Заговор Локкарта любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина

Глава 17 Эпилог

После того как заговор Локкарта был раскрыт, перспектива действенного контрреволюционного вмешательства союзников в дела России исчезла навсегда. Возможно, это всегда оставалось несбыточной мечтой. Когда 11 ноября на Западе согласились прекратить боевые действия, союзникам уже не нужно было открывать Восточный фронт. Таким образом, исчезло само основание для интервенции в Россию. Исчезло и сопутствующее обоснование для хранения запасов из Германии во Владивостоке, Мурманске и Архангельске. Остались только антибольшевистские настроения, которые, как и прежде, были сильны в умах власть имущих союзников, но явно шли на спад среди простого народа. Даже те представители французского, британского и американского населения, которые в целом были настроены к большевикам враждебно, не испытывали особенного желания продолжать войну.

Однако союзники не сразу вывели войска из России. Столкновения между большевистскими и союзными войсками происходили еще более года по всей огромной территории Евразии. Тем не менее к концу 1919 года большинство иностранных войск было выведено, хотя Чехословацкий легион покинул страну только в 1921 году, а некоторые японские солдаты оставались на Дальнем Востоке до 1925 года.

Западные державы по-прежнему симпатизировали белым и продолжали финансировать их контрреволюционные усилия, но эти финансовые вложения были явно недостаточны для успешного сопротивления большевикам. Локкарт, Робинс и Рэнсом были правы с самого начала: Белое движение, направленное против большевиков, было слабым, неорганизованным и склонным к расколам, в то время как о новой власти можно было сказать прямо противоположное. Стоило только исключить массированную помощь белым и серьезное военное вмешательство союзников после заговора Локкарта — и тогда Ленин и Троцкий, скорее всего, в скором времени разгромили бы всех контрреволюционеров.

Или, если быть точными, не сами Ленин и Троцкий, а выстроенное их силами правительство, ведь Ленин через несколько лет будет уже мертв, а Троцкий пустится в бега. Очень кратко резюмируя все дальнейшие события, скажем только, что бесспорный лидер большевиков оправился от ран, ответственность за которые взяла на себя Фанни Каплан, хотя одна пуля, пробив легкое, навсегда осталась в его ключице, а другая — в основании шеи. Говорят, что через две недели после покушения, когда Ленин пришел в себя и смог говорить, его первыми словами были: «Остановите террор», и террор тогда действительно прекратился. Однако историки отмечают, что ранее Ленин высказывался в пользу систематического террора и мог бы сделать это снова [1]. Более того, режим, который уже успешно использовал такие методы, часто находит причины для их повторного применения. Точно так же поступили и большевики.

Доподлинно неизвестно, от чего именно умер Владимир Ленин. В 1919 году он вроде бы полностью восстановился, но затем его здоровье резко стало ухудшаться: поднялся уровень холестерина, развился артериальный тромбоз. В 1922–1923 годах он перенес несколько инсультов, паралич и, наконец, умер от обширного инсульта в январе 1924 года — вероятно, в результате всех своих болезней. Некоторые считают, что его отравил Сталин. Был дан приказ не проводить токсикологический анализ тканей вождя — так что этот вопрос навсегда останется открытым [2].

Что касается второго помощника Ленина, то Лев Троцкий проявил чудеса сперва организации, чтобы создать Красную армию, а затем мастерства, чтобы привести ее к победе над контрреволюционерами, что сопровождалось иногда огромными трудностями. Троцкий заслуженно стал легендой, но это не означает, что он выступал против Красного террора, развязанного правительством. На самом деле он бесчеловечно отстаивал террор как часть революционного процесса в знаменитом споре с левыми эсерами в начале 1918 года, когда предсказывал массовые повешения в ближайшем будущем, и более полно в книге «Терроризм и коммунизм» (1920). О том, как Сталин, который, очевидно, также верил в силу террора, превзошел в нем Троцкого после смерти Ленина, написано много книг. Изгнанный из России, Троцкий некоторое время жил в Турции, затем во Франции, потом в Норвегии, пока в 1937 году не оказался в Мексике. Там один из сталинских агентов убил его в 1940 году.

Главные британские противники Ленина и Троцкого в годы революции, начальство Локкарта — Ллойд Джордж, лорд Милнер, Артур Бальфур и Роберт Сесил — жили и умерли в гораздо более легких условиях. Все они продолжали оставаться ведущими политическими фигурами, за исключением Альфреда Милнера, который вышел из Кабинета министров вскоре после завершения Парижской мирной конференции (1919–1920), на которой обсуждались итоги Первой мировой войны. В 1925 году он умер дома после поездки в Южную Африку, где заразился сонной болезнью. Ему был 71 год. Артур Джеймс Бальфур продолжал более или менее активно служить своей партии и правительству до 1929 года, получил множество почетных званий, степеней и председательских должностей и умер в возрасте 82 лет в 1930 году. Его двоюродный брат Роберт Сесил прожил еще двадцать восемь лет, став после Первой мировой войны ведущим британским участником Лиги Наций. Дэвид Ллойд Джордж, переизбранный премьер-министром в 1918 году, потерял власть в 1922 году и больше никогда не занимал этот пост, хотя оставался влиятельной политической фигурой до конца своей жизни. «Гигант без работы», он продолжал строить идеи и планы. Соблазнившись на время харизмой и энергией Адольфа Гитлера, он вскоре пришел к мысли, что только англо-советский союз удержит фюрера от войны и поможет Великобритании победить, если она все-таки начнется. Ленин улыбнулся бы, услышав это, — возможно, улыбнулся бы и Троцкий. Ллойд Джордж умер незадолго до окончания Второй мировой войны; англо-американо-советский альянс, за который он выступал, спас его страну.

Суд над предполагаемыми участниками заговора Локкарта начался 29 ноября 1918 года. Перед судом предстали 20 обвиняемых, главными из которых были Ксенофонт Каламатиано и полковник Александр Фриде. Судили и нескольких «девочек» Рейли: в зале суда находились Мария Фриде, Елизавета Оттен и Ольга Старжевская. По меньшей мере восемь агентов Каламатиано сидели на скамье подсудимых. Среди обвиняемых были также квартирная хозяйка полковника де Вертамона; французская учительница, в комнатах которой нашли взрывчатку; человек, который поставлял автомобили для Рейли; мистер Хиггс из фирмы «Камбер-Хиггс и компания». Последний был британским бизнесменом, который обменивал чеки Локкарта в фунтах стерлингов на рубли наличными и оказывал аналогичные услуги Рейли и Каламатиано.

Локкарт, Рейли, де Вертамон и Гренар — основные зачинщики заговора не предстали перед судом: они находились в безопасности в своих странах. Их будут судить заочно, и их вина и смертный приговор будут предрешены.

Мура, которая все еще верила в скорое воссоединение с Локкартом, вырезала газетные заметки о суде и отправляла их своему возлюбленному в Лондон, иногда сопровождая их своими заключениями, например, «Отчет П[етерса] довольно мягкий и туманный в отношении Вас» [3]. Это еще одно свидетельство того, что Локкарт хорошо замел следы. В начале августа, когда большевики впервые начали серьезно преследовать союзников в России, он уничтожил все свои шифровки; в критический период, предшествовавший перевороту, он не посылал телеграмм; вероятно, у него было время на следующий день после покушения на Ленина сжечь все опасные документы или, возможно, передать их на хранение голландцам. В результате у Петерса было мало улик против него, но это не повлияло на его требование заочного смертного приговора: «Он признался, что все показания, котрые ему удалось собрать против меня, были ничтожны. Я был либо глуп, либо чересчур хитер», — сказал он Локкарту перед тем, как отпустить его на свободу [4]. Локкарт, конечно, не был дураком. В конце концов, Дзержинский и Петерс смогли уничтожить его заговор, но не его самого.

Ксенофонт Каламатиано был не так умен, как Локкарт. Документы, изъятые из его трости, помогли ЧК выйти на многих его агентов. Трибунал приговорил Каламатиано к смертной казни. Но он был гражданином страны, с которой Россия все еще надеялась иметь дело. По этой причине его не стали расстреливать, но чекисты сделали все возможное, чтобы превратить его жизнь в мучение: ему не раз сообщали, что день казни настал, и выводили из камеры. Но в 1921 году Каламатиано наконец освободили. Вернувшись в Соединенные Штаты, он получил сильное обморожение во время охоты и рыбалки в Миннесоте, что привело к развитию инфекции. Она и стала причиной его преждевременной смерти в 1923 году.

Полковник Александр Фриде признался, что работал на Каламатиано и Рейли, за что получил пулю в затылок. Остальные семеро агентов Каламатиано были приговорены к пяти годам принудительных работ. Сестра Фриде, Мария, и Елизавета Оттен были освобождены. Ольга Старжевская, которая, как и две другие жены Рейли, утверждала, что не знала о деятельности своего супруга, получила трехмесячный срок и пожизненный запрет на работу в правительстве. Российский поставщик автомобилей — британский бизнесмен мистер Хиггс и французская хозяйка де Вертамона были оправданы.

Адвокат Каламатиано хорошо защищал своего американского клиента. Он хотел допросить Рене Маршана, чьи показания имели сокрушительную силу, но Маршан тоже покинул страну. Адвокат хотел знать, кто же такой Шмидхен и где он скрывается? Но на этот вопрос обвинение даже не попыталось ответить, так как ЧК была полна решимости защитить своего агента и Петерс не позволил ему дать показания. Он так и не сказал Берзину, что Спрогис/Шмидхен работал с ним, а не против него.

Дальнейшая судьба Яна Спрогиса неизвестна. Он принес Феликсу Дзержинскому письмо от палаты общин, которое передал ему Локкарт, и глава ЧК посоветовал латышу воспользоваться этим письмом. ЧК предложила ему средства «на покупку дома и автомобиля для беззаботной жизни в Англии в роли советского тайного агента». Спрогис решил посоветоваться с двумя другими Янами, но те отказались дать ему совет и больше никогда его не видели. Возможно, он был расстрелян в 1921 году как контрабандист и польский шпион. А может, это была дезинформация, призванная полностью стереть его прежнюю личность и облегчить ему путь в Британию. Если же он все-таки попал туда, то кто знает, какие дела он там проворачивал? [5]

Поначалу Яков Петерс не одобрял то, что он назвал «истерическим террором» в ноябре 1918 года, хотя он собственноручно подписал множество смертных приговоров [6]. Даже несколько лет спустя, когда он дал интервью американской журналистке Луизе Брайант, он скажет, что молит бога никогда больше не видеть и не использовать оружие [7]. К тому времени он разведется со своей британской женой и снова женится, рассказав Мэй Фримен о своем поступке только после того, как она и ее дочь появятся в России, ожидая воссоединения. Остаток жизни Петерс проведет, усердно работая на ЧК.

Партийная траектория Петерса была в целом схожа с путем Дзержинского. Но хладнокровие и усидчивость не спасли его от Иосифа Сталина, который в 1937 году обвинил Петерса в том, что он латышский националист, а не настоящий большевик-интернационалист. К этому времени Сталин прочитал в переложении мемуары британского агента Локкарта 1932 года о его пребывании в России и даже подчеркнул особенно заинтересовавшие его фрагменты, в том числе признание Петерса в 1918 году, что подписание смертных приговоров причиняло ему физическую боль [8]. Возможно, эти угрызения совести звучали для диктатора признанием слабости или даже вины. Во всяком случае, после допроса, суть которого так никогда и не была описана, Петерс признал все обвинения. Да, он всегда был агентом Великобритании. Да, он помогал Сиднею Рейли в 1918 году, потому что англичане обещали освободить Латвию. Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), возможно, расстре-лял его тотчас же; в противном случае это сделали немцы в 1942 году, когда захватили лагерь, в котором предположительно отбывал срок Петерс. Слухи о том, что он пережил войну, не вполне достоверны. В конце концов он был реабилитирован как «герой Октября» [9].

В 1919 году капитан Эдуард Берзин покинул Латышскую стрелковую дивизию и тоже вступил в ЧК. Через несколько лет его выбрали для наблюдения за строительством Вишерского исправительно-трудового лагеря, Вишлага, где производили бумагу и целлюлозу; в 1926 году Берзин его возглавил. Очевидно, он успешно справлялся с работой, не прибегая к ужасным методам, которые обычно ассоциируются с системой ГУЛАГа. В 1932 году Сталин направил его на освоение Колымского края на северо-востоке Советского Союза. Там Берзин снова показал себя успешным и, по-видимому, не жестоким руководителем. Его описывали как любящего мужа и заботливого отца. Однако, как и Петерс, он попал в тиски сталинского террора, причем в то же время и по той же причине. В декабре 1937 года во время допроса он тоже признался в том, что был латышским националистом и пытался помочь заговорщикам в 1918 году. Говорят, что его пытали; возможно, сначала он отказывался признаться в настолько очевидной неправде. Его расстреляли в тюрьме на Лубянке в августе 1938 года.

Из большевиков, участвовавших в борьбе с заговором Локкарта, Дзержинский не дожил до встречи со Сталиным. Из тех, кто дожил, Петерс — получил пулю (вероятно, русскую) в затылок, то же — Берзин и, возможно, Спрогис. Из большевиков, которых мы уже встречали на предыдущих страницах, но которые не принимали активного участия в раскрытии заговора, Чичерин умер в 1930 году до начала чисток, Троцкий был убит, Карл Радек расстрелян после чистки 1938 года, как и Карахан, как и лидер левых эсеров Мария Спиридонова. Их судьба вполне иллюстрирует сталинский план в отношении «старых большевиков» и их союзников по Октябрьской революции.

Был ли Борис Савинков убит или покончил с собой — этот вопрос остается открытым. Великий заговорщик бежал из России в 1919 году сначала во Францию, затем в Польшу. Однако он всегда оставался полон решимости вернуться в родную страну и свергнуть большевиков: для этого он общался с лидерами мировых держав и особенно впечатлил Уинстона Черчилля, который хотел помочь ему «задушить большевизм в колыбели». Некоторое время Савинков и его движение процветали, оставаясь значительной угрозой для Советов.

Однако Феликс Дзержинский оказался еще более хитрым, изворотливым и изобретательным, чем Савинков. Один великий заговорщик противостоял другому, и, как и следовало ожидать, победил большевик. Под эгидой Дзержинского в 1923 году была создана целая подложная антибольшевистская организация, известная как «Трест», с фальшивым вспомогательным органом под названием «Либеральные демократы» (ЛД) [6]. Представители ЛД установили контакт с Савинковым и со временем убедили его в своей «контрреволюционной добросовестности». Затем ему предложили возглавить фиктивную группу и заманили на квартиру, где его тут же схватила тайная полиция. Двухдневный публичный судебный процесс над Савинковым, проходивший в Москве в августе 1924 года, стал сенсацией. На нем известный заговорщик признал не только то, что большевики победили, но и то, что он с самого начала был не прав, выступая против них. Его приговорили к смертной казни, которую затем заменили на десять лет за решеткой. Вскоре после этого Савинков либо выбросился из окна и погиб, либо кто-то вытолкнул его.

Выбравшись из России неизвестным путем, Сидней Рейли объявился в Англии в ноябре 1918 года и почти сразу же написал Локкарту: «Я считаю, что существует очень серьезная обязанность продолжать службу… в вопросе о России или большевизме… Я мечтаю служить под Вашим началом» [10]. Локкарт больше не был заинтересован в этой деятельности, но британская секретная служба — была. Рейли и Джорджа Хилла послали прямо в пасть льва (или, скорее, медведя): на этот раз в район Черного моря в поисках информации, которая могла бы пригодиться на Парижской мирной конференции. Рейли продолжал выступать за британскую военную помощь белым в этом регионе.

Когда Рейли вернулся в Англию, то вступил в несколько антисоветских организаций, а также установил тесные связи с Борисом Савинковым. Он продал свою непревзойденную коллекцию памятных вещей эпохи Наполеона, чтобы финансировать усилия Савинкова. Он поддерживал контакт с Локкартом и с сотрудниками SIS, которых знал в России, особенно с Джорджем Хиллом. Однако все больше внимания он уделял отчаянному положению белых в подполье. Как всегда, Рейли жил на широкую ногу: у него была целая вереница женщин, и в 1923 году он вступил в очередной, четвертый по счету, брак с актрисой Нелли Луизой «Пепитой» Бертон.

В 1925 году «король шпионов» тайно отправился в Россию, чтобы встретиться с лидерами антибольшевистского сопротивления. Его поездка не была такой уж тайной, потому что люди, с которыми он встречался, принадлежали к той же фиктивной организации, которая за год до этого обманула Бориса Савинкова. Арест Рейли последовал быстро, но суда не было: семь лет назад его судили заочно, и приговор уже был вынесен. Оставалось только привести его в исполнение.

Рейли держали на Лубянке, допрашивали днем и ночью, угрожали немедленной смертью. Дошло до того, что вызвали палача и заставили его зарядить пистолет. Для какой-то непонятной цели Рейли вел краткий тюремный дневник: писал заметки карандашом мелким почерком на папиросных бумажках. Конечно, он знал, что его дневник найдут. Он писал: «Я рад, что могу показать им, как англичанин-христианин выполняет свой долг» [11]. Рейли не был ни англичанином, ни христианином — и он не выполнил свой долг, который заключался в молчании. Напротив, он написал письмо Феликсу Дзержинскому, предлагая рассказать все, что он знает о британской SIS, и даже работать на Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) в обмен на свою жизнь. Дзержинский не ответил на это предложение, возможно поняв, что Рейли будет соблюдать условия сделки только до тех пор, пока это его устраивает. «Короля шпионов» расстреляли 5 ноября 1925 года.

Джордж Хилл прожил достаточно долго, чтобы написать биографию своего друга-авантюриста, хотя так и не смог ее продать [12]. В период между войнами, имея ряд не приносящих удовлетворения работ, он все же сумел опубликовать два воспоминания, расширив — то есть приукрасив — свои подвиги в России в годы войны. С началом Второй мировой войны SIS вернула его на службу в Москву для координации шпионской деятельности в оккупированной Европе с НКВД. Историки считают, что эта миссия была Хиллом провалена. После войны он стал директором принадлежащей Великобритании немецкой компании по производству минеральной воды. «Странный финал для человека, который, как известно, никогда не отказывался выпить», — пишет его биограф [13]. Джордж Александр Хилл умер в 1968 году.

Из ближайших друзей и соратников Локкарта в России двое заслуживают отдельных рассказов. Первый из них, Раймонд Робинс, не смог изменить американскую политику в отношении Советов, когда вернулся домой в июне 1918 года: оставаясь по-прежнему сильным, энергичным человеком с хорошими связями, он утратил свою значительную политическую роль. Однако в 1920-е годы Робинс приобрел некоторое влияние в Чикаго. В этот период он также стал апостолом всемирного разоружения. В 1932 году, в ходе поездки на встречу с президентом Гувером, который вел кампанию Красного Креста по обеспечению поставок в голодающую Россию, Робинс бесследно исчез и объявился три месяца спустя в пансионе в Уиттиере, Северная Каролина, с амнезией.

После этого странного опыта он полностью поправился, но остаток его жизни был печальным для бывшего доверенного лица Ленина и Троцкого, близкого друга Тедди Рузвельта, прогрессивного кандидата в Сенат США от штата Иллинойс. И все же Робинсу довелось пережить последний миг под солнцем: именно он помог убедить Франклина Рузвельта официально признать Советский Союз и обменяться послами. На победном ужине в Waldorf Astoria в Нью-Йорке Робинс произнес речь, которую Локкарт назвал «речью года». Однако самого Локкарта в момент ее произнесения не было: Робинс отказался приглашать человека, который, по его словам, «сдал интервентов после отъезда из Москвы». Когда Локкарт отправился в турне по Америке после публикации своей книги «Британский агент», они отужинали вместе, но, по воспоминаниям шотланда, это была неприятная встреча [14].

Неудачи преследовали Робинса. Когда он пилил дерево в своем поместье во Флориде, то упал на землю и повредил позвоночник. После этой травмы он уже не оправился и умер инвалидом в 1954 году.

Жизнь Артура Рэнсома после 1918 года была гораздо более насыщенной, а после развода с первой женой и женитьбы на «дылде» Евгении Шелепиной в 1924 году — гораздо более счастливой. Когда ЧК раскрыла заговор Локкарта, Рэнсом находился в Стокгольме, руководил большевистской службой новостей (о которой говорилось в главе 14), передавал в лондонскую газету Daily News сообщения о российских событиях и посылал отчеты о России в Министерство иностранных дел. В своих газетных заметках он сомневался в том, что заговорщики могли быть так глупы, чтобы строить подобные планы. Еще он писал, что назначение Дзержинского и Петерса для расследования этого дела практически гарантировало справедливое отношение к обвиняемым. Он все же написал Радеку личное письмо, призывая не причинять вреда заговорщикам и освободить их всех; любые другие действия привели бы к ужасной для революционеров огласке. Британские чиновники в Швеции завалили Министерство иностранных дел телеграммами с вопросами о том, что делать с этим британским журналистом, который показывает себя почти большевиком.

Министерство иностранных дел, да и сама Секретная разведывательная служба не знали, что делать с Артуром Рэнсомом, потому что они всегда оставались двоякого мнения о нем. Досье S.76 (таким было кодовое имя Рэнсома в SIS) пестрит противоречивыми оценками его характера и лояльности власти. Вот, пожалуй, самая точная, но не самая типичная характеристика: «У него, я думаю, нет особых политических взглядов. Но благодаря своей связи с большевиками в Москве он сильно заинтересовался их идеализмом, некоторыми аспектами их работы, а также некоторыми личностями… S.76 можно считать абсолютно честным: он сообщает о том, что видит, но он не видит совсем прямо» [15].

Рэнсом до конца жизни оставался в хороших отношениях с Брюсом Локкартом, хотя они виделись нечасто. Весной 1919 года он обратился к нему с просьбой помочь его возлюбленной переехать в Великобританию, и во второй раз Локкарт поступил правильно по отношению к ней и к своему другу [16]. Однако его старания до времени были безрезультатны: власти не разрешали паре жить в Англии еще пять лет. За это время Рэнсом несколько раз ездил в Россию и обратно вместе с Евгенией или для встречи с ней, часто подвергаясь большой опасности и избегая тяжелых последствий лишь благодаря большой удаче. Он ушел из Daily News в Manchester Guardian, для которой до 1930 года был иностранным корреспондентом в нескольких странах, хотя Россия всегда интересовала его прежде всего. В ноябре 1932 года он написал для этой газеты рецензию на книгу Локкарта «Британский агент», и тот немедленно написал ему: «Вы осыпаете меня горящими углями, и я благодарю Вас от всего сердца. Никто не мог бы написать эту рецензию лучше, чем Вы. Никто, я уверен, не будет и вполовину так добр, как Вы» [17].

Еще до возвращения в Великобританию с невестой в 1925 году Рэнсом проводил каждую свободную минуту на рыбалке, под парусом, наблюдая за птицами, или писал об этих занятиях, пока, наконец, не начал писать серию детских книг «Ласточки и амазонки», которая сделала его еще более знаменитым. К тому времени он уже оставил политическую деятельность, журналистику и написание памфлетов. Рэнсом заметно пополнел, потом растолстел, но оставался жизнерадостным. У него был коттедж в Озерном крае, где он прожил свою жизнь без лишнего шума и приключений со своей русской любовницей, ставшей его женой. Шелепина ухаживала за ним во время его последней болезни, от которой он в 1967 году умер. Сама она дожила до 1975 года.

Осенью 1918 года Феликс Дзержинский был истощен и болен. В начале октября — как раз когда Локкарт садился в поезд на финской границе — глава ЧК отправился в Швейцарию, чтобы восстановить силы и увидеться с женой и сыном. Существует легенда, что он и Локкарт встретились лицом к лицу на озере Лугано: рассказывают, что бывший британский агент стоял на палубе парохода, подходившего к пристани, а Дзержинский с семьей как раз собирался пересесть на другое судно. «Феликс Эдмундович почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд и оглянулся. С палубы смотрел на него… Локкарт» [18^. Это пикантная, но маловероятная история: Локкарт почти наверняка в это время находился в Лондоне.

Феликс Дзержинский, его жена и сын

Возможно, поездка в Швейцарию была для Дзержинского оздоровительной, но она не смогла восстановить его силы. Он не изменил ни своего образа жизни, ни мировоззрения. В 1919 году он писал сестре: «Я — вечный скиталец — нахожусь в движении, в гуще перемен и создания новой жизни… Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания — быть в движении, как пущенный из пращи камень, пока не достигну конца — отдыха навеки» [19]. Задолго до своей смерти, фактически всего через несколько месяцев после возвращения в Россию, он разослал инструкции чекистам по всей стране. В них, в частности, говорилось следующее: «1. Составить список всего населения, из которого можно взять заложников, а именно: бывших помещиков, купцов, фабрикантов, промышленников, банкиров, крупных владельцев недвижимости, офицеров старой армии, крупных чиновников царского и Керенского режимов, родственников лиц, воюющих против нас… 2. Прислать эти списки…» [20] Он оставил за собой и другими высшими чинами ЧК право решать, кто достоин жизни, а кто — смерти. Возможно, это была его попытка контролировать красный террор. Если и так, то это не могло успокоить многих.

Чуть позже Дзержинский был поставлен руководить преобразованием ЧК сначала в Государственное политическое управление (ГПУ), а затем, после создания Советского Союза в 1922 году, в ОГПУ. Будучи якобы подчиненным Совету народных комиссаров, ОГПУ на самом деле представляло собой расширенную тайную полицию, наделенную полномочиями по надзору и координации разведки и контрразведки по всему Советскому Союзу. Но вот другая сторона необыкновенного человека, который руководил этим страшным механизмом до самой смерти: ведя беспощадную войну против белых и других врагов государства, он одновременно создавал национальную программу по уходу за всеми сиротами Гражданской войны.

Железный Феликс умер в 1926 году, через два года после смерти Ленина, выступив с важной речью, в которой защищал экономическую политику сталинского большинства в Политбюро и резко нападал на ее критиков во главе с Каменевым и Троцким. Это было шумное мероприятие, и когда Дзержинский отвечал на вопросы ораторов, его лицо покрылось капельками пота и побледнело. «Я никогда не щажу себя… никогда, — вызывающе отвечал он. — Если я вижу, что что-то идет не так, я обрушиваюсь на это со всей силой». Но сил у него больше не осталось. Когда он закончил свою речь, ему помогли выйти из зала и вернуться в квартиру в Кремле, где он упал в обморок. Врачи не смогли его откачать.

Большевики пытались создать культ вокруг мертвого героя. Поэт-футурист Владимир Маяковский писал в своей поэме «Хорошо!» (1927):

ОГПУ поместило тело своего главы, одетое в форму, со смертной маской на лице и на руках, в стеклянный гроб в офицерском клубе, — как своего рода святыню. Лубянская площадь в Москве была переименована в площадь Дзержинского. Через сорок лет после того, как Железный Феликс разгромил заговор Локкарта, хрущевский режим установил на площади его статую. Но еще через тридцать лет после этого жители Москвы снесли ее. Однако Россия еще не покончила с Феликсом Дзержинским: в 2015 году Московская городская избирательная комиссия согласилась провести референдум о том, нужно ли восстанавливать памятник [7].

Наконец, Мура Бенкендорф и Брюс Локкарт. Она с грустью наблюдала, как его поезд ушел с Николаевского вокзала, а затем вернулась в пустую квартиру. Он с каменным лицом сидел среди только что освобожденных и ликующих британских и французских чиновников. По словам Джорджа Хилла, он тоже бесстыдно улыбался. Но сам Локкарт писал, что, когда паровоз медленно отъехал от станции, он чувствовал «свинцовую тяжесть в груди» — ту же самую, что и Мура [21].

И все же между ним и ей была большая разница: она продолжала жить в стране, охваченной Гражданской войной и террором, страдая от нехватки всего необходимого для достойной жизни. Он возвращался в страну, которая собиралась пожинать плоды победы в великой войне, где порядок поддерживали нормы гражданского общества. Конечно, он столкнулся с трудностями: его карьера и брак были под угрозой, а может быть, и вовсе разрушены, — но Муру в советской стране ждали гораздо более серьезные испытания.

Было между ними и еще одно большое отличие. Она отдала ему свое сердце навсегда. Он же думал, что отдал ей свое, говорил ей об этом, и она верила ему. На самом деле он был не способен на такую преданность, о чем свидетельствовали и его предыдущие истории, и вся его дальнейшая жизнь. Более того, поезд вез его прямо к жене, которая вскоре узнает об этом романе (если слухи уже не дошли до нее), и Джин, несомненно, сделает все возможное, чтобы помочь ему забыть об этом. Ослепленная любовью Мура не оценила характер своего возлюбленного, не осознала, что он не способен противостоять искушениям и отвлекающим факторам, с которыми он вскоре столкнется, и не предвидела того, что произойдет.

После того как Локкарт узнал о выкидыше, он сказал, что Мура должна остаться в России. По прибытии в Англию, когда воспоминания о романе были еще свежи, а с женой не заладилось, Локкарт, вероятно, передумал и предложил Муре немедленно приехать к нему. Но слишком поздно: теперь это было невозможно. Мать Муры была тяжело больна. Мура запланировала встретиться с Локкартом в Стокгольме, однако по ряду обстоятельств ее план сорвался.

Несколько лет она писала ему почти каждый день. Сначала он регулярно отвечал, хотя почта в России была ненадежной и письма приходили пачками — сразу за несколько дней или недель. Иногда их передавали доверенные люди, чтобы избежать перлюстраций. Но письма стали пропадать все чаще; через два года они перестали приходить вообще.

Локкарт сохранил письма бывшей возлюбленной, а Мура в какой-то момент уничтожила те, что ей прислал он. Три письма, написанные ею в 1918–1921 годах, являются знаковыми для их отношений. Первое она написала 9 мая 1919 года, когда еще была жива надежда на их воссоединение. Это было незадолго до смерти ее матери. В этом письме она сообщила ему, что произошло нечто ужасное. «Моего мужа убили… какие-то эстонцы… В какую безнадежную, бесконечную путаницу противоречивых эмоций я погружена» [22]. Когда через несколько недель умерла ее мать, она осталась совсем одна. Думая, что это создаст меньше препятствий для их встречи, она ошибалась. Его письма приходили все реже.

Второе знаменательное письмо она написала 24 июня 1921 года, через два года после последней весточки от него. За это время она начала устраивать свою жизнь без него, но продолжала мечтать, что они снова будут вместе. Однако когда он наконец прервал молчание, то сообщил ей сокрушительную новость и получил ответ: «Бесполезно спрашивать тебя, почему, как и когда, не так ли? На самом деле… это письмо вообще бесполезно, просто во мне есть что-то, что болит так сильно, что я должна крикнуть об этом. Ваш сын? Прекрасный мальчик?.. Я думала, что забыла, что такое плакать». Теперь она знала, что он покинул ее навсегда. Но все же не могла перестать любить.

Третье письмо датировано началом августа 1924 года: именно тогда он наконец набрался смелости и сказал ей в лицо, что они расстались навсегда. Им все же удалось встретиться (в Вене), но Мура, должно быть, желала, чтобы этого не произошло. Что ей сказал Локкарт в ту встречу, восстановить невозможно, хотя он писал об этом в одном из мемуаров (конечно, смягчив все углы). После этого он писал ей, что «трепет ушел, его не вернуть», что живет «другой жизнью, не так, как шесть лет назад». Она ответила: «Я не стану говорить о чувстве всепобеждающей любви, которая была сильнее смерти. Все это отныне принадлежит только мне».

Она была права. Локкарту только казалось, что он испытал чувство любви на пике их романа. В конце концов в 1933 году она переехала в Лондон. Они снова стали регулярно встречаться, обедать, ужинать, пить, сплетничать и предаваться воспоминаниям. И все же она никогда не переставала любить его. В письмах она называла его «малышом», а он подписывал письма ей с той же нежностью. Но роман прекратился, и, поняв, что его уже не воскресить, потому что Локкарт не любит ее так, как она любит его, Мура решительно открыла новую страницу своей жизни.

Локкарт больше никогда не переживал таких головокружительных драм, как в России 1918 года. Его падение было стремительным. Вскоре он понял, что Министерство иностранных дел не позволит ему снова подняться по служебной лестнице, и после нескольких лет работы коммерческим секретарем в Праге он переключился на международное банковское дело. Это навевало скуку. Но обаяние, быстрый ум и удивительная способность дружить с важными людьми остались при Локкарте. В Праге он сошелся с Томасом Масариком, первым президентом Чехословакии, и его сыном Яном, который стал послом страны в Великобритании, а также с Эдуардом Бенешем, который впоследствии стал президентом и премьер-министром Чехословакии.

С другой стороны, в Праге Локкарт начал приобретать репутацию человека, склонного к тратам, обильным возлияниям и волокитству. Он нанимал цыган на вечер по несколько раз за неделю. Он проводил ночь, посещая ночные клубы и кабаре. Он слишком много пил, клялся бросить и тут же нарушал клятвы. Он влезал в долги, сначала небольшие, но со временем становившиеся все более крупными, и не мог придумать, как из них выбраться. Он страдал от приступов депрессии. Он часто чувствовал себя больным или «убогим», как писал в своем дневнике. Он не ладил со своей женой, даже после того, как она родила ему сына, однако и нечасто с ней виделся.

Роберт Брюс Локкарт обладал необыкновенным талантом: ему все давалось легко. Его природные способности были соразмерны со способностями великих людей, которых он знал, и он не чувствовал себя рядом с ними незначительным и ничтожным. Возможно, он считал, что и сам мог бы стать великим, — наверное, это действительно так. Ведь в 1918 году он почти перевернул мир! Однако его карьера застопорилась, и он не видел способа ее спасти, и разгульное поведение выдавало его разочарование и несчастье. В своих воспоминаниях он стал своим самым суровым критиком, но и этого было недостаточно. Локкарт уже не мог изменить свой образ жизни, и он это знал. Его самопознание иногда обращалось в ненависть к себе.

Чтобы увеличить свой доход, он снова начал писать, что привлекло к нему внимание Макса Эйткена, лорда Бивербрука, владельца сети газет. Бивербрук, с которым он впервые встретился после возвращения из России в 1918 году, был легендарным политическим реформатором, непорядочным, безжалостным, амбициозным и хитрым, склонным к риску. Положась на интуицию, он нанял Локкарта вести колонку «Дневник лондонца» в его лондонской газете Evening Standard. Как это часто случалось с Бивербруком, интуиция оказалась верной, по крайней мере с его точки зрения: Локкарт умел писать, очаровывать и легко входил практически в любой круг. Его колонка стала обязательным чтением для тех, кто интересовался людьми из высшего общества и политическими верхами Великобритании конца 1920-х — начала 1930-х годов.

Локкарт занимался и более серьезной журналистикой. Например, он стал первым английским журналистом, взявшим интервью у бывшего кайзера Германии и у министра иностранных дел Германии Густава Штреземана. Он описал многих руководителей для Standard и других газет Бивербрука. Но журналистика ему никогда по-настоящему не нравилась, и после успеха книги «Британский агент» (1932), где он в основном рассказывал о своих приключениях в России, он бросил это занятие, возвращаясь к работе время от времени. Вместо этого он писал книги: о своей жизни и дальнейших приключениях, о любимой рыбалке (как и Артур Рэнсом), о политике и делах Центральной Европы. Он продолжал иногда консультировать Министерство иностранных дел, хотя больше не имел с ним формальной связи. Однако несколько человек в Уайтхолле все еще знали достаточно, чтобы использовать его глубокие знания не только о России, но и о Центральной, Восточной и Южной Европе. Министерство иностранных дел консультировалось с ним по мере ухудшения международной ситуации в течение этого десятилетия.

Его брак распался. Жена, такая же экстравагантная, как и он, страдала от того, что тогда называли «нервами». Он начал проводить много времени с Верой Мэри (Томми) Росслин, красавицей и третьей женой беспутного Гарри, пятого графа Росслина. Двадцать лет назад он подумывал принять ислам, чтобы облегчить жизнь Аман в Малайе. Теперь под влиянием Томми он перешел в католичество. Таким образом, он присоединился к церкви, которую в юности оставил Феликс Дзержинский.

Томми имела доступ к более высоким кругам британского общества. Через нее он познакомился с принцем Уэльским, который вскоре стал Эдуардом VIII. Они играли в гольф и общались. Лондон 1930-х годов был для Локкарта похож на Москву в золотые предвоенные годы: финансовые, промышленные, научные, художественные, литературные, политические и аристократические львы и львицы наслаждались его обществом. Ему они также нравились, и если он не сравнился с Сиднеем Рейли по количеству адюльтеров, то, по крайней мере, завел их немало.

Но за всем этим его талант растрачивался впустую, и он знал об этом. В Москве до войны его связи позволяли ему формировать политику Британии в отношении России. В Лондоне он вел, по сути, колонку о сплетнях. К тому времени он перебарщивал с пьянством и с экстравагантностью, осуждая себя раз за разом в дневнике и решая исправиться, он нарушал свои клятвы. Мура тоже понимала, что он растрачивает себя. Однажды на одно из его писем она ответила так: «Только что показала конверт с Вашим письмом одному человеку, который является прекрасным графологом». Эксперт обнаружил «черствость» в почерке Локкарта и сказал Муре: «У этого человека развилось такое безразличие к морали, что эта черствость напоминает бороду, которую не удалит ни одна бритва» [23].

После продолжительной раздельной жизни Локкарт и Джин развелись в начале 1937 года. Он переехал к Томми, когда умер ее муж. Но они поссорились из-за денег и вскоре разошлись, так и не поженившись. В 1942 году он женился на своей секретарше, Фрэнсис Мэри (Молли) Бек. Похоже, это был брак по расчету. Своему сыну Локкарт сказал, что брак не помешает ему продолжать встречаться с Мурой — а вероятно, и с другими женщинами.

Вторая мировая война вернула Локкарта на государственную службу, и он снова оказался в центре событий. Это было своего рода воскрешение. Поскольку он был знаком с Бенешем и Яном Масариком, он некоторое время служил представителем Великобритании при чешском правительстве в Лондоне. Что еще более важно, он стал генеральным директором Управления политической борьбы, отвечающего за пропаганду во вражеских странах. Эта работа могла стать испытанием даже для его способностей: он руководил отделом из 8000 человек. Хотя его работа была важной, интересной и захватывающей, в ней все-таки не было той остроты, опасности и романтики, которые он чувствовал в России за четверть века до этого. После войны он сразу же дал понять, что больше не хочет работать в правительстве [24].

Затем наступила печальная развязка. Вместе со второй женой он уехал на пенсию в Эдинбург, но тамошний климат оказался ему не по душе. Супруги переехали в Фальмут в Корнуолле, но там Локкарт стал чувствовать себя изолированным, сентиментальным, подавленным, ему было трудно даже писать. Он продолжал встречаться с Мурой всякий раз, когда приезжал в Лондон, и та всегда пыталась его успокоить. В 1960-х годах он начал страдать от старческой деменции. В 1970 году Локкарт скончался.

Мура оказалась выносливее своего возлюбленного. Она не просто перенесла лишения революционных лет в России, но и смогла их преодолеть. Где-то в 1919 году ей удалось добиться знакомства с величайшим из живущих писателей России, Максимом Горьким, другом Ленина и критиком большевистских «перегибов». Горький жил в огромной квартире в Петрограде. Люди приходили туда и оставались или уходили, как им было угодно: это было что-то вроде коммуны хиппи еще до того, как был изобретен сам термин «хиппи». Мура, дочь крупного украинского помещика и вдова русского дипломата и аристократа, переехала туда жить. Она стала музой и возлюбленной Горького, а поскольку еще в детстве выучила английский, французский и немецкий языки, то вскоре стала его переводчицей и агентом по зарубежным правам. Она больше не была богата; большевики лишили ее собственности, как лишили богатства и имущества весь ее социальный класс, но она получала достаточный доход как переводчик.

Вероятно, в сентябре 1918 года она договорилась с Яковом Петерсом и ЧК, чтобы выйти из Бутырской тюрьмы и спасти своего любовника. ЧК, по-видимому, дала Муре новое задание, как только она познакомилась с Горьким.

Главный писатель России еще не принадлежал к большевистской партии и в глазах партийцев был настоящим дикарем, принципиальным и неуправляемым, а также неприкасаемым благодаря давней дружбе с Лениным. ЧК поручила Муре шпионить за Горьким и его окружением и докладывать им. Но, узнав поближе великого человека, она не смогла этого сделать, поскольку Горький очаровывал и притягивал ее. «Он был целым миром», — говорила она. Она призналась ему в том, чего от нее добивалась ЧК. Горький пошел к Ленину и убедил его оставить Муру в покое.

Кроме того, в этот период Мура вышла замуж за молодого эстонского дворянина, барона Будберга. Любовь здесь ни при чем: брак с ним обеспечил ей эстонский паспорт, что, в свою очередь, позволило совершать зарубежные поездки для работы. Сам барон переехал в Южную Америку, где провел остаток жизни за игрой в карты. Они виделись крайне редко.

Когда Горький уехал из России — сначала в Центральную Европу, а затем в Сорренто, где прожил много лет, — Мура присоединилась к нему, путешествуя по эстонскому паспорту. Она закупала рукописи для фирмы, которая публиковала иностранные произведения на русском языке. Сорренто был ее базой, но она не раз пересекала весь континент, встречалась с ведущими европейскими писателями — и не только с ними. Как и Брюс Локкарт, она обладала талантом привлекать мужчин, облеченных властью. Многие из них были ее любовниками.

Она часто путешествовала по России и за ее пределы. Зачем? Как? Ходили слухи, что Мура Будберг работала и на российскую, и на британскую, и на немецкую разведки. Возможно, у нее все еще была связь с НКВД, но веских доказательств тому нет. Однажды она виделась с Муссолини, которому пожаловалась на слежку за Горьким. «Мы не следим за ним, — ответил итальянский диктатор. — Мы следим за вами». Когда Горький умер в 1936 году, она вернулась в Россию на его похороны. Существует видеозапись, на которой она стоит рядом со Сталиным у гроба Горького. Это дало новую пищу для слухов, которые в отношении Муры никогда не прекращались. Когда в 2010 году Ник Клегг, лидер либерально-демократической партии, стал заместителем премьер-министра в коалиционном правительстве Дэвида Кэмерона, газетчики вскоре обнаружили, что его бабушка была сводной сестрой Муры. Газетчики в Daily Mail тут же поспешили назвать Клегга внучатым племянником русской Маты Хари [25].

В 1920 году великий английский писатель Герберт Уэллс посетил Россию и остановился у Горького в его огромной квартире в Петрограде. Там он встретил Муру (возможно, он уже встречался с ней однажды, в 1914 году), которая очаровала и заинтересовала его. Однажды ночью она пришла к нему в комнату, и они занялись любовью. Он вернулся в Англию к своему полиаморному существованию, но не забыл красивую и интригующую русскую женщину. «Она была великолепна», — вспоминал он впоследствии.

В 1931 году Мура отправилась по делам в Великобританию, и отношения между ней и Уэллсом возобновились. В 1933 году Горький вернулся в Россию, надеясь защитить писателей от все более жестоких репрессий, однако Мура не поехала с ним: Горький запретил ей, потому что не был уверен, что сможет защитить ее от сталинистов. (А возможно и потому, что она все еще имела с ними какие-то связи.) Но по настоянию Уэллса она переехала в Великобританию, а вскоре и в Лондон.

Мура больше не питала иллюзий в отношении Брюса Локкарта, хотя теперь могла часто видеться с ним. С переменой в их отношениях она вскоре примирилась. Наконец-то она смогла принять его, «существо, наделенное мудростью и детскими комплексами» [26]. Она знала, что Локкарт восхищается ею и чувствует себя пристыженным, и находила их встречи крайне важными. Однако именно с Уэллсом у нее теперь были главные романтические отношения. Ради нее Уэллс бросил всех своих женщин и не раз предлагал ей выйти за него замуж. Она заботилась о нем во всех смыслах этого слова, как и о Локкарте, вплоть до самой смерти Уэллса в 1945 году, но так и не согласилась стать его женой. Обычно в отношениях с женщинами Уэллс доминировал, однако с Мурой все было наоборот.

В ее круг в довоенной Великобритании входило большинство представителей художественной, театральной и литературной элиты, а также важные политики. После войны она продолжала окружать себя разнообразными людьми: писатели, поэты, музыканты, актеры, режиссеры, композиторы, журналисты, важные политики, шпионы — она очаровывала их всех и многих из них укладывала в постель. Однако, кроме Локкарта, Горького и Уэллса, никто, кроме семьи, не мог теперь по-настоящему прикоснуться к ней.

Она всегда была при деле, путешествовала, писала, редактировала, переводила, давала консультации, развлекала других и развлекалась сама. Она могла выпить любое количество джина совершенно без последствий. Локкарт разбил ей сердце, но не уничтожил ее волю к жизни. В конце концов, никто не жил более полной жизнью, чем Мура Будберг, — даже Локкарт, для которого излишества стали именем нарицательным.

В мае 1918 года она сказала Локкарту, что будет любить его вечно и беззаветно. В феврале 1970 года он умер. Его семья организовала похороны, а два дня спустя, более чем через пол века после признания в любви, Мура, старая, грузная, в морщинах, назначила поминки в величественной русской православной церкви в Кенсингтоне, на Эннисмор Гарденс. Под золотыми люстрами, висевшими высоко над нефом, хор исполнял неземную музыку; священник тряс золотым кадилом; ароматный дым струился по огромному помещению. Мура была единственной скорбящей под этим огромным куполом — одна, в окружении горя и воспоминаний. Какие мысли проносились тогда в ее голове?

Когда служба закончилась, она встала и вышла на Бромптон-роуд. Ей предстояло встречаться с людьми, посещать вечера, театры, кино и концерты, планировать путешествия, читать книги — вести свою увлекательную жизнь. Она прожила еще четыре года, и ее похороны состоялись в той же церкви. На этот раз в здании было полно людей.