Заговор против маршалов

39

В связи с командировкой в Турцию председателя Центрального совета Осоавиахима Роберта Петровича Эйдемана Ежов заинтересовался скандальной историей с перелетом самолета «Крылья Советов».

Путаность изложения и невообразимые стилисти­ческие погрешности не позволяли с достаточной яс­ностью разобраться в документах. За что конкретно были наложены партийные взыскания на каждого из участников? И Эйдеман, и Алкснис получили тогда по строгому выговору, хотя совершенно очевидно, что руко­водитель Осоавиахима и начальник ВВС отвечали за различные участки. Поскольку решался вопрос о выезде Эйдемана, на беседу вызвали Алксниса, которому Ка­линин только что вручил правительственную награду за Первомай.

Алкснис дал письменное объяснение.

В 1929 г. Партколлегией ЦКК ВКП(б) (см. прото­кол М 100, п. 6 от 3. X. 1929) мне был объявлен стро­гий выговор как одному из руководителей перелета самолета «Крылья Советов» за недопустимо небреж­ный подбор участников перелета.

Это было связано с перегруженностью самолета и большим числом представителей прессы, чем намеча­лось. Пришлось снять одного, представителя ТАСС.

В карточке Эйдемана значилось то же самое: неб­режный подбор.

Ежов распорядился поднять документацию семилет­ней давности.

тов. Ворошилову — Председателю РВС Союза ССР

тов. Бубнову — Начальнику ПУ РККА

тов. Керженцеву — Агитпроп ЦК ВКП(б)

тов. Литвинову — Наркоминдел

Самолет АНТ-9, получивший название «Крылья Со­ветов», был сконструирован и построен ЦАГИ по ини­циативе Осоавиахима, Добролета и Совета по Граждан­ской Авиации, отпустивших необходимые суммы.

Полет в Европу должен был продемонстрировать как лучшее достижение техники, так и заинтересо­ванность, прежде всего Дерулюфт, в проникновении на европейский рынок.

Дальность дистанции Москва — Берлин без посадки потребовала увеличить запас горючего на 850 кг и, следовательно, уменьшить груз, взяв вместо 9—7 пас­сажиров (2 летчика)...

Шаг за шагом причина скандала начала прояснять­ся. Из докладных записок нельзя было решить, кто из руководителей предложил корреспондентам «разоб­раться самим»: кому лететь, а кому оставаться.

Гофман из ТАСС накинулся на Алксниса, обвиняя его в «протекционизме в пользу Ефимова».

Алкснис обвинение отмел и указал, что Гофман был «избран жертвой как самый тяжелый в весе». Гофману за то, что он в присутствии иностранцев протестовал против снятия его с самолета, объявили выговор.

По существу, он только выиграл, оставшись без мес­та, потому что мелкая склока переросла в политическую вылазку, которая достигла своего апогея в Риме.

6 окт. 29 г. М А — 453. С

Кольцов —бывший редактор «Комсомольской правды»

Бобрышев —журналист, сотрудник «Известий»

Участвовали в свидании с руководителем итальян­ской авиации, имея в виду, что это участие ника­кими обстоятельствами не вызывалось.

Корреспонденция в фашистской газете «Карриера- деля-Серра».

Объявить строгий выговор с предупреждением и зап­ретить выезд за границу в течение 2 лет.

Решение КПК основывалось на следующей записке:

НА ОЗНАКОМЛЕНИЕ (по распоряжению т. Ярославского)

1. Записка от т. Ярославского.

Посылаю сводку газетных вырезок о поведении ез­дивших в Италию на «Крыльях Советов». Товарищи явно допустили политическую ошибку. Надо им это ука­зать. Предлагаю поставить в ПБ ЦК.

2. Записка от Б. Волина тов. Ярославскому.

Из прилагаемых материалов, особенно из интервью Муссолини — Бальбо, вы увидите, что «наши», видимо, сильно сболтнули. Это подтверждается следующим за­мечанием из статьи т. Бобрышева, которую я задержал.

«Генералы (на визите у Муссолини) интересовались нашими впечатлениями об Муссолини. Что было сказать им, раз мы их официальные гости, для которых дип­ломатические этикеты также обязательны».

Бальбо утверждает, что визит к дуче был сделан по просьбе наших. Тов. Гофман в разговоре со мной утверждал, что этого визита можно было избежать.

Далее следовал пересказ репортажа в «Карриера- деля-Серра» от 27 июля 29 года.

На банкете у посла Курского члены экипажа «Кры­лья Советов» высказывали мне, какое чрезвычайное впечатление произвел на них прием у дуче... Между прочим, один из них признался, что видел Ленина, Каменева, Пилсудского, но ни один из них (как и мно­гие деятели последнего десятилетия) не произвел такого впечатления силы и симпатии, как личность дуче. Мож­но умереть за такого человека.

Подбор завершился ссылкой на венскую «Арбайтер цайтунг», напечатавшую в номере от 26 июля заметку « Фашистско-большевистская дружба ».

За семь лет много воды утекло. Снимались одни взыскания, накладывались другие, освобождались и занимались посты.

Член редколлегии «Правды» Михаил Ефимович Кольцов (Борис Ефимов — его родной брат) просится в Испанию. Нет оснований для отказа.

Пометив неожиданно выскочившую линию Эйдеман — Алкснис (Москва — Берлин — Рим), Ежов раз­решил выдать Роберту Петровичу дипломатический пас­порт. Турецкий посол Апайдын уже дважды напоминал о том, что визы давно пришли.

Планер самозабвенно, как белый журавль, кружил в восходящих потоках. Переходы от фигуры к фигуре следовали с плавной естественностью текущего ручейка.

— Вах! Вах! — с восхищенным придыханием воск­лицали вокруг.

Каждый новый пируэт сопровождался возгласами восторга.

Комкор Эйдеман следил из-под шелкового наве­са президентской ложи за эволюциями планеристки. Она и в самом деле артистично владела аппаратом. В одобрительных выкриках и слишком дружных апло­дисментах, пожалуй, проскальзывала нотка показной экзальтации, но успех был заслуженный.

На Востоке нет секретов. Роберт Петрович уже знал, что парившая в зените Баян Сабиха — воспитанница самого Ататюрка[27]. Говорили даже — жена.

Летную подготовку она прошла в аэроклубе Осовиахима. Как председатель Центрального совета, Эйде­ман мог испытывать законную гордость. Что там ни го­вори, а общество ковало надежные кадры. Осоавиахимовский аэропорт в Тушино, высшая планерная школа в Коктебеле, сотни новых авиаторов, десятки тысяч па­рашютистов. У Якира в прошлом году выбросили тыся­чу двести десантников, а под Муромом, на последних московских маневрах, почти в два раза больше. И всю­ду тон задают осоавиахимовцы. Куда бы ни приезжал Роберт Петрович, обязательно встретится кто-то из бывших курсантов. Подумать только — турчанка! Мать не­бось в парандже ходит, а она — пилот.

Первая летчица Турецкой республики.

Мустафа Кемаль, встречаясь с гостем глазами, раст­роганно улыбался и широким жестом указывал на сто­лик, уставленный прохладительными напитками, под­соленными фисташками и сладостями столь изощрен­ного совершенства, что не вообразить и не переска­зать. Одной халвы и лукуму чуть ли не сто раз­новидностей. И все маслянисто лоснится, дразня мин­далем, фисташковой зеленью, ядрами фундука. От каждого усыпанного кунжутным семенем и маком ломтя так и хочется отломить хоть кусочек. Мутно- зеленые, как бериллы, цукаты, жирные дольки невидан­ного ореха кешью, черный финик, нежнейшая мушмала — глаза разбегаются.

Никогда прежде Роберт Петрович не испытывал столько соблазнов. Льющееся с неба тепло, непривыч­ная яркость красок и вкрадчивый, как касание бар­хата, запах экзотических благовоний — все было внове, и дальность расстояний, обернувшись обманчивой уда­ленностью времени, нашептывала сказки Шехерезады.

В Москве выпал и скоро истаял на мокром булыж­нике первый снег, а здесь назойливо припекало не­торопливое турецкое солнце и высокие тополя по-лет­нему сонно отсвечивали пропыленной листвой. Но тем­нело стремительно, и ночи, подсвеченные непривычно накрененной турецкой луной, пронизывали лютой стужей.

Эйдеман уезжал с тяжелым сердцем. Аресты това­рищей, гнетущая обстановка в Военном совете и полная неизвестность впереди. Виталия Примакова он знал осо­бенно близко: вместе брали Льговский железнодорож­ный узел. И Юру Саблина — Якир сказал, что его тоже взяли,— помнил отлично по Сорок первой дивизии. Сом­неваться в них — все равно что сомневаться в себе. В Иеронимусе Уборевиче. В Грише Орджоникидзе!

«К Грише нельзя обратиться?» — спросил Уборевича, когда они поздно вечером шли по улице Горь­кого, бывшей Тверской. «Ему сейчас и самому очень не просто. Все, что мог, он делал, теперь не может».— «А кто может?» — «Никто».

Исчезали друзья, знакомые, люди избегали встреч, стыдились взглянуть друг другу в глаза. Не потому, что были в чем-нибудь виноваты. Угнетало унизи­тельное чувство полнейшего бессилия. Нечто грозное и неведомое, о чем лучше было не думать, заслоняло горизонты, подступало все ближе, подленькой струйкой просачивалось откуда-то изнутри.

«Кроме планериста Минова и парашютистки Нико­лаевой, с вами поедет мастер парашютного спорта Шмидт»,— перед самым отъездом перетрясли состав делегации. И первой мыслью было: «Уж не родствен­ник ли того Шмидта, Дмитрия?» Сразу нашелся успо­коительный ответ: «Быть такого не может. Знают, кого послать». И только потом обожгло стыдом.

Планер сделал последний круг и пошел на сниже­ние. Баян Сабиха приземлилась в предместьях Анкары, где ее уже ждала машина.

Парад продолжался. Перед трибунами промарширо­вали военные моряки.

Мустафа Кемаль поманил драгомана и что-то шеп­нул ему на ухо.

— Господин президент спрашивает, как вам понра­вился полет.

— Переведите, пожалуйста, господину президенту, что я получил чисто эстетическое наслаждение. Такая чистота рисунка и неожиданность переходов свиде­тельствуют о высочайшем мастерстве. Хотелось бы знать, кто пилот.

— Вы его скоро увидите,— пообещал Мустафа Ке­маль.— Ваша оценка доставила мне удовольствие. Это был ответ тонкого специалиста и одновременно худож­ника. Я рад, что вижу в вашем лице не только прос­лавленного генерала, но и знаменитого революционного писателя, поэта...

— Мой вклад в литературу весьма скромен,— смутился Эйдеман. Про Баян ему рассказал полпред Карахан, о его поэтических опусах, надо думать, сообщили из турецкого посольства в Москве. Есть и на Востоке секреты, только их тут же выбалтывают.

— Поэт — учитель народа. Память о нем остается в веках. В нашей истории было немало славных поэтов- воинов... Ваша организация учит молодых людей воен­ному делу. Для Турецкой республики будет очень полезен опыт военной подготовки в СССР. Наша револю­ция — сестра Великого Октября. Но с тех пор воен­ная наука ушла далеко вперед.

— Оборона страны обеспечивается не только воору­женными силами, их выучкой и боевой техникой, но и способностью населения дать достойный отпор врагу,— Роберт Петрович с готовностью переключился на военную тему. Литературой он занимался всерьез, но свою известность, тем более за пределами родины, ни­чуть не преувеличивал. Рассказывать о деятельности Осоавиахима было намного легче. Названная им циф­ра — тринадцать миллионов членов — поразила прези­дента.

— Наверное, очень богатая организация?

— Очень богатая. Нас поддерживает вся страна. Сотни тысяч людей сдали нормы «Готов к ПВХО».

— А вот и наш герой! — Мустафа Кемаль пока­зал на открытый автомобиль, из которого вышла юная красавица в легком комбинезоне. Шлем Баян держала в руках, и ее роскошные волосы трепал ветерок. Преклонив колено перед красным флагом с полумеся­цем и звездой, она, сияя от счастья и гордости, повернулась лицом к президентской ложе. Мустафа Ке­маль сделал приглашающий жест. Планеристка по-военному доложила о выполнении задания.

— Молодец! — поблагодарил президент и указал место рядом с собой.

— От всей души поздравляю,— изобразив удивле­ние, Эйдеман выпрямился во весь богатырский рост.— Трудно пришлось в полете?

— Совсем нет,— она немного понимала по-русски.— «Трудно в учении, легко в бою»,— произнесла почти по складам и радостно рассмеялась.

«Прелестная девушка»,— смущенно тронув раздво­енную мушку усов, подумал Роберт Петрович.

— В вашем лице, генерал, я хочу поблагодарить весь Советский Союз,— президент тоже поднялся.— С вашей помощью десятки турецких юношей и девушек узнали счастье полета,— он щелкнул пальцами, и в мгновение ока откуда-то из-за муслиновых занавесей возник пожилой господин во фраке. Ататюрк, не глядя, принял из его рук лакированный ларчик.— В знак дружбы наших народов и за содействие в обучении молодежи летному мастерству примите этот скром­ный подарок.

— Большое спасибо, господин президент,— Эйдеман осторожно раскрыл ларец. Утопая в сборках зеленого репса, в нем покоился массивный золотой портси­гар. На крышке красовался аэроплан, выложенный из ограненных изумрудов. Отчетливо читалась прихотливая вязь гравировки: «Эйдеману. Ататюрк. 25. X. 1936, Анкара».

— Кури на здоровье,— посмеялся вечером Кара- хан.— Насколько я знаю, президент авиационного об­щества «Турецкая птица» тоже приготовил для тебя оригинальный подарок.

— Хорошо встречаете,— пошутил Эйдеман.

— На Востоке любят роскошь и уважают гостей... Вообще-то положение не простое. В Ираке не без со­действия германской разведки произошел военный пере­ворот. Власть захватил профашист генерал-майор Бекир-Сидки. Снова со всей остротой встает вопрос о Баг­дадской железной дороге. Как ты знаешь, ее строила немецкая компания. От Коньи здесь, в Турции, через Багдад до Персидского залива. Сам понимаешь, что тут крепко задеты интересы Англии и Франции. На Ататюрка оказывают давление с самых разных сторон. В стране активизировались крайние силы. Линия на сотрудничество с СССР встречает растущее противо­действие.

Старый большевик Лев Карахан стоял у истоков советской дипломатии. Он был правой рукой Чичерина, участвовал в заключении Брестского мира, поднял до уровня посольства запутанные отношения с Китаем, подписал японо-советскую конвенцию. Первый полпред в Польше, заместитель наркома иностранных дел, глав­ный архитектор азиатской политики, он быстро наби­рал высоту.

Назначение в 1934 году в Анкару явилось недву­смысленным знаком опалы. Полпредство считалось вто­ростепенным. Но Карахан и здесь сумел проявить себя в полном блеске. Добившись новой, благоприятной для СССР Конвенции о режиме проливов, он вновь заста­вил говорить о себе во всех столицах мира.

«Как у нас не умеют, не любят и не хотят ценить настоящих людей»,— подумал Эйдеман. От При­макова, с которым виделся за месяц до его ареста, он слышал, что отношение к Леве прохладное.

В ответ на шифровку, где сообщалось о прибытии советской делегации в Анкару, из заграничного бюро Риббентропа в посольство рейха поступило распоря­жение: «Срочно пришлите подробный отчет с фото­снимками (только через офицера)».

Вице-консул Модель, оберштурмфюрер СС, бросился в транспортное агентство.

По правилам дипломатической службы сотрудник, везущий секретные документы, занимал отдельное купе в спальном вагоне первого класса. Но дорога была настолько загружена, что билеты продавались чуть ли не на месяц вперед. Пришлось пообещать хороший бакшиш. Плацкарту доставили уже к отходу поезда.