Заговор против маршалов

7

Как призраки ночи, летят со всех концов Берлина фургоны с теплой надписью «Хлеб». Разрозненной эскадрой летучих голландцев плывут навстречу фур­гоны с уютным названием «Мебель». По пустым ули­цам, погруженным в предутренний сумрак, мимо опущенных жалюзи и закрытых ставнями окон. От голых лип Унтер-ден-Линдена и обледенелых каналов, от Александерплац и Шарлоттенбурга, от Грюнвальда и Штеттинского вокзала. Темны витрины Вертгейма, заперты двери кафе-автоматов Ашингера.

Не ящики с румяными булочками потряхивает на поворотах, не штабеля полуторных матрасов для молодоженов качает на переездах трамвайных путей. Унижением, болью, бедой провоняли глухие фургоны. Кого вытащили из теплой постели, кого отвозят с ноч­ного допроса в тюрьму. Лучше не думать, не знать, не спрашивать. Мертвенный свет фар обливает над­менный лик Беролины, но в медных очах богини незря­чая пустота, и синие искры первых трамваев просвер­кивают на медных ее губах.

В резиденции посла Соединенных Штатов наполь­ные часы отбили восьмой удар.

Едва Уильям Додд вошел к себе в кабинет, как ему передали личную телеграмму Кордела Хэлла. Государственный секретарь требовал ответа, суще­ствует ли непосредственная угроза войны. Видимо, в том и заключается смысл дипломатии, что постоянно приходится подкреплять очевидные факты.

— Свяжитесь с канцелярией Нейрата на предмет аудиенции,— распорядился посол.

С угрозой вообще господа в Вашингтоне, очевидно, смирились. Теперь их волнует «непосредственная».

Вспомнилась поездка в Прагу и конфиденциальная встреча с Бенешем. «Немцы ненавидели нас в течение многих столетий,— сказал президент.— Сейчас они преисполнены решимости аннексировать Чехию. Сна­чала частично, затем полностью».

Доказательств было предостаточно, но кто мог на­звать тогда точные сроки? Чехословакия, Польша, Литва, Франция, Нидерланды — где, когда начнется война?

Подвинув кресло к журнальному столику, Додд взял пачку обандероленных газет и наскоро прогля­дел политические новости. Немецкая печать дружно обрушивалась на Рузвельта. «Бёрзен цайтунг» назы­вала американского президента новым Вудро Виль­соном, пытающимся подавить и предать несчастный германский народ. В геббельсовской газете «Ангриф» проскальзывали особенно раздраженные, скорее даже бранчливые нотки. Замалчивая существо президент­ского обращения, нацистская пропаганда дружно ата­ковала близоруких пацифистов, плутократов и, конечно, евреев. Лишь более сдержанная в оценках «Берлинер цайтунг» своими словами пересказала президентское послание о предотвращении войн.

— Ты чем-нибудь огорчен, дорогой? — озабоченно спросила миссис Додд. Она вошла в халате, держа в руках поднос со стаканом апельсинового сока. На блюдечке были рассыпаны гомеопатические крупинки.

— «Толпа, как женщина»,— миссис Додд распра­вила салфетку.— Вероятно, господин Гитлер знает, как надо обращаться со своим народом... Прими, по­жалуйста.

Додд покорно проглотил лекарство.

— Марта уже встала?

— Наводит красоту,— улыбнулась жена.— Крон­принц с супругой пригласили ее на прогулку.

— Значит, она занята? Жаль.

— Тебе что-нибудь нужно? Луи Фердинанд обещал заехать после одиннадцати.

— Тогда сделай милость, попроси ее отвезти запис­ку в русское посольство. Мне необходимо повидаться с Сурицем. Звонить, по понятным причинам, я бы не хотел.

Додд подошел к конторке и, набросав несколько слов на бланке, вложил его в конверт. Затем достал визитную карточку.

— Опять этот большевик! — миссис Додд была неприятно удивлена.— Ничего, кроме огорчений, это не принесет. Попомни мои слова... Ты же отдал ему ответ­ный визит?

— Что делать: протокол. Притом это было в про­шлом году.

— Подумай хорошенько, Уилл. Если не о нас, то хотя бы о президенте.

— Так надо, детка, поверь мне...

— Ну если ты уверен...— состроив выразительную гримасу, она взяла письмо.— Сказать, чтоб отдала в собственные руки?

— Если возможно, дорогая, но не обязательно. Спасибо тебе. Это действительно важно.

Марта Додд доехала до отеля «Адлон» и отпустила машину. Не стоило лишний раз привлекать внимание. Советское полпредство находилось в соседнем квартале, и спокойнее было пройтись пешком. Жизнь в Берлине многому научила.

— Полпред в настоящее время отсутствует,— рас­сматривая карточку чуть ли не на просвет, сказал де­журный и вызвал советника.

— Я дочь американского посла,— отрекомендо­валась она, отдавая письмо.

— На словах ваш отец ничего не просил передать?

— Нет, здесь все сказано. Он не хотел звонить.

— Все ясно, мисс Додд,— понимающе улыбнулся русский дипломат.— Скажите вашему отцу, что его будут ждать к семи часам. При всех обстоятель­ствах. Спасибо за вашу любезность.

— И вам спасибо.

Марта прошлась по аллее маркграфов. На зимнем фоне каменные фигуры выглядели довольно-таки нека­зисто. Особенно смешон был толстый господин в парике, горделиво попиравший корзину, наполненную сельско­хозяйственными плодами. Пришлось нагнуться, чтобы разобрать имя славного властителя Бранденбургской марки, олицетворявшего богиню изобилия.

В начале одиннадцатого приехал Липский. Додд поздравил его с присвоением посольского ранга. Когда было покончено со светскими любезностями, поляк попытался прозондировать почву.

— Опять пошли разговоры, будто бы Гитлер втихомолку готовит политический и военный договор с Советами. Вам ничего не известно?

— Я давно не виделся с господином Сурицем. В последний раз он с жаром высказывался в пользу советско-германских торговых связей, и у меня дейст­вительно возникло подозрение, что это неспроста. Но договоры с Францией и Чехословакией развеяли сомне­ния. В крайнем случае речь может идти о пакте в рамках коллективной безопасности, но Гитлер вряд ли на это пойдет. Мне приятно, господин Липский, что в Варшаве по достоинству оценили ваши усилия,— американский посол обдуманно намекнул на германо-польскую декла­рацию о «прочной дружбе».

— Это дело временное. Германия намерена аннек­сировать часть моей страны. Об этом ясно свидетель­ствуют карты, развешанные повсюду. Несколько дней назад я заявил новый протест, но так и не получил удовлетворительного ответа. Начав переговоры о тор­говле, русские и немцы были близки к военному союзу. Цель Гитлера — изолировать Францию. Если ратифи­кация сорвется, возможен любой сюрприз. Нечто вроде второго Рапалло.

— Не будем гадать,— тонко улыбнулся Додд.— Надеюсь, что полковник Бек сумеет вовремя сориенти­роваться.

Липский принужденно пожал плечами. Конечно, в глазах Америки позиция его страны выглядит ничуть не лучше, чем той же Франции или даже России. Все в конце концов преследуют собственные интересы. Но Соединенным Штатам с их высокомерным изоляцио­низмом едва ли пристало играть роль мирового блю­стителя нравственности. Светский человек, тем более посол, не должен позволять себе подобных намеков. Впрочем, что взять с профессора истории? Эти замше­лые интеллигенты мыслят абстрактными категория­ми прошедших веков.

Догадываясь, о чем примерно думает собеседник, Додд не спешил заполнить затянувшуюся паузу. Наблю­дая за поведением Липского, он пришел к заключению, что поляк не слишком сочувствует диктатуре полков- киков, хотя и не выказывает осуждения. Карьерный дипломат, он повинуется своему правительству и со­храняет внешнее беспристрастие, когда затрагиваются даже самые щекотливые вопросы.

Липский заерзал под изучающим, до неприличия пристальным взглядом американца.

— Почему люди так слепы, мистер Додд? — с непритворной горечью молвил польский посол.— Просто-таки не умеют видеть очевидных вещей или трусли­во отворачиваются. Да, у нас есть договор с Гитлером на десять лет, только я не поручусь даже за ближайшие два-три года. Мы значительно слабее Германии. Нам никогда за ней не угнаться. Они угрожают не только нам. Германия не ограничится тем, что вновь аннекси­рует большую часть Польши. Следом пойдут Эльзас-Лотарингия, Австрия и Чехословакия. И тогда рейх сможет контролировать Балканскую зону и всю Балтику. Если Гитлеру это удастся, вся Европа окажется в его власти. Что будет потом, знает только бог.

— По-моему, все было ясно еще в тридцать третьем году.

— У нас не оставалось другого выхода. Когда Герман Геринг охотился с моим министром в Беловеж­ской пуще, то без обиняков предложил совместно ударить по России.

— Чистейший блеф, особенно в то время.

— Откровенная провокация. Бек так это и расценил.

— Вы читали вчерашний выпуск «Фелькишер Беобахтер», господин Липский?

— Признаться, нет, еще не успел.

— Напрасно. Это газета самого Гитлера... Мое вни­мание привлекла корреспонденция из Будапешта. В ней говорится о притязаниях Венгрии и Польши на приграничные части Чехословакии. Что вы думаете по этому поводу? Немецкий журналист ссылается на заяв­ления компетентных лиц.

— Мне решительно ничего не известно,— Липский удивленно пожал плечами.— С чехами мы как-нибудь договоримся, а вот Советы, рейх... Трудно выбирать, что хуже, мистер Додд: Сцилла или Харибда. У Гер­мании нет общих границ с СССР. Путь на Москву снова пройдет по нашим костям.

— На Москву? Но только что вы выражали обеспо­коенность по поводу советско-германского сближения.

— Дружба хищников опаснее вражды. В Польше не забыли разделов. Для нас одинаково чреваты оба ва­рианта. Возьмите, к примеру, договор с чехами. Каким образом Красная Армия сможет прийти к ним на по­мощь? Мы никого не пропустим через свою территорию! Тухачевский уже однажды стоял под Варшавой, но господь бог и маршал Пилсудский сотворили чудо. Маршала, увы, с нами нет, а бог... Нет, мы не само­убийцы, чтоб позволить большевикам пройти через Польшу.

— Зачем заранее сжигать за собой мосты? — успо­коительно заметил Додд. Он сочувствовал Липскому, но не настолько, чтобы позволить водить себя за нос.— Жаль, что вы не успеваете следить за газетами. В се­годняшней «Берлинер цайтунг» есть сообщение о визите в Варшаву русского генерала.

— Как же! Иеронимус Уборевич! Персона очень нам хорошо известная. Его армия стоит у наших гра­ниц. Вооружены до зубов.

— В чем цель визита, если не секрет?

— Какие секреты от вас, господин посол?.. Он едет к чехам, у них же теперь такая дружба. У нас только гостит. Конечно, генеральный штаб его принимает. Сосед все-таки. Как у них говорится, худой мир лучше доброй ссоры.

Часы в гостиной пробили вторую четверть. Скоро должны были приехать Гогенцоллерны. Пожалуй, не стоит им встречаться здесь с польским послом.

— Теперь я значительно лучше понимаю ситуа­цию,— сказал Додд на прощание.

Липский не сообщил ему ничего нового. Но было любопытно выслушать человека, который содейство­вал заключению унизительного для Франции пакта. Додд записал разговор по свежим следам! Не столько для отчета, сколько для истории. Ведь все рано или поздно становится историей, даже собственная жизнь.

Чета Гогенцоллернов прибыла точно в назначенный час. Луи Фердинанд и его жена, приходившаяся родной сестрой королеве Дании, и, конечно, свергнутый кайзер Вильгельм тоже вызывали живейший интерес профес­сора-дипломата.

— Не уделите мне пять минут, ваше превосходи­тельство? — попросил кронпринц.

— Всегда к вашим услугам,— поклонился посол.

— Все эти дни я находился под впечатлением нашего разговора. Помните, мы говорили о франко- русском союзе и перспективах объединения балкан­ских стран?..

— В контексте внешней и внутренней политики Гер­мании,— уточнил Додд.— Включая преследование ев­реев.

— Совершенно верно,— с готовностью согласился Луи Фердинанд.— Рассматривался весь комплекс. Но я не вижу пока реальной альтернативы режиму, зато окружение Германии почти наверняка приведет к новой войне.— Он казался подавленным.— Неужели у нас нет никакого выхода?

— Вообще-то наша беседа носила академический характер, но если вы хотите знать мое мнение, я готов. Разумеется, строго конфиденциально,— Додд не сомне­вался, что кронпринц все перескажет отцу.— Более прогрессивное правительство, свобода религии и свобода печати. Иного не дано. Немецкий народ заслуживает лучшей участи,— провожая Луи Фердинанда, он уже сожалел о вырвавшихся словах. Откровенничать было совершенно ни к чему.

Слух об особой преданности рейхсвера и лично Бломберга императорской фамилии оказался пустыш­кой. Военный министр даже не упомянул экс-кайзера в последней речи.

Вскоре позвонили из канцелярии, и неприятный осадок забылся. Нейрат любезно назначил время.

Додд мысленно похвалил жену, догадавшуюся сменить ставший притчей во языцех старенький «шевроле» на «бьюик».

— На Вильгельмштрассе,— сказал шоферу.

В полдень он уже сидел в кабинете Нейрата. Окна по обыкновению были плотно зашторены. Многочислен­ные бра и настольные лампы дышали душным жаром театральных кулис.

— Для начала позвольте вручить, ваше превосхо­дительство, эту книгу,— Додд передал первый том дневника, подготовленного Хантером Миллером.— Помнится, она вас заинтересовала.

— Благодарю от всего сердца, уважаемый господин профессор. Как вам живется в Берлине?

— Замечательно, господин министр. Я успел полю­бить Германию, хотя, не скрою, здесь нелегко выпол­нять обязанности посла.

— Долг есть долг,— Нейрат выжидательно накло­нился.— Я знаю только один способ покончить с труд­ностями.

— Какой же?

— Сделать вид, что лично нас они не касаются.

— Замечательно,— Додд вежливо улыбнулся.— К сожалению, этот превосходный рецепт не подходит для данного случая... В Соединенных Штатах убеж­дены в намерении Германии начать войну, а это, как вы понимаете, затрагивает каждого американца.

— Досадное недоразумение, господин профессор, смею заверить. Никаких шагов в этом направлении Германия не предпринимала. Мы, как и все, конечно, вынуждены заботиться о своей обороне. Вы только по­смотрите, что делают итальянцы! За каких-нибудь три месяца Муссолини удвоил свои вооруженные силы. А как вам нравится его недавнее заявление? Он же призывает окружить нас враждебным кольцом госу­дарств! — в голосе Нейрата звучало почти непритвор­ное возмущение.— Обвиняет Англию и Францию в том, что они медлят объединиться с Италией в антигерман­ском блоке.

— В самом деле? — Додд выразил слабое удив­ление.— Я, признаться, полагал, что увеличение италь­янской армии связано с операциями в Африке. При­зывы к войне в Европе исходят из другого источника.

— Я догадываюсь, на что вы намекаете, но это ошибка. Как бы там ни было, в ближайшие несколько недель будет достигнуто общее мирное соглашение.

Додд понял, что Нейрат подразумевает предстоящую конференцию Лиги Наций.

— И уже имеется проект? Хотя бы приблизитель­ный?

— Мы стремимся к прочному миру,— ушел от пря­мого ответа министр.

— Но позвольте, ваше превосходительство,— реши­тельно возразил посол.— Пока создается впечатление, что все немцы только и думают о войне. Я не говорю о парадах. Но любые публичные демонстрации про­ходят в полном военном снаряжении. Только и слышно, что об аннексии Австрии, Нидерландов. Вы претендуе­те на некоторые районы Чехословакии, Швейцарии, наконец, Польский коридор. Широкое распространение получили карты, которые недвусмысленно свидетель­ствуют о территориальных претензиях. Согласитесь, что это внушает серьезные опасения и никак не вя­жется с мирными заверениями.

— Подобную продукцию производят совершенно безответственные лица.

— Но она распространяется по всей Германии. Такие карты можно увидеть повсюду: в гостиницах, на вокзалах, в витринах магазинов...

— Вот вам лишнее доказательство, господин про­фессор, что правительство не вмешивается в волеизъяв­ление граждан. Каждый имеет право отстаивать свои взгляды. К официальной политике это не имеет от­ношения.

— Однако на картах значится имя господина Ге­ринга. Разве он не входит в правительство?

— Вы, безусловно, правы,— Нейрат устало провел рукой по лицу.— И все же, поверьте, приведенные нами факты не имеют ничего общего с нашей внешней политикой.

— Не смею сомневаться в ваших добрых намере­ниях, господин министр. К сожалению, благие поже­лания слишком часто расходятся с очевидностью. Весь цивилизованный мир убежден в том, что Гер­мания намерена вернуться к своей старой захватни­ческой политике. Откровенные притязания на погранич­ные области, где живут люди, говорящие по-немецки, красноречиво свидетельствуют об агрессивных наме­рениях.

— Меня самого тревожат воинственные разговоры и настроения,— озабоченно закивал Нейрат.— Лично я не состою в партии. Вам это, конечно, известно.

Очевидное смущение министра, его виновато-проси­тельный тон словно бы взывали о пощаде. Додд счел возможным снять напряжение.

— К этому тому,— он показал глазами на подарен­ную книгу,— следовало бы добавить еще двадцать, но я, признаюсь, побоялся взять с собой такой груз. Поз­волите прислать в вашу канцелярию?

— Вы очень любезны. Я с удовольствием прочитаю. Не зная прошлого, трудно планировать завтрашний день.

— Совершенно с вами согласен. Исторический опыт позволяет предвидеть опасности. Человеческая природа остается неизменной, господин министр.

Додд с горечью лишний раз убедился в том, что ничего, в сущности, нельзя изменить. Нейрат, как, на- верное, и другие чиновники старой школы, превосходно понимает, чем чреват авантюристический курс Гитлера. Возможно, они и пытались на первых порах отстаивать более умеренную точку зрения, но в конце концов капи­тулировали перед маниакальной волей.

Посол откланялся, так и не получив никаких разъ­яснений.

Без четверти семь Додд надел шляпу и собрался спуститься вниз, чтобы тем же манером доехать до «Ад- лона», но вынужден был вернуться на телефонный звонок.

— Я уже на месте,— сообщил Яков Суриц,— и буду рад видеть вас.

Выругавшись про себя, посол положил трубку.

— Что случилось? — осведомилась миссис Додд, увидев расстроенное лицо мужа.

— Не понимаю, зачем понадобилось звонить? Счи­тай, что тайная полиция уже зафиксировала мой визит к коварному коммунистическому послу.

— Я же предупреждала!

— Наверняка он допустил промах без всякого умыс­ла. Досадная беспечность.

— Плевать я хотела на гестапо! — вдруг рассерди­лась американка, употребив несколько энергичных слов.— Иное дело, как отнесутся в Вашингтоне... Про­тивники Рузвельта уже причислили тебя к красным.

— Фашиствующие хулиганы! — посол гадливо по­морщился.— Я выполняю свой долг. Надеюсь, что в госдепартаменте это понимают. А на всякую мразь, ты права, Мэгги, надо плевать... У меня нет иной возмож­ности увидеться с русским... Все сторонятся его, как зачумленного, а на официальных завтраках и обедах он почти не бывает. Можно подумать, что это его вполне устраивает. Такой утонченный, образованный госпо­дин и вдруг такой робкий... Хинчук вел себя несколько иначе.

Поскольку надобность в конспирации отпала, Додд приказал шоферу расчехлить флаг и ехать прямо на угол Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе. Ворота роскошного особняка были гостеприимно распахнуты.

Минут пять ушло на обмен любезностями. Суриц одобрительно отозвался о речи Рузвельта, а Додд похва­лил золоченую мебель и картины старых мастеров.

— Я потому и увлекся историей, что слишком люб­лю старину,— зашел он издалека.— Людьми делает нас неразрывная связь с прошлым, традиции. Вы со­гласны?

— Вполне, мистер Додд, но традиции традициям рознь. Не все из прошлого можно принять.

— Я бы не рискнул ставить вопрос столь деклара­тивно. В отдельных частностях вы несомненно правы. Фашизм, например, одной рукой стремится насильст­венно воскресить кровавые обряды язычества, средне­вековую нетерпимость, а другой — разрушает драгоцен­ное наследие европейского просвещения. Одни костры из книг чего стоят! Спору нет: опасно реанимировать мертвых чудовищ, но не менее гибельно навязывать повальное забвение. Рано или поздно цивилизация вы­родится в вынужденное сообщество объятых нетерпи­мостью питекантропов. В своем роде это тот же фашизм. Культурная, историческая беспамятность прямиком ведет к рабству и одичанию. Я не прав?

— Вы очень оригинально раскрываете мысль,— мгновенно отреагировал Суриц.

— Оригинально? — Додд понял, что русский стойко придерживается выжидательного нейтралитета. Рас­считывать на встречный шаг пока не приходилось.

— Ничто не проходит бесследно. Культ силы не­избежно выливается в милитаризм, национальная спесь — в расовую ненависть. Кризис гуманизма ощу­щается уже в международном масштабе. Вы не нахо­дите?

— Что вы конкретно имеете в виду? — осторожно поинтересовался Суриц.

— Многое... Капитулянтские тенденции, например, обнаружившиеся в некоторых странах. Растление духа проявляется в утрате воли к сопротивлению. Это, по­жалуй, страшнее военного поражения,— с присущей ему логической плавностью Додд перешел к текущей политике.— Абиссинский негус разбит, но он не смирил­ся. Я верю в конечное торжество справедливости.

— Я тоже, мистер Додд,— Суриц оживился и сво­боднее откинулся в кресле.— Советский Союз с тревогой и сочувствием следит за самоотверженной борьбой абис­синского народа.

— Вполне естественно. У России многовековые ду­ховные связи с Абиссинией, древнейшей христианской страной. Я смотрю на эту войну как на прелюдию к мировому конфликту. Сначала огонь перекинется на Египет, затем, возможно, на Палестину и пойдет гулять, как по бикфордову шнуру... Между нами говоря, Мус­солини, подражающий Цезарю, мало чем отличается от господина Гитлера, который заимствует планы Фрид­риха Барбароссы. Оба они плохо осведомлены, не в меру романтичны и в высшей степени жестоки... Я рад, что вам понравилось обращение президента, господин по­сол. Остановить войну могут только быстрые и согласо­ванные усилия.

— Советское правительство готово немедленно уста­новить сотрудничество с Лигой Наций в применении санкций против Италии,— Суриц метнул насторожен­ный взгляд из-под опущенных век.— Насколько я знаю, Румыния также преисполнена готовности к решитель­ным действиям... Но этого мало.

— К сожалению. Слишком сложное переплетение интересов.

— У меня была беседа с господином Понсе. Он дал понять, что боится, как бы поражение Муссолини не подтолкнуло Гитлера к захвату Австрии. В этом есть известная логика, хотя возможна и прямо противопо­ложная точка зрения. Но мы не можем не считаться с позицией Франции.

— Разумеется, особенно теперь... Итало-германские разногласия по вопросу об Австрии, конечно, налицо, но я совершенно уверен, что это не приведет к серьезным противоречиям между обеими диктатурами. Искренне уважая господина Понсе, могу заметить, однако, что мнение посла далеко не всегда определяет позицию правительства. Уж нам с вами это известно. Всегда воз­можны неожиданные повороты.

— Многое будет зависеть от Англии.

— Насколько можно судить, переговоры, которые вел господин Литвинов, отличались конструктив­ностью... Не только здесь, как это видно из печати, но и в Варшаве не скрывают озабоченности.

— Совершенно напрасно. Мы твердо отстаиваем принцип коллективной безопасности.

— Лично я целиком и полностью это одобряю. Гит­лер, а в его агрессивных устремлениях не приходится сомневаться, конечно же смотрит на вещи совершенно иначе.

Додд не стал развивать мысль, полагая, что такой человек, как Суриц, понимает все с полуслова. От Уайт Холла пока не приходится ждать решительных дей­ствий, а поляки дали втянуть себя в германскую мыше­ловку. Одно лишь имя Тухачевского действует на них, как красная тряпка на быка. Немудрено, что лондон­ские переговоры подлили масла в огонь.

— Спасибо за вашу откровенность, мистер Додд,— с чувством поблагодарил Суриц.

— Надеюсь, ваше правительство прекратит пропа­ганду в Соединенных Штатах? Смею уверить, она не приносит плодов. Давайте лучше сотрудничать в об­ласти торговли и в поддержании всеобщего мира. Мы — демократия, вы — коммунисты. Каждый народ вправе иметь ту форму правления, какая ему нравится, и не должен вмешиваться в дела других народов.

— В принципе это верно. Сделаю все от меня зави­сящее.

Простились почти сердечно, соединенные невеселой заботой.

— Домой, мистер Додд? — спросил шофер, преду­предительно раскрыв дверцу.

Черный, сверкающий в вечерних огнях «бьюик» со звездно-полосатым флагом развернулся у Бранденбургских ворот.

По пути в резиденцию чуть было не случился ин­цидент. Спасло мастерство водителя. Машина проско­чила в каком-нибудь сантиметре от неожиданно выле­тевшего на перекресток мебельного фургона. «Сокра­тилась безработица,— подумал посол,— у людей поя­вились деньги на приличную обстановку. Зачем им война?»