

(других богов!)

Из этого отрывка следует, что еще в ведийские времена Рудру призывать следовало отдельно от других богов индийского пантеона. Как отмечают комментаторы, и жертвы ему приносились в другом месте, чем другим богам, а именно в северной стороне, а не в восточной. С учетом того, что и жил он одиноко на севере, отдельно от других богов, и не был приглашен на жертвоприношение Дакши, на которое собрались все остальные боги, все эти черты указывают на определенную выделенность Рудры из индийского пантеона, на то, что он в определенной степени чужд остальным ведийским богам. Такое положение типологически сопоставимо с положением Ориона вне олимпийского пантеона и может объясняться весьма ранним происхождением данных мифологических образов, оттесненных с последующим развитием мифологических представлений на второй или даже третий план и действительно являющихся уже в определенной степени чуждыми для последующих новых и более «культурных» поколений небожителей.

Хоть традиционно Рудра изображался в образе лучника, по в одном из гимнов он описывается вооруженным палицей-ваджрей, обычным оружием Индры: «Самый сильный из сильных, о ты, с ваджрей в руке» (РВ II, 33,3). Следует отмстить, что Рудра в индийской мифологии не только неистовствовал и приносил смерть, но и отвращал ее, продлевая жизнь. Грозный убийца, он мог быть и подателем целебных трав, о получении которых просил его поэт:

Хоть он и не считался непосредственно родоначальником индийских ариев, именно к нему они обращались с просьбами: «Мы хотим возрождаться, о Рудра, через потомство!» (РВ II, 33,1) или «Не повреди нас в продолжении рода!» (РВ VII, 46, 3).

Хоть Рудра и не являлся прародителем человечества, эта черта присутствует у Праджапати, еще одного персонажа, фигурирующего в связанном с созвездием Орион варианте индийского астрального мифа. Уже само его имя буквально означает «господин потомства», и именно за этим к нему обращается ведийский риши: «Да породит нам потомство Праджапати!» (РВ X, 85,43). В гимне на удачное зачатие его просят: «Пусть вольет (семя) Праджапати!» (РВ X, 184,1), и, что показательно, он оказывается единственным богом, который охватывает все живые существа:

Показательно, что этот последний гимн посвящен неизвестному богу-творцу, отличному от известного пантеона ведийских богов. Некоторые исследователи считают, что данный неизвестный бог лишь впоследствии был отождествлен с Праджапати, олицетворением которого индийские арии считали часть звезд созвездия Орион, но, даже если это и так, данное отождествление весьма показательно. Сам гимн построен в виде серии вопросов, описывающих могущество этого демиурга:

Как видно из этого текста, неизвестный космический демиург стал «господином творения», что перекликается со значением имени Праджапати как «господина потомства» и, олицетворяя «единую жизненную силу богов», дает жизнь всему живому. Благодаря этому он является не только «единственным богом над богами» (РВ X, 121,8), но и повелителем всех живых существ на Земле, двуногих и четвероногих, отражениями которого оказывается не только бессмертие, но и смерть. В космической своей ипостаси он установил небо и солнце, измерил пространство в воздухе и укрепил землю.

Хоть некоторые исследователи и считают, что имя Праджапати было добавлено в этот гимн впоследствии, тем не менее в индийской мифологии отчетливо прослеживается направление, считающее именно этого бога творцом вселенной и остальных богов. Наиболее ярко проявилось это в «Маханараяна упанишаде», где о нем сказано следующее:

«1. В безбрежных водах, в середине мира, на спине небосвода, огромней огромного,

2. Пронизывая блеском светила, Праджапати движется в зародыше.

3. Он — (тот), в котором все соединяется и разъединяется, в котором утверждены все боги;

4. Это и бывшее, это и будущее, это — в неуничтожимом, высшем, в небесах.

5. Им покрыто пространство, и небо, и земля; благодаря ему греет солнце (своим) жаром и сиянием;

6. Поэты вплетают его в океан; это — в неуничтожимом, высшем, в творениях.

7. От него рождено рожденное в мире, и с помощью воды рассеяны по земле живые существа.

8. Растениями он проник в людей и скот, в движущиеся и неподвижные существа.

9. Нет ничего выше, (ничего) меньше его — (того), который выше высокого, огромней огромного.

10. Единый, непроявленyый, бесконечный (в своем) образе, всеобщий, древний, по ту сторону мрака.

11. Его зовут должным, его (зовут) истинным, его (зовут) высшим Брахманом поэтов,

12. Подношением, благочестивым деянием, многообразно рожденным и рождающимся; он держит все, (он) — средоточие мира. <…>

17. (Он повелел): «Да идут своей чередой половины месяца, месяцы, времена года, годы!»

18. Он доит воды из обоих: воздушного пространства и неба.

19. Ни сверху, ни поперек, ни в середине никто не охватил его,

20. Никто не властвует над ним, имя его — «великая слава»^{99}.

Как видим, в представлении автора этой упанишады Праджапати находится «в середине мира, на спине небосвода», покрывая своим величием небо и землю, он повелевает временем, олицетворяя собой и бывшее, и будущее, тот, «в котором все соединяется и разъединяется». Своим блеском он пронизывает светила, благодаря ему греет солнце, в нем утверждены все боги, и от него рождено рожденное в мире. В связи с рассмотренной связью Ориона с растительностью в мифах других народов представляет интерес утверждение данного текста, что растениями Праджапати проник в людей и скот, во все существа. Он — «великая слава», «средоточие мира», «всеобщий, древний, по ту сторону мрака». Другие упанишады также называют Праджапати отцом богов и асуров — старшего поколения богов (Чх. уп. 1, 1,2,1; Бр. уп. 1,1,3,1), а также и людей: «Три вида сыновей Праджапати жили со (своим) отцом Праджапати как изучающие священное знание — боги, люди и асуры»^{100}. Оплодотворяющая и порождающая сущность Праджапати, отмеченная еще в ведах, находит свое отражение и в упанишадах: «Поистине сущность этих существ — земля, (сущность) земли — вода, воды — растения, растений — цветы, цветов — плоды, плодов — человек, человека — семя. И Праджапати подумал: «Что же, я создам для него основание» — и сотворил женщину. Сотворив ее, он соединился с ней. Поэтому следует соединяться с женщиной. Он протянул от себя этот выступающий вперед давильный камень. Им он оплодотворил ее»^{101}. «Шатапатха-брахмана» добавляет одну весьма интересную подробность: от упоминавшейся выше кровосмесительной связи Праджапати со своей дочерью Ушас родился мальчик. Поскольку он плакал, то Праджапати, для освобождения его от зла, дал ему имя^{102}. Соответственно, и люди, нарекая имена своим детям, воспроизводят в этом ритуале первое действие подобного рода, произведенное этим богом. Но сотворение людей — это лишь одно из проявлений общей творческой силы бога. «Майтри упапишада» рисует его как космического первобога: «Это и есть грубейший образ (Праджапати) — образ миров. Небо — его голова, пуп — воздушное пространство, земля — ноги, солнце — глаз…»^{103} Поэтому становится понятно, почему в других произведениях именно он является творцом Вселенной. «Прашна упапишада» начинается со следующего поучения мудреца Пиппалады: «Поистине Праджапати желал потомства. Он предался подвижничеству. Предавшись подвижничеству, он сотворил пару — вещество и дыхание, (решив:) «Они создадут для меня многочисленное потомство». Поистине солнце — дыхание, вещество — луна. Поистине вещество — это все, что имеет образ и не имеет образа. Поэтому образ и есть вещество. Далее, восходя, солнце движется к восточной стороне, и таким образом оно погружает в лучи жизненное дыхания востока. Когда оно освещает южную, западную, северную, нижнюю, верхнюю промежуточную стороны — все (это), — таким образом оно погружает в лучи все жизненные дыхания»^{104}. Чтобы понять последнее утверждение, следует иметь в виду, что в оригинале стоит слово прана, которое обозначает не просто дыхание, а жизненную энергию вообще. Таким образом, если перевести древние понятия на современный язык, Праджапати оказывается создателем вещества и энергии. Эта же идея, но уже с акцентом на священное знание, дважды развивается в «Чхандогья упанишаде»: «Праджапати согрел миры. Из них, согретых, он извлек (их) сущности: огонь из земли, ветер — из воздушного пространства, солнце — из неба. Он согрел эти три божества. Из них, согретых, он извлек (их) сущности: из огня — ричи, из ветра — яджусы, саманы — из солнца»^{105}. Три элемента, которые этот бог извлек из природных стихий, являются тремя ведами — высшим духовным знанием для индийских ариев. Поэтому неудивительно, что в упанишадах Праджапати оказывается тесно связан со священным знанием. В той же «Чхандогья упанишаде» рассказывается, как представители богов и асуров учились у Праджапати, чтобы постичь высшую реальность (VIII, 7—12). Кроме того, при повествовании о происхождении тайного знания отмечается, что

Брахман сказал его Праджапати, а последний — Ману, прародителю человечества (Там же, III, 11). Помимо этого, Праджапати неоднократно отождествляется со временем, в частности с годом (Майтри уп. VI,15; Прашна уп. I, 9; Бр. уп., раздел Мадху, I, 5, 14), и с сердцем как самым главным человеческим органом: «Сердце — это Праджапати, это Брахман, это все»^{106}. Наконец, «Чхандогья упанишада» провозглашает Праджапати отцом жизненных сил в человеке (V, 1,7), а «Майтри упанишада» поясняет это утверждение: «Поистине вначале Праджапати был одним. Один он не радовался. Поразмыслив о себе, он сотворил многих существ. Он увидел, что они непробужденные, безжизненные, словно камень, и стоят, словно дерево. Он не радовался. Он подумал: Чтобы пробудить их, я проникну в (них). — Уподобившись ветру, он проник в (них). Один он не мог (пробудить их). Он разделился на пять частей: дыхание (в легких), дыхание, идущее вниз, общее дыхание, дыхание, идущее вверх, общее дыхание»^{107}. Как видим, в данной упанишаде излагается общий космогонический миф о сотворении Вселенной, но применительно уже к живым существам и, в частности, к человеку. Пять дыханий, упоминаемых в тексте, — это пять пран, циркулирующих, согласно индийским представлениям, как в теле каждого человека, так и во Вселенной. Таким образом, мы видим, что отождествляемый с частью созвездия Орион Праджапати оказывается в индийской традиции богом-творцом не только Вселенной и человека, но и пронизывающих их невидимых энергий, а порождение им потомства может описываться как в виде утонченных философско-мифологических тем, так и в виде описания физиологического акта зачатия. В брахманах и эпосе Праджапати также выступает как главный бог и отец богов, единственный, кто существовал вначале, установитель жертвоприношений, а его именем несколько позже стали называть праотцов человеческого рода и одну из восьми узаконенных форм брака^{108}.

Возвращаясь к образу Рудры и его последующей эволюции, следует отметить, что одним из эпитетов Рудры был Шива («благой», «приносящий счастье»), однако впоследствии эпитеты как бы поменялись местами: Шива стал одним из трех главных богов в индуизме, а Рудра стало его эпитетом. Образ Шивы, вобравший в себя как индоарийские, так и неиндоевропейские элементы, чрезвычайно сложен, однако не подлежит сомнению тот большой вклад, внесенный в его сложением образом бога-охотника Рудры. В свете рассмотренного выше астрального мифа, связанного с Рудрой, весьма показательна одна пураническая легенда, согласно которой враждебные Шиве аскеты наслали на него змею и антилопу, но Шива надел змею на шею как ожерелье, а антилопу навечно зажал в своей руке^{109}. Как видим, оба божества оказываются неразрывно связанными с образом антилопы, состоявшим из трех звезд в созвездии Орион согласно древнеиндийской астрономии. Интересно отметить, что приверженцы секты пашупата, возникшей на юге Индии около 200 г. н. э. и названной так в честь Пашупати, ставшего одним из имен Шивы, стремившиеся даже внешне уподобиться своему божеству, ходили полуголые, со спутанными волосами и носили с собой палицы^{110}. Возможно, это указывает на то, что и в Индии первоначальным оружием небесного охотника был не лук, а палица. Впоследствии и «Хвалебная песнь величию Шивы» называет одним из оружия этого бога «палицу со знаком мертвой головы»^{111}. Хоть Шива также не считается родоначальником индийцев, в его образе отчетливо заметны мотивы плодородия, а одним из основных символов его культа является лингам — изображение мужского члена. Его космогоническое значение следует из мифа об определении верховенства в индуистской троице верховных богов. Когда Вишну и Брахма, остальные два члена этой божественной триады, заспорили о том, кого из них следует почитать творцом Вселенной, перед ними внезапно возник пылающий фаллос необозримой величины. Стремясь отыскать его начало и конец, Брахма обернулся гусем, а Вишну — кабаном. Гусь взлетел в небо, кабан опустился под землю, но оба верховных божества так и не смогли определить пределы этого явления, после чего они единодушно признали Шиву, воплотившегося в фаллосе, величайшим из богов. Для своих последователей он был важнейший из богов и носил у них эпитеты Махадева («великий бог»), Бхава («сущее»), Вишвантха («владыка всего»), Панчанана («пятиликий») и многие другие. Как «великий аскет» Махайогин, Шива был тесно связан с мистическим учением йоги, верховным наставником которой он являлся. В посвященном ему «Шива-пуране» этот бог характеризуется так: «Шива — это Чистое Существование, бессмертный Божественный Принцип. Шива — это Чистое Сознание, Безусловное, Трансцендентное. Шива — это бог Разума, Господь Йоги, Владыка Трех Миров и Победитель Смерти. Шакти (супруга-эманация творческой энергии этого божества. — М. С.) Шивы создала всю Вселенную»^{112}. Как следует из одного гимна, с мистическими опытами аскетов в ведийский период был связан уже и Рудра, поскольку в свой трансцендентный полет отшельник отправился после того, «когда косматый (аскет. — М. С.) из сосуда с ядом пил вместе с Рудрой» (РВ X, 136,7). Судя по всему, под ядом здесь понимается какой-то галлюциногенный напиток, выпив который аскеты, «подпоясавшись ветром», отправляются в свой полет по различным мирам. Есть все основания считать уже знакомый нам знак из трех горизонтальных линий, изображающихся на некоторых изображениях Шивы и служащих одним из отличительных знаков его поклонников, наследием Рудры, восходящим еще к эпохе индоевропейской общности. Имеются и другие доказательства чрезвычайно тесной связи числа «три» с образом Шивы: символом этого бога является, помимо лингама, еще и трезубец, а мифы повествуют о третьем глазе Шивы, расположенном посредине лба, в честь чего он также назывался Трилочана («трехглазый»)^{113}. Весьма показательно, что в эпоху индуизма фиксируется связь между Шивой и созвездием Плеяды, тесно связанным с созвездием Орион в греческой мифологии. Согласно данному мифу, асура Тарака подвижничеством добился того, что его никто не мог убить, кроме семидневного младенца, сына Шивы. Пользуясь своей неуязвимостью, Тарака победил Индру и других богов индийского пантеона. Чтобы положить конец его власти, Шива женился на Уме. При зачатии семя Шивы упало в огонь, но бог огня Агни не смог удержать его и бросил в Гангу, которая отнесла семя на гору Химават, где родившегося младенца воспитали шесть жен мудрецов Криттики — олицетворение созвездия Плеяды. Новорожденный сын Шивы получил имя Сканда (букв. «Излитый», согласно другому толкованию — «Прыгающий»), а в честь своих приемных матерей был также назван Карттикея. Возглавив войско богов, Сканда убил Тараку и многих других асуров, за что стал почитаться в качестве бога войны, дублируя в этом качестве прежнего верховного бога индийского пантеона Индру. Изображался он обычно в виде юноши верхом на павлине со своими постоянными атрибутами — луком, копьем и знаменем с изображением петуха. На юге Индии он также почитался и под именем Субрахмапья («Расположенный и к брахманам»)^{114}. Согласно другой версии мифа, Сканда был сыном бога огня Агни и Свахи, дочери уже упоминавшегося выше Дак-ши. Поскольку Агни воспылал страстью к женам семи мудрецов, Сваха, поочередно принимая облик каждой из них, шестикратно сходилась с богом огня и собирала его семя в золотой сосуд. Только облик Арундхати, жены седьмого мудреца Васиштхи, Свахе не удалось принять в силу ее особой преданности мужу. В результате в данном варианте мифа Сканда рождается шестиголовым, с двенадцатью руками и ногами. Жены мудрецов также вскармливают новорожденного бога и затем, взойдя на небо, превращаются в шесть звезд созвездия Плеяды. Вслед за ними на небо восходят и их мужья-мудрецы, превращаясь в созвездие Большая Медведица. Рядом с ним в небе мерцает маленькая звездочка Алькор, олицетворяющая собой Арундхати, которая так и осталась неразлучной со своим любимым мужем.

Данный миф для нас интересен еще и тем, что в древнеиндийской астрономии были выделены созвездия на или около эклиптики для обозначения пути Солнца и Луны, так называемая система накшатров. Всего накшатр насчитывалось двадцать семь или двадцать восемь, однако при их перечислении брахманы постоянно ставили на первое место именно Криттику — созвездие Плеяды. По мнению исследователей, эта особенность весьма архаична и указывает на то, что некогда индийский календарь начинался годом, в котором Плеяды совпадали с весенним равноденствием, а это было, согласно расчетам астрономов, около 2500 г. до н. э^{115}. М. Н. Боголюбов обратил внимание на то, что не только в индийском, но и в иранском зодиаке, использующем систему 27 небесных стоянок, отсчет ведется именно от Плеяд. Поскольку первой в подобных списках упоминается стоянка, располагающаяся в районе точки весеннего равноденствия, исследователь констатирует: «Из этого следует, что обе системы (индийская и иранская. — М. С.) сложились в период, когда точка весеннего равноденствия находилась вблизи Плеяд, т. е. в пределах III–II тысячелетий до н. э.»^{116}. Бросается в глаза близость этой даты как с «эрой Хайка», ставшей точкой отсчета для древнеармянского календаря, так и с современными оценками лингвистов времени распада индоевропейской общности и началом выделения из нес протоармян и индоиранцев. Так, говоря о протоиндоевропейском языке, И. М. Дьяконов отмечал, «что разделение его на отдельные ветви происходило в основном в течение III тыс. до н. э.; при этом предполагается, что общеиндоиранский язык выделился относительно рано»^{117}. Еще более категоричен В. И. Абаев: «Ясно, что арийский период, т. е. период до распада арийской общности, надо отодвинуть на ряд столетий вглубь и относить к III тыс. до н. э.»^{118}. Завершая тему Криттики-Плеяд в древнеиндийской астрономии, следует отметить, что в их честь получила название не только лунная стояпка-накшатра, но также и один из двенадцати месяцев солнечного года. Он получил имя Карттика и, включая в себя два накшатра Криттика и Рохини, соответствовал второй половине октября и первой половине ноября. Согласно тексту «Вишну-дхарме», приводимому Биру ни, солнце в этот месяц носило имя Дхарти, что означало «Оказывающее людям добро и управляющее ими». Но еще более интересен следующий месяц Маргаширша, включающий в себя накшатры Мригаширша и Арда, т. е. в совокупности почти все созвездие Орион, и соответствующий ноябрю — декабрю. Солнце в этом месяце носило имя Митры, что означало «Любимое миром»^{119}. Хоть в данном случае речь идет об индийском боге Митре, не следует забывать, что вместе с иранским одноименным божеством он восходил к единому индоиранскому прообразу. Таким образом, данные «Вишну-дхармы» свидетельствуют в пользу высказанного выше предположения об отождествлении иранского Митры с рассматриваемым нами созвездием. Кроме того, необходимо упомянуть еще об одной параллели между древнеиндийской и древнеармянской астрономией. Как отмечает А. И. Володарский, в ведийскую эпоху в Индии существовало несколько календарей, в том числе гражданский год Савана продолжительностью 360 дней. Для согласования его с солнечным годом к каждому четвертому году Савана добавлялся 21 день, в результате чего весь этот четырехлетний период составлял 1461 день^{120}. Однако это количество дней в точности совпадало с количеством лет как в армянском «периоде Хайка», так и в древнеегипетском Годе Бытия. Создается впечатление, что с помощью восходящих к единому источнику знаний армяне и индийские арии, каждые по-своему, отметили в своих календарях время своего выделения из индоевропейской общности и начало своего бытия как самостоятельных племен.

Для завершения картины отметим, что образ двух собак, связанных с загробным миром, также имеется в индийской мифологии, но там они сопровождают не Рудру или Шиву, а Яму, брата Ману, родоначальника индийских ариев.

Обратившись к кельтской мифологии, мы видим там Арауна, короля Аннувна, потустороннего, иного мира данной мифологической традиции. В его описании мы видим две уже знакомые нам черты — связь с охотой и собаками: «В «Сказании о Пуихле, короле Диведа» Араун появляется в облике охотника на огромном белом коне со сворой белых псов с красными ушами — псов из ада, встречающихся в ирландском, валлийском, шотландском и британском фольклоре»^{121}. Белый цвет коня и собак объясняется их принадлежностью к потустороннему миру. Известно кельтской традиции и животное, на которое, очевидно, первоначально велась охота, которое также было белого цвета. Оно стало причиной для знаменитой «Битвы деревьев», «или, как говорят другие, Битвы Ахрен, случившейся из-за белой косули с детенышем, а явились они из Аннувна (Подземного Царства), и принес их Аматаон ап Дон. Поэтому бились Аматаон ап Дон и Араун, король Аннувна»^{122}. Интересно, что даже само имя кельтского Арауна созвучно имени греческого Ориона. Что касается королевского сана и изображения в виде всадника, то, очевидно, это более поздние напластования на исходный образ. Кроме того, в более поздних рыцарских романах артуровского цикла, впитавших в себя часть кельтского наследия, упоминается в качестве отца рыцаря Ивэйна некий Уриен, король земли Горр, «страны, откуда никто не возвращается», т. е. страны смерти, которая отождествляется исследователями с островом Авалон кельтской традиции^{123}. Как видим, данное имя оказывается еще ближе к имени греческого Ориона, особенно если учесть существование традиции его написания через

у. Упоминания о нем фрагментарны, но и из них мы узнаем, что первоначально он оказался в числе королей, не признавших верховной власти Артура, однако вскоре примирился с ним и даже получил в жены сестру Артура: «А третья сестра — Фея Моргана — была отдана на воспитание в обитель, и там обучилась она столь многому, что ей стали ведомы все тайны черной магии. Потом она обвенчалась с королем земли Горр Уриеном, отцом сэра Ивэйна Белорукого»^{124}. Как отмечают исследователи, прототипом зловещей феи Морганы была ирландская богиня войны и смерти Морриган. Хоть больше всего Моргана известна своими попытками погубить собственного брата Артура, в романе Т. Мэлори встречается упоминание о том, что она хотела убить своего мужа. Когда Артур, Уриен и король Акколон Гальский, ставший любовником Морганы, втроем охотились на оленя, волшебница своими чарами перенесла мужа домой, а относительно брата и любовника подстроила так, что те, не узнав друг друга, вступили в смертельный поединок. Надеясь, что Акколон убьет Артура, колдунья решила собственноручно убить собственного мужа: «Тем временем Фея Моргана полагала, что король Артур убит. И вот видит она однажды, что король Уриен лежит и спит на своем ложе, позвала она девицу из своих доверенных и приближенных и говорит:

— Ступай принеси мне меч господина, ибо не было еще удобнее мгновения, чтобы зарубить его»^{125}. Убийство не состоялось лишь потому, что девицы предупредила сэра Ивэйна и тот, буквально схватив мать за руку в момент готового свершиться преступления, не позволил ей убить своего отца. Как видим, что даже на столь сниженном уровне, каким является третьестепенный персонаж рыцарского романа, Орион в кельтской традиции сохранил целый ряд своих характерных черт: связь с потусторонним миром, охотой и мотив вражды к нему женского персонажа. Остается добавить, что ирландцам созвездие Орион было известно как Caomai — «вооруженный король»^{126}.

О том, как изначально мог выглядеть этот кельтский аналог Ориона, нам дает представления огромный геоглиф (высеченная на склоне холма фигура) «Гигант Серп Эббас» в Южной Британии, создание которого специалисты относят к римскому времени. Здесь мы видим обнаженную мужскую фигуру с эрегированным членом, сжимающую в правой руке дубину. Хоть мы и не можем однозначно утверждать, что здесь изображено кельтское олицетворение созвездия Орион, обращает на себя внимание то, что фигура вписана в пятиугольник. Эту необычную деталь можно соотнести с индийским Садашивой — космической ипостасью Шивы, управляющего пятью первоэлементами и, соответственно, изображавшегося пятиглавым. В следующей главе мы увидим, что и на Руси подчас выделяли именно пять звезд в созвездии Орион. Между кельтской и индийской традициями есть еще одна интересная параллель. Если в Индии Рудра мог как убить, так и исцелить человека, то аналогичную амбивалентность ирландцы приписывали палице бога Дагды: при ударе одним концом она убивала сразу девять человек, однако удар другим концом возвращал их к жизни. Сам Дагда (буквально «хороший, добрый бог») был богом в первую очередь друидической мудрости и в этом качестве носил имя Руад Совершенного Знания. Интересно отметить, что другим его именем было Эохаид отец всех, что может быть возведено к образу бога неба — прародителя человечества и что, в свою очередь, перекликается с сообщением Цезаря: «Галлы все считают себя потомками (отца) Дита и говорят, что таково учение друидов. По этой причине они исчисляют и определяют время не по дням, а по ночам: день рождения, начало месяца и года они исчисляют так, что сперва идет ночь, за ней день»^{127}. Из этого упоминания с очевидностью следует, что первопредок галлов Дит был явно ночным божеством. Как отечественные, так и зарубежные исследователи сближают кельтского Дагду со скандинавским Одином. Интересно и то, что кельтские мифы локализуют местопребывание этого бога на севере: «В Глен Этин, что на севере, было жилище Дагды»^{128}. С этой частью света Дагду, как бога друидов, связывает и происхождение языческой мудрости: «Туата Де Данан (Люди Богини Дана, к которым принадлежал и рассматриваемый нами бог. — М. С.) жили на Островах на Севере Мира, обучая науке, магии, друидизму, мудрости и искусству»^{129}. В своей северной локализации Дагда также вполне сопоставим с индийским Рудрой-Шивой. Кроме того, имея трех дочерей, олицетворявших различные стороны его мудрости, бог друидов был одновременно связан и с символикой числа «три»: «Бригита — поэтесса, то есть дочь Дагды. Именно этой Бригите, которая является женщиной-поэтом или женщиной мудрости, поклоняются поэты, потому что ее покровительство было великим и славным. По этой причине называют таким же именем богиню поэтов, сестрами которой были Бригита, женщина медицины, и Бригита, женщина кузнечного ремесла. Эти богини — три дочери Дагды»^{130}.

В других мифологических текстах резиденцией Дагды является «Гостиница Войны», как называли курган Ньюгранж^{131}. Этот знаменитый ирландский неолитический могильник расположен примерно в 50 км к северо-западу от Дублина и, как установили археологи, был закончен около 3300 г. до н. э. Для его сооружения было использовано около 200 тысяч тонн камня, но гораздо более его внушительных внешних размеров поражает то, что могильник являлся еще и астрономическими часами: во время зимнего солнцестояния лучи восходящего солнца падают через «слуховое окно» в коридор и озаряют заднюю степу погребальной камеры^{132}. Понятно, что данный могильник был построен еще до прихода индоевропейцев в Ирландию, однако то, что новые пришельцы, которые могли знать о его необычных свойствах, связали его с Дагдой, судя по всему, не является простой случайностью. Кельтские мифы изображают его как властелина времени. В саге о «Сватовстве к Этайн» рассказывается о том, как Дагда соблазнил Боапд, жену Элкмара. Чтобы муж ничего не заподозрил, Дагда отослал его с поручением, выполнив которое Элкмор рассчитывал вернуться домой до заката. Однако силой своего могущества бог приостановил движение солнца, и этот день на самом деле длился девять месяцев, во время которых Боапд успела не только зачать, по и родить сына от Дагды. В результате на свет появился Мак Ок (Энгус), который, как отмечают исследователи, олицетворял собой время, а Дагда, в сопоставлении с ним, являлся властелином вечности. Весьма интересно, что оба этих бога имеют отношение и к земледелию. Когда Мак Ок посватался к дочери короля Ульстера, тот поставил условие, чтобы жених расчистил двенадцать лугов и осушил землю, проложив русла для двенадцати рек. С помощью своего отца Мак Ок выполняет обе эти задачи за одну ночь, что опять-таки указывает на ночную природу Дагды. Кроме того, этот бог оказывается связанным с сельским хозяйством и в другом мифе. Когда сыновья Миля захватывают Ирландию у Людей Богини Дану, тс уничтожают у пришельцев всю рожь и все молоко, и так продолжается до тех пор, пока они не заключают союз с Дагдой^{133}.

Также весьма показательна и сага «Захват сида». По условиям мира с новыми пришельцами сыновья Миля получили землю, а Люди Богини Дану сиды внутри холмов. Дагда поделил сиды между прежними богами, но когда раздел был завершен, к нему пришел Мак Ок и потребовал дать сид и ему. Поскольку свободных сидов больше не было, Дагда был вынужден отказать сыну, но тогда последний хитростью захватил принадлежащий самому Дагде сид в Ньюгранже и изгнал из него отца. Вновь мы видим конфликт между старшим и младшим поколениями богов. В завершение отметим, что ряд черт указывает, что этот бог друидической мудрости был вместе с тем и хозяином Потустороннего мира кельтской мифологии. Анализируя его образ, Н. С. Широкова пришла к следующему выводу: «Как мы видели, он бог Другого Мира… Миф и культ Дагды представляют мифическо-ритуальный ансамбль, принадлежащий к самому древнему слою кельтской традиции, какого только можно достигнуть»^{134}. Но если это так, то Дагда в какой-то степени оказывается тождественным королю-охотнику Арауну.

Подводя итог собранному в настоящей главе материалу, отметим, что в мифологии почти всех индоевропейских народов имеется образ божественного или полубожественного охотника. Исключение составляет только иранская мифология, но и там убийство Митрой быка восходит, скорее всего, к охоте на это животное. В греческой, армянской и индийской традициях мы видим прямую и непосредственную связь этого охотника с созвездием Орион, в скандинавской с этим созвездием оказывается связан не сам предводитель Дикой охоты Один-Вотан, а его жена, которая у континентальных германцев сама вместе с супругом участвует в этой Дикой охоте. Исключение составляют иранская и кельтская традиции, однако и в них иконографии соответствующих божеств вместе с косвенными данными позволяют с достаточной степенью уверенности предположить изначальное существование такой связи. Мы видим, что этот небесный охотник оказывается и героем-первопредком. Армянские и кельтские мифы прямо говорят об этом, в греческой мифологии этот мотив также восстанавливается. В индийских мифах Рудра-Шива тесно связан как с плодородием, взятым как космический принцип, так и с воспроизведением человеческого рода, а Праджапати, также отождествляемый с созвездием Орион, вообще является «господином потомства». В скандинавской традиции Один непосредственно или через своего сына Хеймдалля оказывается устроителем трех сословий человеческого общества, причем не просто предписывая соответствующее устройство, а лично зачиная олицетворяющих эти сословия детей. Иранский Митра хоть и не является первопредком, но зато олицетворяет собой человеческую общину в целом. Греческая, скандинавская, индийская и кельтская мифологии дают нам многочисленные примеры бьющей через край сексуальности соответствующих персонажей, причем в первой непосредственно, а в индийской опосредованно он оказывается связанным, так или иначе, с созвездием Плеяды. Эти же две традиции особенно отмечают необузданность и буйство небесного охотника, которое может оказаться опасным для человека. Гесиод прямо говорит об «ужасной мощи» греческого Ориона, Арат называет его «неосилимым», индийский Рудра, придя в ярость, в одиночку побеждает всех остальных ведийских богов. «Могучий силой» армянский Хайк побеждает своего противника, да и остальные персонажи индоевропейской мифологии, связанные с данным созвездием, вряд ли заняли бы соответствующие места в своих пантеонах, не обладай они достаточной силой. Изначальным оружием небесного охотника следует признать палицу, о чем, помимо прямых указаний в греческом, иранском, индийском и кельтском материалах, а также сравнения с ней лука Хайка у армян, говорит и этимологическая связь имени прародителя белорусов с обозначающими это оружие терминами в других индоевропейских языках. Весьма интересна и связь небесного охотника с календарем, которую мы отчетливо видим в армянской, греческой и, в меньшей степени, в индийской традициях. Связь с временем мы видим также и в мифах о кельтском Дагде. Поскольку в Скандинавии в древности достаточно широко использовались рунные календари, а Один, стоявший во главе пантеона из двенадцати асов, считался изобретателем рун, опосредованную связь с временем можно отмстить и у него. С появлением земледелия у прежнего охотника постепенно появляется связь и с сельскохозяйственными работами, также непосредственно связанными с измерением времени. На примере рассмотренных выше божеств мы видим, как поэтапно появляются новые черты: если в Иране Митра еще просто господин «широких пастбищ», то в Индии Рудра непосредственно связан с целебными растениями, в Ирландии Дагда уже расчищает луга и по своей воле дарует людям рожь и молоко, а в Греции созвездие Орион указывает подходящее время для проведения всего цикла земледельческих работ. Из общих черт можно отметить и связь с севером части этих богов: на север от Вавилона ведет своих людей Хайк, с этой частью света связано местопребывание Рудры и Дагды. Хоть по поводу иранского Митры в этом отношении трудно сказать что-то определенное, но с учетом того, что в зороастризме север считался местом обитания злых духов, в честь которых совершались кровавые жертвоприношения скота и к числу которых, судя по всему, основатель этой религии хотел причислить и Митру, достаточно вероятно, что и этот бог был связан с этой стороной света. Насколько можно судить, божество созвездия Орион во времена индоевропейской общности могло считаться наделенным магическими способностями. Если в облике «великого аскета» (Махайогина) и «владыки мистики» Шивы еще можно заподозрить туземное неиндоевропейское влияние, а в сложении облика бога-мага Одина предположить шаманское влияние финно-угорских народов, то Дагда у кельтов однозначно является богом — носителем друидической мудрости. Взятые по отдельности, все эти указания на связь со сверхъестественным вполне могли оказаться случайными, но, взятые в сравнительном изучении, указывают уже на определенную закономерность, что предполагает наличие исходных магических черт и у родственных Дагде индийского и скандинавского божеств. Иранский Митра хоть и не связан с магией напрямую (в индийской мифологии Митра совместно с Варуной обладает майей — магической способностью преобразовывать друг в друга вещи и события видимого мира), по зато имеет непосредственное отношение к жертвоприношению, что также наделяет его сакральной функцией. Исключениями в этом отношении являются только армянский Хайк и греческий Орион, что в целом вполне объяснимо: предания о первом записывались уже в христианский период, когда наделять прародителя своего народа какими-либо связями с нечистой силой армянским христианским летописцам было ни к чему, а в случае классической греческой мифологии ее создателям также не было необходимости подчеркивать былое могущество прежнего бога, оттесненного олимпийцами на второй план. Как мы видели, в классической Греции были заинтересованы скорее сблизить имя Ориона с понятием мочи, чем вспомнить о его былом величии. Тем не менее первым жрецом армянская традиция называет Араманиака, сына Хайка, жившего в 2026 г. до н. э. С тех пор, как отмечает Н. О. Эмин, «достоинство великого жреца или кермапета в период Хайкидов постоянно оставалось между членами царского дома»^{135}. Тот факт, что прародитель армян был родоначальником не просто царской, но и жреческой династии, указывает на то, что и сам он так или иначе был связан со сферой сакрального. Кроме того, следует иметь в виду и то, что в условиях тех далеких эпох знания, связанные с исчислением времени, могли передаваться от поколения к поколению только благодаря жреческому сословию.

В восточной части индоевропейского мира мы видим устойчивую связь небесного охотника с числом «три», зримо представленного тремя звездами Пояса Ориона. Об этом красноречиво говорят как скифские оленные камни, так и заимствованная китайцами от своих северных индоевропейских соседей триграмма , равно как и три черты, служащие отличительным знаком почитателей Шивы. Это же число, как мы видели выше, неоднократно обыгрывалось и в армянском предании о Хайке. Сопоставление того факта, что в Китае данная триграмма стала обозначать само понятие «небо», с тем, что три черты всегда наносились в верхней, символизирующей собою небо, части оленных камней, равно как и этимологическая связь Ориона и Урана в греческой традиции, в своей совокупности указывают на то, что впоследствии небесный охотник стал считаться божеством неба как такового. Следует обратить внимание и на связь Ориона с солнцем или зарей, на которую настойчиво указывают отдельные мифы. Один греческий миф сообщает нам, что ослепленный Орион прозрел, придя на восток и подставив лицо лучам восходящего солнца. Другой греческий миф говорит о том, что влюбленная в Ориона богиня утренней зари Эос забрала его на небо. Последний миф находит себе разительную аналогию в Индии, где Праджапати-Орион оказывается замешанным в кровосмесительной связи со своей дочерью Ушас, которая почиталась индийскими ариями как богиня утренней зари и само имя которой этимологически происходит от того же корня, что и имя греческой богини Эос. С учетом полной тождественности имен и функций богинь греческого и индийского пантеонов и того, что обе они состояли в любовной связи с мужским персонажем, олицетворяющим собой созвездие Орион, ни о каком случайном совпадении речь идти не может — перед нами один и тот же мифологический сюжет, восходящий к эпохе индоевропейской общности. Следует также отметить, что по своему статусу творца Вселенной индийский Праджапати явно не соответствует заурядному великану-охотнику Ориону, как его описывает классическая греческая мифология. Очевидно, что в греческой мифологии Праджапати должен соответствовать скорее Уран, чьим «сниженным» вариантом и оказался Орион в классический период.

От одного индоевропейского народа к другому мы видим различную степень сохранности исходного первообраза. Как уже отмечалось выше, наиболее полно, если не считать неизбежной христианской цензуры, миф об Орионе сохранился у армян. Хуже всего в этом отношении дело обстоит в Иране и Ирландии, где была утрачена сама память о связях соответствующего божества с интересующим нас созвездием. Очевидно, вследствие этого у данных народов происходит как минимум раздвоение исходного образа на Митру и Типггрийю в иранской мифологии и Арауна и Дагду в кельтской. Тем не менее приведенные в этой главе данные позволяют утверждать, что образ обожествленного созвездия Орион носил общеиндоевропейский характер и рассмотренные здесь различные божества этой языковой семьи с большими или меньшими отклонениями восходят к единому архетипу небесного охотника. Весьма различно складывалась судьба этого божества после распада ивдоевропейской общности в пантеонах уже отдельных народов. В Греции небесный охотник хоть и сожительствует с богиней, но все равно не принимается в сонм олимпийских божеств и в конечном итоге прямо или косвенно гибнет от их рук и превращается в обычное созвездие. В Армении Хайк всего лишь полубог, что было вполне неплохо с учетом восторжествовавшего в стране христианства. Если в его борьбе с обожествившим себя Титанидом Белом видеть не только отражение каких-то исторических событий, по и мифологических, то тогда конфликт Ориона с другим божеством присутствует и в армянской мифологии. В Иране Заратуштра вообще не включает Митру в число помощников Ахура Мазды и, по мнению некоторых исследователей, вообще мог воспринимать его как демона. Тем не менее в этой стране Митра становится верховным богом собственной религии — митраизма, а при преемниках Заратуштры посвященный ему гимн включается даже в Авесту. В Ирландии Дагда хоть и является одним из наиболее могущественных богов племен богини Дану, однако в конечном итоге оказывается обманом лишен собственным сыном принадлежащего ему по праву места. Как видим, кельтская мифология также сохранила отчетливые воспоминания о конфликте двух поколений богов. По мнению исследователей, Один первоначально не входил в число верховных богов скандинавов, во всяком случае, в наскальных изображениях эпохи бронзы на этом полуострове отчетливых аналогий этому богу, как мы его знаем по «Старшей Эдде», не просматривается. Тем не менее впоследствии бог-колдун потеснил Тюра и Тора и занял главенствующее место в пантеоне викингов. Еще более показательна история успеха Рудры-Шивы. Нс будучи первоначально принят в пантеон ведийских богов, он за счет своей физической и плодотворящей силы не просто добивается их признания, а в конечном итоге становится одним из трех верховных божеств в индуизме и самым великим богом для своих последователей. Мы видим, что в историческую эпоху судьба бога, олицетворявшего созвездие Орион, у различных индоевропейских народов складывалась весьма различно: его могли как низвести до уровня второ- или трстьестепенного мифологического персонажа и даже погубить, так, наоборот, возвысить до главенствующего положения в пантеоне. Но как бы пи складывалась его судьба после распада индоевропейской общности, его образ был настолько величествен и значим для людей, что при всем желании его нельзя было полностью игнорировать или просто замолчать. Весьма показательна в этом плане закончившаяся полным провалом попытка Заратуштры исключить упоминание Митры в создаваемой им новой религии. Для сравнения отметим, что такого же общеиндоиранского Индру, ставшего верховным богом в ведийском пантеоне, реформатору иранской религии удалось низвести до роли мелкого демона в зороастризме. Также и в классической греческой мифологии сохранился целый ряд противоречащих друг другу вариантов мифа о гибели небесного охотника. Все эти факты указывают как на значимость, так и на древность исследуемого нами образа.

Уже при сопоставлении различных индоевропейских традиций мы можем констатировать исключительную древность образа небесного охотника. Как армянские, так и белорусские предания дружно относят деяния своего первопредка Ориона к самому началу истории своих народов при том, что оба народа не имели между собой особо тесных контактов в историческую эпоху. Это же значение восстанавливается для Ориона и Одина в греческой и скандинавской мифологии. Если белорусская легенда относит Боя к эпохе сотворения мира, то в Греции мы видим отчетливые черты доолимпийского происхождения Ориона, этимологически сопоставимого с Ураном — главой первого поколения богов. Параллели с греческой мифологией, сделанные средневековым летописцем, равно как и соответствующий мифологический сюжет, также указывают на аналогичное доолимпийское происхождение Хайка в армянской мифологии. Праджапати, соотносимый с рассматриваемым созвездием в одном из вариантов индийской мифологии, вообще оказывается отцом богов и асуров — младшего и старшего поколений богов в ведийской традиции. Рудра, еще одно воплощение Ориона в другом варианте индийского мифа, также первоначально оказывается вне круга индийских божеств и силой добивается своего признания. К наиболее древнему поколению ирландских богов относится и Дагда. Все эти факты в своей взаимосвязи позволяют нам сделать вывод об исключительной древности образа небесного охотника в индоевропейской традиции. Данный образ, судя по всему, сложился еще до образования известных нам по письменным источникам пантеонов отдельных индоевропейских народов, образовавшихся уже после распада данной языковой семьи.

Обращает на себя внимание, что в различных вариантах греческих мифов то Артемида, осознанно или случайно, убивает Ориона, то богиня земли Гея насылает на него скорпиона. Это можно было бы считать локальной особенностью греческой мифологии, если бы аналогичный сюжет, как будет показано в следующей главе, не присутствовал и в славянской мифологии, а отголоски его не были бы известны в кельтской традиции. То обстоятельство, что охотник гибнет по вине женских персонажей, указывает нам на ту смену верований, которая произошла при торжестве матриархата в мифологической сфере. Подобно тому как олимпийское поколение богов смогло занять главенствующее положение в мире, лишь победив в битве предшествующее поколение богов, так и новые богини могли занять главенствующее положение в пантеоне, лишь уничтожив того персонажа, которому это место ранее принадлежало. Гибель Ориона по вине женщин в греческой, кельтской и славянской традициях указывает, судя по всему, на матриархальную революцию, когда образ Прародителя — Великого Охотника был вытеснен образом Великой Богини-Матери. Поскольку в скандинавской мифологии Пояс Ориона связывался не с мужским персонажем, в отличие от большинства мифов как индоевропейских, так и неиндоевропейских народов, а считался Веретеном жены Одина Фригг, эту особенность также следует считать последствием матриархальной революции. Но из этого наблюдения следует вывод, что образ Ориона относится к эпохе до матриархата и что в системе мифологических представлений людей той древнейшей эпохи он занимал главенствующее положение. Данный вывод не только полностью соотносится с его характеристикой как охотника, а ведь именно охота была главным средством добывания пищи для первобытного человека, но и великолепно объясняет как враждебность к нему женских персонажей греческой мифологии, так и то, что он оказался чужим для нового олимпийского поколения богов. Таким образом, сравнительное изучение индоевропейской мифологии позволяет нам отнести образ небесного охотника к числу древнейших мифологических персонажей, появившихся на самой заре истории в первобытную эпоху.