Заговор Красного Волка

сомневаться в рассказе Нагана. Но прежде чем она смогла придумать способ

вмешаться, Пазел наклонился к ней и очень тихо проговорил сквозь зубы:

— На борту есть еще один заключенный.

— О чем ты говоришь? — прошептала в ответ Таша.

— Ты должна найти Диадрелу. Скажи ей, что он у Роуза. В правом ящике его

стола.

— Что, ключ?

— Заключенный!

— Пазел, — сказала Таша, — ты что, с ума сошел?

— Они убьют тебя, если ты заговоришь, — прошептал он. — Это икшель, Таша.

— Эй, ты! Собака ормали! Как ты смеешь прикасаться к леди?

На самом деле нет, хотя его губы почти коснулись ее уха. Но, коснулся или не

199

-

200-

коснулся, охранники Пазела были смущены своей оплошностью и ударили его так

сильно, что он упал на палубу. Почти ослепший от боли, Пазел почувствовал, как

кто-то снова поднимает его. В поле зрения вплыло ухмыляющееся лицо Ускинса.

— Позвольте мне, — сказал первый помощник. — Приятно сбросить немного

балласта.

Он с грохотом швырнул Пазела в ожидавшую его лодку. Таша закричала:

«Нет! Нет! Нет!», а Ускинс повернулся к ней и сказал, чтобы она не волновалась, этот грязный мальчишка больше никогда ее не побеспокоит.

Пазел занял свое место рядом с предполагаемым убийцей, который все еще

кричал: «Не тот человек!» Пазел поискал глазами Ташу, гадая, что она хотела ему

сказать, но у поручней было полно народу, а затем его лодку спустили на воду.

— Ты это видела, — сказал Талаг Таммарук ап Исхрчр.

— Видела что? — спросила Диадрелу.

— Не фехтуй со мной, сестра, — сказал Талаг. — Мальчик прошептал что-то

на ухо девушке-невесте. И это ее потрясло. Теперь ты понимаешь, почему мы

никогда не должны рисковать? Что толку от твоих угроз, когда он в безопасности

на берегу? Таликтрум был прав. Ты должна была его убить.

Два икшеля втиснулись в дыру в массивном дубовом квартердеке, наполовину

засыпанную свежими опилками, и выглядывали через отверстия, которые не мог

обнаружить человеческий глаз. Их наблюдательный пункт был настолько мал, чтобы они с трудом лежали бок о бок. Икшелям потребовалось четыре дня труда: они, как термиты, рыли нору в древней древесине, останавливаясь при каждом

затишье ветра, чтобы никто не услышал стук долот и молотков. Но оно того

стоило: теперь у них был великолепный вид на верхнюю палубу у бизань-мачты, где высаживались шлюпки и толпились офицеры, самый перекресток корабля.

Дри оторвалась от своего глазка и посмотрела на Талага:

— Таша напугана, это правда. Но что именно прошептал Паткендл? Это то, чего мы не можем предполагать.

— Не можем? — сказал Талаг. — Ты хочешь сказать, что у этого урода

смолбоя может быть другая тайна, такая же ужасная, как тот факт, что мы на

борту?

— Есть такие тайны, — сказала Дри. — Прошлой ночью мы видели, как

личная охрана посла мучила невинного человека смерть-дымом и требовала, чтобы

он признался в убийстве, которое мы предотвратили.

— Ты принимаешь их за невинных овечек, — насмешливо сказал Талаг. — И

это убийство предотвратила ты, а не клан. Ты выстрелила иглой в ногу убийцы и

заставила его споткнуться, хотя этот толстый торговец мылом мог тебя видеть...

— Он ничего не видел, — сказала Диадрелу.

— ...и сам убийца может позже найти твою иглу и разоблачить нас всех.

— Он не найдет мою иглу, Талаг. Она глубоко в его коже. И, даже если он

выковыряет ее, он найдет осколок, наполовину растворившийся, и никогда не

200

-

201-

узнает, что это работа икшель.

— Кто сейчас предполагает? — спросил Талаг.

— А что бы сделал ты? — требовательно спросила она. — Позволил бы

камердинеру умереть? — Она знала, что Талаг подначивает ее ( кто, кроме брата, мог бы сделать это так хорошо? ), но знание не делало его насмешки более

терпимыми. — Я не дура, Талаг! Я предполагаю, что среди великанов нет добра. Но

я также не предполагаю, что все они идентичны, просто нити в одной веревке, предназначенной стать петлей палача для невинной расы икшель. Мир полон зла, да. Но все не так просто.

— Они украли нас из Убежища-за-Морем. Они выставляли нас, как

насекомых, в своих музеях, колледжах, зоопарках. И, как насекомых, они убивали

нас с тех пор, как мы сбежали, чтобы заразить их корабли и дома. Все просто, Дри.

И это правда.

— Похищение произошло пятьсот лет назад, — сказала Дри. — Великаны

даже не помнят об этом и считают наш остров мифом. Все закончилось.

Талаг посмотрел на нее с холодным презрением.

— Все закончится, когда мы вернемся домой, — сказал он. — После крушения

« Маисы» остался только один корабль, который может доставить нас туда, через

Правящее море. Его зовут « Чатранд», и, клянусь сладкой звездой Рина, я

прослежу, чтобы он это сделал.

Дри ничего не ответила. Мгновение спустя корабельный колокол прозвенел

половину девятого.

— Мы должны идти, — сказал Талаг.

Передвижение при дневном свете было, конечно, самой серьезной опасностью

для икшель, но другого способа добраться до наблюдательного пункта не было. Их

лаз, похожий на дупло в центре старого дерева, пробуравливался прямо сквозь

стену отсека, а затем обратно к корме через двухдюймовую щель, которую они

обнаружили с помощью простукивания. Ближе к концу лаза Талаг нарисовал углем

Х: он отмечал место прямо под нактоузом, или корабельным компасом. У Талага

были планы относительно нактоуза, но он никому не сказал, в чем они

заключались.

Лаз заканчивался крошечной трещиной на потолке короткого прохода. Оттуда

нужно было спуститься по грубому дереву на пол, пробежать шесть футов по

проходу до осушительной трубы и нырнуть внутрь. Во время шторма одна-две

унции дождя и соленых брызг могли влетать в проход каждый раз, когда матрос

входил с верхней палубы. Осушительная труба была обычной жестяной трубкой, по

которой такая вода стекала обратно в море. У нее была маленькая крышка с

пружиной, которая открывалась под тяжестью воды и снова закрывалась, защищая

от холодного океанского ветра. Для икшель не составило труда вырезать другие

отверстия в этой трубе (вдоль верхнее кромки, чтобы не допустить любого

предательского капания) и использовать ее в качестве коридора между палубами.

Проблема заключалась в батальонном клерке. От рассвета до заката на

201

-

202-

табурете у двери в каюту сержанта Дрелларека сидел бледный мальчик со шрамами

от недавней ветряной оспы на лице, держа на коленях большой потрепанный

блокнот. Он передавал сообщения от Дрелларека офицерам « Чатранда» и вел

записи о сменах, обязанностях, жалобах, лихорадках и расстройствах желудка у

сотни солдат под командованием Дрелларека.

Клерк сидел всегда, за исключением тех случаев, когда бегал с сообщениями, и

пять минут при смене вахты — в это время он, по поручению Дрелларека, собирал

отчеты у младших сержантов и мастера парусов. Только в эти интервалы (и только

если в коридоре больше никого не было) икшель могли приходить или уходить на

своей наблюдательный пункт. Сейчас было именно такое время, так что Дри и

Талаг поспешили спуститься на пол.

Как раз в это мгновение Мидрил, их сменщик, выскользнул из осушительной

трубы и начал быстро подниматься. Дойдя до двух других, он остановился, ожидая

указаний.

— Вы будете уделять большое внимание любым новым пассажирам, которые

сегодня поднимутся на борт, — сказал Талаг. — И запишите, кто разговаривает с

капитаном, если он появится.

— Да, м'лорд.

— Посол тоже может сойти на берег, — добавила Дри. — Обратите внимание, кто пойдет с ним, и кто вернется.

— Конечно, м'леди.

— Путь внизу свободен? — спросил Талаг.

— Цел и невредим, лорд Талаг. Крыса, прихрамывая, прошла по орудийной

палубе, не более того. Мой брат Малид на страже.

— Тогда быстро на пост.

Мидрил склонил голову и исчез в расщелине наверху. Дри и Талаг спустились

на пол и поспешили к осушительной трубе. Они могли слышать голоса великанов

на верхней палубе, шипение дождя, крики промокших, унылых чаек.

Но крышка не хотела открываться. Обычно она опускалась почти без усилий, но, хотя Дри и Талаг толкали ее изо всех сил, она не сдвинулась ни на дюйм.

— Этот дурак! — Талаг пришел в ярость. — Он сломал петлю изнутри!

Вместе они бросились на металлическую крышку, но безрезультатно.

— Мы в ловушке! — сказала Дри. — Но что случилось? Как мог произойти

этот несчастный случай?

— Это не несчастный случай, леди Дри, — сказал голос из осушительной

трубы.

— Кто там ходит, черт возьми... крыса? — недоверчиво прорычал Талаг.

— Нет, лорд Талаг, — ответил голос. — Я Фелтруп Старгрейвен, и я должен

поблагодарить вас за то, что вы преподали мне великий... нет, жизненно важный...

нет, незаменимый урок! Видите ли, я не крыса. И все же я так долго страдал, веря, что это так. Верить, болтать, тонуть в водоросл...

— Паразиты! — закричал Талаг. — Уберите свои гниющие от чесотки тела из

202

-

203-

нашей трубы!

— Я совершенно один, лорд Талаг. Я заклинил дверь деревянным шурупом.

— Уберите его, сейчас же, — тихо сказала Диадрелу. — Мы в опасности.

— Я сожалею об этом, м'леди, — сказал Фелтруп. — Но вы, конечно, понимаете мое собственное отчаянное положение? Как только лорд Талаг объяснил

мне, что я не крыса, я понял, что это безумие — настоящее безумие! — продолжать

притворяться. Логово — не самое безопасное место, если ты вызываешь

подозрения у Мастера Мугстура, как я, или носишь какое-либо увечье или признак

слабости, как я. Вы отдаете себе отчет в том, как вы отметили меня, лорд Талаг?

Дри резко посмотрела на брата:

— Ты уже говорил с этим существом раньше!

— Пылающие души! — закричал Талаг. — Это не может быть та самая! Та

самая болтливая, шныряющая крыса, которую мы поймали в Ночной Деревне?

— Та, которая искала вас, — сказал голос, — в такой ужасной нужде. Бедный, напуганный Фелтруп, вечно тонущий, так близкий к отчаянию. Но не крыса, м'лорд. Вы, что, забыли свою лекцию? Крысы не думают; они только кажутся

думающими. Но я, безусловно, думаю — глубокие, истинные, неустанные мысли, поиски, размышления, взрывающиеся ракеты разума! Поэтому, несмотря на мою

внешность, я не могу быть крысой. Я думаю.

— Ты мне ничего об этом не говорил, — сказала Дри Талагу.

— О чем? Об убийстве крысы? Почему я должен это делать? Даже

кровопролития не было. Мы заперли его в трюмной трубе, чтобы он задохнулся.

— Вы видите, как я не смог угодить ему, м'леди? Я так глубоко сожалею об

этом.

Дри не могла сказать, смеялся ли этот голос или плакал.

— У нас нет на это времени, — сказала она. — Чего вы хотите?

Всхлипывание.

— Вы мне не поверите, — сказал голос.

— ОТКРОЙ ЭТУ ДВЕРЬ, ПОКА МЫ НЕ ПЕРЕБИЛИ ВСЮ ВАШУ

ГНОЯЩУЮСЯ ОРДУ! — проревел Талаг.

Смех или слезы переросли почти в истерику.

Дри зашипела на своего брата:

— Разве ты не сделал достаточно? Это твоя жестокость толкнула его на этот

поступок!

Талаг открыл рот, чтобы заговорить, но промолчал. Человеческие голоса на

палубе снаружи становились все громче.

— Вы там, Фелтруп! — сказала Дри. — Идет великан! Говорите сейчас, или

нам обоим придется бежать. О чем вы хотели попросить нас?

— Мелочь, — сказал задыхающийся голос. — Вы должны поклясться кланом: не причинять мне вреда и выслушать.

— Клянусь кланом, — сказала Дри.

— Ты не можешь давать клятву крысе, — сказал Талаг.

203

-

204-

— Я НЕ КРЫСА!

— Талаг! — сказала Диадрелу. — Прекрати дразнить его! Куда делась твоя

мудрость? Произнеси свою клятву, быстро, или лезь в расщелину! Решай!

Кулаки Талага были сжаты так сильно, что на его руках выступили вены.

— Я клянусь кланом и родом, — сказал он.

В тот же миг наружная дверь с грохотом распахнулась, и появился рябой

клерк. В тот же миг они услышали скрежет за осушительной трубой. Мальчик

возился с дверью под проливным дождем, все еще отвернувшись от них. Талаг

толкнул: крышка была свободна, и оба икшеля нырнули в трубу. Фелтруп позволил

крышке захлопнуться. Брат и сестра неподвижно лежали там, где упали, затаив

дыхание. В нескольких дюймах от них послышались тяжелые шаги мальчика. Он

ругался на погоду — Спасение! — потому что, если бы он увидел двух ползунов, то

совсем бы забыл о небольшом дожде.

Бесшумные, как тени, икшели поползли вниз по трубе; Фелтруп поспешил за

ними со странным прыгающим звуком. Только через пятьдесят футов, там, где

труба изгибалась к кабельной шахте вдали от человеческих ушей, странная тройка

остановилась. Здесь они были в такой же безопасности, как и везде. Диадрелу

чиркнула спичкой и увидела два черных глаза, поблескивающих рядом с ней.

— Но, конечно, вы крыса, — сказала она.

Затем она поморщилась. Левая передняя лапа зверя была ужасно искалечена.

Это объясняло прыжки. Фелтруп заметил ее взгляд и кивнул.

— Цена жизни, — сказал он. — Четыре дня я был заперт в этой трубе, м'леди.

Счищал засохшую кровь зубами, чтобы воздух мог просочиться внутрь.

— Ваше имя, — сказала Диадрелу. — Оно звучит как слово Нунфирта.

— Как вы мудры, леди! — восхищенно сказал Фелтруп. — Потому что я

нунфиртец, и свое имя выбрал сам. Это слово означает «слезы». Лорд и леди, знаете ли вы, что есть такое чудо — слезы? Крысы не плачут: крысы не могут

понять, для чего они нужны. И я ничем не отличался от любого другого зверя в

Пил-Уоррене, пока на рассвете не попытался украсть крошки из пекарни. Свежий

хлеб в то утро так соблазнительно пах, медом и маслом...

— Воспоминания из желудка, — сказал Талаг. — Так вот почему ты рисковал

нашей смертью?

— Нет, лорд Талаг, но это часть того, почему вы не должны хотеть убить меня.

— Расскажите свою историю, — сказала Диадрелу. — Но побыстрее, пожалуйста.

Фелтруп поклонился:

— Было еще темно. Через разбитое окно я спрыгнул в подвал, затем прокрался

вверх по лестнице и заглянул в пекарню. Там стояла она! У глиняной печи, ее

черное лицо светилось в свете огня. Первое, что я увидел — она была одна. Раньше

ее муж всегда работал рядом с ней, но теперь его не было. Почему я вообще это

заметил? Он не взял с собой ни крошки; еды было вдоволь. Но почему-то я мог

только стоять там, наблюдая и удивляясь. Женщина ушла в другую комнату и

204

-

205-

вернулась с картиной, на которой они были изображены вдвоем в свадебных

нарядах — и откуда я знал, откуда? — и со странным стоном бросила картину в

печь. Затем она села на стул. И заплакала!

Я увидел ее слезы, кузены. И в это мгновение произошла великая перемена. Я

был потрясен, напуган. Мне показалось, что в моем кишечнике завелся какой-то

паразит. И все же это было не несчастье, а чудо: я заметил слезы. Она плакала от

любви, и я это понимал. И многое другое, чудо за чудом! Ее шум разбудил ее

маленьких дочерей, они с грохотом спустились с чердака — и, внезапно, семья! Я

тоже это понял! И имена — она произнесла их имена, и я знал, что это постоянные

имена, а не придуманные на месте, вроде бородавчатая морда, помойная голова и

другие, используемые крысами. Я сидел там, пока светало, слепой к опасности, загипнотизированный. Она сказала им, что их отец сбежал с продавщицей масла, и

что они все должны пойти в храм и помолиться, чтобы он поскорее устал от этой

толстой, вероломной шлюхи и вернулся к ним. А потом она вытащила картину из

духовки и потушила пламя своим фартуком. Но его голова и ноги уже были

сожжены, и она закричала так, что могла разбудить мертвых. И я все это понял!

Дри посмотрела на своего брата:

— Ты удовлетворен, Талаг? Крыса явно проснулась. Ты пытался убить

невинную, мыслящую душу.

Талаг отвел взгляд.

— Теперь это будут блохи, — сказал он. — А потом ракушки, кочаны капусты, обрезки дерева. Этот корабль кишит уродами. За всю историю никогда не было по-настоящему разбуженной крысы. Откуда мне было знать, что эта болтливая тварь

обладает разумом?

— Используя свой собственный.

— Мы боремся за наши жизни, — сказал Талаг. — Это существо представляло

опасность для нашего форта в Ночной Деревне. Три раза оно пробегало мимо нас, привлекая внимание, разговаривая вслух. И я еще не услышал о том, почему.

Фелтруп посмотрел на Талага. Его нос дернулся.

— О, добрый и милосердный лорд! — сказал он. — Как всегда вы возвращаете

меня к моей цели! Я кланяюсь, я вздыхаю, я выдыхаю свою благодарность! Вы

простите меня, если — просто чтобы все было проще, о чудесный Талаг — я снова

назову себя крысой?

— Давай уже! — выплюнул Талаг.

— Тогда, как крыса — как разбуженная крыса — я должен сказать вам, что я

не совсем один такой.

— Что? — воскликнула Дри. — Вы имеете в виду, что на борту есть еще одна

разбуженная крыса?

— Да, м'леди, есть. Единственная, кого я когда-либо встречал. Он правит

логовом, и он насквозь злой и развращенный. Его зовут Мастер Мугстур.

— Вы говорили с этим существом?

— Да, м'леди, но я не дал ему узнать, что проснулся. Он, конечно, убил бы

205

-

206-

меня, потому что ему не нужны соперники.

— Чего он хочет? — спросил Талаг.

— Съесть капитана.

Последовала довольно долгая пауза.

— Особенно его язык, — продолжил Фелтруп. — Причина достаточно проста.

Видите ли, проснувшись, Мастер Мугстур стал религиозным. Он довольно

фанатичный приверженец Рина, хотя в его версии бог несколько… что это за

слово? Смертоносный? Да, именно так! О, леди Дри, знаете ли вы, как я мечтал о

такой просвещенной беседе? Крыса сказала бы чертовский, кровавый, жевательный, вкусный — никогда не смертоносный! Я самое счастливое существо

на свете!

— Фелтруп, — сказала Дри.

— Да, да! Простите меня! Дело в том, что капитан Роуз тоже объявил себя

верующим, но он только притворяется. Он ужинает с Братом Болуту и просит этого

человека преподать ему уроки из Девяноста Правил, но он никогда их не изучает: на все вопросы отвечает старая ведьма Оггоск. Он говорит, что уйдет на покой и

будет тихо молиться на Раппополни, хотя на самом деле император уже пообещал

ему губернаторство на Кесансе, множество жен-рабынь и королевский титул. Это

привело в ярость Мастера Мугстура, который никому не позволит проявлять

неуважение к вере.

— Огненные небеса! — сказал Талаг. — Роуз будет править на Кесансе? Он, должно быть, делает что-то невыразимое для короны!

— Мы знаем, что это так, — сказала Дри. — Но, этот Мугстур, он, что, воображает, будто может что-то с этим поделать?

— Съесть его язык, — сказал Фелтруп. — Он считает, что его судьба — убить

Роуза. Моим чудом были слезы; чудом Мастера Мугстура было предательство. Он

наблюдал за человеком, который продавал ювелиру изумруды из Нунеккам. «Они

великолепны! — сказал ювелир. — Как они у вас оказались? — О, мне их подарил

один нунек! — рассмеялся продавец. — Ему нужно было отправить их своей

внучке в Сорн в качестве свадебного подарка. Эта свадьба планировалась три года.

И в течение трех лет я старался быть лучшим другом этого нунека. Поэтому, когда

я случайно сказал ему, что еду в Сорн по делам, он попросил меня доставить их

невесте. Сказал, что больше никому не доверяет, ха-ха!»

— Очень похоже на крыс, — сказал Талаг.

— Совсем не похоже на крыс, величественный лорд, — сказал Фелтруп. —

Нормальные крысы могут лгать друг другу или выпрыгивать из тени и кусаться. Но

предать они не могут, потому что предательство невозможно без доверия, а крысы

никогда не доверяют. Они не понимают этого слова.

— Он пробудился в то же мгновение, когда вы пробудились в пекарне? —

спросила Дри.

— Да, леди, и пробуждение напугало его до полусмерти. Он всю ночь бегал по

улицам и незадолго до рассвета укрылся в храме, где гудение монахов и горящие

206

-

207-

благовония привели его в состояние религиозного экстаза, а Ангел Рина спустился

со стропил и предсказал ему его судьбу. «Ты найдешь путь к великому

движущемуся особняку, — сказал Ангел, — и будешь править его глубинами, в то

время как ложный священник будет править наверху. И однажды ты убьешь этого

священника и сожрешь ту его часть, которая лгала. И в этот момент откроются

тысячи глаз».

— Значит, ложный священник — это Роуз, — сказала Дри, — и язык — его

лживая часть. Но что насчет тысячи глаз?

— Не знаю. Мастер Мугстур рассказал о пророчестве только потому, что

думает, будто все мы, обычные крысы, лунатики, и все равно не вспомним об этом.

Но он полон решимости наказать Роуза за то, что тот притворяется верующим.

Любой ценой.

— И что же он попытается сделать? Диверсия?

— М'леди, он потопил бы корабль, если бы Ангел этого пожелал. Или, во

всяком случае, попытался бы утопить: я сомневаюсь, что он смог бы сделать что-то

настолько грандиозное.

— Тем не менее он может уничтожить нас, — сказал Талаг. — Если его

проделки достаточно разозлят великанов, они отравят корабль серой. Каждая крыса

на борту будет убита или изгнана. И все икшель, до последнего.

— Один все равно останется, — сказал Фелтруп. — Заключенный по имени

Стелдак.

— Пленник икшель! — воскликнул Талаг. — Но он не из нашего клана! Кто он

такой? Где великаны держат его?

— Я не знаю, лорд Талаг. Я знаю только, что его держат в крошечной клетке и

заставляют пробовать пищу великанов на случай, если там окажется яд. Мне

сказали, что он — самое несчастное существо на этом корабле.

Талаг посмотрел на Дри, ярость исказила его лицо:

— Все закончилось, сестра? Все в прошлом? Как ты можешь быть такой

слепой? Пока ты говоришь о справедливости, великаны все еще держат нас в

клетках и мучают ради забавы. Зачем говорить о мире с этими животными?

— Некоторые из них пытаются построить мир, — сказала Диадрелу. —

Некоторые делают это целью своей жизни.

— Как наш добрый капитан Роуз и его мирная миссия на западе.

— Как неправильно, лорд Талаг! — сказал Фелтруп, снова счастливый. — Ибо

на самом деле миссия « Чатранда» — черная. Я знаю ее: самый, самый…

губительный план. Вот это слово! Сказать вам?

Прежде чем они успели ответить, по трубе донеслись звуки: отдаленные

человеческие шаги, скрип металла. Мимо них пронесся внезапный ветерок.

— Труба открылась! — крикнула Дри.

— Должно быть, поднимается буря! — Талаг поднял голову, прислушиваясь.

Приготовьтесь — вот оно!

— Оно? — переспросил Фелтруп.

207

-

208-

На них обрушился мощный поток ливневой воды. Фелтруп пронзительно

завизжал — в конце концов, он больше всего боялся утонуть, одним способом или

другим, — но, по правде говоря, ему не грозила большая опасность. Дри, однако, сбило с ног. Она была легче Талага (едва ли вполовину веса Фелтрупа), и вода

понесла ее по трубе, как веточку. Ее брат не мог дотянуться до нее, но Фелтруп

увидел ее и пришел в себя. Когда она проносилась мимо, он ловким щелчком

челюстей схватил ее за рубашку и крепко сжал. Десять секунд спустя поток воды

утих. Диадрелу приложил руку к его щеке в знак молчаливой благодарности.

Промокшие и продрогшие, они спустились по последнему отрезку трубы к

аварийному люку икшель. Здесь Талаг остановился и посмотрел на крысу.

— Мы должны поблагодарить тебя, — хрипло сказал он, — за твое мужество и

твои предупреждения. Теперь мы знаем, что необходимо убить этого Мастера

Мугстура.

— Это может быть труднее, чем вы себе представляете, м'лорд, — сказал

Фелтруп.

Талаг улыбнулся:

— Это мы еще посмотрим. Иди сюда! Мои повара накормят тебя чем-нибудь

получше, чем крысиные отбросы. И ты поделишься тем, что знаешь об истинной

миссии « Чатранда».

Они подтянулись через люк и оказались в темном треугольном помещении.

Комната холстов, расположенная в задней части портновского уголка — тесное

помещение, от пола до потолка заваленное шелками для флагов, брезентом и

огромными рулонами белой и льняной парусины невероятной прочности. Они

стояли на широкой полке примерно в пяти футах над полом.

Где-то во внешнем отсеке портной напевал тихую мелодию под своей

раскачивающейся лампой. Диадрелу выжала воду из рубашки.

— Фелтруп, — сказала она, — как ты узнал о заключенном икшеле?

— И миссии « Чатранда», если уж на то пошло? — вставил Талаг.

— Так же, как он узнал об этом вашем туннеле, ползуны, — сказал низкий, скрипучий голос над их головами. — Я ему сказал.

Два икшеля уже летели, как стрелы, уворачиваясь, перекатываясь, вытаскивая

мечи еще до того, как поднялись на ноги. Они не опоздали ни на мгновение. Пять

огромных крыс набросились на то место, где они стояли долю секунды назад, отбросив Фелтрупа в сторону, как кеглю для боулинга.

— Стерегите дверь! — рявкнул голос. — Двое умрут за каждого сбежавшего

ползуна!

Они появились из холмов парусины, дюжины крыс всех форм, размеров и

оттенков. Многие вертелись в дверном проеме. Другие появились на обоих концах

полки и двинулись к Дри и Талагу, щелкая белыми зубами.

— Молодец, Фелтруп! — сказал скрипучий голос. — Я рад твоей службе.

На полке над ними появилась самая большая крыса, которую Диадрелу когда-либо видела. Она наклонилась вперед, чтобы осмотреть их, сопровождаемая с

208

-

209-

обеих сторон огромными охранниками. Она была совершенно белой, с багровыми

глазами, выпученными, как перезрелые виноградины. Волосы выпали или были

стерты с ее головы и нижней части, открывая длинные шрамы и толстые складки

жира. Но, несмотря на то, что живот волочился по пыли, было ясно, что она очень

сильна.

Фелтруп посмотрел на крысу с отвращением.

— Я не служу тебе! — крикнул он.

— Конечно служишь, — сказала большая крыса. — Все крысы на этом

корабле служат Мастеру Мугстуру, точно так же, как он служит нашему святому

императору в Замке Пяти Куполов, а через него Всевышнему Ангелу. Я, конечно, не удивлен, что ты скрыл это от этих двоих. Да, это было очень хорошо сделано.

Они были так увлечены твоей болтовней, что даже не заметили пропавшего

охранника.

Дри и Талаг обменялись взглядами. Это было правдой: охранник икшель

должен был стоять наготове у входа в аварийный люк. Крысы захихикали, и

несколько самых крупных облизнули губы.

— Ложь! — закричал Фелтруп. — Ты мне ничего не говорил! Птица, лунный

сокол, вот кто рассказал мне то, что я знаю! Я ненавижу тебя! Я бы никогда не стал

выполнять твои приказы!

Мастер Мугстур медленно покачал головой.

— Ложь — это грех, — сказал он.

Теперь в укромном уголке собралась сотня или больше гладких, сильных крыс, и все они наблюдали за икшелями.

— Леди! Лорд Талаг! — пискнул Фелтруп. — Не слушайте его! Бегите

обратно по трубе!

Мастер Мугстур рассмеялся:

— Вперед, изо всех сил! Один путь ведет в море, другой — к клерку на его

табурете. А мы будем следовать за вами по пятам.

Талаг во второй раз поймал взгляд Дри. С величайшей осторожностью он

подал ей знак: два пальца на рукояти меча и приподнятое плечо. Дри ответила едва

заметным кивком.

— Скажи им правду, прежде чем они умрут, Фелтруп, — сказал Мастер

Мугстур. — Они пытались убить тебя, брат! Поэтому ты и заманил их в мою

ловушку, верно?

— Чудовище! Дьявол! — Фелтруп прыгал вверх-вниз на своих трех здоровых

ногах, рыдая и рыча одновременно. — Ты использовал меня, чтобы заманить их в

ловушку! Ты следил за мной!

— Где наш родственник, которого мы оставили здесь на страже? — резко

спросил Талаг.

Вместо ответа большая крыса плюнула в одного из своих помощников.

Наверху послышался шаркающий звук, а затем что-то оборванное упало на полку

перед ними.

209

-

210-

Это была рука икшеля, обглоданная почти до кости.

— Крысы « Чатранда», — сказал Мастер Мугстур, — вы слышали слова

ползунов: они собираются убить меня, как пытались убить Брата Фелтрупа. Но

благодаря мужеству моего агента и милосердию Рина, их злоба на этом закончится.

Давайте помолимся перед обедом.

Мугстур поднял лапу с длинными ногтями. Крысы замерли.

И икшель прыгнули.

Талаг подпрыгнул прямо вверх, ухватился за край полки над собой и взобрался

на нее. Приземляясь, он обезглавил метнувшуюся к нему крысу, перепрыгнул через

труп и перерезал горло другой. Дри тем временем взбежала по склону кучи

парусины. Куча накренилась, и в то же мгновение она подпрыгнула высоко в

воздух и приземлилась на полку рядом с братом.

Когда икшель тренируются вместе, боевой танец, который они разучивают, становится настолько быстрым и безупречным, что кажется почти чтением мыслей, а Дри и Талаг тренировались как пара с рождения. Дри не потребовалось даже

взгляда, чтобы упасть на четвереньки, а затем толкнуться вверх изо всех сил, когда

она почувствовала ногу Талага на своем плече.

Таким образом, она помогла ему перелететь через головы пяти крыс и

приземлиться на спину одного из двух огромных телохранителей самого Мугстура.

Зверь перекатился и нанес удар, но преуспел только в том, что помог Талагу одним

ударом отрубить ему обе передние лапы. Когда второй охранник цапнул его за

ногу, Талаг даже не взглянул: краем глаза он видел, как Дри пошевелилась. Крыса

умерла с ее метательным ножом в черепе, прежде чем она смогла сжать челюсти.

Все это заняло около шести секунд.

Но теперь крыс стало больше. Они бросались с идиотской яростью, кусая

Талага и Дри, когда Мугстур с ревом ретировался. Икшели устремился за ним, вращаясь, как смертоносные волчки, сквозь брызги крови и меха. Затем раздался

сильный грохот, когда что-то тяжелое — ящик с инструментами или пара парусов

— упало с высокой полки на землю. В двадцати футах от себя они услышали, как

портной внизу крикнул: «Эй, там! Что движется?» В комнату метнулся свет лампы.

Икшелям повезло. Мугстур приказал стольким крысам охранять дверь, что все

они не смогли спрятаться до прихода портного. Одна крыса испугала бы его; десятки заставили разразиться бессвязным воем. Пока он топал и проклинал

убегающих крыс, Дри и Талаг соскользнули с одной стороны дверного косяка и

выбежали из комнаты.

Ни один из них не был даже поцарапан. Но что с Фелтрупом? Дри рискнула

оглянуться: она не видела его следов ни среди живых, ни среди мертвых.

Глава 24. ДУРНЫЕ МАНЕРЫ

6 модоли 941

54-й день из Этерхорда

210

-

211-

Портной так никогда и не сообщил об этом случае.

Крыс в его углу корабля можно было объяснить только одним: едой. Ни

одному моряку не разрешалось хранить еду любого рода в своей зоне работы, а

Роуз, как хорошо знал портной, больше всего на свете ненавидел скопидомов.

Знаменитая история рассказывала о матросе на вахте, который однажды взял с

собой в воронье гнездо три яблока. Роуз узнал об этом в течение часа, оштрафовал

его на недельное жалованье и приказал команде называть его до конца рейса

свинья. Капитан заметил на палубе яблочное семечко.

Портной не сомневался, что кто-то принес еду в комнату холстов, и строго

предупредил смолбоев вечерней вахты:

— Вбейте это себе в голову прямо сейчас: еда означает крошки. Крошки

означают крыс. Крысы означают гнезда и грызня. Вам нужны дыры в парусах, когда разразится шторм или пираты возьмут нас на прицел?

Среди этих мальчиков был Джервик. Он пришел в ярость из-за того, что его

назначили на эту девчачью работу, и на следующее утро за завтраком вел себя с

особой жестокостью.

— То, что вы знаете о парусах, не стоит и плевка чайки, — сказал он

мальчикам за своим столом. — Еда в комнате холстов! Кто это сделал? Говорите

громче, вы, бесполезные идиоты! Ты! — Он указал на Рейаста. — Всегда ешь

медленные всех! Держу пари, ты рассовал крошки по карманам и потихоньку их

жевал.

— К-к-крошки? Н-н-н-н-

— Ты называешь меня лжецом, слизняк-заика?

Рейаст посмотрел на свою вареную говядину. И энергично кивнул.

Пораженный, Джервик протянул руку и ткнул Рейаста лицом в еду. Нипс

взорвался. Он вскочил со скамейки и трижды ударил Джервика, прежде чем тот

понял, что происходит. Оправившись от шока, он поднял Нипса одной рукой, ударил его по обеим щекам и швырнул через стол. Нипс вскочил на ноги и хотел

снова броситься на Джервика, но другие мальчики удержали его. Для этого им

потребовались все их силы.

Несколько часов спустя, успокоившись, Нипс соединил слова Джервика с

некоторой собственной информацией. Его день начался с отвратительной работы.

Мусоропровод, по которому с камбуза в море выносились зола, кости и другие

отходы, оказался заблокирован. Мистер Теггац приказал Нипсу, как самому

маленькому человеку на борту, залезть внутрь с поршнем и решить проблему. И

что нашел Нипс? Крысы! Десятки дохлых крыс! И умерли не от болезней или

ловушек, а от отрубленных голов и вспоротых животов. Самое странное, что они

были завернуты в парусину. Выглядело так, как если бы кто-то прокрался на

камбуз и потихоньку столкнул весь сверток в желоб.

Убитые крысы из комнаты холстов: что там происходило? Могло ли это иметь

какое-то отношение к тем секретам, которыми Пазел не хотел поделиться?

211

-

212-

Пазел! подумал Нипс. Неужели ты не смог придержать свой чертов язык?

Что с тобой теперь стало? И что станет с остальными из нас?

Легко сказать, что стало с Пазелом: его отвели в кабинет начальника порта и

официально вычеркнули из Реестра Имперских Мальчиков. Процесс занял около

трех минут, и на этом его морская карьера закончилась. Никого это не взволновало; они даже бровью не повели. Смолбоев постоянно выбрасывали с кораблей.

— Извини за синяки, приятель, — сказали охранники с « Чатранда», торопливо удаляясь под дождь. — Просто делаем свою работу.

— Не имеет значения, — сказал Пазел.

Он помедлил в тепле портового офиса, глядя в окно на Утурфе́. Моряки

говорили, что это самый влажный город на Нелу Перен. Дождь шел круглый год, за

исключением глубокой зимы, когда он превращался в сильный мокрый снег. Там

были каналы и открытые ливневые стоки, по которым вода вечно устремлялась в

море, и сотни маленьких пешеходных мостиков с шатающимися камнями и без

перил. В унылой местности вокруг города жили только дикие кошки и серные

собаки, поэтому Утурфе́ выращивал свою пищу в резервуарах для дождевой воды: озерную водоросль, грязевую редьку, улиток. Будут ли его сегодняшним ужином

улитки?

Он вздохнул и вышел под дождь. Но дверь еще не закрылась за ним, когда он

увидел нежеланное лицо: мистер Свеллоуз ждал его под навесом. От боцмана, как

всегда, несло спиртным.

— Вот ты где, Паткендл! — сказал он. — Время начать новую жизнь, а?

— Где мистер Фиффенгурт? — спросил Пазел, игнорируя улыбку боцмана. Он

понятия не имел, почему Свеллоуз оказался здесь, но сомневался, что причина

может быть хорошей.

Свеллоуз ткнул большим пальцем в сторону проспекта.

— Все еще в больнице, с бедным мистером Герцилом и командором Наганом.

— Я должен догнать их, — сказал Пазел. — Ну, до свидания, мистер Свеллоуз.

— Мгновение! — Свеллоуз положил мокрую руку ему на плечо. — Послушай: я знаю, что обращался с тобой не шибко ласково. Но я не хотел ничего плохого.

Видишь ли, я сам начинал как смолбой.

— О, — сказал Пазел, отклоняясь от руки боцмана.

— Тебе понадобятся деньги, чтобы держаться на плаву, пока ты не найдешь

работу.

— Мои приятели собрали небольшую сумму, — сказал Пазел. — Они дали мне

восемь золотых.

— Восемь! — прогремел Свеллоуз, и на мгновение он казался почти

возмущенным. Затем, понизив голос, он сказал: — Черт побери, почему бы и нет —

даже для ормали? Ну, вот еще чуток.

Он достал кошелек, отсчитал восемь золотых сиклей, мгновение поколебался, затем бросил их в руку Пазелу.

212

-

213-

Пазел просто уставился на монеты. Восемь золотых сиклей были значительной

суммой — на них Пазел мог безбедно прожить неделю.

— Почему, сэр? — спросил он наконец.

Боцман посмотрел на него без тени улыбки. Наконец он сказал:

— Когда я был в твоем возрасте, кое-кто сделал для мя то, что я делаю для тя

сейчас. Поклялся, чо никогда не забуду.

Он протянул руку. Все еще испытывая неловкость, Пазел пожал ее.

— Не трать бабки впустую, — сказал Свеллоуз. — Уважай их. Храни их!

— Но я даже не знаю, где буду спать, — признался Пазел.

— О, эт непросто, — сказал Свеллоуз. — Утурфе́ — город ворюг.

Единственное честное место — гостиница на Блэкуэлл-стрит. Это место для тя.

— Блэкуэлл-стрит, — повторил Пазел.

— Скажешь им, что тя послал я. А теперь я должон вертаться на корабль.

Запомнишь меня, Паткендл?

— Конечно, сэр. Спасибо, сэр.

Свеллоуз пьяно зашагал прочь под дождь, высоко подняв голову, словно

гордясь своим добрым делом. Пазел удивленно покачал головой.

Но сейчас нельзя было терять времени. Он побежал по улице, на которую

указал Свеллоуз. Он очень хотел застать Фиффенгурта в больнице: вдали от

корабля у него мог быть шанс рассказать квартирмейстеру о военном заговоре —

если бы он мог каким-то образом сделать это, не упоминая Рамачни или икшель.

Он переходил мосты, перепрыгивал через канавы. Он найдет способ. Подарок

Свеллоуза поднял ему настроение: если от него могла исходить доброта, то она

могла исходить от кого угодно. А за шестнадцать золотых он мог купить билет

третьего класса из Утурфе́. Может быть, даже обратно в Ормаэл! В конце концов, сейчас он был ближе, чем когда-либо прежде.

Но Герцила в больнице не было.

Медсестра у входа быстро сообщила Пазелу, что никакого мистера Герцила из

Толяссы не принимали. Никто из « Чатранда» вообще не посещал больницу.

— Здесь есть другая больница?

Она покачала головой:

— Только не в Утурфе́.

— Здесь какая-то ошибка, — сказал Пазел. — Мистер Фиффенгурт и командор

Наган привели его сюда — старик с одним странным глазом и невысокий мужчина

со шрамами.

— Никого такого, — сказала медсестра.

— Но я сошел на берег вместе с ними!

Медсестра посмотрела на него холодно, как на мешок с мукой:

— Такие вещи случаются. Но вам повезло, молодой человек. Морг находится

прямо через дорогу.

Пазел никогда не бывал в морге, и десять минут в морге Утурфе́ убедили его

никогда больше этого не делать. Даже кирпичи воняли смертью. Мужчины, 213

-

214-

стоявшие на четвереньках и яростно скребущие пол, заставили его задуматься, какие именно пятна они пытались удалить. Но похоронных дел мастер был рад

принять посетителя.

— О да! — сказал он. — Бедняга с « Чатранда». Вы пришли, чтобы

поскорбеть?

— Значит он мертв! — воскликнул убитый горем Пазел.

Мужчина моргнул:

— Видите ли, такими они здесь появляются. Мертвыми. За редкими

исключениями.

Он провел Пазела через безупречно чистый холл и вниз по длинной винтовой

лестнице. Воздух стал холодным. У подножия лестницы мужчина отпер дверь и

открыл комнату, которую, возможно, никто не захочет представлять себе в деталях.

Достаточно сказать, что морг был построен для небольшого города в более

спокойные времена, и что тридцать или сорок обитателей помещения вполне могли

бы пожаловаться на тесноту, если бы были в состоянии это сделать.

— Поверните сюда — и все, — сказал гробовщик, бочком подходя к

покрытому простыней телу на темном каменном столе. — Вот мы и пришли.

Должен ли я оставить вас на минутку наедине с вашим другом?

Он откинул простыню, и Пазел посмотрел в открытые глаза трупа. У мужчины

была засохшая кровь в волосах и выражение ужасного удивления. Но он не был

Герцилом.

— Что-то не так? — спросил похоронных дел мастер. — Вы не знаете этого

человека?

Пазел заколебался: на самом деле этот человек действительно казался немного

знакомым. Но...

— Это не… ну, не тот, кого я ожидал, — сумел сказать он. — Вы говорите, он

с « Чатранда»?

— Ну да, сегодня рано утром.

— Но он не в матросской форме.

— Да, действительно. Я так понимаю, он был каким-то особым имперским

солдатом. Часть почетного караула, сказали они. Имя Зирфет. — Он прочитал

бирку на мочке уха мужчины. — Зирфет Салубрастин. Доставлен неким

командором Наганом, из Этерхорда. Забавный парень этот Наган. После того, как

остальные ушли, он снял с пояса покойного длинный нож и поднес его к лицу

парня. «Я дал тебе его в башне, — сказал он, — но мы оба знали, что это был заем, не так ли?» Это были его последние слова, обращенные к парню.

Один из охранников семьи Исик мертв! Пазел почувствовал внезапный острый

страх за Ташу.

— Можете ли вы угадать, как умер этот человек? — спросил он.

— Угадать! — сказал гробовщик. — Я могу сделать что-нибудь получше.

Посмотрите на его голову, молодой человек: серьезная травма. Послушайте, как

булькает! — Его кулак ударил труп в грудь. — В его легких вода, а не кровь. Этого

214

-

215-

человека ударили сзади, он упал в море и утонул. Блок для снастей, свободно

свисающий с реи. Происходит постоянно. Я понял это еще до того, как Наган

сказал хоть слово.

— Но я не слышал ни о каком подобном несчастном случае, — сказал Пазел.

— Естественно, не слышали. Это случилось всего несколько часов назад.

Сказать вам, откуда я это знаю?

Пазел вежливо отказался. Гробовщик выглядел разочарованным.

— Угадать! — повторил он. — Я уволюсь в тот день, когда мне придется

гадать о таком простом случае. Да ведь с этим человеком больше ничего не

случилось, кроме сломанного запястья. И никто никогда от этого не умирал.

К вечеру Пазел был близок к отчаянию. Он слишком долго пробыл в морге и в

панике помчался к докам, надеясь поймать кого-нибудь — кого угодно — с

« Чатранда» и передать сообщение Таше и ее отцу об исчезновении Герцила. Но

его дикий бросок привлек внимание городского констебля, который сбил его с ног

и, не обращая внимания на все протесты, понес к двери каменной тюрьмы без окон

с надписью «ДОЛЖНИКИ & НЕИМУЩИЕ», вырезанной над порогом.

Там Пазел, наконец, вырвал одну руку из медвежьих объятий мужчины и в

совершенном отчаянии вытряхнул к его ногам кошелек с шестнадцатью золотыми.

Констебль сразу понял свою ошибку: Пазел не был должником, он был вором. Но

он снял и это обвинение, когда Пазел сгреб половину монет в небольшую кучку

рядом с черным ботинком констебля.

К тому времени, когда он наконец добрался до доков, на берегу не осталось

никого с « Чатранда». Что еще хуже, никто не помнил, чтобы видел людей с

Великого Корабля, несущих раненого человека. Это было ужасное, беспомощное

чувство: Герцил просто исчез.

Но кое-чего Пазел добился. Пара всадников проскочила мимо него, быстро и

мрачно направляясь к порту. Их яркие глаза и худые, как у волкодавов, лица

внезапно напомнили ему Герцила. И действительно, когда он побежал за ними, то

услышал, как они говорят по-толясски.

Когда он крикнул на их родном языке, они развернули своих лошадей.

— Что это значит, парень? Судя по твоему лицу, ты не толяссец, но говоришь

как один из нас.

— Я ормали, сэр, но я потерял друга-толяссца. Он ранен, и я боюсь за его

жизнь.

Их лица потемнели, когда он рассказал им об исчезновении Герцила.

— Я предупрежу толясского консула, — сказал один. — Парень, мы

благодарим тебя. Но мы спешим по еще более ужасной причине. С рассветом

пришли новости: наше побережье в осаде, а дети взяты в заложники. Через час мы

отплываем в Толяссу.

— Война? — в ужасе спросил Пазел. Но всадник покачал головой.

— Пираты, скорее всего. И все же из этого может выйти война. Мы, толяссцы, 215

-

216-

никогда не начинали драку, но мы многие закончили.

И они помчались прочь, не сказав больше ни слова.

Мгновение спустя Пазел понял, что любой корабль, направляющийся в

Толяссу, пройдет рядом с Ормаэлом, и полетел в порт. Но когда он обнаружил

корабль, его первый помощник сказал, что они не могут втиснуть на борт еще

одного человека и в любом случае пристанут к берегу в Талтури, а не в Ормаэле.

Хуже того, по крайней мере в течение недели не ожидалось ни одного корабля, направляющегося в Ормаэл. Если он хочет, чтобы у него остались деньги на

проезд, Пазелу придется жить в Утурфе́ на сущие гроши.

За тошнотворным ужином (капуста и рис в улиточном масле) Пазел решил

попробовать гостиницу на Блэкуэлл-стрит. Рекомендация мистера Свеллоуза

казалась почти достаточной причиной, чтобы избегать этого места, но опять же, дешевая, безопасная кровать была тем, что ему было нужно. Он не мог позволить

себе никакой роскоши.

Пекарь указал дорогу: мимо Риггл-сквер, вокруг свалки, налево у магазина

ножей на углу. Последний поворот привел его на Блэкуэлл-стрит — но какой узкой

и темной она была! Неужели он ошибся? Нет: здесь была каменная арка и зеленый

свет лампы, о котором упоминал пекарь. Дверь в арке была открыта. За ней Пазел

увидел внутренний двор с какой-то вазой или фонтаном в центре.

— Привет!

Немедленно появилась темная фигура, преградив ему путь. Человек был

немного ниже Пазела, но очень широкоплечий, с длинными руками и пальцами.

Красный фонарь на крюке позади него оставлял лицо фигуры в тени, но освещал

два огромных плоских уха, похожих на дикие грибы, растущие по обе стороны

головы.

— Стой! — прошипел мужчина сухим шепотом. — Я не знаю тебя! Говори

свое дело или убирайся!

— Добрый вечер! — сказал Пазел, совершенно пораженный. — Мне нужна

комната на ночь, вот и все. У меня есть деньги, правда! Мистер Свеллоуз с

« Чатранда» прислал меня со своими наилучшими пожеланиями.

Уши слегка шевельнулись, и Пазел догадался, что мужчина улыбается.

— Свеллоуз? А, это совсем другое дело! Проходи и будь желанным гостем!

Пазелу это понравилось больше. Мужчина повернулся, взмахнул плащом, одновременно надвинув на лицо капюшон, и направился через двор. Как странно

он ходил! Был ли он горбуном? Пазел знал, что такие несчастные часто работали

ночными сторожами, чтобы скрыться от пристальных глаз дневного света.

Теперь Пазел увидел, что непонятный объект в центре двора был колодцем.

Когда они добрались до него, проводник остановился и положил одну из своих

больших рук на край.

— Ты дал деньги Миттлебургу Свеллоузу? — резко спросил он.

— Это его первое имя?

— Отвечай! Ты заплатил ему?

216

-

217-

— Нет, сэр. На самом деле он дал мне денег.

На это фигура сухо и хрипло рассмеялась:

— Мог бы дать вдвое больше.

Мужчина склонился над колодцем и выкрикнул одно слово: « Фалурк! » Пазел

повернулся и побежал, спасая свою жизнь.

Свеллоуз продал его. Слово означало «заключенный» — сейчас он не мог

вспомнить, на каком языке. Но он знал, кого посадят в тюрьму. Человек (или

существо) позади него удивленно вскрикнул: очевидно, он и представить себе не

мог, что мальчик поймет.

Пазел промчался через каменную арку. Но как раз в тот момент, когда он

мельком увидел более яркие улицы за переулком, что-то схватило его за лодыжку.

Это был кожаный шнур, похожий на кнут, с маленьким железным шариком на

конце. Шарик пронесся вокруг его ноги, и, прежде чем Пазел смог начать его

разматывать, кто-то сбил его с ног и потащил назад во двор.

Пазел выхватил нож и полоснул кнут. Темные фигуры выпрыгивали из

колодца по двое и по трое. Кто-то закрывал ворота. Он закричал, но влажная рука, похожая на нижнюю часть лягушки, закрыла ему рот. Вспышка осветила руку, как

горящий фосфор, и Пазел почувствовал, что обмяк.

Фликкерманы все-таки добрались до него.

Глава 25. РОЖДЕНИЕ ЗАГОВОРА

5 модоли 941

53-й день из Этерхорда

Черная крыса сражалась за свою жизнь.

Он едва избежал пятки портного и зубов Священной Стражи Мастера

Мугстура, нырнув обратно в водосток через дверь икшель. На вершине трубы не

было спасения — мальчик по-прежнему сидел у двери Дрелларека. Поэтому

Фелтруп побежал в другую сторону, вниз и на корму, к кормовым транцам и реву

моря. Другие крысы неслись в том же направлении, ослепленные страхом. Сначала

они не обращали на него внимания. Но ветер становился все громче, приближался

— и вдруг показалось жерло водостока, широко открытое навстречу

вздымающейся черно-зеленому заливу.

Именно тогда крысы набросились на него.

— Проклятый Фелтруп! — кричали они. — Странный, больной, искалеченный

Ангелом! Он кричал на Мастера! Он привел ползунов, чтобы отрубить нам головы!

Убейте его, убейте, прежде чем он нанесет новый удар!

— Вы ошибаетесь! — взмолился Фелтруп. — Я никогда не хотел вам зла! Но

Мугстур хотел! Он порабощает вас!

Но они не хотели слушать: ужас украл тот немногий разум, которым они

обладали. Фелтруп знал, что произойдет дальше. Крысы приближались, спереди и

217

-

218-

сзади, щелкая челюстями, заставляя его поворачиваться в страхе. Какое-то время он

отбивался от них — они были достаточно трусливы, — но, когда он уставал, они

кусали и не разжимали челюсти. Скоро его разорвут в клочья.

На какую-то долю секунды он пожалел о своем пробуждении, но не в

следующую. Его мысли были быстрыми — молниеносно-быстрыми, слишком

быстрыми для любой нормальной жизни, — но идеальными сейчас. Он с одного

взгляда увидел все свои возможности. Моли о пощаде и умри. Притворись мертвым

и умри. Отбивайся изо всех сил от бесчисленных крыс, поклявшихся убить его, —

не говоря уже о людях, — и умри.

Или сделай то, чего он боялся больше всего: рискни утонуть, повернись лицом

к морю. Тогда смерть тоже будет чрезвычайно вероятной. Просто не обязательной.

Пять крыс между ним и отверстием трубы. Пять кузенов, которых нужно

убить. Ужас из ужасов — набивать рот убийством. Он начал.

Они ожидали новых слез и истерии, а не решительного убийства. Он пронзил

первых двух, как копье, и схватился с третьей в царапающем, рвущем кровь слепом

безумии, которое заставило противника нырнуть под него и с визгом улететь вверх

по трубе. Последние две попятились к самому краю, так что их хвосты развевались

в открытом воздухе. Они были большими существами, собранными и готовыми к

его атаке. Фелтруп посмотрел на их широкие плечи, на оскаленные зубы. Их лапы.

Он отпрыгнул назад, мимо тел мертвых крыс. Две на конце трубы зашипели, щелкнули челюстями. Чего он ждет?

Корабль накренился вниз, и тогда они увидели: слишком поздно. Фелтруп изо

всех сил швырнул в них трупы. Скользкая от крови, труба не давала возможности

ухватиться. Одна из крыс начала карабкаться по телам, но Фелтруп безжалостно

давил на нее. Живая крыса и мертвая вместе упали в волны.

Вторая крыса тоже соскальзывала. Но даже в это мгновение она сделала

последний рывок и вцепилась челюстями в больную ногу Фелтрупа. Там она и

повисла, раскачиваясь, сомкнув зубы на кости, пока Фелтруп изо всех сил пытался

стряхнуть ее, не упав сам. Невообразимая боль! И из-за его спины донесся звук еще

большего количества крыс, приближающихся к нему.

Он медленно сползал к морю. Он не мог дотянуться до кусающейся крысы.

Краем глаза он увидел, что был прав, там был выход, две другие трубы, которые

опорожнялись рядом с этой. Мудрый Фелтруп, такой хороший во всем...

Он упал.

Тошнотворное падение. Волны разверзлись, как яма. Другая крыса бездумно

продолжала грызть его в воздухе. Они скользнули по ахтерштевню « Чатранда», едва не разбились вдребезги о баллер руля и исчезли в бледной пене кильватерного

следа корабля. Другая крыса, шокированная холодной водой, отпустила его, но

когда они вынырнули, она погребла к нему, обезумев от ненависти. Имея всего три

здоровые ноги, Фелтруп едва мог плавать. Он тщетно пытался увеличить

дистанцию между ними.

— Думай, брат! — пискнул он. — Зачем сражаться сейчас?

218

-

219-

— Чтобы причинить тебе больше боли в смерти, враг Ангела!

— Никакой ангел — ИИХ! ПХХТ! — не хотел бы такого!

Они оба наполовину утонули, карабкаясь вверх и вниз по волнам, похожим на

обрушивающиеся склоны холмов, наблюдая, как « Чатранд» ускользает все дальше

и дальше. Другая крыса кусала его за пальцы ног. Это безумие, абсолютное

безумие, понял Фелтруп, но эта мысль вселила в него внезапную надежду.

Повернувшись, он намеренно позволил крысе ухватиться за обрубок своего

хвоста — хороший, солидный кусок. Затем он задержал дыхание и нырнул.

Как он и предполагал, другая крыса снова держала челюсти сомкнутыми. Но

она не ожидала, что ее затянет под воду. И не смогла полностью закрыть рот. Она

булькала. Фелтруп не потрудился ударить ее — просто корчился и дрожал.

Инстинктивно другая крыса укусила сильнее. Но воздух пузырился через ее губы, море просачивалось внутрь. К тому времени, когда крыса поняла, что происходит, ей ничего не оставалось, как утонуть.

Но, прежде чем она умерла, прошла вечность. Фелтруп с трудом выбрался

наверх — они уже находились в нескольких ярдах под поверхностью, — пиная

мертвое лицо. Затем он увидел собственную ошибку — и понял, что его жизнь

кончена. Крыса умерла с сомкнутыми челюстями. Ее легкие были затоплены. Она

утонет, как камень, и он пойдет ко дну вместе с ней.

Зачем бороться сейчас? собственный вопрос насмехался над ним. В чем был

смысл всего этого? Он мог отгрызть остаток своего хвоста и истечь кровью до

смерти, наблюдая, как корабль уплывает все дальше. Что хорошего было в такой

смерти, в такой жизни, в пытках разума? Лучше поспать, отдохнуть так, как он не

отдыхал уже много лет, позволить мыслям остановиться...

Под ним выросла темная фигура. Это было животное, размером примерно с

гончую, но с тупой мордой и усами. Тюлень! Огромный черный тюлень! В одно

мгновение существо вытолкнуло его на поверхность.

— Спокойно, Фелтруп, мой мальчик! Я не позволю тебе утонуть.

— ФФЛХХХХПТ!

— Всегда пожалуйста.

Разбуженный тюлень! Фелтруп был спасен существом, подобным ему

самому!

— Не царапай меня, парень. Я должен снять этот труп с твоего хвоста.

Несколько отвратительных хрустящих звуков, и череп мертвой крысы

раскололся и отвалился. Затем тюлень перевернулся на спину и поднялся, и

Фелтруп был поднят из воды на его груди.

Он чуть не плакал:

— Брат, спаситель! Пусть вас благословят боги, звезды, ангелы и все, что там

может быть!

Тюлень, возможно, слегка улыбнулся, но не сказал ни слова. Его глаза были

прикованы к « Чатранду», который находился в доброй сотне ярдов от них.

— Как вы нашли меня? — спросил Фелтруп.

219

-

220-

— Твой голос. Он разнесся не очень далеко, но достаточно далеко.

— Удача! О, наконец-то, великая удача! О возлюбленный мастер тюлень! Как

я могу когда-нибудь отплатить вам?

— Первым делом не неси такую чушь. У меня есть имя. Ты скоро его узнаешь.

Фелтруп заставил себя закрыть рот. Тюлень был явно мудр, и ему не нравилась

его болтовня. Он оглядел себя. Серьезных ран не было, потому что и раненая лапа, и обрубок хвоста были довольно кожистыми и жесткими. Однако соль в ранах

жгла, как огонь, и он дрожал от холода. А корабль все еще удалялся.

— Добрый сэр, — сказал Фелтруп, как он надеялся, более достойным голосом,

— вы спасли мне жизнь. Она ваша, можете делать с ней все, что захотите.

— Твоя жизнь мне не нужна — у меня есть своя.

— Бесспорно, сэр. Но я бы позволил себе прокомментировать разницу между

вашей великолепной фигурой и моей собственной, такой банальной и уродливой.

Видишь ли, крысы умеют плавать, но далеко не так хорошо, как тюлени.

Тюлень почесал ластом за ухом.

Фелтруп продолжал:

— Я могу заверить вас — ха-ха, смотрите, они распустили еще больше

парусов! — что даже в лучшие дни я не смог бы отсюда доплыть до берега. И, возможно, даже вам было бы трудно унести меня так далеко.

Тишина. « Чатранд» был теперь по меньшей мере в четверти мили от них.

— То есть — пожалуйста, простите мою прямоту, сэр, у нас, крыс, такие

дурные манеры, — я должен добраться до корабля или утонуть.

— Совершенно верно, — сказал тюлень.

Фелтруп сдался. Не было никакого недоразумения. Он застрял на груди

неразговорчивого тюленя, вероятно, сошедшего с ума от размышлений (как

Мугстур, как и он сам), которому в любой момент может надоесть эта игра — он

перевернется на живот и уплывет. Но, по крайней мере, было с кем поговорить.

— Вы давно проснулись, брат? — спросил он.

— С рождения, — сказал тюлень.

При этих словах Фелтруп совершенно забылся об возбуждения. Почти танцуя

на животе тюленя, он закричал:

— Вы родились бодрствующим! Как человек! О, славный, славный, чудесный

мир!

Тюлень бросил быстрый взгляд на Фелтрупа. Его темные глаза смягчились.

— В моем собственном мире есть детская сказка, — сказал он, оглядываясь на

корабль, — о человеке, который проснулся в тюрьме. Он открыл глаза от сна, который, казалось, длился всю его жизнь, и обнаружил себя в кромешной тьме

клетки. Клетка была такая темная, что он не мог видеть свою руку перед лицом, такая маленькая, что он не мог сидеть прямо. Он пролежал в этой тюрьме целую

вечность. Временами ему казалось, что он слышит звуки за пределами клетки, но

никто не отвечал на его призывы. Он был совершенно один.

Спустя долгое, долгое время мужчина нашел одним ногтем крошечную

220

-

221-

защелку. Как только он отодвинул задвижку, дверь распахнулась, и мужчина

радостно протиснулся внутрь. Дальше он обнаружил еще одну клетку, но эта была

немного больше, и в ней было немного света из серых окон размером с кубики

сахара. В полумраке он обнаружил, что был не один. Женщина ходила по клетке, ощупывая стены. Они обнялись, и она воскликнула: «Добро пожаловать, брат! Ты

можешь помочь мне найти дверь!»

Со временем они вдвоем нашли другую дверь, а за ней — бо́льшую и более

светлую клетку. В этой клетке в одном углу рос светло-зеленый мох, и четыре

человека были заняты тем, что обыскивали стены.

Ты понимаешь, Фелтруп? Истинное пробуждение — это не то же самое, что

встать со своей кровати, гнезда или норы. Это выход из одной клетки в другую, бо́льшую, более светлую и менее одинокую. Это задача, которая никогда не

кончается.

Сердце черной крысы бешено колотилось, но Фелтруп не мог говорить.

— Ни одно животное, ни один человек, ни один тысячелетний маг не могут

полностью проснуться, — сказал тюлень. — На самом деле, даже думать так —

значит заснуть, ненадолго. Бойся тех, кто говорит тебе обратное — и помогай им, если сможешь. А! Вот она!

Фелтруп проследил за его взглядом: в одном из кормовых окон уходящего

« Чатранда» появился крошечный огонек. Он мигнул, вспыхнул снова, снова

потемнел. Это повторилось три раза.

— Теперь за дело, парень, — сказал тюлень и нырнул.

И снова Фелтруп обнаружил, что плывет. «Помогите!» закричал он. Но тюлень

исчез глубоко внизу, вне поля зрения. «Помогите! Помогите!» Помощи не было

никакой. Фелтруп греб по кругу, чувствуя боль во всем теле, его нос едва касался

волн. Он не продержится и минуты.

Но ему и не понадобилось. Какой-то подъем воды заставил его посмотреть

вниз: тюлень несся к нему из глубины с поразительной скоростью. Прежде чем

Фелтруп успел даже вскрикнуть, тюлень вырвался на поверхность, поймал его

своими челюстями, прыгнул и поднялся высоко над водой. Они поднимались все

выше и выше. Ошеломленный Фелтруп наблюдал, как зубы тюленя сплющиваются

и сливаются в длинную, острую массу, его щеки покрываются перьями, а

маленькие ласты растягиваются в крылья.

Он превратился в птицу — большого черного пеликана. Фелтруп болтался в

его широкой глотке, как кролик в охотничьем мешке. Внизу —

головокружительное зрелище! — он мельком увидел море, скалы и материк, желтые лампы в окнах, вспышку молнии на востоке. Затем птица яростно каркнула

и нырнула к « Чатранду».

Навстречу им неслись окна галереи. Когда они были всего в двадцати футах от

Фелтрупа, он увидел, что колеблющийся огонек был свечой в поднятой руке

девушки. Она быстро распахнула окно и отскочила в сторону. Пеликан в последний

момент замедлил ход, взмахнув крыльями. Последний глухой удар, и они замерли.

221

-

222-

Две собаки начали лаять.

— Промок! — крикнула девушка. — Посмотри на этот ковер. Что, ради всего

святого, я скажу Сирарис?

Пеликан поднялся, пошатнулся и выплюнул Фелтрупа на медвежью шкуру

вместе с последним галлоном морской воды.

— Скажи ей, что ты оставила окно открытым, — прокаркал пеликан.

Фелтруп обнаружил, что смотрит вверх сквозь завесу золотистых волос.

Договор-невеста, та самая Таша Исик, стояла на коленях рядом с ним, поглаживая

его мокрую шерсть. Затем она повернулась к его спасителю и улыбнулась.

— Ты мне больше нравишься в виде норки, Рамачни.

Вскоре пеликан действительно превратился в норку, но прошло много минут, прежде чем Фелтрупа удалось убедить перестать пищать от благодарности. Пока

Таша вешала ковер над раковиной, он, прихрамывая, ходил по каюте, восхваляя все

— ее доброту, магию Рамачни, ожерелье ее матери, блестящую ложку. Джорл и

Сьюзит следовали за ним повсюду, как слоны-близнецы: крыса им сразу

понравилась.

Когда Таша вытерла все, что могла, они все втиснулись в ее комнату. Таша

закрыла дверь.

— А теперь, — сказал Рамачни, — расскажи мне то, что я боюсь узнать, Фелтруп Старгрейвен. Ибо я слышал, как однажды в полночь, несколько недель

назад, ты обратился к другим крысам: «Я мог бы рассказать вам еще одну историю, братья, о человеке-монстре, который скоро будет ходить по этому кораблю. Сокол

Ниривиэль говорил о нем, гордый, как принц. Но вы мне никогда не поверите».

Если бы только они позволили тебе заговорить! Потому что я никогда больше не

слышал твоего голоса до сегодняшнего вечера.

— Это потому, что икшели заперли меня в трубе — они хотели, чтобы я умер!

— сказал Фелтруп, и в его голосе снова прозвучала боль. — И они не хотели

слушать; они решили, что я просто обычная крыса — любопытная, отвратительная

и скучная. И, когда прекрасная Диадрелу упрекнула своего брата и встала на мою

сторону, что я сделал? Я привел к ним Мугстура, и, насколько я знаю, он их убил.

Он снова разрыдался, и мастифы заскулили в знак солидарности.

— Тише! — сказала Таша. — Диадрелу жива — по крайней мере, так думал

Пазел. Но он также сказал, что ее народ убьет любого, кто заговорит о них.

— Это кодекс икшель, леди, — фыркнул Фелтруп. — Люди убивают их всякий

раз, когда находят, поэтому они пытаются убить людей прежде, чем те смогут

обнаружить их присутствие. Крысы сделали бы то же самое, если бы могли. Мастер

Мугстур планирует попробовать.

— О Мугстуре мы поговорим позже, — сказал Рамачни. — Но ты должен

поблагодарить его, когда ваши пути пересекутся в следующий раз: именно шум его

нападения привел меня к тебе — как раз вовремя, как оказалось. Но говори, наконец! Кто этот злой человек, о котором ты не рассказал своим братьям?

И тогда Фелтруп рассказал им о хвастовстве сокола: о Шаггат Нессе, о

222

-

223-

спрятанном золоте и о плане императора втянуть Мзитрин в войну.

— Шаггат Несс! — прошептала Таша, бледнея. — Я читала о нем в Полилексе!

Это было странно — книга открылась на этой странице, когда я впервые стала ее

листать, как будто кто-то долго оставлял ее открытой. Что за чудовище! Он стал

одним из пяти королей, заколов своего собственного дядю и задушив кузена.

Другие короли пришли в ужас только подумав о том, что он сделает дальше. Он

совершенно безумен, Рамачни. Он объявил себя богом!

— И, как бог, он, похоже, победит смерть, — сказал Рамачни, качая головой.

— Гениально.

— Все зависит от вашей свадьбы, м'леди, — сказал Фелтруп. — Пророчество о

возвращении Шаггата требует союза между одним из их принцев и дочерью

вражеского солдата.

Таша отвернулась от них. Она почувствовала внезапную физическую боль из-за отсутствия Пазела. Этот все еще разворачивающийся ужас было бесконечно

труднее выносить теперь, когда он ушел. Она боролась за его помилование всеми

способами, какие только могла придумать. Но что-то нашло на ее отца, что-то

злобное и непреклонное: та же безжалостность, которая заставила его отправить ее

в Лорг. Только на этот раз жертвой был Пазел, а не она. Ей хотелось плакать, и она

с огромным усилием превратила это чувство в ярость.

Почему он просто не мог держать рот на замке?

— Значит, Пазел был прав, — сказала она, когда снова смогла заговорить. —

Они действительно хотят войны. Но на этот раз Арквал будет сидеть сложа руки и

смотреть, как мзитрини убивают друг друга.

— Это именно тот план, которым хвастается Ниривиэль, — сказал Фелтруп.

— Но Рамачни, — сказала Таша. — Если Шаггат не был убит в конце прошлой

войны, возможно, его чародей тоже не был убит! Что, если чародей на этом корабле

действительно тот, кого даже ты боишься?

— Сам Арунис? — сказал маг. — Если это так, то мы столкнулись с куда

худшей опасностью, чем я осмеливался себе представить. Но доктор Чедфеллоу

сказал мне, что Арунис был повешен, сорок лет назад.

— Повешен? — удивилась Таша. — Предполагалось, что он, как и Шаггат, утонул, верно?

— Повешен. Чедфеллоу был молодым курсантом-медиком и присутствовал

при казни. Ты не доверяешь ему, Таша, и я не советую тебе игнорировать свои

подозрения. Но трудно лгать магу, особенно если этот маг — Рамачни, сын

Рамадрака, Призыватель Дафвни, Страж Селка. Чедфеллоу знает, что лучше и не

пытаться.

— Зато нетрудно солгать остальным из нас, — сказала Таша. — Эти ужасные

люди, эти заговорщики, кто они, кроме Роуза?

— Верноподданные короны, — сказал Фелтруп. — Например, Дрелларек-Горлорез. А также Ускинс и Свеллоуз, лучшие люди Роуза. И леди Оггоск, его

провидица.

223

-

224-

— Но ни один из них не является вдохновителем заговора, — задумчиво

сказал Рамачни. — И, думаю, сам Роуз тоже. Ваш император часто находил его

полезным, но ни разу заслуживающим доверия. Нет, среди нас должен быть еще

один заговорщик, не говоря уже о чародее.

— А если в этом замешаны все офицеры корабля? — спросила Таша.

— По крайней мере, один — нет, — сказал Рамачни. — Мистер Фиффенгурт

чист сердцем. Может быть, слишком чист, чтобы видеть зло вокруг себя.

— Пазелу он тоже понравился, — сказала Таша. — И, если подумать, Фейерверк Фрикс кажется слишком простым, чтобы быть плохим.

— Не доверяй наружности, — сказал Рамачни. — Некоторые заговорщики

действительно выглядят милыми.

— Сирарис! — сказала Таша. — Она часть этого, не так ли?

— Если это так, тебе будет нелегко это доказать, — серьезно сказал Рамачни.

— Помни, что у нее в руках сердце твоего отца. И, возможно, больше, чем его

сердце: он очень болен и может не пережить шока, если она действительно предала

его.

— Если он не болен только потому, что она предает его, — сказала Таша, сжимая кулаки.

— Какие негодяи! — пискнул Фелтруп. — Они готовились годами, а у нас

всего несколько дней! Как мы можем с ними бороться?

— Не мечами, — сказал Рамачни. — По крайней мере, до тех пор, пока к нам

не вернется Герцил.

— Тогда тактикой, — сказала Таша.

Крыса, норка и мастиффы посмотрели на нее.

— Ты назвал это заговором, — сказала она. — Что ж, мы собираемся

подготовить свой собственный маленький заговор. — Она встала и принялась

расхаживать по комнате, сосредоточенно хмурясь. — Они скрытны. Мы будем

скрытны вдвойне. У них есть тайные союзники. Мы найдем своих. Для начала, икшель.

— Икшель смотрят на людей и видят убийц, м'леди, — сказал Фелтруп. — И

они увидят то же самое во мне после того, что произошло в уголке портного.

— Такое недоверие, — сказал Рамачни, — опаснее, чем все наши враги вместе

взятые.

— Может быть, икшель поверят нам, когда мы расскажем им о пленнике

Роуза. А пока, кого еще мы можем завербовать?

— Возможно, кто-то вашего возраста, м'леди? — спросил Фелтруп. — Та юная

племянница владельца « Чатранда»?

— Паку́ Лападолма? Маловероятно! Она дура и помешана на славе Арквала, как и ее отец-генерал. И она слишком много болтает.

— Другие пассажиры? — настойчиво спросил Фелтруп. — Мыловар, тот, который спас Герцила?

Таша покачала головой:

224

-

225-

— Он немного странный, этот мистер Кет. Сначала я подумала, что он дурак, но теперь я задаюсь вопросом, подходит ли ему просто так выглядеть. Нет, я ему не

доверяю.

— Командор Наган, глава почетного караула? — спросил Рамачни.

— Да! — радостно сказала Таша. Но потом ее лицо потемнело: — Нет… не

совсем. Я не могу сказать тебе почему, Рамачни. У меня больше причин доверять

ему, чем кому-либо на борту. Он поймал человека, который напал на Герцила. Он

охранял нашу семью всю мою жизнь и никогда ничего не просил взамен.

— Но сейчас он определенно чего-то хочет. Он хочет твоего доверия.

— И я полагаю, он его заслужил, — сказала Таша. — Но меня в нем что-то

смущает.

— Тогда и всех нас, — сказал Рамачни, качая головой. — Наш список друзей

короток.

— Коротышка! — сказала она. — Почему я не подумала о нем первым? Нипс!

Мы можем доверить Нипсу свои жизни. Хотя он и осел.

— Ура! — воскликнул Фелтруп, потому что подумал, что борту есть еще один

разбуженный зверь. И сильно разочаровался, когда Таша объяснила, что Нипс

просто может быть имбецилом.

— И, если он не прекратит драться, от него вообще не будет никакой помощи,

— добавила она, — потому что его вышвырнут с этого корабля.

— Ваш благородный батюшка, конечно, должен считаться нашим другом? —

обиженно спросил Фелтруп.

— Нет, не должен, — сказала Таша. — Нет, пока с ним Сирарис. Даже Герцил

согласился бы, а он был другом Прахбы почти так же долго, как доктор Чедфеллоу.

Остается только старый Фиффенгурт. Но он не любит богатых людей. Можно

увидеть это по тому, как он смотрит на сыновей и дочерей первого класса: он хотел

бы заставить их убирать свинарник. Почему он должен доверять мне?

— Потому что ты заслуживаешь доверия, — сказал Рамачни. — Ложь и

фальшивые лица со временем тускнеют, как бы их ни раскрашивали. Но истина, доброта, любящее сердце — эти вещи сияют только ярче по мере того, как вокруг

них распространяется тьма. Дай ему шанс поверить тебе. У него все еще есть один

здоровый глаз.

— Я поговорю с ним, — сказал Фелтруп.

— Нет, Фелтруп, — сказала Таша. — Большинство людей все еще не хотят

верить в пробужденных животных. И я не была уверена, пока не услышала, как ты

говоришь. Фиффенгурт может просто подумать, что сходит с ума.

— Я поговорю с ним, — снова твердо сказала крыса. — Он помнит мою лапу.

Но может пройти много времени, прежде чем я поймаю его одного — Роуз

заставляет его работать больше, чем любого человека на борту.

— Мы трое, Нипс и Фиффенгурт, и леди Диадрелу — если мы сможем ее

найти, — сказал Рамачни. — Шестеро против целого корабля, полного убийц и

негодяев! Что ж, мы должны сделать все, что в наших силах. Со своей стороны, я

225

-

226-

буду искать икшель.

— Будьте осторожны, Мастер! — сказал Фелтруп. — Они опасны и бесшумны, как дым. Превратите себя во что-то, чего они не будут бояться — мотылька, маленького паучка, — прежде чем войдете в их владения в Ночной Деревне.

— Я не могу этого сделать, — сказал Рамачни.

Они удивленно повернулись к нему. Рамачни покачал головой:

— На самом деле сейчас я вообще не могу использовать магию, не считая

небольшого продолжающегося заклинания, при помощи которого я скрываю то, что мы говорим в этих комнатах. Мой мир лежит далеко за солнцем и луной

Алифроса. Я принес с собой силу, но большую часть я отдал Пазелу в виде Мастер-слов, а остальное ушло на то, чтобы поднять Фелтрупа из моря.

— Ты хочешь сказать, что не сможешь использовать магию, пока не вернешься

в свой мир? — в ужасе воскликнула Таша.

— Да, — сказал Рамачни, качая головой. — Вот почему я должен ненадолго

вернуться туда. Увы, боюсь, я снова понадоблюсь вам прежде, чем восстановлюсь

даже наполовину. Но если мне вообще суждено сражаться на вашей стороне, я

должен уйти и вернуть себе все силы, какие смогу.

— Когда состоится бой? — спросила Таша.

— Скоро, — сказал Рамачни. — Вы должны работать быстро. А теперь слушай

внимательно, Таша: обычно, когда я покидаю этот мир, я накладываю

удерживающее заклинание на твои часы. У него одна цель: узнать меня, когда я

вернусь, будь то через один день или десять лет, и в этот момент открыть часы.

Сегодня ночью я должен уйти, не произнеся даже этого простого заклинания. Без

него я буду бессилен открыть часы изнутри. Поэтому ты должна открыть их для

меня. Я полагаю, ты знаешь, как это сделать?

— Конечно, — сказала Таша. — Я дюжину раз видела, как это делал Герцил.

Рамачни кивнул:

— Жди столько, сколько осмелишься. И последняя просьба, Таша, моя

воительница: продолжай думать о доверии. Мы в гнезде гадюк, но даже гадюка

может проснуться.

Таша заглянула глубоко в его черные глаза. Затем она кивнула и повернулась к

Фелтрупу.

— Ну, крыса, — сказала она, — нам с тобой нужно устроить заговор.

Глава 26. БЕЗУМНЫЙ КОРОЛЬ

Капитан Н. Р. Роуз

27 модоли 941

Достопочтенному Капитану Теймату Роузу

Аббатство Нортбек, остров Мерелден, Южный Кесанс

Дорогой сэр,

226

-

227-

Мои благодарности, дорогой отец, за щедрый подарок — ваш совет. Вы знаете, что в морских делах я ценю вашу мудрость превыше всех остальных. Я поведу нас

на юг по указанному вами маршруту. Ваши приказы будут моими собственными.

Сейчас мы в трех днях пути от города Ормаэл, где я отправлю это письмо.

После этого мы покинем имперские воды, и я осмелюсь сказать, что это судно

никогда их больше не увидит. Как только Его Мерзость 1* будет доставлен на

место, сокровище выгружено, осиное гнездо разворошено и все осы разъярены, я, согласно приказу, изменю курс и вернусь в Этерхорд через Правящее море — или, если нам помешают, устрою пожар в трюме « Чатранда», прямо под дамской

комнатой, и покину корабль. Это уничтожит все свидетельства присутствия

корабля во вражеских водах. Кроме того, у нас останется всего десять минут, прежде чем судно взорвется, как огненный шар во время празднования Пятой

Луны.

Конечно, мы не сможем вернуться тем путем, которым пришли, потому что к

тому времени Вихрь Неллурог разинет свои пасти, и даже у « Чатранда» нет

молитвы против этого губительного водоворота. Мы также не можем отплыть

домой путем, по которому плывут торговые корабли: это было бы то же самое, что

прокричать о том, что сделала империя, на каждом углу Алифроса. Старый Магад

так напуган этой возможностью, что пообещал потопить « Чатранд» и распять всех

выживших, если мы осмелимся вернуться северным путем. Нет, мы должны

уничтожить его, когда работа будет выполнена — пустая трата как этого шедевра

кораблестроения, так и некоторых моряков.

Император правильно сделал, выбрав Сандора Отта. Он уродлив и плохо

пережевывает пищу, но как мастер-шпион не имеет себе равных. Один из его

помощников-ассасинов провалил убийство Герцила, слуги, который, возможно, знает Отта в лицо и мог раскрыть его истинную личность. Когда Отт обнаружил, что его человек потерпел неудачу, он отвел ассасина в пустой двор в Утурфе́ и убил

одним ударом. Конечно, это было его право. Ошибка парня означает, что Герцил

так и не был убит, потому что к тому времени любопытный Фиффенгурт решил

сопровождать его в больницу. Поэтому Отт нашел другой способ: он заплатил

продажным медсестрам больницы, чтобы они увезли Герцила через заднюю дверь в

городскую богадельню, где он будет лежать в грязи и наверняка умрет, поскольку у

него начнется гангрена.

Отт решил для меня еще одну сложную проблему: Эберзам Исик. Император

считал его идеальной фигурой: герой войны и старый дурак. Но он оказался

недостаточно глуп. Он настоящий моряк и никогда не бросит вызов действующему

капитану, но я видел, как он допрашивал канонира и мичмана. Позже я послал за

ними и заставил их повторить его вопросы. Канониру Исик сказал, что старая

пушка выглядит очень чистой и пригодной для использования, и действительно ли

они просто для показухи? А второго спросил, почему я проложил такой длинный

курс к Утурфе́.

Конечно, мичман ничего не зал. На самом деле я решил так потому, что желал

227

-

228-

смерти Герцила. Однако такие вопросы приводят к неприятностям, и я сказал об

этом Отту. «Предоставь его мне», — ответил мастер-шпион. На следующий день

головные боли Исика вернулись, и с тех пор он не выходил из своей каюты.

Головные боли идеальны: они не угрожают жизни Исика, но превращают его в

беспомощную куклу, которая нам нужна.

Есть и другие опасности. Фиффенгурт не один из нас, и с ним рано или поздно

придется что-то решать. Некоторые пассажиры чересчур любопытны (дочь Исика и

этот причудливый дикарь Болуту) или просто встревожены, как будто замечают

какой-то опасный запах. Обнаруживают ли они призраков, которые загромождают

« Чатранд»? Не думаю. Один смолбой, казалось, обладал даром слышать духов, но

он оскорбил Исика и был выброшен на берег. Теперь я жалею, что не сумел

удержать его. Духи вечно порхают вокруг меня, клюют мои руки, как чайки. Если

бы мальчик был здесь, они могли бы вместо этого слететься к нему и дать мне

отдохнуть.

Но с этого дня самая большая опасность — Его Мерзость. Что за существо, сэр! У него шрамы на лице, словно его растерзал лесной кот. Он стар, но

мускулист, как Дрелларек-Горлорез, и его голос принадлежит крокодилу. Теперь я

расскажу вам, как он попал на борт.

Его Мерзость провел все эти сорок лет на тюремном острове Личерог, на

полпути от Утурфе́ до Кесанса. Имперский закон запрещает любому кораблю

приближаться к острову, если только не существует опасности полного затопления, поэтому я был вынужден изобрести такое условие. Это сделал Свеллоуз, а Ускинс

стоял на страже — распилил рукоятку левого румпеля вплоть до середины. Чтобы

сделать все еще слаще, я свалил вину на Фиффенгурта. Старый зануда встал за руль

в два часа ночи, когда ветер внезапно переменился.

Он резко повернул румпель, рукоятка сломалось, и « Чатранд» накренился, как телега, которую пнул мул. Тысяча двести мужчин, женщин и детей растянулись

на палубах. Завтрак свалился с плиты. Сейчас Фиффенгурта любят меньше, чем

раньше.

Два дня мы ковыляли на север. Люди боялись, что мы заблудились, дрейфуем, и обрадовались, когда впередсмотрящий крикнул: «Земля! Два румба по правому

борту!» Но они вздрогнули и сотворили знак Древа, когда из волн вырисовалась

огромная черная скала.

Личерог окружает суровая стена, которую можно пробить только

артиллерийским огнем; в ней есть прочные железные ворота, похожие на дверцу

печи. Птицы тысячами кружили над головой. В нескольких милях от нас люди

увидели акул, больших монстров, скользящих по нашему следу. Сотни их роятся в

этих водах и никогда не голодают: на Личероге нет другого кладбища, кроме моря.

Вышла шлюпка и провела нас через рифы. Мы миновали обломки

четырехмачтового блодмела, затонувшего полвека назад в устье гавани. День был

такой ясный, что я мельком увидел скелеты на его палубе: мужчины-сиззи, утонувшие в своих доспехах, с обрывками окаменевшего такелажа в руках.

228

-

229-

Я оставил Фиффенгурта отвечать за ремонт и сошел на берег с Оттом и

Дреллареком. Губернатор Личерога, изможденный старый призрак в мантии, бывшей модной тридцать лет назад в Этерхорде, приветствовал нас при высадке на

берег. Этот человек — герцог из древнего рода, сосланный туда после того, как

продал фликкерманам собственную племянницу. Он знал истинную цель нашего

визита: я видел это по тому, как он потел и извивался. Он был ужасно взволнован

перспективой избавиться от Его Мерзости.

— Идемте, господа! — сказал он. — Вы приехали издалека, вам нужна еда, вино и место, где можно посидеть! Этот порт — вонючий хлев, но в цитадели дует

свежий ветер. Следуйте за мной!

Он повел нас вверх по грязным от птичьего помета ступенькам. Дверца адской

топки распахнулась, и мы вошли в Личерог.

Мы все слышали наводящие ужас истории об этой тюрьме, отец, но реальность

еще хуже. Большинство осужденных живут под землей, в извилистых катакомбах, нетронутых солнцем или дождем. У них ничего нет. Они пьют из рук, едят с

каменного пола или с тарелок, сделанных из грязных обломков, оставленных

охранниками. Я видел человека, который так долго он пролежал в одной комнате, что смастерил кровать из собственных волос. Коридоры тянутся бесконечно. Целые

этажи предоставлены анархии: еда складывается у главной двери, тела убираются

оттуда же, но охранники не входят, и ни один заключенный даже не мечтает о

побеге. Один уровень губернатор называет Безликим Этажом — там находятся те, чьи личности утеряны или поставлены под сомнение, а также те, чьи имена мир

должен забыть.

Мы долго добирались до свежего ветра, но, наконец, открыв очередную дверь, спотыкаясь, выбрались на вершину самого острова. С востока на запад он имеет

около шести миль в длину, сплошь покрытый пылью и голыми скалами. Мы видели

каменоломни, где люди трудились под палящим солнцем, виселицы, на которых

какой-нибудь новый нарушитель спокойствия болтался, как тряпка. А на дальнем

конце острова, на возвышении, стояла крепость с богато украшенной маленькой

башней.

— Это ваша резиденция? — спросил Дрелларек.

— О нет! — Губернатор нервно рассмеялся. — Это и есть… Запретное место.

Его построили как дом губернатора, но после войны — после потопления

« Литры»... вы понимаете, что я редко говорю об этом месте или его особом

назначении? Но достаточно скоро я отведу вас туда. Идемте, друзья, еда вас ждет.

— Мы идем сейчас, — сказал Отт. — Мы будем есть лучше, если будем знать, что проделали весь этот путь не напрасно.

— Я могу вас заверить...

— Не надо, — прервал его Отт. — Покажите нам Ш- 2*

Подали маленькую коляску. Мы молча покатили вперед, стражники на

лошадях впереди и позади. Армия почти голых заключенных глазела на нас со всех

сторон.

229

-

230-

Крепость украшена каменными грифами, муртами, черепами и кобрами —

всеми символами смерти, какие только можно было придумать. Губернатор указал

на мертвеца, распростертого на земле и утыканного стрелами.

— Охранники перестреляли бы друг друга, если бы кто-то из них подошел

слишком близко без разрешения, — с гордостью сказал он. — Мы оставляем тела

на виду, пока птицы не устанут от них. Вот мы и приехали, джентльмены.

Стражниками были турахи вроде Дрелларека (он обучал некоторых из них в

Этерхорде) с заряженными арбалетами и пускающими слюни гончими у ног. Когда

они тщательно обыскали нас и забрали все оружие, карету пропустили через

ворота.

Внутри эта крепость — рай. Зеленый двор ведет к зарослям лимонных

деревьев в пышном цвету. За ними — красный жасмин и кедры, сад специй, павлины, расхаживающие на свободе. Аспидная терраса и синий бассейн, где

сидела рабыня и мыла ноги. Она убежала, как лань, при виде нас, и мы прошли

мимо площадки для боулинга с серебряными кеглями, стеклянного стола, заваленного гранатами, и статуи Ребенка Бабкри. Где-то играла скрипка. На другом

конце двора я увидел двух поваров, жаривших свинью.

— Все это... для него? — спросил я, не веря своим глазам.

— Конечно, нет! — ответил начальник тюрьмы. — Вы забываете, что у него

двое сыновей.

Мы подошли к лестнице в башню, но прежде чем мы успели подняться по ней, дверь распахнулась, оттуда выскочил мужчина лет двадцати в грязно-желтом

халате и указал на губернатора.

— Кролики! — завопил он голосом старухи. — Ты обещал, тюремщик!

Губернатор съежился:

— Ваше величество, я обещал попытаться. Мои люди даже сейчас охотятся на

кроликов по всему Личерогу. Но, боюсь, мы их всех съели.

Мужчина посмотрел на нас в поисках поддержки:

— Он всегда лжет! Разнообразие! Это все, о чем я прошу! Неужели мы

должны смириться и удовольствоваться одними и теми же пятью кусками мяса, год

за годом? Любому дураку ясно, что на острове полно кроличьих нор!

— Остров — это скала, ваше величество, И теперь я должен сменить тему. У

нас важные гости. Не будете ли вы так любезны сообщить вашему царственному

отцу...

— Божественному!

— ...что капитан Великого Корабля просит аудиенции?

Мужчина заколебался, разинув рот. Затем, медленно и важно, он скрестил

руки на груди.

— Никакой аудиенции, — сказал он. — Уведи их отсюда, тюремщик. Я тобой

недоволен.

— Но эти путешественники...

— Разве мой отец не бог?

230

-

231-

Губернатор выглядел так, словно боялся этого момента с самого рождения. Он

взглянул на меня, словно надеясь, что я знаю ответ на вопрос этого человека. Но

тут на лестницу выскочил Отт. Мужчина закричал: Отт отшвырнул его в сторону, как метлу, и исчез за дверью. Мы слышали, как он бежал вверх по внутренней

лестнице.

Башня имеет четыре уровня. На первом мы увидели недоеденное жаркое на

столе, разбитую тарелку и девушку-рабыню, глядящую на нас из-под скатерти.

Вторая была чем-то вроде игровой комнаты, с ужасно плохими картинами на

мольбертах, какими-то кусками камня — возможно, для скульптуры, — роялем и

вторым человеком в желтом, сидящим на полу и держащимся за лоб; рядом

валялась сломанная скрипка. Отту понадобилось всего полминуты, чтобы укротить

ужасных сыновей Ш-.

— Вы видите, какие они молодые? — тихо сказал губернатор. — Это работа

Аруниса, старого королевского чародея. Когда они раздражали его, он произносил

заклинания, чтобы заставить их спать несколько дней, даже недель. Однажды они

проспали три года, а потом целый месяц бегали, как бешеные щенки. Но это

заколдованный сон, потому что они не стареют, когда спят. Им должно быть около

пятидесяти, но они вдвое моложе.

— Неужели нет никакого способа разбудить их? — спросил я.

— Их отец обнаружил только один. Он поджигает их одежду.

— Зубы Рина!

— Вот почему они отказываются носить что-либо, кроме этих халатов. Их

можно сбросить в одно мгновение.

На третьем этаже располагалась библиотека, полная заплесневелых книг, написанных на мзитрини. Мы поднялись на следующий этаж, который был самым

высоким. Нашему взору предстала элегантная спальня с большими окнами, открытыми навстречу ветерку. Сандор Отт стоял слева от нас, как вкопанный, теребя маленький острый осколок разбитой тарелки, его лицо светилось каким-то

невыразимым жаром. А напротив него был Ш-.

Он стоял у окна с пустыми руками, пристально глядя на мастера-шпиона. Я

уже писал о его лице, его чудовищных шрамах, но упоминал ли я его глаза? Они

окрашены в красный цвет, словно он всегда смотрит сквозь завесу крови, которой

собирался накрыть весь мир. Я знал, что он будет здесь, и все же я стоял в

благоговейном страхе. Эти руки душили принцев. Этот рот уговаривал целые

страны присоединиться к его безумной войне. Это чудо убийства теперь стало

орудием, но чьим именно? Императора? Сандора Отта? Моим?

Видите ли, отец, Ш- видит все задом наперед. Он считает, что мы — его

подданные.

— Ты опоздал, — пророкотал он, нарушая тишину. — В середине зимы я

начал звать тебя, направляя свою волю через Нелу Перен. Теперь, наконец, ты

пришел, потратив половину года, и Белый Флот снова двинулся в путь. Почему ты

заставил ждать своего господа?

231

-

232-

Я знаю Сандора Отта десятки лет, отец, но никогда раньше не видел, чтобы он

боялся. Он тяжело дышал, и не от подъема по лестнице. Тем не менее он шагнул

вперед и проговорил сквозь зубы:

— Существо! — сказал он. — Если какая-то часть тебя не тронута безумием, выслушай меня внимательно: в моих руках ты не бог. Ты — червяк. А я — рыбак, который насаживает наживку на свой крючок вместе с тобой! Если ты извиваешься, ты делаешь это для меня. Если ты еще живешь, то только потому, что я этого хочу.

Рассерди меня в малейшем вопросе, и я докажу твою смертность, бросив тебя в

море!

— Ты сделаешь это? — спросил Ш-. — После сорока лет?

Все промолчали. Отт и Ш- выглядели как два старых волка, каждый из

которых ждал, когда другой прыгнет. Затем Его Мерзость впервые взглянул на

остальных из нас, его лицо было безразличным. Мы были недостойны его

внимания.

— Тюремщик, — сказал он, — я выбираю отплыть на корабле этого человека, ибо час, предсказанный при сотворении мира, наконец настал, и скоро я овладею

своим королевством. Но ты не должен думать о том, чтобы покинуть Личерог. Ты

останешься и будешь охранять мою библиотеку, моих жеребцов и мою козу.

Начальник тюрьмы захныкал, как ребенок, привыкший к пощечинам:

— Конечно, ваше величество! Куда еще я могу пойти? К решению какой

другой задачи я могу стремиться?

— Не лги! — внезапно взревел Ш-, поднимая руки. — Когда я вернусь, я буду

держать Нилстоун в левой руке, а Скипетр Сатека — в правой! Повелителем всего

Алифроса буду я, и всякий, кто солжет Повелителю, познает его гнев!

— Я не лгу, ваше величество...

— Где мои сыновья? Ты, отродье клеща! Приведи их! Клянусь Ларцом, ты

умрешь в недрах этой тюрьмы, стеная, и пламя Девяти Преисподен будет лизать

твой разум. Твой рот наполнится пеплом, твои глаза...

В тот же миг Отт и Дрелларек бросились на него. Дрелларек ударил Его

Мерзость в живот, прекратив его разглагольствования. Отт что-то сделал рукой, слишком быстро, чтобы глаз мог за этим уследить. Брызнула кровь: на мгновение я

подумал, что он убил дьявола. Потом я увидел, как он держит кусочек плоти между

большим и указательным пальцами. Мочку уха Ш-.

Король-монстр пошатнулся и застонал. Отт бросил ему носовой платок:

— Перевяжи свою рану, червяк, — сказал он. — И никогда не забывай: Сандор

Отт пускает кровь только один раз. Предупреждение. Один раз.

В тот вечер у меня не было аппетита. В ту ночь я попытался заснуть на берегу, но духи на Личероге численно превосходят заключенных, как мертвые превосходят

живых, и никакие цепи не удерживали их от моей комнаты, где они стонали, просили сладостей, обвиняли меня в нелепых преступлениях. Я вернулся на свой

корабль. А перед рассветом встал и обнаружил Ускинса на баке, как и было

запланировано. Мы отправили всю ночную вахту вниз, и, когда мы остались одни, 232

-

233-

Дрелларек и его головорезы подняли на борт Его Мерзость вместе с сыновьями, завернутыми в пеленки, как младенцев. Сейчас они спрятаны в глубине корабля так

же тщательно, как я спрятал золото императора.

Прежде чем мы отчалили от Личерога, губернатор подошел пожать мне руку.

— Позволит ли император вам уйти в отставку? — спросил я. Этот человек

был самодовольным негодяем, но он сделал свою работу.

— О! — сказал он. — Император много лет назад пообещал, что мое изгнание

закончится, когда эти трое покинут Личерог. Но я не знаю. Каждому королевству

нужны свои тюремщики, и это место не такое уж ужасное, иногда.

— Это помойная яма! И к тому же кишащая призраками! Убирайтесь отсюда, герцог!

— Нужно думать о предупреждении Ш-, капитан.

Клянусь Преисподней, отец, это был самый странный момент нашего

пребывания на острове. Этот человек знал схему: мы бросаем Ш- в наших врагов, как можно было бы бросить собаку в мародерствующего медведя, и не потому, что

собака может выжить, а потому, что это может ослабить и отвлечь медведя. И все

же он боялся — собаки! Ни императора, ни Белого Флота, ни болезни, ни того, что

однажды ночью его задушит один из десяти тысяч убийц на этой скале. Только

своего бывшего заключенного — и настолько, что планировал остаться на

Личероге до конца своих лет, кормя козу этого сумасшедшего.

Он нашел время для последней безумной выходки, этот парень. Мы были на

сходнях. Я только что увидел, что Ш- спрятан, и попрощался с губернатором, когда

увидел, что он, как завороженный, смотрит на « Чатранд».

— Я думал, вы очистили палубу! — воскликнул он.

Так оно и было: в поле зрения не было никого, кроме матросов, возвращавшихся на свои посты, и еще одного: торговца мылом по имени Кет. Этот

человек много ночей напролет ходит по палубе — говорит, что не может дышать в

своей каюте, — и именно он каким-то образом спас этого надоедливого Герцила.

Мистер Кет поднял глаза, улыбнулся и поклонился каждому из нас по очереди.

— Расслабьтесь, он ничего не видел, — пробормотал я. Но губернатор исчез. Я

обернулся и увидел, что он бежит по набережной. Он не останавливался, пока не

добрался до верха лестницы и не прошел через дверь своей тюрьмы.

Мошенники, дураки, безумцы: вы видите, как я окружен, отец? Как всегда, я

остаюсь вашим послушным сыном,

Н. Р. РОУЗ

P.S. Мама снова требует золотых болотных слез. Я сказал ей, что эти

кристаллы для ванн трудно достать, так как они образуются только тогда, когда

молния поджигает древний кипарис в то время, когда течет его сок. Тем не менее

она настаивает, теперь ежедневно, и заходит так далеко, что называет меня

«неблагодарным ребенком». Не затруднит ли вас, сэр, мягко объяснить ей этот

вопрос?

233

-

234-

1* «Его Мерзость» фигурирует во многих письмах и записях в журнале

капитана Роуза. Ученые спорили о его истинной личности, пока это письмо не было

обнаружено на Мерелдене. Остается мало сомнений в том, что этот термин

относится к Шаггату Нессу.

РЕДАКТОР

2* В нескольких местах Роуз, по-видимому, зачеркнул слово Шаггат, прежде

чем запечатать конверт.

РЕДАКТОР.

Глава 27. ТОВАР

6 модоли 941

Фликкерманы связали Пазела по рукам и ногам и бросили в колодец. Он

погрузился на двадцать футов в черную воду, уверенный, что они собираются

утопить его и изрубить его тело на корм рыбам, и, хотя он был ослеплен ужасом, часть его чувствовала себя оскорбленной тем, что его посчитали таким никчемным.

Через несколько секунд его вытащили из воды и положили на холодный

каменный пол. Он отплевывался и давился. В темноте десять или двенадцать

обнаженных по пояс фликкерманов сидели на корточках вокруг него, перешептываясь и квакая. Вскоре они лишили его золота, ножа и кита из слоновой

кости. Все три пришлись им по душе, они похлопали его по лицу своими круглыми

липкими кончиками пальцев и сказали Шплегмун — хороший мальчик.

Во время вторжения в Ормаэл Пазел кое-что усвоил: когда толпа захватывает

тебя, не сражайся. Стань тихим, послушным, делай, что тебе говорят. Прежде

всего, изучи своих похитителей. Это было легче сказать, чем сделать, в этой

полутемной комнате. Но время от времени одно из существ вспыхивало, как будто

высвобождая энергию, которую оно больше не могло сдерживать. Жуткое зрелище: все тело фликкермана светилось, как светлячок, и сквозь его полупрозрачную плоть

Пазел видел вены, корни зубов и шесть пульсирующих камер сердца фликкера.

— Свеллоуз обманул его, — сказал один на их языке. — Купил его доверие за

монеты. У него все пальцы целы?

Они быстро заработали, проверяя каждый сустав Пазела, как будто желая

убедиться, что его части в рабочем состоянии, ощупывая его голову на предмет

трещин. Потом начали спорить о его судьбе.

Фликкер, который встретил Пазела у ворот, был за то, чтобы продать его в

кузницы мечей Утурфе́, но другой посчитал, что мальчик слишком мал, чтобы лить

расплавленное железо, и за него не дадут хорошей цены. Еще один сказал, что надо

продать его на корабль, направляющийся в Брамиан, где охотникам нужны

мальчики, чтобы выманивать тигров из пещер. Еще один знал мага, который хотел

заменить своего последнего мальчика-помощника: он превратил мальчишку в

глыбу льда для трюка на вечеринке, а затем забыл о нем, так что парень растаял и

234

-

235-

просочился сквозь половицы.

У них было много таких прекрасных идей, и дебаты продолжались. Наконец

голова главного фликкермана вспыхнула светом. Поскольку они не могли

договориться, заявил он, они позволят покупателям самим решать. Мальчик пойдет

на аукцион.

Остальные заворчали: аукцион, по-видимому, был довольно далеко. Но их

предводитель сказал, и они повиновались.

Вскоре Пазел снова оказался на воде — на этот раз на дне узкой лодки, похожей на нечто среднее между ветхой рыбацкой плоскодонкой и гондолой.

Поставив на него свои плоские ступни, его похитители двинулись по длинному, темному, мокрому туннелю. Пазел не мог догадаться, для чего его построили, но

это явно был один из тайных способов, которыми фликкеры перевозили детей в

город и из него. Они сворачивали за угол, ныряли под низкие потолки, открывали

покрытые мхом ворота. В конце концов они усадили его и прижали к его губам

фляжку. То, что он проглотил, было сладким и соленым и ударило ему в голову, как вино.

Они плыли все дальше и дальше. Наконец фликкерманы начали петь. У них

была холодная и быстрая, скорбная музыка, похожая на шум реки, приближающейся в темноте, и это заставило Пазела впервые задуматься, кто они

такие, эти фликкерманы, этот народ, который никогда не выходил в море и жил как

отдельная раса в городах человечества.

Мы дерн срезаем, где растет пшеница.

Мы сеем там, где золото родится.

Пусть люди все забыли но мы нет:

Мы помним глубь, и тайные потоки — наш секрет.

Мы валим дерево для флота флибустьеров.

Мы роем горы для орудий кондотьеров.

С заката до рассвета мы поем:

Идут века, но мы вам помогаем, чем могем.

Пусть страшен ветер над украденной землею.

Пусть страшно утро над родившейся страною.

Но мы вам скажем, вас возьмет испуг:

Мы точно знаем, сколько стоят дети для услуг.

Не выходите вы за школьные ограды.

Не заходите за углы и палисады.

Пусть рухнет город или вся страна:

Но мы храним монету, которой равной нету, всем нужна.

235

-

236-

Пусть флаг сорвется с бессердечной башни.

Река восстанет, волны смоют пашни.

И люди все забудут, даже нас:

Мы будем править, этою землею, в последний час.

Едва последние слова слетели с их губ, как началась следующая песня. Голова

Пазела все еще кружилась от выпитого. Вскоре он обнаружил, что погружается в

жалкий сон, в котором голоса продолжали петь, вызывая в воображении истории о

потерянных племенах, болотных пирах и королевах фликкеров в ониксовых

коронах и платках из крыльев бабочек.

В какой-то момент он наполовину проснулся и обнаружил, что больше не

находится под землей. Лодка скользила вниз по реке под яркой луной. Берега были

высокими, земля — мокрой от росы и пустынной. Несколько каменных фермерских

домов примостились вдалеке, в их окнах горел свет, а однажды лошадь без

всадника встала на дыбы и заржала на них из-за забора, но не было никого, к кому

он мог бы обратиться за помощью.

Он заснул и снова проснулся, и был день. Лодку окружали камыши и высокая

болотная трава; Пазел даже не мог видеть открытую реку. Они стояли на якоре, и

фликкеры ели холодную рыбу и острый перец, завернутый в какие-то листья. Когда

они закончили, один из них приподнял его и дал ему еще один большой глоток

солено-сладкого вина. Затем они проверили его веревки, умылись болотной водой

и, свернувшись калачиком в лодке, уснули. Через несколько минут вино сделало

свое дело, и Пазел упал на дно среди своих похитителей.

Он проснулся после наступления темноты, обгоревший и голодный. Они снова

были на реке. Другие лодки плыли рядом с ними; другие фликкерманы

присоединились к песням его похитителей. Пазел видел заключенных, связанных, как и он сам, в их взглядах смешались усталость и ужас. Местность была открытой

и серебрилась в лунном свете, но не было никаких признаков полей или какого-либо человеческого жилья. После очередного глотка вездесущего вина они

скормили ему три полных глотка своей рыбы, завернутой в листья. Она была

кислой и острой на вкус, но он съел его с жадностью, и фликкерманы засмеялись:

— Шплегмун.

Некоторое время спустя он заметил, что его похитители наблюдают за

берегом. Подняв голову, Пазел увидел стаю призрачно-серых собак, мчащихся

сквозь подлесок; они изучая фликкерманов глазами, которые горели красным, как

угли. Серные собаки. Говорили, что, убив, они ели мясо теплым и жевали кости до

рассвета, перемалывая их в муку. Как они общались, никто не знал, потому что они

никогда не лаяли и не выли. Долгое время Пазел лежал, молча наблюдая, как стая

бежит, не отставая от лодок.

Следующие три дня были во многом похожи на первый — сон при дневном

свете, в какой-нибудь лощине, чаще или болоте; быстрое путешествие ночью. Но

Пазел почувствовал тошнотворную боль внизу живота. Это усиливалось час от

236

-

237-

часу, и к третьему дню он дрожал и мерз.

— Что с ним не так? — спрашивали друг друга фликкерманы.

— Лихорадка, — сказал им Пазел. — У меня озноб и жар.

— Болтовня. Бред. — Они покачали головами.

— От этой рыбы и портовую крысу стошнило бы. У вас больше ничего нет?

Они вслух поинтересовались, на каком языке он говорит. И Пазел кусал губы

от ярости, потому что думал, что они дразнят его. Ваш язык, вы, уродливые хамы!

Только много позже он понял, что они были правы: он был в бреду, говорил на

ормали и спрашивал себя, не начинает ли он умирать.

Время разбилось на короткие моменты: в один из них стоял жаркий, измученный мухами полдень, а в следующий — сырая и холодная полночь.

Несмотря на всю боль, холодный пот и приступы головокружения, Пазела больше

мучили непрошенные мысли. Вопросы преследовали его, как стервятники, одна

прожорливая птица за другой падали с неба, чтобы поклевать его мозг. Жив ли

Герцил? Кто напал на него? Кто убил этого парня, Зирфета? Неужели икшели

поняли, что Таша знает об их присутствии на Чатранде, и перережут ей горло? Что

сделают фликкеры, когда поймут, что он слишком слаб и продать его невозможно?

Потные ладони смахивали мух с его лица. Мокрые тряпки были прижаты к его

лбу, а что-то вяжущее втиралось в грудь. Его поднимали в лодки и вытаскивали из

них. Теплый бульон ложкой влили ему в рот; вино заменила простая вода. Дни и

ночи были похожи на яростный стук двери коттеджа на ветру: свет лампы, темнота, снова свет лампы.

Затем наступил рассвет, и Пазел толчком осознал, что его болезнь прошла. Он

похудел и ослаб, но все видел ясно, словно сильный морской бриз разогнал облака

и показал звездную ночь — прохладную и чистую.

Он был в лодке побольше, с крытой каютой. Он был развязан и раздет, но

завернут в одеяло, плотно подоткнутое под ноги. Женщина-фликкер сидела на

корточках у дровяной печи, помешивала в кастрюле тушеное мясо и пела: Мышка, бедненькая мышка, от грозы спаслась в дупло, только дикий кот-воришка

принесет тебе тепло.

Она была очень старой. Ее зелено-коричневая кожа была сухой и

морщинистой, а суставы на огромных руках распухли и затекли. Она взглянула на

него и удовлетворенно каркнула.

— Пробудился! — сказала она на старомодном арквали фликкеров. — Мне

ведомо, что твое сердце здраво. Тебе лучше, мальчик?

— Мне намного лучше, — сказал Пазел на ее родном языке.

Старуха вспыхнула, как фейерверк, и уронила свою деревянную ложку.

— Ты говоришь на фликкере! — воскликнула она.

— Где я, пожалуйста? — спросил Пазел.

Она подобрала свою ложку, проковыляла вперед и ловко ударила его ложкой

по щеке:

— Чувствуешь удар?

237

-

238-

— Ну, да, — сказал Пазел, держась за щеку.

— Хвала крови земли! Несколько дней назад твоя кожа была онемевшей —

онемевшей и холодной, как у утопленника. Но посмотри на себя сейчас! Ты будешь

жить, странный человеческий мальчик.

Пазел увидел свою изодранную одежду, сложенную на углу ее низкого

деревянного стола. На остальной части стола, к его удивлению, были разбросаны

книги. Грязные тома, побывавшие во многих руках, потрескавшиеся и перешитые

корешки, страницы, висящие клочьями. Почти все они были посвящены медицине; действительно, первой книгой, на которую упал его взгляд, оказалась « Паразиты»

доктора Игнуса Чедфеллоу.

— Ты заботилась обо мне, верно? — спросил он.

— Ты прав, — сказала старуха. — Тринадцать дней.

— Тринадцать!

С доброй улыбкой (выражение, которое Пазел и представить себе не мог на

лице фликкера) она помогла ему встать с кровати и сесть в кресло у плиты. Ее

зовут Глиндрик, сказала она, а это ее дом.

— Что случилось с остальными? Они собирались выставить меня на аукцион.

Она хихикнула:

— Твоя болезнь об этом позаботилась. Ты проспал весь аукцион. Старина

Праджит был так зол, что хотел прикончить тебя, выварить твой труп до костей и

продать остатки за полсикля врачам-призракам Слагдры. К счастью, я добралась до

тебя вовремя. Держи это одеяло у себя на груди, дорогой. И положи ноги на

решетку, они все еще холодные, как талая вода.

Она дала ему миску горячего рагу, затем села напротив него и начала болтать.

Она явно была самым необычным фликкером и знала это — ее называют Безумной

Глиндрик из Вестфирта, заметила она с некоторой гордостью. Похоже, умирающие люди были ее хобби. В течение двух десятилетий она жила здесь одна, прямо через реку от «аукциона», чем бы он ни был. И каждый раз, когда

фликкерманы из Утурфе́ прибывали с пленником, слишком больным, чтобы его

можно было выгодно продать, Глиндрик покупала его дешево и пыталась спасти

ему жизнь.

Когда Пазел спросил ее почему, она нахмурилась. Почему нет? У нее нет

детей. Муж давно мертв. Что еще ей делать с оставшимися скудными годами?

Он чуть не спросил: Зачем помогать людям? Однако что-то в ее глазах дало

ему понять, что этот вопрос вызовет глубокую обиду. И Пазелу сразу стало стыдно

за то, что он предположил, что ни один фликкер не может желать ему ничего, кроме зла.