Заговор Красного Волка

-

1-

Роберт Редик

ЗАГОВОР КРАСНОГО

ВОЛКА

1

-

2-

Путешествие Чатранда - 1

Перевод Александра Вироховского

Примечание переводчика.

Роман набит морскими терминами, как бочка сельдями. Если объяснять

каждый, он разбухнет процентов на 50, и еще надо будет добавить картинки. Кроме

того, практически все они есть в Википедии. Так что я решил их не

комментировать, желающие могут посмотреть в той же Википедии или в любом

словаре морских терминов.

ЛЕГЕНДА К КАРТЕ

ARGUAL — АРКВАЛ

2

-

3-

Baagamidri (Guardian Red) — Баагамидри (Красный Страж) BABQRI — БАБКРИ

Baerids — Бэриды

Ballytween — Баллитвин

To Besq — В Беск

R. Bhosfal — Река Бхосфал

Bramian — Брамиан

Cape Cуristel — Мыс Циристел

Cape Ultu — Мыс Улту

Chereste — Чересте

Crab Fens — Крабовые Болота

Crownless Lands — Бескоронные Государства

Dremland — Дремланд

Ellisoq Bay — Залив Эллисок

ETHERHORDE — ЭТЕРХОРД

Fitnam — Фитнам

Fuln — Фулн

Gulf of Thyl — Залив Тил

Gurishal — Гуришал

The Haunted Coast — Призрачное Побережье

Ibithraed — Ибитрад

L. Ikren — Озеро Икрен

Ipulia — Ипулия

R. Ipurua — Река Ипуруа

Jitril — Джитрил

The Jomm — Джомм

Kepperics — Кеппери

Kushal — Кушал

Lancontri — Ланконтри

Lichrog — Личерог

Mereldin — Мерелдин

Mung Mzen — Манг-Мзен

THE MZITRIN — МЗИТРИН

Nal-Burin (Ruin) — Нал-Бурин (разрушенный)

NELU GILA (The Green Sea) — НЕЛУ ГИЛА (Зеленое море) NELU PEREN (The Quiet Sea) — НЕЛУ ПЕРЕН (Спокойное море) NELU REKERE (The Narrow Sea) — НЕЛУ РЕКЕРЕ (Узкое море) NELLUROG (The Ruling Sea — Uncharted) — НЕЛЛУРОГ (Правящее море —

не картографировано)

Noonfirth — Нунфирт

NorthWest ALIFROS 941 Western Solar Year — Северо-западный АЛИФРОС

941 Западный Солнечный Год

3

-

4-

Nurth — Нурт

R. Ool — Река Оол

Oolmarch — Оолмарш

Opalt — Опалт

Ormael — Ормаэл

Pellurids — Пеллуриды

Pulduraj — Пулдураджи

Pyl — Пил

Quezans — Кесанс

Rappopolni — Раппополни

Rhizans — Ризанские горы

Rukmast — Рукмаст

Serpent's Head — Голова Змеи

Simja — Симджа

Simjalla — Симджалла

Slervan Steppe — Степи Слеврана

Sollochstal — Соллочстал

Sorhn — Сорн

Sorrophran — Соррофран

Sunkh — Сунх

Talturi — Талтури

Tatalay — Таталай

Tholjassa — Толясса

Tressek Tarn — Трессек Тарн

Tsordons — Тсордонские горы

Ulluprid Isles — Уллупридские Острова

Ulsprit — Ульсприт

N. Urlanx — Северный Урланкс

S. Urlanx — Южный Урланкс

Ursyl — Урсил

Uturphe — Утурфе́

Virabalm — Вирабалм

Westfirth — Вестфирт

Моим родителям

Их светлой памяти, а также памяти Лилиан Хартли (1915–1995 гг.)

Убей одного человека, и ты убийца. Убей миллионы, и ты победитель. Убей

всех, и ты бог.

ЖАН РОСТАН1

1 Жан Ростан (1894 — 1977) — французский биолог и писатель.

4

-

5-

Замолчи и сядь, потому что ты пьян, а это край крыши.

РУМИ2

Этерхордский Моряк

6 умбрина 941

Специальный Выпуск

ИТС « ЧАТРАНД» ИСЧЕЗ В МОРЕ

многие опасаются

Трагического Конца

Великого Корабля и его 800 душ

Имперское Торговое Судно « Чатранд» (он же «Великий Корабль» , «Дворец

Ветров», «Первая Фантазия Его Превосходительства» и так далее) исчез в

открытом море и, как опасаются, погиб со всей командой. ЕГО

ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО ИМПЕРАТОР заплакал при этой новости, назвав

корабль незаменимым СОКРОВИЩЕМ. Собственник, леди Лападолма Елиг, сказала,

что

НАСТУПИЛ

ЗАКАТ

ДВАДЦАТИ

ВЕКОВ

КОРАБЛЕСТРОИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА.

Месяцы надежды подходили к концу, когда береговые рыбаки на Талтури

сообщили об обнаружении обломков баркаса « Чатранда» и многочисленных ТЕЛ, утонувших в ВОЛНАХ. О капитане НИЛУСЕ РОУЗЕ, эксцентричном, но

многолетнем командире судна, нет ни слова. Спасательные работы принесли

только куски рангоута, такелаж и другие плавающие обломки.

В последний раз « Чатранд» швартовался в Симдже и отплыл двенадцать

недель назад во время самого мягкого из летних шквалов, направившись в свой

родной порт Этерхорд и имея на борту 600 моряков, 100 имперских морпехов, 60

Родился в Париже в семье известного писателя Эдмона Ростана и поэтессы Розмонды Жерар. Под влиянием

прочитанной в детстве книги Жана Фабра «Записки энтомолога» стал биологом. Всю жизнь работал в собственной

лаборатории в небольшом городке Виль-д’Аврэ под Парижем. Одновременно писал философские трактаты. В 1959

году был избран членом Французской Академии.

Его афоризмы собраны в книгах «Брак» (1927), «Мысли биолога» (1939), «Тревоги биолога» (1967). Цитата

взята из книги «Мысли биолога».

2 Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми (1207 — 1273), известный обычно как Руми или Мевляна —

персидский поэт-суфий XIII века и исламский богослов.

Влияние Руми выходит за пределы национальных границ и этнических различий: иранцы, таджики, турки, греки, пуштуны, другие мусульмане Центральной и Южной Азии высоко оценили его духовное наследие за

последние семь веков. Его стихи переведены на многие языки мира и перенесены в различные форматы. Руми был

описан как «самый популярный поэт» и «самый продаваемый поэт» в США. Цитата взята из книги «Мистические

Поэмы Руми», пер. на английский А. Дж. Алберри.

5

-

6-

смолбоев и разных пассажиров от низкорожденных до благородных. Письма, отправленные в Симдже, описывают СПОКОЙНЫЙ КОРАБЛЬ и ПУТЕШЕСТВИЕ

С НЕВЕРОЯТНОЙ ЛЕГКОСТЬЮ.

Тем НЕ МЕНЕЕ, ПУТАНИЦА СОХРАНЯЕТСЯ, поскольку НИКАКИХ

НАСТОЯЩИХ

ОБЛОМКОВ

ОБНАРУЖЕНО

НЕ

БЫЛО.

И

никакие

многочисленные слухи не могут подавить требование общества, которое хочет

знать правду.

Что сгубило Корабль Кораблей?

Шесть столетий войн и пиратства не смогли его потопить! Шесть столетий

тайфуны так и не затопили его трюм! Должны ли мы тогда верить, что самый

легкий шквал одолел « Чатранд» и ее легендарного капитана? Лорд-адмирал в это

не верит. Как и моряки Арквала. ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ О НЕЧЕСТНОЙ ИГРЕ

можно услышать в каждой таверне столицы.

Некоторые уже смотрят на Запад в поисках виновника и нередко произносят

слово, которого вежливо избегали со времен последней войны: МЕСТЬ. Ниже

достоинства моряка разжигать этот огонь, распространяя (как это без колебаний

делают другие) такие слухи, как наличие необычных БОГАТСТВ на борту

« Чатранда», следы НАСИЛИЯ на найденных ТЕЛАХ, большие скопления

ФЛОТОВ наших врагов и так далее. Но, справедливости ради, мы должны отметить

отсутствие конкурирующей теории…

Глава 1. СМОЛБОЙ

1 вакрина (первый день лета) 941

Полночь

Все началось, как и любая катастрофа в его жизни, со спокойствия. Гавань и

деревня спали. Ветер, ревевший всю ночь за мысом, утих; боцману слишком

хотелось спать, чтобы кричать. Но сидевший в сорока футах вверху, на выбленке, Пазел Паткендл никогда не чувствовал себя более проснувшимся.

Во-первых, он замерз — в сумерках на нос обрушилась разбойничья волна, промочив восьмерых мальчиков и смыв корабельную собаку в трюм, где она все

еще звала на помощь, — но его беспокоил не холод, а штормовая туча. Она одним

прыжком преодолела прибрежный хребет при помощи сильного ветра, которого он

не чувствовал. У корабля не было причин бояться ее, но у Пазела были. Люди

пытались его убить, и их останавливала только луна, эта благословенная ярко

горящая луна, выгравировавшая его тень, как рисунок углем, на палубе « Эниэля».

Еще одну милю, подумал он. Потом она может пролиться, мне плевать.

Пока сохранялось спокойствие, « Эниэль» двигался тихо, как во сне: его

6

-

7-

капитан ненавидел орать без надобности, называя крик плохим суррогатом

руководства кораблем, и просто указал на корму, когда пришло время лавировать к

берегу. Он посмотрел на грот, и его взгляд упал на Пазела. Какое-то мгновение они

молча смотрели друг на друга: старик, жесткий и морщинистый, как кипарис; босоногий мальчик в рваной рубашке и бриджах, с орехово-каштановыми

волосами, падающими на глаза, цепляющийся за просмоленные и затвердевшие от

соли ванты. Мальчик внезапно осознал, что у него нет разрешения подниматься

наверх.

Пазел демонстративно проверил болты на рее и узлы на ближайших штагах.

Капитан невозмутимо наблюдал за его шалостями. Затем, почти незаметно, покачал

головой.

Пазел мгновенно соскользнул на палубу, злясь на самого себя. Ты болван, Паткендл! Потеряй любовь Нестефа, и для тебя не останется надежды!

Капитан Нестеф был самым добрым из пяти моряков, которым он служил: единственным, кто никогда не бил его, не морил голодом и не заставлял его, пятнадцатилетнего мальчика, пить черный кошмарный ликер гребел для

развлечения команды. Если бы Нестеф приказал ему нырнуть в море, Пазел

немедленно подчинился бы. Он был кабальным слугой, и его можно было продать

как раба.

На палубе другие мальчики-слуги — их называли смолбоями из-за смолы, которая пачкала их руки и ноги, — бросали на него презрительные взгляды. Они

были старше и крупнее, с носами, гордо изуродованными в драках за честь в

далеких портах. У старшего, Джервика, в правом ухе была настолько большая

дыра, что в нее можно было просунуть палец. Ходили слухи, что жестокий капитан

поймал его на краже пудинга и ущипнул за ухо щипцами, нагретыми до вишневого-красного цвета на плите камбуза.

Согласно другому слуху, Джервик ударил одного мальчика ножом в шею

после проигрыша в дартс. Пазел не знал, верить ли ему в эту историю. Но он знал, что глаза Джервика вспыхивали при первых признаках чужой слабости, и у него

есть нож.

Один из подхалимов Джервика указал подбородком на Пазела.

— Думает, что его место на гроте, этот, — сказал он, ухмыляясь. — Держу

пари, ты можешь сказать ему по-другому, а, Джервик?

— Заткнись, Нат, ты не умный, — сказал Джервик, не сводя глаз с Пазела.

— Эй, Пазел Паткендл, он защищает тебя, — засмеялся другой. — Разве ты не

собираешься поблагодарить его? Тебе лучше поблагодарить его!

Джервик смерил говорившего холодным взглядом. Смех прекратился.

— Хрен я его защищал, — сказал более крупный мальчик.

— Конечно, ты не защищал, Джервик, я просто...

— Если кто-то беспокоит моих товарищей, я их защищаю. И мое доброе имя.

Но нет никакой защиты для маленького визжащего ормали.

Теперь смех был всеобщим: Джервик дал разрешение.

7

-

8-

— Твои товарищи и твое доброе имя, — сказал Пазел. — Как насчет твоей

чести, Джервик, и твоего слова?

— И их, — рявкнул Джервик.

— И влажный огонь?

— Чо?

— Ныряющие петухи? Четвероногие утки?

Джервик на мгновение уставился на Пазела. Затем скользнул вперед и отвесил

увесистую пощечину.

— Блестящий ответ, Джервик, — сказал Пазел, стоя на своем, несмотря на

огонь с одной стороны его лица.

Джервик приподнял уголок своей рубашки. За ремень его бридж был заткнут

шкиперский нож с прекрасной, хотя и потертой кожаной рукояткой.

— Хочешь другого ответа, а?

Его лицо было в нескольких дюймах от лица Пазела. Его губы были в красных

пятнах из-за низкосортного сапворта; глаза имели желтый оттенок.

— Я хочу вернуть свой нож, — сказал Пазел.

— Лжец! — выплюнул Джервик. — Нож мой!

— Этот нож принадлежал моему отцу. Ты вор, и ты не посмеешь им

воспользоваться.

Джервик ударил его снова, сильнее.

— Подними кулаки, Мукетч, — сказал он.

Пазел не поднял кулаки. Хихикая, Джервик и остальные отправились

выполнять свои обязанности, оставив Пазела моргать от боли и ярости.

Согласно Кодексу Мореплавания, которым руководствовались все корабли, у

капитана Нестефа не было бы иного выбора, кроме как уволить смолбоя, пойманного в драке. Джервик мог рискнуть: он был гражданином Арквала, этой

великой империи, раскинувшейся на трети известного мира, и всегда мог подписать

контракт с другим кораблем. Более того, он носил медное кольцо с

выгравированным Номером Гражданина, записанным в Реестре Имперских

Мальчиков. За такие кольца надо было заплатить месячную зарплату, но они того

стоили. Без кольца любого мальчика, пойманного на блуждании в приморском

городе, можно было принять за беглого или иностранца. Немногие смолбои могли

позволить себе медное кольцо; большинство имели бумажные сертификаты, и их

легко было потерять или украсть.

Пазел, однако, был кабальным слугой, иностранцем и, что еще хуже, представителем покоренной расы. Если в его бумагах будет написано Списан за

драку, ни один другой корабль его не примет. Он будет брошен на произвол

судьбы, ожидая, когда его схватят, как монету с улицы, и объявят собственностью

нашедшего до конца его дней.

Джервик хорошо это знал и, казалось, был полон решимости спровоцировать

Пазела на драку. Он назвал младшего мальчика Мукетч в честь грязевых крабов

Ормаэла, дома, который Пазел не видел пять лет. Ормаэл когда-то был великим

8

-

9-

городом-крепостью, построенным на высоких скалах над замечательной гаванью с

голубой водой. Город музыки, балконов и запаха созревших слив, чье название

означало «Утроба Утра» — но его больше не существовало. И Пазелу казалось, что

почти все предпочли бы, чтобы он, Пазел, исчез вместе с Ормаэлом. Само его

присутствие на корабле Арквала было легким позором, как пятно от супа на

парадном мундире капитана. После порыва вдохновения Джервика другие

мальчики и даже некоторые моряки называли его Мукетчом. Но это слово

выражало и своего рода настороженное уважение: моряки думали, что на этих

зеленых крабах, которыми кишели болота Ормаэла, лежит какое-то заклинание, и

старались не наступать на них, чтобы не случилось несчастья.

Однако суеверие не мешало Джервику и его банде бить Пазела или ставить

ему подножку за спиной капитана. А на прошлой неделе стало еще хуже: они

нападали на него по двое и по трое, в темных углах под палубами, и с такой злобой, с какой он никогда раньше не сталкивался. Они действительно могут убить меня

(как я могу так думать и продолжать работать, есть, дышать?). Они могут

попытаться сегодня вечером. Джервик может довести их до этого.

Последний раунд Пазел выиграл: Джервик действительно побоялся ударить

его ножом при свидетелях. Но темнота — другое дело: в темноте все делалось в

исступлении; оправдания находились позже.

К счастью, Джервик был дураком. Он обладал отвратительной хитростью, но

его страсть к оскорблению других делала его беспечным. Несомненно, это был

всего лишь вопрос времени, когда Нестеф уволит его. До тех пор надо не давать

загнать себя в угол. Это была одна из причин, по которой Пазел рискнул подняться

наверх. Другой целью было увидеть « Чатранд».

Сегодня ночью он, наконец, увидит его — « Чатранд», самый могучий корабль

во всем мире, с грот-мачтой, такой огромной, что трое матросов едва могли

обхватить ее руками, с кормовыми фонарями высотой в человеческий рост и

квадратными парусами, большими, чем Парк королевы в Этерхорде. Его готовили к

выходу в открытое море, к какому-то великому торговому путешествию за пределы

досягаемости империи. Возможно, он поплывет в Нунфирт, где люди были

черными; или на Внешние Острова, обращенные к Главному морю; или в

Бескоронные Государства, израненные войной. Странно, но никто не мог сказать, куда. Однако корабль был почти готов.

Пазел знал, потому что слегка помог « Чатранду» подготовиться. Дважды за

эти ночи они подплывали к борту « Чатранда», стоявшего здесь, в темной бухте

Соррофрана. Обе ночи были облачными и безлунными, да и в любом случае сам

Пазел был занят в трюме до момента прибытия. Наконец выйдя на палубу, он

увидел только черную изогнутую стену, покрытую водорослями, улитками и

моллюсками, похожими на сломанные лезвия; пахло смолой, ядровой древесиной и

открытым морем. Сверху донеслись мужские голоса, за которыми последовал

мощный грохот — на палубу « Эниэля» опустилась платформа. На этот подъемник

начали грузить мешки с рисом, ячменем и твердой озимой пшеницей. Затем доски, 9

-

10-

за ними — ящики с мандаринами, барбарисом, инжиром, соленой треской, соленой

олениной, кокосовым деревом, углем; и, наконец, связки капусты, картофеля, батата, мотки чеснока, круги твердого как камень сыра. Еда в умопомрачительных

количествах: запас на шесть месяцев без выхода на сушу. Куда бы ни направлялся

Великий Корабль, он явно не хотел зависеть от местного гостеприимства.

Когда больше ничего нельзя было положить, подъемник поднялся как по

волшебству. Некоторые из старших мальчиков схватились за веревки, смеясь, когда

их подняли прямо вверх, на пятьдесят футов, шестьдесят, и перебросили через

далекие поручни. Возвращаясь на опустевшем подъемнике, они держали в руках

яркие пенни и сладости — подарки от невидимой команды. Пазелу было наплевать

на подарки, но ему до смерти хотелось увидеть палубу « Чатранда».

Прямо сейчас корабли были его жизнью: за пять лет, прошедших с тех пор, как

Арквал поглотил его страну, Пазел провел на берегу меньше двух недель. Прошлой

ночью, когда подъемник стал подниматься в последний раз, осторожность

покинула его: он ухватился за угловую веревку. Джервик разжал его пальцы, и

Пазел рухнул обратно на палубу « Эниэля».

Но сегодня ночью на маленьком суденышке не было груза, только пассажиры: три тихие фигуры в плащах моряков, совершившие этот переход за одну ночь из

Беска в Соррофран. Они держались особняком от команды и даже друг от друга.

Теперь, когда в поле зрения появились голубые газовые фонари соррофранской

верфи, эти трое устремились вперед, по-видимому, желая — так же страстно, как и

сам Пазел — взглянуть на легендарный корабль.

Одним из этих троих, к великому восторгу Пазела, был доктор Игнус

Чедфеллоу — стройный мужчина с обеспокоенными глазами и большими, умелыми руками. Известный имперский хирург и ученый, Чедфеллоу однажды

спас императора и его конную гвардию от смертельной разговорной лихорадки, посадив людей и лошадей на шестинедельную диету из пшена и чернослива. Он

также собственноручно спас Пазела от рабства.

Трое пассажиров поднялись на борт на закате. Пазел и другие смолбои

пихались и толкали плечами друг друга у поручней, соревнуясь за возможность

протащить сундуки на борт за пенни или два. Заметив Чедфеллоу, Пазел вскочил, помахал рукой и почти закричал: Игнус! Но Чедфеллоу бросил на него мрачный

взгляд, и приветствие застряло у мальчика в горле.

Пока Нестеф приветствовал своих пассажиров, Пазел тщетно пытался поймать

взгляд доктора. Когда кок крикнул: «Смолки!», он спрыгнул с трапа раньше других

мальчиков, потому что у Нестефа была привычка приветствовать новых

пассажиров кружкой горячего чая с пряностями. Но сегодня вечером на чайном

подносе было нечто большее: кок нагрузил его печеньем из мускусной ягоды, конфетами из красного имбиря и семенами лукки, которые нужно было жевать для

тепла. Тщательно удерживая равновесие, чтобы не уронить деликатесы, Пазел

вернулся на верхнюю палубу и направился прямо к Чедфеллоу, его сердце бешено

колотилось в груди.

10

-

11-

— Если вам будет угодно, сэр, — сказал он.

Чедфеллоу не оторвал глаз от залитых лунным светом скал и островков, и, казалось, не услышал. Пазел заговорил снова, громче, и на этот раз доктор, вздрогнув, обернулся. Пазел неуверенно улыбнулся своему старому благодетелю.

Но голос Чедфеллоу был резким.

— Где твое воспитание? Сначала ты обслужишь герцогиню. Пошевеливайся!

Пазел, с пылающими щеками, отвернулся. Холодность доктора ранила его

сильнее, чем любой удар Джервика. Не то чтобы это было совсем уж удивительно: Чедфеллоу, часто казался испуганным, когда его видели с Пазелом, и никогда не

разговаривал с ним подолгу. Но он был самым близким к Пазелу человеком, остававшемся в этом мире, и он не видел доктора в течение двух лет.

Два года! Его руки, разрази их гром, дрожали. Ему пришлось с трудом

сглотнуть, прежде чем он заговорил с герцогиней. По крайней мере, он надеялся, что она была герцогиней, сгорбленной и древней женщиной на три дюйма ниже

самого Пазела, которая стояла у фок-мачты, бормоча и теребя золотые кольца на

пальцах. Когда Пазел заговорил, она подняла голову, пристально посмотрела на

него большими, молочно-голубыми глазами и ее сухие губы изогнулись в улыбке.

— Эхиджи!

Ее скрюченная рука метнулась вперед; ноготь царапнул его по щеке.

Побежали слезы. Старуха приложила смоченный палец к губам и ухмыльнулась

еще шире. Затем ее взгляд упал на чайный поднос. Сначала она сунула в рот три

самые большие имбирные конфеты, а четвертую положила в карман. Затем

извлекла из складок своего плаща старую, обгоревшую трубку. Пока Пазел

ошеломленно наблюдал, она вытряхнула наполовину сгоревшую табачную пробку

в миску с семенами лукки, размешала большим пальцем, а затем вдавила всю смесь

обратно в трубку, все время шепча и попискивая про себя. Затем ее глаза снова

нашли Пазела.

— У тебя есть кремень?

— Нет, мэм, — сказал Пазел.

— Для тебя леди Оггоск! Тогда принеси лампу.

Не так-то просто принести что-нибудь, держа в руках чайный поднос. Пазел

думал, что у него сломаются руки, пока он высоко держал латунный палубный

фонарь, наполненный моржовым жиром; все это время леди Оггоск боролась со

своей трубкой. Запахи горящего жира, табака и семян лукки заполнили ему ноздри, а дыхание леди, пока та пыхтела и икала, схоже было с дуновением из пропахшей

имбирем могилы. Наконец трубка разожглась, и Оггоск захихикала.

— Не плачь, моя маленькая обезьянка. Он не забыл тебя — о, ни на мгновение, нет!

Пазел уставился на нее, разинув рот. Она могла иметь в виду только

Чедфеллоу, но что она знала об их связи? Прежде чем он смог найти способ

спросить, она отвернулась от него, все еще посмеиваясь про себя.

Третьим пассажиром был торговец, ухоженный и сытый. Сначала Пазел

11

-

12-

решил, что торговец болен: шею его туго обматывал белый шарф, от которого тот

не убирал руку, словно нянчил больное место. Торговец прочистил горло с

болезненным звуком — ЧХРК! — чуть не заставив Пазела пролить чай. И мужчина

тоже любил поесть: четыре печенья исчезли у него во рту, за ними последовала

большая имбирная конфета.

— Ты не слишком чистый, — внезапно сказал он, оглядывая Пазела с ног до

головы. — Каким мылом ты пользуешься?

— Каким мылом, сэр?

— Неужели это сложный вопрос? Кто делает мыло, которым ты моешь лицо?

— Нам дают поташ, сэр.

— Ты слуга.

— Это ненадолго, сэр, — сказал Пазел. — Капитан Нестеф протянул мне руку

дружбы, за что я благословляю его трижды в день. Он говорит, что у меня есть

реальные перспективы, с моей способностью к языкам, и...

— Мои собственные перспективы превосходны, разумеется, — сообщил ему

мужчина. — Меня зовут Кет — имя, которое стоит запомнить, стоит записать. Я

собираюсь совершить сделки на сумму в шестьдесят тысяч золотых сиклей. И это

всего лишь одно торговое путешествие.

— Как здорово для вас, сэр. Великолепно, сэр! Вы отправитесь в плавание на

«Чатранде»?

— Ты не увидишь шестидесяти тысяч за свою жизнь — и даже шести. Уходи.

Он положил что-то на чайный поднос и махнул Пазелу, чтобы тот уходил.

Пазел поклонился и ушел, и только потом посмотрел на предмет. Это был бледно-зеленый диск с надписью МЫЛО КЕТ.

Один из этих шестидесяти тысяч сиклей подошел бы ему больше, но, тем не

менее, он спрятал мыло в карман. Затем он посмотрел на поднос, и его сердце

упало. У него не осталось ничего для Чедфеллоу, кроме маленького кусочка

имбирной конфеты и сломанного печенья.

Доктор проигнорировал их, но указал на фляжку с чаем. Пазел осторожно

наполнил кружку. Доктор обхватил ее своими длинными пальцами, поднес к губам

и вдохнул пар. Однажды в холодную погоду он сказал Пазелу, что нужно

«оживлять ноздри». Он не смотрел на мальчика, и Пазел не знал, остаться ему или

уйти. Наконец, очень тихо, доктор заговорил.

— Ты болен?

— Нет, — сказал Пазел.

— Твои припадки?

— Я вылечился, — быстро сказал Пазел, очень радуясь тому, что они были

одни. Никто на « Эниэле» не знал о его припадках.

— Вылечился? — удивился доктор. — Как тебе это удалось?

Пазел пожал плечами:

— Я купил в Сорне кое-какие лекарства. Все ходят в Сорн за подобными

вещами.

12

-

13-

— Не все живут под влиянием магических заклинаний, — сказал Чедфеллоу.

— И сколько они взяли с тебя за это... лекарство?

— Они взяли… все, что у меня было, — признался Пазел, нахмурившись. —

Но лекарство стоило каждого пенни. Я повторил бы хоть завтра.

Чедфеллоу вздохнул.

— Осмелюсь сказать, ты бы так и сделал. А теперь, что насчет твоих зубов?

Пазел поднял глаза, пораженный быстрой сменой фокуса: его припадки были

любимой темой доктора.

— Мои зубы в полном порядке, — осторожно сказал он.

— Это хорошо. Но не этот чай. Попробуй.

Чедфеллоу передал ему чашку и наблюдал, как Пазел пьет.

Пазел поморщился.

— Горький, — сказал он.

— Для тебя намного более горький, чем для меня. Или так ты можешь легко

поверить.

— Что вы имеете в виду? — в замешательстве спросил Пазел, повысив голос.

— Почему вы все такие странные?

Но, как и герцогиня, и мыловар, Чедфеллоу просто повернулся лицом к морю.

И на протяжении всего этого ночного перехода он проявлял к Пазелу не больше

интереса, чем к простым матросам, которые суетились вокруг него.

Теперь, в полночь, избитый, промокший и продрогший до костей, Пазел

наблюдал, как верфи приближаются. Они были в нескольких минутах от порта, а

лунный свет все еще сиял.

Пазел знал, что был дураком, надеясь на лучшее обращение со стороны

Чедфеллоу. Доктор сильно изменился со времени вторжения в Ормаэл, которое

видел своими глазами, как Специальный посланник императора. Насилие сделало

его угрюмым, и источник тепла, из которого он черпал, казалось, иссяк. Во время

их последней встречи, два года назад, доктор притворился, что совсем не знает

Пазела.

Но почему он был здесь накануне отплытия « Чатранда»? Ибо доктор

появлялся только тогда, когда в жизни Пазела должна была произойти какая-то

великая перемена. Сегодняшняя ночь не будет исключением, подумал он, и поэтому

задержался у фок-мачты, чтобы посмотреть, что будет делать Чедфеллоу.

Голос с берега окликнул их:

— « Эниэль», сюда! Швартуйтесь здесь! Порт переполнен!

Капитан Нестеф проревел: «Да, Соррофран!» — и сильно дернул штурвал.

Боцман закричал, люди бросились к веревками, белые паруса « Эниэля» свернулись.

Двигаясь вдоль берега, корабль миновал сухие доки Соррофрана, длинные ряды

военных кораблей с их бронированными носами и планширями, ощетинившимися

стволами, флот для ловли креветок, плавучие дома Нунеккам с фарфоровыми

куполами. Затем по палубе пронесся вздох удивления, который испустили и

офицер, и матрос, и смолбой. В поле зрения появился « Чатранд».

13

-

14-

Неудивительно, что порт был переполнен! Один только « Чатранд» почти

заполнил его. Теперь, когда Пазел ясно видел корабль при лунном свете, он казался

созданным не людьми, а великанами. Кончик грот-мачты « Эниэля» едва достигал

его квартердека, и матрос высоко на салинге выглядел не больше чайки. Его мачты

навели Пазела на мысль о башнях королей Нунфирта, возвышающихся над

черными утесами в Пиле. Рядом с ним даже военные имперские корабли казались

игрушками.

— Он — последний в своем роде, — произнес голос у него за спиной. — Не

оборачивайся, Пазел.

Пазел застыл, держась одной рукой за мачту. Голос принадлежал Чедфеллоу.

— Живая реликвия, — продолжал доктор. — Пятимачтовый сеграл, Дворец

ветра, самый большой корабль, когда-либо построенный со времен Янтарных

Королей до Мирового Шторма. Даже деревья, из которых он сделан, вошли в

легенду: м'ксингу для киля, сосна тритне для мачты и рей, каменный клен для

палубы и планшира. Его создавали как маги, так и корабелы, по крайней мере, так

утверждают старые истории. Теперь эти искусства потеряны для нас — вместе со

многим другим.

— Это правда, что он пересекал Правящее море?

— Сегралы отваживались плавать в этих водах, да: на самом деле именно для

этого они и были построены. Но « Чатранду» шестьсот лет, мальчик. Его молодость

— загадка. Только старейшины его Торговой Семьи видели записи самых ранних

путешествий.

— Капитан Нестеф говорит, что нет смысла снаряжать « Чатранд» здесь, когда

Этерхорд находится всего в шести днях пути, — сказал Пазел. — Он говорит, что в

Этерхорде есть корабельные мастера, которые годами тренируются только для

того, чтобы поработать над этим кораблем.

— Их привезли сюда из столицы.

— Но зачем? Капитан Нестеф говорит, что Этерхорд в любом случае будет

первой остановкой « Чатранда».

— Твое любопытство абсолютно здорово, — сухо сказал Чедфеллоу.

— Спасибо! — сказал Пазел. — А после Этерхорда? Куда он отправится

дальше?

Доктор заколебался.

— Пазел, — сказал он наконец, — что ты помнишь из наших уроков в

Ормаэле?

— Все. Я могу назвать все кости в теле, и шесть видов желчи, и одиннадцать

органов, и трубки в вашем кишечнике...

— Не анатомию, — сказал Чедфеллоу. — Вспомни, что я тебе говорил о

политике. Ты знаешь о мзитрини, наших великих врагах на западе.

— Ваших врагах, — не удержался Пазел.

Голос доктора стал суровым:

— Возможно, ты еще не являешься гражданином Арквала, но твоя судьба

14

-

15-

находится в наших руках. И племена мзитрини совершали набеги на Ормаэл за

столетия до нашего прибытия.

— Верно, — сказал Пазел. — Они пытались убить нас сотни лет, но не смогли.

Вы справились с этим за два дня.

— Не говори, ничего не зная, мальчик! Если бы Мзитрин хотел захватить твою

маленькую страну, он мог бы сделать это быстрее, чем мы. Вместо этого они

предпочли тихо пускать ей кровь и отрицать это перед всем миром. Теперь докажи, что ты не забыл мои уроки. Что такое Мзитрин?

— Империя безумцев, — сказал Пазел. — Честно, именно так вы и сказали.

Помешанные на колдовстве, дьяволах, древних обрядах и поклоняющийся

обломкам Черного Ларца. К тому же опасные, с их поющими стрелами, ядрами из

драконьих яиц и этой гильдией святых пиратов, как она называется?

— Сфванцкор, — сказал Чедфеллоу. — Но дело не в этом. Мзитрин —

Пентархия: страна, которой правят Пять Королей. Во время последней войны

четверо из этих королей осудили Арквал как зло, обитель еретиков, слуг

Преисподней. Но пятый ничего подобного не сказал. И утонул в море.

Над заливом прозвучал горн.

— Мы почти на месте, — сказал Пазел.

— Ты слушаешь? — сказал Чедфеллоу. — Пятый король утонул, потому что

его корабль потопили пушки Арквала. Он никогда не осуждал нас — и все же мы

убили его одного. Тебе это не кажется странным?

— Нет, — сказал Пазел. — Вы убиваете тех, кто вас любит.3

— И ты настаиваешь, упрямо и глупо, хотя, на самом деле, в меру умен.

Пазел бросил сердитый взгляд через плечо. Он мог стерпеть почти любое

оскорбление, кроме глупости: иногда ему казалось, что ум — единственное, чем

ему осталось гордиться.

— Я спрашиваю, куда направляется « Чатранд», — сказал он, — а вы говорите

о Мзитрине. Вы меня слышали? — Сарказм, но ему было все равно. — Или, может

быть, это ваш ответ. Корабль наносит визит вашим «великим врагам», королям

Мзитрина.

— Почему бы и нет? — сказал Чедфеллоу.

— Потому что это невозможно, — заявил Пазел.

— Ой ли?

Доктор, должно быть, дразнил его. Арквал и Мзитрин сражались веками, и

последняя война была самой кровавой из всех. Она закончилась сорок лет назад, но

арквали все еще ненавидели и боялись мзитрини. Некоторые заканчивали свои

утренние молитвы тем, что поворачивались на запад, чтобы плюнуть.

— Невозможно, — повторил Чедфеллоу, качая головой. — Слово, которое мы

должны постараться забыть.

3 Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал

Оскар Уайльд «Баллада Рэдингтонской тюрьмы» (пер. Нина Воронель).

15

-

16-

В этот момент раздался голос боцмана:

— Занять места для швартовки!

Болтовня прекратилась; мужчины и мальчики принялись за свои дела. Пазел

тоже собрался уходить — приказ есть приказ, — но Чедфеллоу крепко схватил его

за руку.

— Твоя сестра жива, — сказал он.

— Моя сестра! — воскликнул Пазел. — Вы видели Неду? Где она? Она в

безопасности?

— Тихо! Нет, я не видел, но собираюсь увидеть. И Сутинию.

Пазелу потребовалось все самообладание, чтобы снова не закричать. Сутиния

была его матерью. Он боялся, что они обе погибли во время вторжения в Ормаэл.

— Как давно вы знаете, что они живы?

— Ты задаешь слишком много вопросов. На данный момент они в

безопасности — если хоть кто-то в безопасности, в чем я не уверен. Если ты

хочешь им помочь, слушай внимательно. Не ходи на свое место. Ни при каких

обстоятельствах не спускайся сегодня вечером в трюм « Эниэля».

— Но я должен работать с насосами!

— Ты этого не сделаешь.

— Но, Игнус... а!

Рука Чедфеллоу судорожно сжала руку Пазела.

— Никогда не называй меня по имени, смолбой! — прошипел он, все еще не

глядя на Пазела, но явно взбешенный. — Значит, я был дураком? Пять лет был

дураком? Не отвечай! Просто скажи мне: ты сходил на берег в Соррофране?

— Д-да.

— Тогда ты знаешь, что, если выйдешь за пределы портового района, станешь

честной добычей для фликкерманов, которые получают три золотых за каждого

мальчика или девочку, которых они отправляют в Забытые Колонии, в двадцати

днях пути через степи Слеврана?

— Я знаю о фликкерманах и об этом ужасном месте! Но это не имеет ко мне

никакого отношения! Сегодня вечером меня не пустят на берег, и мы отплываем на

рассвете!

Чедфеллоу покачал головой:

— Просто помни, фликкерманы не могут прикоснуться к тебе в порту.

Держись от меня подальше, Пазел Паткендл, и, прежде всего, оставайся на палубе!

Больше мы не будем разговаривать.

Доктор завернулся в морской плащ и направился на корму. Пазел

почувствовал свою погибель. Первое правило выживания смолбоя — Будь

быстрым! — и Чедфеллоу заставляет нарушить его. Капитан Нестеф еще не

заметил, но простые матросы, спешащие по своим делам, глядели на него, как на

сумасшедшего. О чем думает мальчик? Он не выглядит больным, он не упал с реи, он просто стоит.

Пазел знал, что произойдет дальше, и это произошло. Первый помощник, 16

-

17-

осматривавший своих людей на верхней палубе, подошел к Пазелу и уставился на

него возмущенным взглядом.

— Мукетч! — проревел он. — Чо с тобой? Спускайся вниз, или я спущу твою

ормалийскую шкуру!

— Оппо, сэр!

Пазел рванулся к главному люку, но на верхней ступеньке трапа остановился.

Он никогда не ослушивался Чедфеллоу. Он огляделся в поисках другого смолбоя

— возможно, он мог бы поменяться заданиями? — но все они были в трюме, там, где положено быть и ему. Скоро они хватятся его, пошлют кого-нибудь на поиски, и он будет строго наказан за нарушение приказов. Как он сможет объясниться? Он

сам себя не понимал.

Отчаянно нуждаясь в предлоге, Пазел заметил аккуратно свернутый трос у

поручня левого борта. Он, украдкой, разворошил толстую бухту, затем начал

тщательно наматывать ее заново. Теперь, по крайней мере, он будет выглядеть

занятым. Голова кружилась от новостей Чедфеллоу. Мать и сестра живы! Но где

они могут быть? Прячутся в разрушенном Ормаэле? Их продали в рабство? Или

они направились в Бескоронные Государства, вместе сбежав из империи?

Затем, совершенно внезапно, Пазел почувствовал себя плохо. У него

закружилась голова, перед глазами все поплыло. Вкус горького чая поднялся у него

в горле. Он споткнулся и снова опрокинул перлинь.

Игнус, что ты со мной сделал?

В следующее мгновение чувство исчезло. С ним все было в порядке, но кто-то

хихикал у него за спиной. Пазел повернулся и увидел, что Джервик торжествующе

указывает на него.

— Я нашел его, сэр! Не пошел на свое место! И он нарочно опрокинул эту

бухту, чтобы растянуть свой отпуск! Заставьте его работать, мистер Никлен, сэр!

Боцман Никлен, ссутулившись, хмуро стоял позади Джервика. Это был

грузный краснолицый мужчина с глазами, запавшими в мягкие мешки, похожие на

отпечатки пальцев в тесте. Обычно он относился к Пазелу достаточно хорошо, следуя примеру Нестефа, но веревка вытянулась обвиняющей кучей. Когда Никлен

спросил, правду ли сказал Джервик, Пазел стиснул зубы и кивнул. За спиной

офицера Джервик скорчил гримасу, похожую на ухмыляющуюся лягушку.

— Верно, — сказал боцман. — Проваливайте, Джервик. Что касается вас, мистер Паткендл, то вам повезло. Вас следовало бы выпороть за прекращение

работы. Вместо этого все, что вам нужно сделать, — пойти со мной.

Сорок минут спустя Пазел не чувствовал, что ему повезло. Начался дождь, и

он стоял на полузатопленной улице Соррофрана без шляпы (она лежала в его

сундучке на « Эниэле»), слушая приглушенные звуки скрипки и аккордеона и

взрывы смеха, доносившиеся сквозь каменную стену таверны рядом с ним. Это и

было бессмысленное наказание Никлена: стоять здесь, как опозоренный школьник, пока боцман пропивает свое жалованье.

17

-

18-

Пазел проклял Джервика, не в первый раз. Он все еще находился в портовом

районе, и поэтому был в безопасности от мародерствующих фликкерманов. Но, насколько Пазел знал старшего смолбоя, тот уже рассказал первому помощнику о

сцене на палубе, и Пазела все равно выпорют.

Пазел упомянул об этом подозрении Никлену, когда они шли по городу. Ответ

боцмана был странным: он велел Пазелу забыть, что когда-либо знал дурака по

имени Джервик.

— Мистер Никлен, — продолжал Пазел (сегодня вечером боцман терпел его

болтовню), — быстр ли « Чатранд»?

— Быстр! — ответил боцман. — Он чертовски хорошо идет при сильном

ветре! Проблема в том, чтобы найти его так много. Маленькие корабли могут

сделать больше при легком бризе, разве ты не знаешь? Вот почему Его

Превосходительство любит свои крохотные канонерские лодки. И большие тоже

любит, обратите внимание. И средние. Что касается « Чатранда», то тот мечтает о

ветре, который потопил бы обычный корабль. Осмелюсь сказать, что Нелу Перен

держит его крылья подрезанными.

Нелу Перен, или Спокойное море, был единственным океаном, по которому

Пазел когда-либо плавал. Временами здесь было далеко не спокойно, но оно было

гораздо спокойнее, чем окружавшее его Нелу Рекере (или Узкое море). Дальше

всех, за южными архипелагами, лежал Неллурог, или Правящее море. Легенды

рассказывали о больших островах, возможно, целых континентах, скрытых на его

просторах, полных странных животных и людей, которые когда-то торговали и

вели переговоры с севером. Но прошли столетия, и большие корабли затонули один

за другим, оставив только « Чатранд», и все земли, которые там были, также

утонули в морях забвения.

— В любом случае, — сказал Никлен, — в наши дни ему не нужно летать на

крыльях, как мурт. Он больше не военный корабль.

При упоминании о войне мысли Пазела сделали еще один скачок.

— Вы были на прошлой войне, мистер Никлен? — спросил он. — Большой, я

имею в виду?

— Второй Морской? Да, но только как щенок, не нюхавший пороха. Я был

моложе тебя, когда все закончилось.

— Мы действительно убили одного из королей Мзитрина?

— Ага! Шаггата! Шаггата Несса, его ублюдков-сыновей и его чародея, в

придачу. Знаменитая ночная битва. Их корабль затонул со всем экипажем недалеко

от Ормаэла, как ты, должно быть, знаешь. Но никаких следов этого корабля так и

не было найдено. Шаггат, парень — для этих уродов это значит «Бог-король».

— Но был ли он... другом Арквала?

При этих словах Никлен повернулся и с удивлением посмотрел на Пазела:

— Это шутка, мистер Паткендл?

— Нет, сэр! — сказал Пазел. — Я просто подумал… Я имею в виду, мне

сказали...

18

-

19-

— Шаггат Несс был чудовищем, — перебил его Никлен. — Злобным, помешанным на убийствах дьяволом. Он не был другом ни одному живому

человеку в этом мире.

Пазел никогда не слышал, чтобы боцман говорил так твердо. Усилие, казалось, истощило его: он неловко улыбнулся, похлопал Пазела по плечу, и, когда они

подошли к бару, купил для смолбоя оладью с луком-пореем и кружку тыквенного

эля — два соррофранских деликатеса. Но он погрозил пальцем, прежде чем

отправиться в таверну, чтобы напиться.

— Еще раз тебя не будет на месте, и я утоплю тебя в Хансприте, — сказал он.

— Держи ухо востро, а? Капитан не одобряет кутежи.

Пазел кивнул, но он знал, что боцман что-то скрывает. Смолбои редко

пробовали тыквенный эль. Что задумал Никлен? Не мятеж и не торговля смерть-дымом: он был слишком стар и медлителен для таких преступлений. И посетители

таверны, шутившие о «маленьком часовом» и раздражающе теребившие его

мокрые волосы, тоже не были похожи на преступников.

Час спустя боцман появился со второй оладьей и старой овчиной для защиты

от дождя. У него были затуманенные глаза и хмурый вид; даже от его одежды

несло элем.

— Все еще не спишь! — сказал он. — Ты хороший парень, Паткендл. Кто

сказал, что ормали нельзя доверять?

— Только не я, сэр, — пробормотал Пазел, пряча оладью для завтрака.

— Я никогда их не ненавидел, — сказал Никлен с огорченным видом. — Я бы

не стал участвовать в таком деле — надеюсь, ты знашь, чо меня не спросили...

Его глаза закатились, и он, пошатываясь, вернулся в бар.

Пазел в замешательстве сел на ступеньки. Никлен не мог беспокоиться о

мнении капитана. Нестеф не любил кутежи, это правда. Но он мог лучше потратить

свое время, чем гоняться за своим старым боцманом под дождем.

Проходили часы, пьяницы приходили и уходили. Пазел наполовину дремал

под овчиной, когда почувствовал, как что-то теплое и бархатистое коснулось его

босой ноги. Мгновенно проснувшись, он обнаружил, что смотрит в глаза самой

большой кошки, которую он когда-либо видел: гладкое рыжее существо, желтые

глаза смотрели прямо в его собственные. Одна лапа лежала на пальце ноги Пазела, как будто животное постучало по нему, чтобы узнать, жив ли он.

— Здравствуйте, сэр, — сказал Пазел.

Животное зарычало.

— О, мэм, да? Проваливайте, кем бы вы ни были. — Он сбросил с плеч овчину

— и кошка набросилась. Не на него, а на его вторую оладью. Прежде чем Пазел

успел сделать что-то бо́льшее, чем выругаться, животное вырвало оладью у него из

рук и бросилось в переулок. Пазел встал и бросился в погоню (он снова

проголодался и очень хотел эту оладью), но лампы уже погасли, и кошка исчезла из

виду.

—Ты, блохастая ворюга!

19

-

20-

Когда он кричал, тошнота нахлынула снова. Еще хуже, чем раньше: он

споткнулся о мусорное ведро, которое с грохотом упало. Горький привкус снова

покрыл его язык, и, когда голос из окна над ним начал его оскорблять, слова

показались чистой бессмыслицей. Затем, так же внезапно, болезнь исчезла, и слова

зазвучали ясно:

— ...от моего мусорного ведра! Глупые мальчишки, всегда просыпаются с

птицами.

Кипя от злости, Пазел вернулся к таверне. И остановился. Это было правдой: птицы действительно начинали петь. Наступил рассвет.

Он толкнул дверь таверны. Бармен растянулся прямо за порогом, выглядя так, словно давно утонул.

— Ук! Проваливай, нищее отродье! Вечеринка чертовски давно закончилась.

— Я не прошу милостыню, — сказал Пазел. — Мистер Никлен здесь, сэр, и

мне лучше его разбудить.

— Ты что, глухой? Мы выпили все, всю таверну! Здесь никого нет.

— Мистер Никлен здесь.

— Никлен? Этот тупоголовый мужлан с « Эниэля»?

— Э-э... вы правы, сэр, это он.

— Ушел несколько часов назад.

— Что?

— И скатертью дорога. Стонал всю ночь. Доктор! Доктор заплатил мне за

злое дело! Никто не мог заставить его замолчать.

— Какой доктор? Чедфеллоу? О чем он говорил? Куда он убежал?

— Тише! — простонал бармен. — Откуда мне знать, какой доктор? Но в

Этерхорд, вот куда! Сказал, что они отплывают до рассвета. Не заплатил за

последнюю выпивку, жулик — выскользнул через заднюю дверь, как вор. Ук!

Пазел проскочил мимо него. Место было совершенно пустым. Одурачен, одурачен Никленом! И что же слышал этот человек? Отплыть до рассвета?

Он бросился обратно на улицу. Дождь все еще хлестал по Соррофрану, но на

востоке черное небо сменилось серым. Пазел полетел обратно тем же путем, по

которому пришли они с Никленом, свернул за угол, спустился по сломанным

ступенькам, миновал рыжую кошку, пожиравшую его оладью, наткнулся на еще

несколько мусорных ведер, повернул за другой угол и побежал к причалу, как

будто от этого зависела его жизнь.

Рыбаки вернулись после ночи в море. Они свистели и смеялись: «Увидел

привидение, смолки?» Он побежал мимо их бочонков, корыт с потрохами и

подвешенных сетей. Огромная громада « Чатранда» маячила прямо впереди, люди

ползали вокруг него в серой мгле, как муравьи по бревну. Но в углу пристани за

ней не было корабля по имени «Эниэль», который мог бы принять его на борт.

Пазел помчался к концу рыбацкого причала. Он заметил судно, которое только

что выходило из гавани, его паруса наполнялись, оно набирало скорость. Он сорвал

с себя рубашку, стал размахивать ею и выкрикивать имя капитана. Но ветер дул с

20

-

21-

берега, и дождь заглушал его голос. « Эниэль» не слышал его или не хотел слышать.

Пазел стал бездомным.

Глава 2. КЛАН

1 вакрина 941

5:23 утра

Двенадцатью футами ниже, среди плеска набегающего прилива, влажного

блип-блип ракушек и стонов старых досок, женский голос сочувственно прошипел:

— Чхт, какое горе! Парень опоздал на свой корабль. Интересно, что с ним

будет?

— Ты и твои вопросы, — ответил молодой мужской голос. — Я хочу знать

только одно: что будет с нами?

— Возможно, он мог бы сказать.

— Чья это чепуха, Диадрелу?

— Моя, — сказала женщина. — Дай нам немного хлеба.

Чайка на воде могла бы заметить их, если бы изучила тени под пирсом. Они

сидели на скрещенных досках, образующих длинную «X» прямо над линией воды: восемь фигур по кругу и девятая, стоящая на страже, каждая высотой примерно с

раскрытую ладонь человека. Медная кожа, медные глаза, короткие волосы у

женщин, туго заплетенные в косы у мужчин. Внутри круга — пир: черный хлеб, кусочки жареных морских водорослей, открытая раковина мидии с мякотью, все

еще влажной и дрожащей, бурдюк с вином, который вы или я могли бы наполнить

двумя каплями из пипетки. У каждого колена по мечу, тонкому, темному и

изогнутому назад, как непокорная ресница. Многие несли луки. И одна фигура

была одета в плащ из мельчайших, очень темных перьев, взятых из крыльев

ласточки; перья блестели, как жидкость, когда она двигалась. Это была женщина, Диадрелу, за которой остальные наблюдали краешками глаз, наполовину

сознательно.

Она вытерла руки и встала. Один из мужчин предложил ей вина, но она

покачала головой и пошла вдоль доски, глядя на гавань.

— Смотрите под ноги, м'леди, — пробормотал часовой.

— Оппо, сэр, — ответила она, и ее люди засмеялись. Но молодой человек, заговоривший первым, покачал головой и нахмурился.

— Слова арквали. Я слышал их чересчур много.

Женщина ничего не ответила. Она слушала, как мальчик над ними кричал:

« Капитан Нестеф! Капитан, сэр! », пока, наконец, его голос не сорвался на

рыдания. Бездомность. Как может тот, кто знает, что это такое, не

испытывать жалости?

В шестидесяти футах от них вспыхнула вспышка света: старый рыбак готовил

свой завтрак из голов креветок и каши на палубе ланкета, своего рода лоскутной

21

-

22-

лодки, сделанной из шкур, натянутых на деревянную раму. Ланкет: тоже слово на

арквали. Как и ее любимое слово на любом языке: идролос, смелость увидеть. В ее

родном языке такого слова не было. А без слова, закрепляющего мысль, она

ускользает! Этот старик знал идролос: он осмелился увидеть добро в ее народе, который ночью чинил его изношенные паруса и устранял течи на его суденышке. И

это придало ему еще больше смелости: он привез их сюда, четыре клана, за четыре

рыбацкие ночи, притворяясь, что не слышит их в своем трюме и не замечает, как

они прыгают с кормы, когда он причаливает в Соррофране. Они никогда не

разговаривали, потому что перевозка икшелей была преступлением, караемым

смертью; только рыбак и Диадрелу знали, как однажды она разбудила его, стоя на

его ночном столике, и протянула голубую жемчужину размером больше ее

собственной головы и стоимостью больше, чем он заработал бы за два года, вытаскивая сети вдоль побережья.

— Заканчивайте есть, — сказала она клану, не поворачиваясь. — Наступил

рассвет.

Ее приказ заставил их всех замолчать. Они ели. Диадрелу радовалась их

аппетиту: кто знает, насколько голодными окажутся предстоящие месяцы? Хорошо

бы найти приказ, которому Таликтрум мог бы подчиниться без ропота. Он был

наглым, ее племянник. Уже чуял силу, которая, как он предполагал, придет к нему.

Как и будет, без сомнения. Когда ее группа присоединится к группе ее брата

Талага, они вдвоем разделят командование, и Таликтрум станет первым

лейтенантом своего отца.

Она вспомнила рождение мальчика в Иксфир-холле двадцать лет назад.

Тяжелые роды, мучения для ее невестки, которая кричала так громко, что Верхняя

стража послала гонца предупредить, что мастифы на крыльце старого адмирала

(прямо над Иксфир-хаусом) поднимают головы. Затем он вышел, с открытыми

глазами, как у всех новорожденных икшель, но также держась за пупок: предзнаменование великой доблести или безумия, в зависимости от того, какую

легенду предпочитать. Маленький Таликтрум — Трику, так они называли его, хотя

вскоре он запретил даже своей матери использовать это прозвище. Будет ли он по-прежнему подчиняться ей в присутствии своего отца? Да, клянусь Рином, будет.

Она подошла к часовому и протянула руку за его копьем.

— Сейчас заходит последний траулер, м'леди, — сказал он. — У нас есть

свободный проход.

Она кивнула:

— Иди и поешь, Найтикин.

— Там краб, м'леди.

Диадрелу кивнула, затем задержал его, положив руку ему на плечо.

— Просто Дри, — сказала она. Затем она повернулась лицом ко всем.

— Вы, вновь прибывшие, мне не верите, — сказала она. — И я знаю, что

обычаи в Восточном Арквале, в котором выросли некоторые из вас, отличаются. Но

я имела в виду то, что сказала вам прошлой ночью. С этого момента мы — клан

22

-

23-

икшель, именно так. И, до нашего следующего банкета в честь Пятой Луны или

свадьбы, меня зовут Дри, именно так. Или, если вы настаиваете, Диадрелу. В

Этерхорде, в Иксфир-хаусе, я всегда предпочитала это имя и не собираюсь менять

его сейчас. Дисциплина — это одно, раболепие — совсем другое. Повернитесь и

посмотрите на этого монстра позади вас. Вперед.

Они неохотно наклонились над водой. Это был сапфировый краб, шириной в

человеческую обеденную тарелку, цепляющийся за мох. Устремив на них глаза, похожие на рыбьи яйца, он согнул одну огромную зазубренную клешню. Они

хорошо знали, что такая клешня может разрубить любого из них пополам.

— Крабы не говорят « м'леди». Как эта убийца, кошка из Красной Реки, если

ведьма Оггоск приведет ее на борт. Как и любители ожерелий.

При слове ожерелье они вздрогнули, а затем со стыдом опустили глаза.

— На корабле будут другие, один или два, — сказала она. — Вы это знаете.

Так что скажите мне: могу ли я спрятаться от них за своим званием? Поэтому я не

позволю вам прятаться от меня за формальностями. Или от вашего долга думать.

Когда все будут подсчитаны, нас будет четыреста восемьдесят. Гиганты будут

превосходить нас численностью три к одному, и, если мы не будем думать о них на

каждом шагу до Убежища-за-Морем, мы все будем убиты. Воины! Дети и ваши

старые родители ждут вас в Этерхорде. Клянусь Рином, я недостаточно умна, чтобы сделать это в одиночку! И никто. То, что вы покорно будете слушаться меня, может спасти наши жизни. Кто сомневается в том, что я говорю?

Тишина. Низкий плеск воды по дереву. Далеко в деревне храмовые колокола

возвестили рассвет.

— Тогда давайте поднимемся на борт нашего корабля, — сказала она.

— Дри! — закричали они тихо, но горячо. Все, кроме Таликтрума. Ему

нравились звания и титулы, и он скоро станет лордом Таликтрумом, когда отец

объявит его мужчиной.

Они встали и потянулись, застегнули рубашки из кожи угря и парусины, умыли лица в луже дождя. Затем, с Диадрелу во главе, побежали.

Видеть, как клан икшель стремится куда-то попасть, все равно что наблюдать, как мысль, словно ртуть, мчится к своей цели. Клан из девяти икшелей взобрался

по деревянным сваям, как будто поднялся по лестнице, пробежал по верхней балке, которая дрожала от сапог рыбаков, ходивших в нескольких дюймах выше, достиг

отверстия в досках, сделал лестницу из своих тел и в мгновение ока вытащил друг

друга на пирс.

Ни один гигант их не увидел. Зато увидела огромная хищная чайка и прыгнула

прямо на Дри, но четыре острые как иглы стрелы в одно мгновение вонзились ей в

грудь, и она с воплем отлетела в сторону. Сейчас было самое худшее: открытый

бег, широкие щели, зазубренные щепки в досках, а также множество смертей по

пути. Икшели бежали строем, текучий алмаз или наконечник стрелы, и Дри была

довольна тесной сплоченностью клана, которого не существовало четыре дня назад.

Все началось хорошо. Рыбаки услужливо глядели только на гавань. Портовая

23

-

24-

крыса замерла при виде их, ее шерсть встала дыбом, а отрезанный обрубок хвоста

тревожно подергивался, но она оказалась мудрым существом и пропустила их

беспрепятственно. Она даже прошипела приветствие: « Толстейте, кузены! » — что

в устах крысы является высшей формой вежливости.

Лучше всего было то, что ветер спал. Две недели назад на этом самом причале

Дри потеряла мальчика, когда внезапный порыв ветра сбил его с ног и бросил в

волны.

Мать Небо, возможно, сегодня мы не потеряем ни души! подумала Дри.

Но на полпути к суше моряк, лежавший на спине и пахнувший тыквенным

элем, внезапно ожил и нащупал Энсил, самую молодую из их компании. Если бы

он ударил ногой, то мог бы убить ее, несмотря на то, что был пьян. Его рука, однако, была обнажена, и Энсил повернулась, как бывалый боевой танцор, ее меч

превратился в размытое пятно и отрубил моряку указательный палец у второго

сустава. Мужчина взвыл, размахивая изуродованной рукой.

— Ползуны! Грязное отродье сточных труб, порождение шлюхи, гребаные

личинки! Я вас убью!

Злое слово пронеслось мимо них, как огонь. Ползуны! Ползуны! Сапоги

сотрясли пирс впереди и позади. Толпа гигантов, двое или трое из которых были

трезвы, понеслась прямо на них из деревни. Другие бросились к поручням

ближайших кораблей с фонарями, щурясь в полутьме. Бутылка разбилась

вдребезги, обрызгав их грогом.

— Барка! — крикнула Дри и без колебаний бросилась с причала. Когда она

падала к воде, полы ее ласточка-плаща взметнулись, как два паруса. Диадрелу

вытянула руки и нашла перчатки, вшитые в кромку. Кости крыльев ласточки, фамильные реликвии ее семьи, были сплавлены с этими перчатками, и когда ее

руки скользнули внутрь них, она стала ласточкой, летающим существом, женщиной с крыльями.

Она едва не упала: ноги задели волну. Затем, сделав четыре болезненных

взмаха руками, она поднялась и взлетела на палубу барки, в тридцати футах от

пирса, где застыли от страха ее икшели. Барка была длинной и темной, и, судя по

безмолвию ламп в дальнем конце, ее обитатели еще не слышали крика « Ползуны! »

Однако это могло измениться: через несколько минут каждая лодка в Соррофране

узнает о «заражении». О, Рин! « Чатранд». Они обыщут его заново!

Глухой удар среди ящиков с рыбой рядом с ней: Таликтрум уже бросил

абордажный крюк. Без ее сигнала! Для такого нарушения протокола было две

возможные причины, и ни одна из них не была веской. Дри высвободила руки из

перчаток, нырнула за крюком и подтащила веревку к поручню левого борта. В

считанные секунды веревка была крепко привязана: она дважды дернула и

почувствовала, как веревка туго натянулась — Таликтрум привязал ее к пирсу.

Они соскользнули вниз, черные бусины на нитке. Когда Таликтрум появился

седьмым, его тетя едва сдерживала ярость.

— Ты мог бы попасть в меня этим крюком, — сказала она. — И, как сын

24

-

25-

Талага, ты должен был спуститься по веревке последним.

Таликтрум пристально посмотрел на нее.

— Я последний, — сказал он.

— Что? — Дри быстро сосчитала. — Где Найтикин?

Таликтрум ничего не сказал, только опустил глаза.

— О нет! Нет!

— Это сделал мальчик, — сказала Энсил. — Какое-то рыбацкое отродье.

— Найтикин, — сказала Диадрелу. Ее глаза не переставали двигаться, выискивая угрозы среди ящиков и бревен, сложенных вокруг них, но ее голос был

глухим и потерянным.

— Он спас нас, — сказал Таликтрум. — Мальчик был демоном, он пытался

перерезать веревку и утопить нас. Кто знает, тетя? Может быть, это тот самый

парень, который рыдал из-за своего корабля. Тот, которого ты нашла таким

очаровательным.

Диадрелу моргнула, глядя на него, затем встряхнулась.

— Бежим, — сказала она.

К счастью, никаких неприятностей не произошло ни на барке, ни во время

прыжка с ее поручней на пришвартованное рядом судно для ловли креветок. Но на

борту небольшого суденышка чуть не произошла катастрофа: ее команда

пробиралась по баку, когда лодка качнулась и поток трюмной воды обрушился на

них, как река в половодье. Но они сцепили руки, как и положено икшелям, а те, что

были в конце, крепко схватились за крепительную утку, и поток прошел.

Мгновение спустя они подбежали к темной стороне рулевой рубки и взобрались по

ней на крышу.

Еще одна проблема. Носовой канат с «Чатранда» проходил прямо над ними, один из десятков канатов, привязывающих корабль, как колоссального быка, почти

ко всем неподвижным предметам на пристани. Этот тянулся от рыбацкого пирса —

из той самой точки, к которой они направлялись, — делал низкую петлю над

судном для ловли креветок, а затем резко поднимался на сотню футов или более к

верхней палубе «Чатранда».

Забраться на канат было достаточно просто, но подъем по нему оказался

ужасен. Если вы когда-нибудь карабкались по мокрому и скользкому дереву, то, возможно, имеете некоторое представление об их первых минутах. Теперь

представьте, что дерево не в шесть или семь раз выше вас, а в двести, без ветвей и, к тому же, грязное от смолы, водорослей и острых кусочков ракушек. И имейте в

виду, что у этого дерева нет ни коры, ни каких-либо опор для ног, и оно вздымается

и изгибается вместе с медленным покачиванием корабля.

Вверх и вверх, один перехват за другим. Когда они были в шестидесяти футах

от палубы, на горизонте появилось солнце, выглядывая из-за дождевых туч, и Дри

знала, что они открыты для взгляда любого гиганта, который посмотрит в их

сторону. Дюйм за дюймом, руки кровоточат от колючей веревки. Все это время она

ждала крика: Ползуны! Ползуны на швартовом канате!

25

-

26-

Последним кошмаром была крысиная воронка: широкий железный конус, надетый на эту и любую другую швартовную веревку, чтобы паразиты не сделали

именно то, что пытались сделать икшель. Устье воронки открывалось вниз и

расширялось, подобно колоколу, дальше, чем любой из них мог дотянуться. Дри и

Таликтрум тренировались ради этого момента на настоящем колоколе, в храме в

Этерхорде, но воронка была бесконечно хуже. Конус весил больше, чем все они

вместе взятые.

Двое из Восточного Арквала забрались внутрь, уперлись плечами в стенку

воронки и оттолкнулись ногами от тяжелой веревки. Задыхаясь и обливаясь потом, они наклонили воронку набок. Дри и Таликтрум ухватились за веревку ногами, как

будто ехали верхом на лошади, и наклонили верхние половины своих тел над краем

воронки.

— Вперед! — рявкнула она, и ее люди перелезли через них, используя их

спины и плечи как ступеньки. Затем: — Вы! — паре внутри воронки, и рядом с ней

зашипел Таликтрум. Дри тоже чувствовала это: огромный вес воронки, разрывающий ее ребра. Восточные арквали выползали из-под их ног, разворачивались на веревке ( Быстрее, о Рин, быстрее! ) и карабкались, как и

остальные, вверх по ее телу и телу Таликтрума. Зубы ее племянника были

стиснуты, а губы растянуты в гримасе боли. Но вместе они выдержали эту тяжесть.

— Поднимайся, тетя, — прошептал он.

Дри покачала головой:

— Ты первый.

— Я сильнее...

— Иди! Приказ! — Она не смогла вымолвить больше ни слова. И все же он

ослушался! Он взглянул вниз на ее выпирающие ребра, казалось, размышляя.

Затем, с той же грацией акробата, что и его отец в двадцать лет, он ослабил хватку

и оттолкнулся от края воронки.

Что-то разорвалось внутри нее. Она вскрикнула. Икшель наверху схватил

Таликтрума, пока тот прыгал, повернул его в воздухе за лодыжки, и, как только

хватка Дри ослабла, его рука опустилась, поймала ее руку и протащила мимо края

воронки.

Последние тридцать футов все тело Диадрелу стало сплошной болью. Но когда

они добрались до корабля, то оказались в безопасности — веревка была привязана

беседочным узлом рядом со спасательной шлюпкой, укрытой широким брезентом.

Они с легкостью скользнули под эту непромокаемую ткань. Дри обнаружила, что

ее люди столпились вокруг послания, нацарапанного углем на палубе. Слова на

икшеле, слишком маленькие для глаз гигантов: ДВЕРЬ У БОКОВЫХ ПОРУЧНЕЙ, БЕЗ ЗАЩЕЛКИ, 8 ФУТОВ 9 ДЮЙМОВ. ПРАВЫЙ БОРТ. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

НА БОРТ, М'ЛЕДИ.

Дри повернулась, чтобы поискать потайную дверь — и рухнула. Боль в груди

была похожа на проглоченный нож. Но, наконец, это было сделано. Четыре клана

поднялись на борт за столько же дней. Девять ее людей погибли во время

26

-

27-

предыдущих высадок, сегодня только один. Найтикин. Он должен был жениться на

девушке из Этерхорда, носить эмблему ее клана на цепочке на запястье. Дри

должна сама ей сказать. И его родителям. И другим родителям, детям, возлюбленным убитых.

Уже десять погибших за эту миссию. И мы еще не покинули порт.

Глава 3. МАСТЕР И ЕГО ПАРНИ

2-3 вакрина 941

На трюмселе, в трехстах футах над палубой « Чатранда», под утренним

дождем сидела птица, с совершенным безразличием наблюдая за продвижением

икшелей по веревке. Необычайно красивая птица: лунный сокол, черный сверху, кремово-желтый снизу. Меньше ястреба, но лучший охотник, и достаточно

быстрый, чтобы украсть рыбу из когтей орла, если бы захотел. Когда женщина-икшель порхала в своем костюме из перьев, сокол лениво подумал о том, чтобы

убить ее, скорее из гордости, чем из голода, потому что она оскорбительно

уродливо летала. Не ее область. Но сокол знал свой долг и не двигался с места, пока

маленькие люди, пошатываясь, забирались под спасательную шлюпку, несколько

последних крыс взбирались на борт по сходням, а беззубый заключенный из

тюрьмы Соррофрана намазывал горячую смолу на мачту всего в нескольких ярдах

под ним, глупо бормоча: « Ага, Джимми Берд! Плывем с Великим Кораблем, лады? »

По всему кораблю заключенные шлифовали грубые доски, смолили веревки, защищая их от предстоящих месяцев соленых брызг, вбивали медные колышки в

транцы и мачты. Сокол смотрел на них, как на скот в поле: несъедобные, бесполезные, не представляющие для него угрозы. Во всем Соррофране имело

значение только одно: богато украшенная красная карета у гостиницы « Моряк», в

восьми кварталах вверх по склону от воды. Глаза сокола были такими зоркими, что

он мог сосчитать мух на крупах лошадей, но не мог ни проникнуть в дверь таверны, ни увидеть, кто приехал ночью в этой карете.

— Вот хавчик для красавчика Джима!

Заключенный достал из кармана заплесневелую галету, разломил ее пополам и

бросил половину соколу. Птица не соизволила пошевелиться. На пристани перед

«Чатрандом» собралась огромная толпа: уличные мальчишки, шатающиеся

пьяницы, мичманы со своими бледными женами и босоногими детьми, торговцы

фруктами и грогом, раппополнийские монахи в своих горчично-желтых одеждах.

От главного трапа « Чатранда» всех их отделял деревянный забор, деливший

площадь надвое. Имперские морские пехотинцы, золотые шлемы которых

поблескивали на солнце, курсировали прямо за забором.

Наконец дверь гостиницы широко распахнулась. Птица напряглась. На

крыльцо медленно вышел грузный, мускулистый мужчина, одетый в форму

торгового офицера: черный мундир с золотой отделкой, высокий воротник, туго

27

-

28-

охватывающий шею. По его груди струилась курчавая рыже-коричневая борода.

Глаза мужчины были яркими и беспокойными. Он с подозрением оглядел дверной

проем, лошадей, сам воздух.

Кучер соскочил со своего места, открыл пассажирскую дверь и опустил

подставку для ног. Рыжебородый мужчина не обратил на это никакого внимания.

Через мгновение из гостиницы вышел слуга с подносом. На подносе стояло блюдо, на котором сокол разглядел четыре крошечных небесно-голубых яйца птицы

милоп. Бородатый мужчина сгреб их в ладонь. Слуга ждал, лошади топали, кучер

кареты стоял под дождем, но мужчина смотрел только на свои яйца. С незаурядной

выдержкой он поднял одно из них, покатал на ладони, а затем удивительно

изящным движением расколол его между зубами и выпил сырым. Он проделал это

четыре раза. Затем он передал яичную скорлупу слуге и, тяжело ступая, направился

к экипажу.

Теперь сокол увидел это: странное подергивание носка левой ноги мужчины.

Не совсем хромота, но невозможно ошибиться — именно это продемонстрировал

его хозяин. Борода, яйца, подергивание. Этого было достаточно.

Дверца кареты закрылась. Кучер занял свое место и пустил лошадей рысью.

Почти в миле от них сокол с воинственным криком спрыгнул с мачты, так напугав

заключенного, что тот ошпарил ногу смолой. Корабль уже был забыт: сокол

стрелой устремился в грозовые тучи, направляясь на запад и крича, бросая вызов

ветру. Избавляясь от дождя, довольный тем, что он в пути, сокол поднимался до

тех пор, пока суша и море полностью не скрылись за облаками, а затем еще выше.

Наконец он вырвался на солнечный свет и низко пронесся над диким, задумчивым

облачным пейзажем, своим собственным королевством.

Весь день птица летела на запад, почти не меняя темпа взмахов крыльев.

Ближе к вечеру облачный мурт на лошади, похожей на белый дым, погнался за

ним, злобно ухмыляясь и размахивая топором, но сокол опередил демона на краю

облачных земель и, насмехаясь над ним, ушел штопором в заходящее солнце.

Перед наступлением темноты он увидел стаю китов, устремившихся на восток, и

преследующий их корабль.

Под луной, его патронимом, сокол летел быстрее, чем когда-либо, и в полночь

с трепетом радости почувствовал, как ветер переменился у него за спиной. Я

прилечу рано, очень рано! Он проходил мимо чаек, крачек, бакланов, как будто они

стояли на месте. Время от времени небеса пересекала блуждающая звезда: один из

металлических глаз, которые древние повесили над Алифросом, чтобы шпионить за

своими врагами.

На второй день в ветре почувствовался привкус Этерхорда. Болотные газы, городской дым, сладкая вонь ферм. И вот, наконец, он появился: блестящее

побережье, бесчисленные корабли, портовые колокола и лай собак, грохочущий, бормочущий шум полуденного рынка, смех детей в трущобах, крепости, черный

плац императорской конной гвардии. Этерхорд был самым могущественным

городом в мире, и однажды (так прошептал его хозяин) станет единственным

28

-

29-

городом, где обитает сила, все остальные станут его вассалами.

Будучи пробужденным животным, сокол не испытывал страха перед городами, свойственного его диким собратьям. И все же он не мог игнорировать их

опасности.

Мужчины стреляли из лука, мальчики бросали камни. Таким образом, сокол

всегда летел одним и тем же курсом к окну своего хозяина: вверх по реке Оол, мимо грузовых причалов в устье, где швартовались корабли со всего Алифроса, мимо мраморных особняков и парка королевы, металлургического завода, где

изготавливали пушки для флота, дома для ветеранов, искалеченных пушечным

огнем, пока, наконец, не достиг мрачного каменного комплекса на берегу реки.

Путешественники по Оолу по ошибке принимали это место за тюрьму; на

самом деле это была академия для девочек. Несчастные существа, запертые в этих

стенах, знали сокола по виду. Одна из них — светловолосая девушка, которая

любила сидеть в одиночестве у сом-аквариумов, — сейчас смотрела на него снизу

вверх. Эта слишком умна. Она наблюдала за ним с пониманием, от которого птице

стало не по себе — словно знала его поручение или имя хозяина. Но это не имело

значения. Она была под присмотром Сестер и никогда не осмелилась бы бросить

камень.

Дальний край территории академии касался стены вокруг Мол Этега, священной горы. Этег уже давно был поглощен городом, но древние сосны, покрывающие его склоны, не изменились со времен Янтарных Королей, когда

Этерхорд был просто скоплением хижин на краю безграничного леса. Сегодня Этег

находился под прямой защитой Его Превосходительства императора. Наказания за

нанесение вреда деревьям были настолько суровыми, что матери запрещали своим

детям играть с сосновыми шишками, которые падали за стеной. Сокол любил этот

лес, пожирал его кроликов и змей, дремал на его солнечных ветвях.

Но не сейчас. Он взлетел на гору, вне себя от изнеможения, возвещая о своем

прибытии отрывистыми криками. Появились скалы и одинокое озеро, за которым, на сломанной вершине, высилась огромная мокрая громада замка Мааг. Самое

старое сооружение в Этерхорде, Мааг, было родовым домом правящей семьи, более

темным и уединенным местом, чем пятиглавая резиденция империи в городе внизу.

Там император ошеломлял своих подданных роскошью: корона из рубинов, трон, вырезанный из цельного бледно-фиолетового кристалла. Здесь пара украшенных

драгоценностями наложниц била жуков на террасе, старый садовник сгребал

лепестки сирени в кучи, а по сырой земле королева-мать выгуливала на цепи белую

свинью.

Над всеми ними, в Погодной башне, распахнулись ставни. Сандор Отт, начальник разведки империи, высунул из окна руку в перчатке. Он был старым, довольно невысоким человеком, но его тело осталось стройным и сильным. Отт с

нетерпением наблюдал за приближением птицы. Под перчаткой кожа его руки была

покрыта переплетением шрамов.

Сокол приземлился, отдавая последние силы. Старик что-то проворковал ему и

29

-

30-

погладил по спине:

— Ниривиэль, мой воин! Ты отдохнешь и поешь с моей собственной тарелки

сегодня вечером! Но какие новости, прекраснейший сокол? Скажи мне, сейчас же!

В зале башни, затаив дыхание, сгрудилась группа молодежи. Всего шестеро: пропорционально сложенные и мускулистые, с настороженными глазами и

красивыми лицами. Некоторые были одеты в плотный шелк, другие — в рубашки

жакины из белоснежного хлопка, ставшие популярными после визита принца

Талтури. Все без оружия (в стенах замка только Отт имел такую привилегию), но у

большинства были шрамы. Один из них ухаживал за камином, когда прилетела

птица, и сейчас стоял, разинув рот, с забытой кочергой в руке. На самом деле, никто и пальцем не пошевелил, когда Отт приблизил ухо к свирепому клюву. Эти

люди провели ночь, холодную и угрюмую, не веря, что прилетит какая-нибудь

птица; они бы посмеялись над старым воином, если бы посмели. Но вот она сидит

здесь. Окажется ли правдой остальная часть его рассказа? Заговорит ли дикое

существо здесь, среди них?

Нет, не заговорил: голос Ниривиэля был всего лишь пронзительным свистом, таким же, как у любой хищной птицы. Но Сандор Отт слушал неподвижно, так что

они сделали то же самое. Птица издала более длинную трель, а затем смешно

подпрыгнула

на

руке

мастера-шпиона,

как

будто

пытаясь

что-то

продемонстрировать.

Отт глубоко вздохнул. Затем он поднес птицу к ее насесту, все время шепча и

поглаживая ее. Как только сокол устроился, Отт повернулся, чтобы посмотреть на

них, его лицо было взволнованным; он медленно стянул перчатку. Обнаженные

пальцы один раз согнулись, затем сжались в кулак.

— Роуз найден, — сказал он.

Внезапно в комнате стало так тихо, что они могли слышать, как пузырится сок

из соснового полена в камине. Мужчины украдкой посмотрели друг другу в глаза.

Отт заметил эти взгляды и повысил голос почти до крика.

— Вы слышите? Нилус Ротби Роуз найден! В Соррофране, только что из

Узкого моря, и он будет здесь, стоя за штурвалом «Чатранда», через четыре дня.

Откройте это вино, кто-нибудь, и давайте выпьем за удачу. Наконец-то игра

началась!

Мужчины взглянули на бутылку вина и не двинулись с места. Наконец один из

них взял со стола штопор, раскрыл его и неуверенно посмотрел на своих

товарищей. Сандор Отт вышел на середину комнаты.

— Это лучшая из новостей, а, парни? Начало вашего золотого времени. Только

подумайте: через год Его Превосходительство будет считать вас всех Защитниками

государства. И столетия спустя имена ваших семей все еще будут воспеваться в

песнях. Сегодня вы работаете в тайне, но ваши внуки будут знать, что они

происходят от людей, которые спасли империю. Больше, чем герои, вы будете...

Зирфет Салубрастин!

При звуке его имени очень крупный мужчина, несомненно, самый сильный в

30

-

31-

комнате, испуганно подпрыгнул.

— Почему ты смотришь на дверь, ты, набитый соломой мул?

— Никогда этого не делал, сэр! — выпалил Зирфет. Он стоял как вкопанный, его огромное тело слегка повернулось в сторону двери башни. Отт пересек комнату

и повернулся к нему лицом. Макушка головы старика была чуть выше локтя

Зирфета.

— Ты собираешься ускользнуть, — очень тихо сказал Отт.

— Нет, сэр! — взорвался Зирфет.

Отт выдержал пристальный взгляд Зирфета, не двигаясь. Затем плавным

движением он вытащил из ножен длинный белый нож.

— Ты ищешь благовидный предлог, Зирфет, — сказал он. — Болезнь, сломанная нога, твоя дорогая мама умирает в Хаббоксе. Любую историю, лишь бы

она удержала тебя подальше от этого корабля.

— Вы ошибаетесь! Я никогда... ни на одну минуту...

Отт засунул обнаженный клинок за пояс самого Зирфета, затем убрал руку.

— Мастер Отт! — Теперь огромные плечи Зирфета затряслись. — Мне не

нужен ваш нож, сэр! Не нужен!

— У тебя единственный клинок в комнате, парень. И я называю тебя трусом.

Вонючим трусом с грязной кровью. Ты захочешь бросить мне вызов, Зирфет. Это

твое право.

С презрительной медлительностью старик повернулся спиной к молодому

шпиону и бросил холодный взгляд на остальных пятерых.

— Люди Тайного Кулака. Кто из вас мог бы предстать перед своим отцом и не

опустить голову от стыда? Клянусь ночными богами! Я видел, как они прыгали на

горящие корабли. Я видел, как они взбирались по лестницам сквозь кипящую

смолу прямо в зубы орде Мзитрина. Убийство в их глазах, руки в крови по локоть.

И посмотрите на их потомство. Несколько лет мира, и вы стали куклами.

Соломенными куклами, пугалами, тру́сами! Рин, пощади меня, вы как старая

Квимби, любимица Ее высочества. Белые дряблые свиноматки, слишком любящие

свои помои, чтобы беспокоиться о клятве, которую вы дали на Аметриновом Троне, или даже о том, чтобы защищать свою собственную прогорклую, усеянную

личинками и кучей отбросов честь! Пелех!

Последнее слово было на Старом арквали, ритуальный боевой клич, который

положено бросать врагу, и с ним старик повернулся вбок, уходя с пути выпада

Зирфета. Нож всего на дюйм разминулся со спиной, но Отт не остался невредимым: огромный левый кулак Зирфета попал ему прямо в глаз. Старик отшатнулся от

удара и перелетел через маленький столик, на котором стояли свечи и на котором

стояли морская карта. Остальные мужчины отступили к стенам. Невозможно

остановить драку, которую спровоцировал сам мастер-шпион.

Зирфет, рыча, снова прыгнул на Отта, все колебания исчезли. Но Отт оказался

быстрее. Его падение через стол перешло в перекат, он поднялся на ноги, все еще

вращаясь, поймал стол за одну ножку и закрутил его с потрясающей скоростью. Его

31

-

32-

первый выпад остановил продвижение Зирфета, второй поймал нож на полпути и

вырвал его из руки противника.

Наблюдавшим шпионам дальнейшая часть боя показалась жалкой и

односторонней. Зирфет бросился на Отта, как слон, Отт отскочил назад и позволил

ему поскользнуться на вине. Зирфет достаточно учился у своего старого учителя, чтобы воспользоваться падением, а не бороться с ним, и снова вскочил на ноги с

чем-то, приближающимся к грации. Но затем он сделал еще один безнадежный

выпад в сторону Отта. Мастер-шпион легко парировал удар коленом и в то же

время разбил вторую бутылку вина о голову Зирфета. Даже падая, Зирфет

умудрился ударить его кулаком. Отт просто отпрыгнул назад, отражая удар, и

схватил запястье здоровяка одной рукой. Последовавший удар бросил Зирфета на

пол, и мастер разведки почти непринужденно пнул его в живот, прыгнул на спину и

прижал зазубренную ножку бутылки к его горлу.

Все стихли. Сандор Отт отвратительно ухмыльнулся, один глаз ослеп от крови

после первого удара Зирфета. Он приподнял голову своего противника за волосы.

— Ты трус, не так ли?

— Нет, сэр.

— А я говорю трус. Пиявка из свинарника, как и все мужчины вашего рода.

— Я убью вас, сэр.

— Что?

— Клянусь, я увижу вас мертвым, если вы и дальше будете меня оскорблять. Я

не трус, сэр!

Тихий звук достиг ушей шпионов, и прошло мгновение, прежде чем они

узнали в нем смех. Плечи Отта тряслись. Он отбросил бутылку в сторону и

спрыгнул с Зирфета, который неуверенно поднялся на ноги. Наблюдая за ним, Отт

засмеялся еще громче.

— Если бы ты ответил да, я бы поверил в это, парень, и ты бы сейчас лежал на

этом полу с перерезанным горлом.

— Я хорошо знаю это, мастер, — сказал Зирфет, тяжело дыша.

— Этот нож, — сказал Сандор Отт, вытаскивая его из стола, — был вложен в

мою руку моим первым генералом после того, как я убил мзитринского лорда

Тиамека на мосту Эг. Примешь ли ты это, Зирфет Салубрастин, в знак того, что

твоя честь защищена?

Во второй раз Зирфет застыл. Затем он, пошатываясь, шагнул вперед, широко

раскрыв глаза от изумления, и взял нож из руки мастера. Взгляды присутствующих

встретились; последовали кивки мрачного одобрения.

Мастер-шпион поднял карту с пола. Вино все испортило: западные земли, казалось, исчезли в море крови.

— А теперь выслушайте меня, раз и навсегда, — сказал Отт. — Вы не будете

оглядываться на двери, потому что нет дверей, через которые можно убежать. Ни

для вас шестерых, ни для меня, ни даже для Его Превосходства. Роуз будет

капитаном этого корабля, и мы поплывем на нем. Игра началась, ребята. Мы будем

32

-

33-

играть в нее до последнего раунда.

Глава 4. КАРЕТА

1 вакрина 941

7:40 утра

Капитан Нилус Ротби Роуз почувствовал, как кошка уткнулась носом в его

ногу, и подавил желание ее ударить. Хороший пинок напомнил бы животному о

необходимости держаться на расстоянии. Но он сдержал себя, конечно. Большая

рыжая кошка, Снирага, была любимицей леди Оггоск. Если повезет, зверь

вспомнит о его сильном отвращении к прикосновениям, не нуждаясь в ударе, который может стоить ему услуг ведьмы. Они и раньше плавали вместе, все трое.

Карета тряслась вверх по склону. Он сидел, скрестив большие руки на бороде, и смотрел, как карга курит. Новая трубка. Более сухие губы. Сжатые и затерянные в

более глубоких морщинах. Но хищный взгляд молочно-голубых глаз не изменился, и он подумал: Она будет оценивать меня так же. Лучше обрати внимание на эти

глаза, ты, смертельно опасная старая карга.

— Итак, — сказал он, — они заполучили тебя в Беске.

— Фе.

— Прошу прощения, — сказал Роуз. — Возможно, они ухаживали за тобой?

Называли тебя герцогиней? Вручили приглашение, написанное серебром?

Старуха энергично потерла нос. Испытывая отвращение, капитан отвернулся к

окну.

— Почему мы едем в гору? — требовательно спросил он. — Почему мы не

направляемся в порт?

— Потому что вокруг твоего судна толпа, как на ярмарке в Баллитуине, —

пробормотала Оггоск. — И нам нужно забрать еще двоих.

— Двоих? Мэр говорил только об одном — об этом чистюле-докторе.

Оггоск фыркнула:

— Мэр Соррофрана — чистильщик ботинок императора, нет, его тряпка. Но

Его Превосходительство не владеет « Чатрандом». Если он нанимает Великий

Корабль, он делает это с разрешения Торговой Семьи Чатранд. На его борту

никогда не будет экипажа, кроме как с благословения Семьи.

— Не читай мне лекций, Оггоск, — сказал Роуз, его голос был

предупреждающим грохотом. — Я им командую. Дольше и лучше, чем кто-либо из

ныне живущих.

— Тогда ты помнишь самую раздражающую привычку леди Лападолмы.

— Декламировать мерзкие стихи?

— Комплектовать команду! — рявкнула Оггоск. — Посягательство на твои

права капитана! В каждом путешествии она досаждает нам одним или двумя

своими личными сплетниками. Ни одна другая Семья не берет на себя так много.

33

-

34-

Роуз хмыкнул. Леди Лападолма Елиг была правящей бабушкой Торговой

семьи, которая владела «Чатрандом» и оснащала его на протяжении двенадцати

поколений. Она была двоюродной сестрой Императора, но проявляла не более чем

формальную лояльность к Аметриновому Трону. Ее семья всегда была замужем за

властью, как внутри империи, так и за ее пределами: сама Лападолма была вдовой

Бишвы Эгалгука, монарха острова Фулн.

Елиги владели дюжинами кораблей, но именно «Чатранд» был их великой

славой. Ни одно другое судно не могло перевезти и трети того, что перевозил он за

один рейс, и не могло заработать и трети золота. И ни одной другой Семье не

удавалось под самым носом у Императора сохранить столько этого золота для себя.

В этом была виновата традиция: к долгой ярости Императора считалось, что в тот

день, когда «Чатранд» покинет порт в руках другого владельца, он затонет.

Чепуха, наверное. Но даже Его Превосходительство не мог допустить катастрофу

такого чудовищного масштаба.

Конечно, традиция — и почти все остальное — вот-вот должна была

измениться…

Старуха, скрытая облаком прогорклого дыма, усмехнулась.

— Поймали! — сказала она. — Если кого-то и поймали, так это тебя, капитан.

Роуз бросил на нее мрачный взгляд. Кошка замурлыкала у его ноги.

— Ты не хотел этого поручения, — категорически сказала она. — Ты не хотел

еще раз встать за руль «Чатранда». Почему, если тебе так щедро платят?

— Меня предупредили.

— Только из-за желания спрятаться. Ты заставил императора гоняться за собой

целый год, от острова к острову, от порта к порту. И ты почти сбежал...

— Все еще чертова ведьма. — Роуз пристально посмотрел на нее. — Все еще

обманщица и шпионка.

— Ты почти сбежал, — повторила Оггоск. — Фликкерманы поймали тебя

прошлой ночью с билетом на карету в глубь суши. В глубь суши! Ну, капитан, это

было бы впервые в твоей жизни!

— Оггоск, — прорычал он, — помолчи.

Ее глаза по-прежнему были прикованы к нему:

— Тоже мне секрет. Соррофран похож на муравьиный улей, все знают, что

сегодня утром будет назван капитан, все ошибаются. И больше всего они

удивляются, почему «Чатранд» провел три месяца в этой собачьей конуре, а не в

могучем Этерхорде через залив. Ты расскажешь им, капитан Роуз? Не мог бы ты

заодно рассказать, почему некоторые влиятельные люди в столице могли бы

заподозрить что-то неладное? Почему, скажем, в нашем трюме хранится провизия

на двенадцать месяцев, хотя мы собираемся в трехмесячное плавание? Это будет

трудно объяснить — и прежде всего Елигам. Предположим, ты скажешь им правду: астрологи Его Превосходительства убедили старого Магада, что настал час его

судьбы, момент, когда он будет сокрушен — или возвышен над всеми правителями, которые когда-либо были или будут. Клянусь Найей, было ли когда-нибудь по-34

-

35-

другому? Мужчина прыгнет в печь, если ему сказать, что это способ властвовать

над другими. Это безумие и чудо, что мы позволяем вам править. Но самое

большое чудо — это угроза.

Голова Роуза дернулась вверх, и Оггоск захихикала.

— Эхе! Угроза! Что они использовали против тебя, капитан? Что заставляет

Нилуса Ротби Роуза отправиться в плавание, хотя он против?

Лицо капитана Роуза побагровело, но его голос, когда он заговорил, был

низким и ядовитым:

— Помните, леди Оггоск, что мы скоро снимемся с якоря. И еще не забудьте, что в море этот капитан вообще не терпит принуждения.

Старуха опустила глаза и забилась в свой угол. Несколько мгновений они

ехали в молчании. Затем с внезапным « Ух! » кучер остановил лошадей, вскочил со

своего места и распахнул дверь.

Чернокожий мужчина стоял в дверном проеме, явно готовясь войти в карету.

На нем был темный жилет поверх белой шелковой рубашки и, что совсем

неуместно, круглая шерстяная шляпа, какие монахи-темплары надевали во время

путешествий. В одной руке он держал футляр для пергамента, в другой — черную

сумку с двумя грубыми деревянными ручками. Сумка была старой, потертой и

набитой почти до отказа. Мужчина вежливо поклонился Оггоск, затем Роузу.

— Кто ты такой, во имя девяти огненных преисподен? — взревел Роуз, его

нервы, наконец, не выдержали.

— Болуту, меня зовут Болуту. — У мужчины был четкий голос и незнакомый

акцент. На него, казалось, совершенно не повлияла вспышка гнева Роуза, что еще

больше разозлило капитана.

— Убирайся, тебе здесь нечего делать.

Незнакомец склонил голову набок.

— Нечего делать? Возможно, буквально это верно. Не имеет значения, однако.

Ибо, хотя я должен был оставить свои дела, у меня есть приказы, которые я должен

уважать — или игнорировать на свой страх и риск.

— О чем бредит этот нунфиртский франт? — крикнул Роуз, взглянув на

провидицу.

— Он не из Нунфирта, — категорично сказала Оггоск.

— Он черный, как пятка смолбоя.

— Я слевран, капитан Роуз.

Мгновенное замешательство. Леди Оггоск выронила трубку. Вряд ли было бы

более поразительно, если бы этот человек заявил, что он рысь. Слевраны были

дикими людьми из далеких глубин, степными номадами. Именно они нападали на

караваны, направлявшиеся на запад, в Земли Идхе, и убивали всех. Император

послал легионы, чтобы уничтожить их, но номады просто отступили в горы и

дождались, когда солдатам стало скучно и голодно; как только войска ушли, набеги

начались заново. А они вообще люди? спрашивали некоторые. Есть ли у них

мораль, язык, души?

35

-

36-

— Ты не только сумасшедший, но и лжец, — сказал Роуз. Он нетерпеливо

махнул озадаченному кучеру: — Езжай дальше, ты. У нас есть приказ, который мы

должны уважать.

— У меня точно такой же приказ, — сказал Болуту, все еще держа руку на

двери.

— Ты — лающая нунфиртская собака!

— Нет, капитан, я никогда не был в Летнем Царстве. Но в Этерхорде вы будете

принимать груз животных, а я — ветеринар. И поэтому Его Превосходительство

Магад V приказал мне занять место на борту «Чатранда». И я надеюсь развеять

ваши опасения по поводу моей персоны.

— Почему ты носишь монашескую шапку?

Болуту улыбнулся:

— Меня воспитали братья-темплары, и я соблюдаю их обеты. Некоторые

называют меня Братом Болуту, но «мистер» вполне приемлемо.

— Если ты не нунфирти, где ты научился говорить как на балу?

— В доме Елигов.

Снова потрясенное молчание. Этот человек утверждал, что является близким

другом Торговой Семьи Чатранд. Роуз посмотрел на Оггоск, но ведьма натянула

капюшон своего плаща на голову, шепча и бормоча. Чернокожий мужчина забрался

в карету и сел рядом с ней. Кучер с облегчением поднял подставку для ног и

захлопнул дверцу.

Поездка возобновилась. Оггоск пробормотал что-то на свали, на котором

капитан не говорил. Однако, проведя в море сорок лет, он знал несколько слов на

многих языках: джулт, которое Оггоск много раз произнесла с радостным

возбуждением, означало «болезнь». Рядом с ней неподвижно сидел чернокожий

мужчина, полуприкрыв веки. Роуз внезапно подумал о том, как бы он выглядел, летя через фальшборт «Чатранда» и кубарем катясь в волны. Затем он вспомнил

об Особой защите, которую каждый капитан Арквала поклялся предоставлять

друзьям Компании. Если с этим Болуту случится несчастье, последует проверка

Компании. Просто стать объектом такой проверки означало быть отмеченным на

всю жизнь.

— Ваша кошка — проснувшееся животное, герцогиня? — внезапно спросил

Болуту.

Оггоск издала грубый горловой звук:

— Гла.

Болуту остался невозмутим:

— Знаете ли вы, капитан, что частота пробуждений стремительно растет? О

скольких таких животных вы слышали за всю свою жизнь? Лично я о трех за

двадцать восемь лет, и только с одним — милым быком со вкусом к хоровой

музыке — я встретился лицом к лицу. Но этот год побил все рекорды! Только в

прошлом месяце волчица на Кушале умоляла сохранить ей жизнь: к сожалению, охотники все равно ее убили. Из Брамиана сообщают об аисте, который хочет

36

-

37-

отговорить золотоискателей от отравления его озера. И слышали, как несколько

кошек разговаривали в переулках самого Этерхорда. В « Моряке» было сообщение.

Снирага мурлыкала, скользя между их ног. Роуз уставился в окно.

Случайности, подумал он. Так много видов случайностей…

Они почти добрались до порта: он слышал неясный рев, который мог быть

только перекличкой экипажа. Затем карета снова остановилась. Дверь открылась, и

перед ним появился Игнус Чедфеллоу.

На этот раз Роуз был готов, почти доволен: доктор являлся посланником по

особым поручениям Его Превосходительства и ездил по всему миру в качестве

человеческой печати на определенных имперских обещаниях. Там, где плавал

Чедфеллоу, слово Магада добросовестно выполнялось. Роуз должен был

догадаться, что доктор будет вовлечен в это дело.

Сам Чедфеллоу, однако, выглядел ошеломленным. Он уставился на капитана, его лицо заметно побледнело. Доктор не сделал ни малейшего движения, чтобы

войти в карету.

— Роуз, — сказал он.

Кучер, снова придерживавший дверцу, задрожал. Оггоск рассмеялась, не

поднимая капюшон.

— Залезайте, доктор, — сказал Роуз. А затем, бросив взгляд на Болуту, добавил: — Если вы не возражаете против компании.

Чедфеллоу не пошевелился.

— Конечно, на этот раз вы не сможете воспользоваться той каютой, —

продолжил Роуз. — Она для Исика и его семьи.

— Произошла какая-то ошибка, — сказал Чедфеллоу. — Вы были на

Пеллуридах.

— Да, был, — сказал Роуз. — Но это не ваша забота.

— Вы не можете командовать « Чатрандом».

Роуз наклонился вперед, ярость исказила его черты. Оггоск коснулась его

руки. Капитан дернулся в ее сторону, затем остановился и снова выпрямился. Его

палец ткнул в Чедфеллоу.

— Мы на берегу, доктор, где ваш язык принадлежит вам. Но завтра мы

отплываем. Запомните это. Ибо я — капитан Великого Корабля. И если вы

собираетесь подняться на борт, я предупреждаю вас, каким бы посланником вы ни

были: на воде нет закона, кроме моего. Закона Нилуса Ротби Роуза. В этом имени

есть заноза, пчелиное жало и лезвие: мои родственники знали, что они имели в

виду, когда назвали меня Нилус, кинжал. Залезайте внутрь!

— Нет, — сказал Чедфеллоу, медленно качая головой. — Я не поплыву с вами, нет.

Их взгляды встретились. Роуз выглядел охваченным одновременно радостью и

обидой.

— Что ж, — сказал он наконец, — это касается только вас и вашего

императора. Не ждите, что я буду умолять. Кучер!

37

-

38-

Кучер резко съежился на три дюйма, его колени подогнулись.

— Поезжай дальше, ты, тупая, пялящаяся, золотушная дворняга!

Мгновение спустя экипаж скрылся за углом улицы. Чедфеллоу стоял

неподвижно, встревоженный как никогда в жизни. Когда носильщики подошли к

двери таверны с его морским сундуком, он не знал, что им сказать.

Глава 5. ПРИРОЖДЕННЫЙ УЧЕНЫЙ

1 вакрина 941

6:40 утра

После того как «Эниэль» обогнул мыс, Пазел провел на пирсе унылый час.

Рыбаки не слишком заинтересовались им, только сказали, что жизнь на берегу

здесь лучше, чем в обширном Этерхорде, где фликкерманы хватают мальчиков

средь бела дня и приковывают к ткацким станкам на швейных фабриках. Один

старик даже предложил ему позавтракать. Однако, прежде чем Пазел успел

согласиться, вокруг причала поднялся крик «Ползуны! Ползуны!», и люди в панике

бросились к берегу. Пазел сидел, дрожа, вытаскивал старые гвозди из пирса и

бросал их в залив, все это время молча проклиная имя Игнуса Чедфеллоу.

Этот человек был лжецом и обманывал Пазела всю жизнь. В Ормаэле, где

Пазел жил со своей матерью и сестрой в каменном доме с видом на город, он

считал Чедфеллоу великолепным и добрым. Его собственный отец, морской

капитан, впервые привел доктора в дом, когда Пазелу было всего шесть лет, представив его семье как «нашего выдающегося друга из Этерхорда, города

королей». Представив доктору свою жену Сутинию и дочь Неду, он указал на

Пазела и прогудел: «А это мой сын — сообразительный малый, прирожденный

ученый». Пазел покраснел от похвалы, хотя у него на уме было кое-что еще для

своего будущего, кроме книг и учебы. Он хотел плавать на корабле отца.

Чедфеллоу был одним из немногих арквали, ступивших в Ормаэл после

окончания Второй морской войны. Его глубокий голос и элегантная странная

одежда лишили Пазела дара речи от восхищения. В течение многих лет он

представлял Арквал страной учтивых джентльменов в камзолах.

Через шесть месяцев после представления Чедфеллоу своей семье, капитан

Грегори Паткендл отплыл из Ормаэла с разведывательной миссией и не вернулся.

Предположили, что это какой-то ужасный несчастный случай. Всеобщее смятение

охватило город. Вдовы моряков оставили подарки на пороге: траурные кружева для

его матери и сестры, черный шарф для самого Пазела. Затем торговец из Рукмаста

принес новость о том, что корабль Паткендла был замечен в заливе Тил среди

флотилии военных кораблей Мзитрина. Он был перекрашен, и на нем развевался

черно-золотой вымпел королей Мзитрина.

Чедфеллоу к тому времени был Специальным посланником Императора в

Ормаэле и жил в прекрасном доме в городе. Он часто посещал дом Пазела в те

38

-

39-

месяцы страха и всегда настаивал на том, что Грегори, возможно, все еще жив, взят

в плен пиратами («они плодятся, как угри в заливе») или самими мзитрини. Сестра

Пазела, Неда спросила, не может ли великая империя доктора послать корабли, чтобы спасти его. Чедфеллоу ответил, что короли Мзитрина правят территорией, такой же огромной, как и территория Арквала. Если император поплывет против

них, сказал он, это никого не спасет, но погибнет очень много отцов.

Тем не менее он был утешением для всех них. Мать Пазела, Сутиния, часто

уговаривала Чедфеллоу остаться на ужин, после чего он целовал ей руку в знак

благодарности. «Еда так же прекрасна, как и ее создательница», — говорил он, заставляя детей ежиться. Нельзя было, однако, отрицать красоту Сутинии с ее

темно-оливковой кожей и поразительными зелеными глазами. Как и Чедфеллоу, она была иностранкой, приехавшей с высокогорья с группой купцов, торговавших

корицей и сурьмой, и даже спустя долгое время после ее брака с капитаном Грегори

соседи все еще относились к ней с настороженностью. Красота — это одно, но

эта одежда, этот смех?

Чедфеллоу, однако, улыбался ей с самого начала. В те дни он улыбался и

Пазелу, хваля его за быстрое изучение языков и строго приказав никогда не

пренебрегать арквали. По мере того как месяцы превращались в годы, а военные

корабли многих стран были замечены у берегов, Чедфеллоу часто вызывали

обратно в Арквал, чтобы посоветоваться с Императором. Возвращаясь в Ормаэл, он

привозил детям учебники грамматики и словари: полезные подарки, хотя и

довольно скучные.

Новости из внешнего мира становились мрачнее и мрачнее. Моряки приносили

слухи о кровопролитии в далеких землях, о маленьких народах, поглощенных более

крупными, о восстановленных военных флотах. И именно в этот тревожный

момент внезапно появился отец Пазела.

Его старый корабль, все еще под флагами Мзитрина, совершил смелый пробег

мимо гавани Ормаэла на рассвете, стреляя из пушек. Позже было отмечено, что его

орудия поразили несколько целей — или вообще ни одной, — но в предрассветной

суматохе никто не сомневался, что город подвергся нападению.

Корабль ормали немедленно бросился в погоню. Капитан Грегори держал курс

на север, почти навстречу ветру, давая своим преследователям множество

прекрасных возможностей обстрелять его паруса картечью. Вскоре паруса Грегори

превратился в лохмотья. Похоже, у него тоже были проблемы с ретирадной

пушкой: во всяком случае, по его преследователям не было сделано ни одного

выстрела. Битва была короткой: маленький боевой корабль Ормаэла разрядил свои

орудия в Грегори и, приблизившись к мысу Циристел, поднял флаг, требуя его

капитуляции. Было слышно, как отец Пазела кричал «Нет!», странно махая рукой

со своей квартердека. А потом мыс обогнул «Григульв».

Это был 120-пушечный блодмел Мзитрина, «боевой ангел», один из самых

смертоносных кораблей на плаву. В панике капитан приказал своим людям

«поверните судно через фордевинд» — сильно развернуть его и бежать с

39

-

40-

подветренной стороны. Но «Григульв» уже был на них, его яростный бортовой залп

взорвал руль и мачту с корабля Ормаэла; затем он применил самое страшное

оружие в мире, яйцо дракона Мзитрина: по палубе побежало жидкое пламя. Когда

дым рассеялся, « Григульв» шел на запад, рядом с кораблем Грегори, и тридцать

ормали лежали мертвыми.

Город, который оплакивал капитана Грегори в течение года после его

исчезновения, мгновенно переименовал его в Паткендла-Предателя, и для многих

его одноклассников Пазел стал просто сыном Предателя.

Пазел ужасно страдал. Его бросили даже лучшие друзья. Некоторые из

учителей считали своим долгом наказать Пазела за грех неправильной крови: они

заставляли его сидеть в стороне и называли ленивым дураком, если он давал

неправильный ответ (что он делал редко). Когда его мать пожаловалась директору

школы, мужчина развел руками: « Зачем винить нас? Ты вышла замуж за этого

негодяя! » Сутиния пришла в ярость, выгнала директора из его кабинета в научный

зал и избила плюшевой мартышкой. Затем она вытащила Пазела из школы и молча

потащила его домой. Однако ни одна другая школа не приняла бы его после этого

инцидента, и через три недели она сунула директору гротескную сумму, чтобы

забыть обо всем этом деле.

С этого дня они ели меньше и сжигали меньше угля холодными ночами. А

когда он вернулся в школу, одноклассники встретили его песней: Пазел Паткендл, твой папа предал нас,

Мать сошла с ума и дала шефу в глаз.

Этого было достаточно, чтобы заставить его надеяться, что Сутиния никогда

больше не почувствует необходимости защищать его. Но ее генеральный план

обеспечения безопасности детей еще даже не начался.

Единственной отдушиной Пазела был Чедфеллоу, который по-прежнему

еженедельно обедал с Паткендлами. Специальный посланник теперь был самым

популярным человеком в Ормаэле. После катастрофы с «Григульвом» мэр Ормаэла

отправил его к императору, чтобы просить о защите. Доктор вернулся как раз в тот

момент, когда по городу распространился дикий слух о вторжении — никто не мог

сказать, как это началось, — и радостные возгласы приветствовали его, когда он

высадился в Ормаэл-порте.

— Ваша просьба дошла до Аметринового Трона, — сказал он толпе. — Скоро

вы получите известие от императора.

Пазел не смог бы найти лучшего кумира. Все знали, что Арквал сразился с

Мзитрином вничью во Второй морской войне. Из сына Предателя Пазел стал

почетным племянником Посланника, человека, который спасет Ормаэл. Мальчик

мало что понимал в этих вопросах, но он знал, что Чедфеллоу изменил его судьбу, и любил его за это.

Более того, только на этот раз Чедфеллоу вернулся с лучшим подарком, чем

40

-

41-

учебники грамматики. Это был воздушный змей в форме колибри, к которому

Пазел привязал рыбацкую бечевку, найденную в порту, после чего спустил змея с

вершин холмов над сливовыми садами. Воздушный змей был его любимой

игрушкой в течение нескольких месяцев, пока внезапный штиль не сбросил его в

море со скалы Куоррел.

Возвращаясь домой тем странно тихим вечером, Пазел оставался ребенком, хнычущим из-за потери игрушки. Но, добравшись до каменного дома, он

обнаружил, что двор забит незнакомцами. Большими, мокрыми от пота

мужчинами. Золотые шлемы, рубашки из металлических пластин, черные копья, покрытые коркой запекшейся крови. Они толпились под апельсиновым деревом его

сестры, срывали фрукты, ломали ветки. На их щитах был золотой символ Арквала в

виде рыбы и кинжала. Братья Чедфеллоу, наконец, пришли.

Дети, которые никогда не знали опасности, иногда могут понять ее суть в

мгновение ока. Пазел стоял там всего мгновение. Затем он обежал садовую стену, взобрался по виноградной лозе на углу, прыгнул на крышу первого этажа и

скользнул в окно своей спальни.

Солдаты были внизу, на кухне, пировали и орали. От его матери и Неды не

было и следа. Пазелу едва исполнилось одиннадцать, но он ясно видел, как все, что

составляет его жизнь, исчезает в этих хватающих руках и в изрыгающем смехе, которые тоже были Арквалом: настоящим Арквалом, стоящим за нарядами и

подарками доктора. Он взял шкиперский нож, который оставил ему отец, и кита из

слоновой кости размером с большой палец — детская игрушка матери.

Потерянный, он постоял у своей аккуратно застеленной кровати. Он выпил воду, которую попросил накануне вечером, а затем с презрением посмотрел на свои

книги, игрушечных солдатиков и модели кораблей. И тут смех донесся из холла

наверху. Дверная ручка начала поворачиваться, и Пазел убежал.

Из сливовых садов он видел, как горит город, его огромные ворота разрушены, а войска Арквала ликуют со стены. Он увидел двенадцать военных кораблей в

порту и еще восемь, стоявших в безветренной бухте. Грохот пушечной пальбы

прокатился по холмам, сопровождаемый лаем собак, истеричным и несчастным.

Его поймали на рассвете, когда он дрожал от холода среди влажных от росы

деревьев. Радостный капрал схватил кита и нож шкипера, затем обругал Пазела и

пнул ногой, потому что тот не держал лезвие острым. Когда капрал узнал, где

живет Пазел, мужчина снова пнул его и избил. Где женщины? закричал он. Две

красивые женщины! Я хочу их!

Пазел ничего не ответил, и его стали бить сильнее. Он закрыл голову руками и

старался даже не думать ни о Неде, ни о своей матери. Он притворился, что потерял

сознание, но наступил момент, когда он больше не притворялся.

Он очнулся, окровавленный, в толпе мальчишек, некоторых из которых он

знал. Все они были прикованы цепями к флагштоку на школьном дворе, где неделю

назад он демонстрировал воздушного змея завистливым друзьям и хвастался своим

«дядей» арквали. По обочине дороги в повозках с лошадьми проезжали пленники

41

-

42-

ормали, закованные в тяжелые цепи.

Дни слились в болезненный транс. Однажды он проснулся, услышав голос, выкрикивающий его имя, и посмотрел в лицо мужчине с грязью в волосах и одним

закрытым глазом, который каким-то образом сбежал от своих похитителей и

бросился к нему. Призрак упал на колени и коснулся плеча Пазела, хрипя, как

будто вот-вот испустит дух: « Держись, дитя, держись! » В следующее мгновение

два воина арквали набросились на него с дубинками. Только несколько часов

спустя Пазел понял, что смотрел на директора.

В то утро солдаты повели их на Рабскую Террасу в Ормаэл-порте. Город

запретил рабство во времена его деда; Терраса стала местом, где влюбленные

смотрели на море. Но старые частоколы, где людей продавали как овец, так и не

были демонтированы, и арквали с первого взгляда поняли их первоначальное

назначение. В последующие годы Пазел старался не вспоминать ужасы того утра

— толчки и торг, крики боли и шипение раскаленного железа, нарушителей

спокойствия избивали до бесчувствия или просто толкали в гавань, закованного в

кандалы. Это было слишком ужасно; его разум стремился перенестись в тот