Заговор против маршалов

30

Год, проходивший под знаком «жить стало лучше, жить стало веселее», перевалил макушку лета, сухого и жаркого. Все, что завязалось под зимними звездами, понемногу проясняли незаметно идущие на убыль дни, с их грозами и отсветами зарниц.

27 января Сталин принимал делегацию трудящихся Бурят-Монгольской АССР. Ардан Маркизов привел в Кремль крепенькую прелестную девчушку в синей матроске. Едва справляясь с двумя охапками роскош­ных пионов, она уверенно протопала прямо в президиум. Один букет предназначался любимому Сталину, дру­гой — Ворошилову, которого Геля любила на полми­зинчика меньше.

— К тебе пришли,— хитро подмигнув Геле, шепнул Сталину Андрей Андреевич Андреев.

— Твоя? — повернулся к Маркизову вождь.— Как зовут?

— Ангельсина, товарищ Сталин, Геля.

— Ну, здравствуй, Геля,— Сталин поднял девочку, поставил на стул и забрал оба букета.

Геля было раскрыла розовый ротик и даже умоля­юще посмотрела на маршала Ворошилова, но непонят­ная сила заставила ее промолчать.

— Она хочет сказать речь,— догадался, что-то такое почувствовав, Ворошилов.

— Это от ребят Бурят-Монголии товарищу Стали­ну! — звонко, как ее учили, отрапортовала Геля.

— Поцелуй! — закричали из зала.

Под восторженные выкрики и аплодисменты Сталин взял девочку на руки, а она крепко-крепко его обняла.

Так и сфотографировали их корреспонденты «Прав­ды» и ТАСС.

— А что ты мне подаришь? — спросила Геля, сидя на коленях самого доброго и самого мудрого человека на свете.

— Она хочет подарок? — наклонился он к Молотову.

Когда закончилась торжественная часть, Молотов принес маленькую красную коробочку и уже собрался вручить, но Сталин перехватил и сам поднял крышечку с золотыми буквами «ЗИФ».

— Тебе нравится, девочка?

В коробочке лежали замечательные блестящие ча­сики. На крышке — это она прочитала потом — было выгравировано: «От вождя партии Геле Маркизовой».

А вечером в гостиницу «Москва» два командира принесли потрясающий патефон с набором иголок.

Прошло шесть месяцев, для кого-то радостных и мимолетных, а для кого-то тяжких и долгих, ибо протяженность времени зависит от впечатлений, от состояния души. Геля была счастлива совершенно. И вот в одно прекрасное утро о ее счастье узнала вся советская детвора. Сначала «Правда», потом «Извес­тия» и все другие, включая любимую «Пионерку», газеты напечатали карточку, где круглолицая девочка (черные глазки, как щелочки) прижимается пухлой щечкой к щеке дорогого вождя. Замечательная фотогра­фия. Даже цветы и те вышли, как живые!

Вскоре ее размножили на плакатах и открытках.

Одну такую открытку командарм первого ранга Якир купил в газетном киоске в подарок сыну Петру.

Петя повесил ее на стенке, рядом с портретом знаме­нитого летчика.

— Папочка! — сказал он очень серьезно.— Мне иногда становится страшно, что я мог бы родиться не в Советском Союзе...

Перед отъездом в Одессу Якир собрал начальников родов войск. Перебазировка с зимних квартир в лагеря прошла без сучка и задоринки. В палаточных городках вовсю разворачивалась подготовка к техническим учениям. Командиры и комиссары корпусов, дивизий и бригад, разбросанных по всему театру Днестра, Збруча, Буга, Случи, Тетерева, Горыни, Десны, а также Черноморского побережья, получили своевременное оповещение.

— Задача у нас одна,— подвел итоги команду­ющий,— провести учения с демонстрацией всех видов техники на самом высоком уровне.

— Как заведено в округе,— добавил начальник Политуправления армкомиссар второго ранга Аме­лин.— По-стахановски!

— Обеспечить стопроцентную явку начсостава пору­чаю вам,— Якир передал списки комдиву Бутырскому, новому начштаба.— Вопросы есть?.. Тогда все свободны. Товарищей Фесенко и Тимошенко прошу задержать­ся,— он оставил обоих заместителей, чтобы еще раз четко разграничить обязанности. Тем более что ладить с Тимошенко было непросто. Слишком долго засиделся на кавалерийском корпусе и с трудом постигал значение технических средств. Не помогли ни высшие курсы, ни учеба в Германии. Оборону решительно не признавал. Шашки наголо и «ура». Любимчик нар­кома.

Засовывая карты в планшеты, командиры подня­лись из-за стола.

— Желаю всласть искупаться в черноморской воде и покушать бычков,— неудачно пошутил комдив Шмидт, подойдя попрощаться. Из Дмитрия вырос превосходный танкист, но и для него время в каком-то смысле остановилось на гражданской. Что хотел, то и болтал, не считаясь ни с положением, ни с обстоятель­ствами.

Якир сделал вид, что не расслышал, и молча подал руку. Зажег новую папиросу, позвонил домой.

— Я еще малость подзадержусь, Саечка,— успо­коил жену.— Как, уже сама собрала?.. Ну спасибо, спасибо... Тогда я пошлю машину... Поцелуй за меня Петра.

Пока шофер ездил на Кирова, а потом отвозил за­ботливо уложенный чемоданчик на вокзал, где в тупике стоял личный вагон, Иона Эммануилович благополучно разрешил тонкую процедуру раздела власти и малость побалагурил с замами.

Уехал в приподнятом настроении. С Одессой и ее портом было связано столько воспоминаний.

«Считаю, что тов. Ягода в записке от 25 марта 1936 г. правильно и своевременно поставил вопрос о решитель­ном разгроме троцкистских кадров,— оперативно отреагировал Вышинский на посланный ему матери­ал.— ...С моей стороны нет также возражений против передачи дел о троцкистах, уличенных в причастности к террору, то есть в подготовке террористических актов, в военную коллегию Верховного суда Союза, с приме­нением к ним закона от 1 декабря 1934 г. и высшей меры наказания — расстрела...»

20 мая опросным голосованием Политбюро приняло соответствующее постановление.

Санкцию на арест Муралова Сталин дал заранее, не дожидаясь формального утверждения намеченных мероприятий. Список «параллельного центра» находил­ся в работе.

Николай Иванович Муралов был активным участни­ком первой революции и одним из руководителей Московского восстания в 1917 году. Исключенный в 1927 году из партии, он только теперь решил отме­жеваться от троцкистской платформы, о чем и сообщал в заявлении, поступившем в самом начале года в ЦК. Сталин предусмотрительно распорядился оставить его без рассмотрения: слишком поздно очухался. Упорст­вующий оппозиционер подпадал таким образом под постановление. Его арест открывал интересные пер­спективы сразу по нескольким линиям. Прежде всего — по военной. В годы гражданской войны Муралов был членом РВС Третьей и Двенадцатой армий, затем — всего Восточного фронта, в последующий период коман­довал Московским и Северо-Кавказским военными округами.

По звонку из Москвы его взяли работники управле­ния по Западно-Сибирскому краю.

Семь месяцев и семнадцать дней он отказывался от признаний вины.

Командира Восьмой отдельной танковой бригады Шмидта забрали на киевской квартире за неделю до начала учений. Обыск длился всю ночь, а на рассвете героя гражданской затолкали в товарный вагон с грубо сколоченными нарами и вместе с другими арестованны­ми повезли в Москву. Впрочем, об этом он узнал лишь по приезде, когда пришла пора пересесть в подогнанный к перрону «воронок». О том, что везут на Восток, догадался по солнцу, бившему сквозь щели, а куда именно — не знал.

Очутившись в деревянном боксе внутренней тюрьмы на Лубянке, он еще на что-то надеялся, готовился что-то там доказать, но когда, стоя, в чем мать родила, увидел, как сноровисто свинтили с гимнастерки ромбы и ордена, понял: конец.

Мерзкая, унизительная процедура телесного осмотра подкосила напрочь. Стиснув зубы, чтобы не разрыдать­ся, не врезать сплеча холуям в белых халатах, так и сяк вертевшим его, он думал только об одном: как бы не лишиться сознания. Не доставить такого удовольст­вия паразитам.

— Вы часом не из деникинцев? — процедил на пос­леднем пределе.

В камере, где каждые три минуты открывался глазок, он провел, потеряв счет времени, двое суток. Не более. Установил это, погладив обросшее лицо. Почти обрадовался, когда вызвали на допрос: затеплилась какая-никакая надежда.

С ним посменно работали Гай и Ушаков. Сначала держали на «конвейере», потом, заходясь остервенелой матерщиной, взялись за обработку. Свалив с табуретки, пинали сапогами по ребрам, резиновым шлангом поло­совали спину. Метили все больше по почкам: на третьи сутки пошла окрашенная кровью моча.

— Вот тебе, падла, вот,— домогался признательных показаний Ушаков.— Нашли у тебя при обыске? Все расскажешь как миленький, польско-немецкий шпион! И не таких раскалывали, не чета тебе, говно.

Шмидт не сразу понял, чего добивается следова­тель, какую бумагу сует под нос. Постепенно дошло, что он, Дмитрий Шмидт, обвиняется в подготовке покушения на Ворошилова. Только и всего. Причем во время маневров и по заданию иностранных разведок, чтоб расчистить путь к власти командарму Якиру. Найденный при аресте график передвижения наркома служил уликой, вещественным доказательством.

— Но это ж какой-то кошмар! — едва ворочая распухшим языком, хрипел комдив, и кровавые пузыри выдувались на изуродованных губах.— Бред сумасшед­шего. Да такие графики раздавали всем командирам соединений! Это же легко проверить! Этапы учения...

— Попой-попой, сволочь,— прерывал Ушаков, сги­бая и разгибая упругую резиновую трубу.— Сейчас опять юшкой умоешься. Да нам совершенно точно известно, что твой вонючий Якир дал директиву готовить бригаду к восстанию. Когда уезжал в Вену, якобы на лечение.

— Чего ж мы не восстали, паскуда? — силясь приподняться с приколоченного к полу табурета, дер­нулся было Шмидт, но второй следователь оглушил его ударом по темени.

— Зачем горячиться? — попенял Ушаков.— Он уже на пределе. Завтра, вот увидишь, будет писать роман.

По сценарию в «романе» Шмидта предполагалось полностью раскрыть предательскую роль верхушки Киевского военного округа во главе с Якиром и про­тянуть связи в соседний Харьковский округ, где коман­довал Дубовой. На Тухачевского требовались отдельные показания. Собственноручно написанные, вернее, пере­писанные с подготовленного варианта, поступившего лично от товарища Ежова. Остальное — по ситуации, как выйдет.

— Кузьмичева уже доставили? — спросил напарни­ка Ушаков.— Не знаешь? — и вызвал звонком кон­воира.— В камеру!

Начштаба авиабригады Кузьмичева арестовали чуть позже и тоже определили во внутреннюю тюрьму. Его «прикрепили» к «хорошему» следователю, «вежли­вому». Вместо того чтобы сразу сломать подследствен­ного, ввергнув его в самое пекло, такой вариант предусматривал постепенную тактику наводящих вопросов, обстоятельное разматывание, когда неизбежно выскакивают характерные подробности и, никуда не денешься, имена. Какие угодно сначала. Глядишь, где-нибудь пригодится. Следователь предполагал раз­вернуть дело как можно шире, начав с партизанских баз, которые Якир вместе с секретарем ЦК КП(б) Косиором начали создавать еще в тридцатом году. Тысячи людей прошли тогда через учебные сборы. На них формировались лесные отряды и целые соединения. Якир не только утверждал, но зачастую и разрабатывал программу, добиваясь максимального приближения к реальным условиям партизанской вой­ны. В том, что воевать придется, и именно так — от­ступая в начальной стадии под напором противника, он не сомневался: С этой целью в приграничной полосе была развернута сеть тайников, где хранилось оружие, продовольствие, портативные радиопередат­чики.

В отряды подбирались специалисты широкого профиля. Подпольщик должен уметь все: изготовлять мины-самоделки, закладывать взрывчатку на же­лезных дорогах, в опоры мостов. Практикум по радио­связи проводили кадровые инструкторы. Курсанты, обнаружившие способность к работе на ключе, зачисля­лись в особую группу. Будущих партизан тренировали в прыжках с парашютом, обучали скрытно разводить костры, ориентироваться на местности, прятать бое­припасы на запасных базах.

По личному указанию Якира опытный подрывник Старинов организовал мастерскую-лабораторию для разработки новых образцов мин. За несколько лет удалось создать автоматическую мину «колесный замыкатель», управляемую по проводам мину «удочку» и многообещающую новинку — «угольную», которая взрывалась в топке паровоза.

— Отрезать врага от источников снабжения — зна­чит выиграть войну,— не переставал повторять Иона Эммануилович.— Поезда с живой силой, техникой, горючим и продовольствием — под откос.

— Невидимый фронт зачастую становится глав­ным,— вторил Косиор.

Однако с тридцать третьего года в оценке столь широкомасштабной деятельности Украинского (тогда) военного округа обозначился перелом.

— Какие-то пораженческие настроения,— отреаги­ровал Сталин на доклад комиссии.— Мы не намерены уступить врагу ни пяди своей территории.

На учебных сборах поставили крест, базы и тайники помаленечку растащили, а отряды расформировали.

На текущий момент похеренная инициатива Украин­ского Политбюро и лично Ионы Эммануиловича рас­ценивалась много серьезнее, чем просто «пораженчест­во», и следователь знал, как и куда разворачивать. Его не смущало, что авиатор Кузьмичев, хотя бы по роду своей деятельности, отстоял от лесных тайников и па­ровозных бункеров дальше, чем кто другой. Когда в за­говор вовлечено чуть ли не все командование, подобные мелочи не принимают в расчет. «Не имел касательства? Превосходно. А кто имел?»

Но хитроумным логическим построениям, рассчи­танным на психологию и прочие тонкости, не суждено было воплотиться в строки протокола. Кто-то на самом верху внес некие коррективы, под которые срочно при­шлось подгонять и уготованную Кузьмичеву роль.

Для начала комдива отправили в бокс, где постоян­но горела, выжигая мозг, трехсотсвечовая лампа, а следователя перебросили на другой участок, чтобы не простаивал зря. Коль скоро указания поступили от Ежова, в наркомате полагали, что это неспроста и ско­рее всего непосредственно связано с процессом. Недаром же следователи, ведущие Рейнгольда, Мрачковского и Дрейцера, получили добавочные инструкции. Как бы не повторилась закрутка с Иваном Никитичем, когда в пожарном порядке брали его первую жену и дочь. Ее пришлось показать Смирнову уже готовенькую, в разодранном платье, иначе бы он еще год дозревал. Кто знает, как обернется теперь? Эти вояки — крепень­кие орешки.

Первотолчок исходил, однако, не от Ежова.

Знакомясь с новым «Полевым уставом», Сталин за­глянул в прежние редакции и вообще порылся в уста­вах РККА. Один параграф, предписывавший беспре­кословное выполнение всех приказов командования, кроме «явно контрреволюционных», ему не понравился.

— Кому решать, какой приказ считать контррево­люционным, а какой революционным? — в присутствии Молотова и Жданова он излил раздражение на Воро­шилова.— Тебе или партии это решать? Может, марша­лы будут решать? Любой красноармеец начнет теперь думать, выполнять ему приказ командира или не вы­полнять. Чем вы думали, головой?

— Партию представляют в армии комиссары, Коба,— Ворошилов обиделся. Он не спорил по сущест­ву. Не о чем было спорить. Он защищался от оскорби­тельных личных нападок.

— По-твоему, комиссар ни при каких обстоятель­ствах не способен на измену? Не знали мы таких ко­миссаров... Как, по-твоему, существуют в Красной Ар­мии замаскированные враги, помышляющие о контр­революции?

Ворошилов покрылся холодной испариной.

— Нельзя исключить,— в том же раздраженно- уничижительном тоне продолжал Сталин,— что отдель­ные белогвардейские козявки и ничтожные лакеи фа­шистов еще сидят в укромных норах, пользуясь благо­душием и ротозейством отдельных руководителей. Они забыли, что стоит советскому народу шевельнуть паль­цем, чтобы и следа от них не осталось. Советский чело­век должен без всяких уставов знать, как реагировать на поползновения классового врага. Надо, наконец, понять, что самым решающим капиталом являются люди. Будут у нас хорошие и многочисленные кадры в армии — наша страна будет непобедимой.

Ворошилов так и не понял, в каком именно уставе допущена враждебная вылазка и как ее надлежит устра­нить. На всякий случай назвал авторов основных раз­делов последней редакции: Тухачевского, Туровского и Мерецкова — все члены Военного совета.

— От случайной ошибки никто не застрахован, члены Военного совета неверно выразились. Но мы не будем поднимать шума,— уже спокойно, но обращаясь почему-то к Молотову, заметил Сталин.— Народ любит и доверяет армии. Он ничего не жалеет для армии. Она плоть от плоти народа. Зачем кого-то преждевременно оскорблять огульными подозрениями?

Ворошилов кисло улыбнулся: гроза прошла сторо­ной.

А через несколько дней в газетах появился указ о награждении пятисот лучших летчиков орденами.

Получив откорректированные списки, Ежов обнару­жил вписанное крупными буквами имя Семена Туров­ского, старого партийца-политкаторжанина, и дал сиг­нал к разработке.

Комкор Туровский был начштаба в Харькове у Дубового, что сразу множило количество «паралле­лей». На киевских маневрах он командовал танковым корпусом. Николай Иванович существенно расширил перечень примечательных совпадений. Иные наводили на тяжелые, даже опасные мысли.

Как в свое время Уборевичу, Якиру тоже вскоре после маневров было сделано предложение возглавить Генштаб или Военно-Воздушные Силы. То есть и того, и другого хозяин хотел — хотел ли? — перебросить на авиацию. Тут следовало скомандовать себе «стоп!» и заняться тем, что положено. Кузьмичевым, к примеру, где определенно попали в масть. Его следовало попри­держать, Кузьмичева. Он попадал в самый центр пере­сечений. Когда пойдут показания на Якира, можно определиться точнее. Уборевич («Какой из меня авиа­тор?») отказался сам, заручившись поддержкой Орджо­никидзе. Якир вроде бы не отнекивался, но тем не менее остался на Украине. По просьбе Постышева и Косиора. Он им там нужен, Якир? Его начштаба ком­дива Кучинского все-таки перевели в Москву. Началь­ником Академии Генерального штаба! С какого боку он Якиру, Дмитрий Александрович, бывший офицер? С Примаковым вопрос ясен — бойцы вспоминают ми­нувшие дни. А товарищ Кучинский?

Ежов поднаторел в увлекательном (страшно и ве­село, как на качелях) исчислении от заданного резуль­тата к вероятным деталям, с последующей подгонкой под заданный результат. Переживая ни с чем не срав­нимое ощущение постепенного приближения к направ­ляющей воле, с ее безжалостной сверхарифметикой, он испытывал легкое головокружение. Вело, как от хорошего вина.

Да, Кузьмичева полезно поберечь. Что общего у него с «партизанами»? За «партизан» пусть отвечает Баар и кто там еще у них? Шинкаренко? Захаров? Слива?

Из бокса Кузьмичева вывели под руки — ослеп. Беспрерывно текли слезы.

— Плачьте, плачьте,— успокоил опытный сокамер­ник.— Скоро начнете видеть. Обычное дело.

По новому сценарию от него требовались показа­ния на Тухачевского, Уборевича и, понятно, Якира. Выбор Сталина вновь оказался гениален и прост: на Туровском (офицер старой армии, член РСДРП(б) с 1911 года, революционную работу начал в Чернигове гимназистом, арестован и выслан в Вятку, с 1918 года — бессменный начальник штаба соединений червонного казачества, начальник штаба Харьковского ВО, арминспектор Киевского ВО) все стягивалось в узел. Не схема — броня! Примаков — Туровский — Якир — Дубовой — Тухачевский (первое направление) и Убо­ревич — Эйдеман — Примаков — Туровский (второе).

Пока ослепший Кузьмичев маялся в ожидании до­проса, его передали другому следователю.