Заговор против маршалов. Книга 2

55

Тайные переговоры в Берлине, о которых, по-види­мому, не были проинформированы ни посол Суриц (донесение Мастного), ни, судя по его поведению, посол Александровский, окончательно убедили Бенеша, что за спиной Сталина действует мощная организация.

— Моя признательность останется неизменной,— он тепло поблагодарил Карла Виттига.— Верю, что на­станет день, когда я смогу сказать об этом открыто.

Передав доктору Новаку пакет с фотоснимками, он попросил изготовить копию в одном экземпляре и написал письмо Сталину.

Когда все было готово, вызвал курьера, которому до­верял самые деликатные поручения.

— Передать лично Сталину. В случае вынужденной посадки на территории Польши — уничтожить.

Спустя день президент, опять-таки минуя канцеля­рию, частным образом проинформировал Леона Блюма, давнего друга и союзника:

«В переговорах с советским Генеральным штабом следует соблюдать максимальную осторожность, ибо его представители поддерживают подозрительные кон­такты с Германией».

Сталин иностранными языками не владел, и боль­шая часть немецких документов могла бы остаться для него тайной за семью печатями, если бы, конечно, он стремился ее разгадать. Но он не стремился, более того, равнодушно перебрав мутноватые бледные сним­ки, бросил их в ящик стола. Пусть пока полежат.

Тайны не было, была «липа». Для того чтобы изобличить заговорщиков, он в ней не нуждался — хватало собственных средств. Использовать в пропа­ганде? На такое может пойти только отъявленный дурак. Любое текстуальное совпадение вызовет скандал. Геббельс раструбит на весь мир. Советский Союз пред­станет перед заграницей в ложном свете. Враги будут радостно потирать руки. Кому это надо?

Важен сам факт, что получены разоблачающие материалы, а показывать их совершенно необязательно.

Письмо Эдуарда Бенеша — совершенно другое дело. Его не только можно, но необходимо огласить на Полит­бюро. Пусть послушают. Не органы НКВД подталки­вают политическое руководство к принятию важных политических решений, а главы союзных государств и правительств. Разница громадная. В письме есть все необходимые для этого формулировки. Их нужно тща­тельно проработать, чтоб не дать врагу ни малейшего повода для торжества. Не широкая национальная оп­позиция, а жалкая кучка платных агентов.

Сталин набросал проект ответного послания прези­денту. Выразил «особую благодарность». Политбюро готово заключить с Чехословакией «благоприятную военную концессию» и пригласить в Москву с офици­альным визитом, в качестве «знака тесной связи», военную, экономическую и культурную делегации. Остальное пусть подработает Литвинов. Ему следует самому поехать в Прагу и пригласить господина Крофту в Москву.

Он перечитал полученные от Ежова протоколы, внес поправки и добавления к спискам. Для первоочеред­ного ареста наметил командармов второго ранга Левандовского и Горбачева, заступившего на место Гарькавого. Оба — близкие дружки Ворошилова. Пусть поерзает.

— Зайди ко мне, Клим,— позвонил в НКО.

9 мая нарком обороны Ворошилов внес в Политбюро предложение о новых назначениях. На другой день со­стоялось решение.

«Утвердить: 1. Первым заместителем народного комиссара обороны Маршала Советского Союза това­рища Егорова А. И. 2. Начальником Генерального штаба РККА — командующего войсками Ленинград­ского военного округа командарма 1-го ранга товари­ща Шапошникова Б. М. 3. Командующим войсками Ленинградского военного округа — командующего вой­сками Киевского военного округа командарма 1-го ран­га товарища Якира И. Э.... 8. Командующим Приволж­ским военным округом — Маршала Советского Союза товарища Тухачевского М. Н. с освобождением его от обязанностей заместителя наркома обороны».

Тухачевский расписался в получении и разрезал красный пакет. Вот оно! Не миновало... Место за ок­тябрьским столом он уже не займет. Вспомнилось столкновение с вождем в Кремле на обсуждении плана оборонных мероприятий. Пожалуй, он слишком прямолинейно выразил свое несогласие.

— Как солдат, я выполню все, чего потребует партия.

Вот она и потребовала.

Объясняться со Сталиным бесполезно, с Ворошило­вым — тем паче, но и молча проглотить пилюлю нель­зя. Самолюбие не позволяет.

Михаил Николаевич позвонил в Кремль.

— Товарища Сталина нет,— трубку взял Поскре­бышев.— Вы по какому вопросу?

— Я получил новое назначение и, прежде чем от­быть, очень хотел бы поговорить. Прошу спросить товарища Сталина, сможет ли он меня принять?

— Хорошо, товарищ Тухачевский. Я передам.

Вечером маршалу позвонили: Сталин назначил на

тринадцатое. Несчастливая цифра.

— Не переживайте, товарищ Тухачевский,— вождь выслушал его с терпеливым вниманием, даже, пожа­луй, с участием.— Это временная мера. Вам, наверное, говорили в ЦК, что она вызвана объективными об­стоятельствами?

— Да, товарищ Сталин,— кивнул Тухачевский. Ему действительно сообщили, что его близкая знакомая Кузьмина и бывший порученец арестованы как шпионы. Верилось с трудом, но приходилось молчать.

— Пусть все немного уляжется. Поработайте спо­койно, а при первой возможности мы вернем вас в Моск­ву. Мы вам верим, товарищ Тухачевский.

Пожелав маршалу доброго пути, Сталин спустился в кинозал, где до четырех утра смотрел фильмы: «Бес приданницу» с Кторовым, какую-то смешную дребе­день с Бестером Китоном и такой же пустяковый вес­терн.

В эту ночь взяли начальника Военной академии имени Фрунзе, командарма второго ранга Августа Ивановича Корка, готовившегося отпраздновать свое пятидесятилетие.

Сын эстонского крестьянина, уроженец деревни Ардлан Лифляндской губернии, он окончил Чугуев­ское пехотное училище, Академию Генерального штаба и первую в России Военную школу летчиков-наблюдателей, участвовал в боях. На войне дослужился до подполковника. В 1918 году добровольно вступил в Красную Армию. Занимал командные должности: от начальника оперативного отдела штаба фронта до командарма Шестой и Пятнадцатой. В члены ВКП(б) вступил в 1927 году. Командовал войсками военных округов, был военным атташе в Берлине, начальником управления снабжения РККА. Член ЦИК СССР, на­гражден тремя орденами Красного Знамени и Почет­ным революционным оружием.

— Собирай чемоданы,— стараясь казаться веселым, Тухачевский улыбнулся жене. Вспомним молодость!

Разговор с вождем хоть немного, но успокоил.

Рано ставить крест на карьере. Безысходные мысли о том, что он сам, своими руками помог утвердиться чудовищу, осели смутным осадком. Он даже ощутил нечто похожее на благодарность...

На Казанский вокзал приехали проводить друзья. Прощались шумно, с объятиями, поцелуями, скрывая слезы в желтых соцветиях мимозы. Все вдруг заметили, как поседел маршал.

На первых допросах Корк отказался признать ка­кую бы то ни было причастность к заговору. После применения ускоренных методов его уже через день принудили подписать заявление на бывшего секретаря Президиума ЦИК Енукидзе.

Енукидзе долгие годы считался ближайшим другом Сталина. «Афинские ночи» на его квартире, куда хажи­вал вождь, были притчей во языцех. А хаживал он частенько, ибо, когда Надежда Аллилуева ушла из жизни, его разыскали именно там, в окружении хмель­ных эпикурейцев. На Енукидзе легло роковое клеймо. После разоблачения «кремлевского заговора» его сняли с работы, но не арестовали. Это казалось удиви­тельным, потому что в заговор была вовлечена даже охрана. Об обслуживающем персонале и говорить не приходится. Одна молоденькая библиотекарша показа­ла, что опрыскала ядом страницы книги, предназначен­ной для Иосифа Виссарионовича. Уборщиц и тех посадили.

Но всему свое время, как учит мудрый Екклесиаст, и время всякой вещи под небом. Пробил час и Авеля Енукидзе.

«Каин, где твой брат Авель?» — спросит Троцкий, когда дойдет весть.

Корк подтвердил, что в военную организацию пра­вых, куда его вовлек Енукидзе с целью захвата Крем­ля, входила троцкистская группа Путны, Примакова, Туровского. Однако Фриновский вскоре забраковал протокол — не стыковалось с другими,— и командарму подсунули новый вариант. Оказывается, еще в тридцать первом году он установил преступную связь с Туха­чевским.

«...В состав центра входят Тухачевский, Якир, Убо­ревич, Эйдеман и я. Про других лиц, в частности про Гамарника, мне не говорил тогда Тухачевский и не гово­рил впоследствии»,— выглядело в окончательной ре­дакции.

Бориса Мироновича Фельдмана вызвали в НКО, где он еще недавно — прошел всего месяц! — занимал от­ветственную должность начальника Управления по начальствующему составу РККА. Попросили помочь разобраться с бумагами. А бумаг ого-го!

На подходе его уже ждали с машиной. С ареста Корка минули всего одни сутки. Версия с Енукидзе еще прокручивалась в смежном отделе, а у Леплевского наращивала скорости эстафета Медведев — При­маков — Путна, то есть список из сорока примерно ко­мандиров и комиссаров, пока свободных в подавляющем большинстве. При звездах и ромбах, шевронах и пор­тупеях, при партийных билетах и орденах, при личном оружии.

Подпись бывшего начальника Управления, кото­рому по службе полагалось знать все о каждом, была особенно нужна.

На четвертый день он начал подписывать.

О Гамарнике спросили отдельно.

— В отношении связи с Гамарником я лично ни слова не слышал и не знал, что Гамарник состоит членом центра. Гамарник вел такую линию в централь­ном аппарате,, что мне хотя бы от малейшего его шага или малейшей осторожности догадаться о том, что он нам помогает, не было возможности, и я не могу этого сказать... Гамарник, когда приезжал на Дальний Восток, вы сами знаете, всегда о дальневосточных делах плохо отзывался — это факт, хвалил много Сангурского — это факт, об этом я сообщаю, делал он это с определенной целью. С моей стороны было бы неправильно, если бы я на основании этого мог ска­зать, что Гамарник состоит членом центра.

Гамарника не выбивали, о нем пока только спра­шивали. И Фельдман, и Корк, и Путна ответили почти одинаково.

Ежов показал протоколы допроса Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу.

— Прошу обсудить вопрос об аресте остальных уча­стников заговора,— всем видом нарком показывал, как строго соблюдается принятый распорядок.

«Остальные участники» входили в состав ЦК.

— Не Бухарин с Рыковым,— брезгливо скривился Молотов.— Обсудим вопрос.

Нина Евгеньевна до позднего вечера ожидала мужа, а он все не шел. В необжитой квартире было пусто и неприкаянно. Она успела распаковать только самые необходимые вещи. Какое-то совещание. Говорил, что ненадолго, а вернется за полночь. Если бы кто видел, как он устал и чего все это ему стоит! За окном, источая тягучие нити, выматывали душу редкие желтые фонари. В сравнении с Москвой Куйбышев показался убогим и темным. Ничего нельзя повторить.

Она бросилась на стук, разом стряхнув тоскливые думы, но на пороге стоял Павел Ефимович Дыбенко. В кожаном черном пальто, бородатый, он казался особенно бледным.

— Что случилось?! — она сразу почувствовала беду.

— Михаила Николаевича арестовали...

Примерно в то самое время, когда Тухачевского посадили в машину, в Колонном зале Дома союзов близилась к завершению Общемосковская партконфе­ренция.

Молодой человек с красной повязкой на рукаве неза­метно вышел из-за кулис, на цыпочках приблизился к столу президиума и, наклонясь к Эйдеману, что-то шепнул.

Роберт Петрович кивнул и, оставив раскрытый блок­нот на кумачевой скатерти, не спеша направился в комнату отдыха. Однако вместо официантов, что так ловко откупоривали бутылки с ситро и подносили пирожные, его встретили люди с малиновыми петлица­ми. Телефонная трубка — успел заметить — лежала на рычаге: никто ему не звонил.

Эйдемана привезли во внутреннюю тюрьму и долж­ным манером оформили. Но в камере, так похожей на третьеразрядный номер, он, словно и вправду гостиница, только переночевал. Утром состоялся переезд в Лефор­тово, где его сразу взяли в крутой оборот.

Михаила Николаевича еще везли по разбитым мосто­вым самарских предместий, а Леплевский уже сказал помощнику начальника отделения Карпейскому, что Тухачевский назвал Эйдемана среди участников заго­вора. Карпейский завел бывшего комкора к себе в ка­бинет, пригласил Дергачева, также помнача, и при­ступил к допросу. Никаких материалов на руках не было.

Роберт Петрович стойко держался четыре часа. При­шлось доложить Агасу, замначальника Особого отдела. Он взял допрос в свои руки.

Если рослый, крепко сбитый латыш и кричал, то его голос затерялся среди воплей и стонов. Ночная работа шла во всех кабинетах.

— Не ждите, пока они сделают вам одолжение и начнут говорить,— проинструктировал Ежов.— Надо сразу дать понять, что это вы делаете им одолжение. Пусть за счастье почитают ваше согласие слушать.

На другую ночь Эйдеман начал давать нужные по­казания. Заявление на имя Ежова о его горячем жела­нии «помочь следствию» он сумел переписать только со второй попытки. Рука не слушалась, и буквы выпа­дали из слов. Услышав, как где-то за стеной заработал мотор, он бросил ручку и пробормотал, закатив глаза:

— Самолеты, самолеты...

Кандидат в члены Политбюро Ян Эрнестович Рудзутак проводил отпуск на даче у подножья Николиной горы. Сын латышского батрака, он еще мальчишкой нанялся пастухом на хутор, две зимы ходил в приход­скую школу. В шестнадцать лет подался в город, ски­тался по ночлежкам, голодал, хватался за любую рабо­ту. Революцию пятого года встретил на заводе «Отто Эрбе» большевиком-подпольщиком. Десять лет проси­дел в царских тюрьмах: от Рижского централа до Бутырского замка. В Виндаве его били резиновыми палками молодчики из остзейской самоохраны. Предво­дитель отряда карателей барон фон Ропп прогнал его через «дом пыток», что устроил у себя в лесничестве. Выжить удалось чудом. После Октября был председа­телем Московского совнархоза, членом ВСНХ, генераль­ным секретарем ВЦСПС, пять лет проработал бок о бок с Лениным. Секретарь ЦК РКП(б), член Политбюро ВКП(б), нарком Рабкрина, нарком путей сообщения, заместитель председателя Совнаркома и СТО — он занимал важнейшие посты в партии и государстве. Твердо отстаивал линию ЦК на Генуэзской конферен­ции. Ленин часто ставил его в пример Троцкому, Бухарину, многим.

Шли разговоры, что Владимир Ильич имел в виду Рудзутака, когда предложил «обдумать способ переме­щения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека...».

Такое не забывается. Одним пришло время убивать (совсем по Екклесиасту), другим — время умирать.

Ничто, по крайней мере лично ему, не предвещало несчастья. Солнечное утро в росе. Умопомрачительный аромат сосен. Голые ребятишки на песке. Мягкая дымка над речной долиной.

В газете («Правда» от 24 мая) сразу увидел привет­ственную телеграмму покорителям Северного полюса, подписанную руководителями партии и правительства.

Его подписи не было. А ведь ее запросили по теле­фону!

Случайность в таком деле исключена.

И майский день померк. Теперь он знал, что чувство­вали те, кто исчезал разом и невозвратно. Попытки заступиться, спасти кончались ничем. Это был путь с односторонним движением. Как по реке времени.

На закате подъехали три автомобиля.

В тот предвечерний, такой умиротворяюще тихий за городом час в Кремле шло заседание Политбюро, на которое Рудзутака не пригласили. Состоялось голо­сование, и он автоматически превратился в «бывшего», но еще оставался членом ВКП(б), вернее, ВКП, ибо буковка в скобках почему-то «выпала» из постановле­ния. И еще членом Президиума ЦИК и Президиума ВЦИК, и заместителем главы правительства, и заме­стителем Председателя Совета Труда и Обороны.

«Суета сует — все суета!»

Он уже не принадлежал к миру живых.

«Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК следующее предложение: «ЦК ВКП получил данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в уча­стии в антисоветском троцкистско-право-заговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. В связи с этим Политбю­ро ЦК ВКП ставит на голосование членов и кандидатов ЦК ВКП предложение об исключении из партии Рудзу­така и Тухачевского и передаче их дела в Наркомвнудел».

Никаких дел, естественно, не передавали туда, где, как личинки в тухлом мясе, как бы сами собой зарожда­лись дела. Был бы человек, а статья найдется.

Два дня понадобилось, чтобы разослать опросные листы, прежде чем Сталин подписал постановление. Го­лосовали члены ЦК Якир и Гамарник, голосовал канди­дат в члены ЦК Уборевич.

Бывший маршал уже четвертые сутки поливал кровью «дело». В самом прямом смысле, прямее не бывает.

Замначальника Особого отдела Ушаков «возил» его разбитым лицом по раскрытой папке — «делу» под но­мером 967 581.

— Не подпишешь? Подпишешь!.. Кровью подпи­шешь, фашист!

Ежов, лично руководивший работой с Тухачевским, прикрепил к нему лучших «забойщиков». Всю неделю, с двадцать второго по двадцать восьмое, он ежедневно докладывал Сталину о ходе следствия. Дважды приез­жал вдвоем с Фриновским.

Выправляя протоколы, вождь закладывал такие мертвые петли, что дух захватывало. Вплетал в дело о военном заговоре связи по прежним процессам, тянул нити в то, неизведанное грядущее, что прозревал он один. Отсюда непредсказуемые прыжки ненасытного «тиранозавра»: то правые, то снова троцкисты, скачок в сторону Енукидзе, молниеносный бросок на Рудзутака.

В ночь на двадцать девятое в присутствии Ежова Тухачевский подписал окончательный вариант:

«Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934 году я лично связался с Бухари­ным, с немцами я установил шпионскую связь с 1925 го­да, когда я ездил в Германию на учения и маневры... При поездке в 1936 году в Лондон Путна устроил мне свидания с Седовым... Я был связан по заговору с Фельд­маном, Каменевым С. С., Якиром, Эйдеманом, Ену­кидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирно­вым И. Н., Ягодой, Осипяном и рядом других».

Полпреда Карахана вызвали из Анкары в связи с назначением в Соединенные Штаты — взят на вокзале в Москве. Армкомиссар второго ранга Осепян — грамотеям из О СО было не до буквенных тонкостей — сбежал из-под ареста. Отличаясь могучей силой, герой гражданской выломал доски и на полном ходу выпрыг­нул из вагона. Скатившись с насыпи, он повредил ногу, но кое-как доковылял до колхозного поля и за­рылся в стог. Поднятая по тревоге рота НКВД проче­сала всю окрестность, но лихой богатырь так умело закопался, что, сколько не тыкай штыком, не достанешь. Отлежавшись, он добрался под утро до станции, где наткнулся на телеграфиста — бывшего красногвардей­ца. Тот сразу узнал своего боевого командира. Осепян велел связаться с райцентром: волновало, висят ли порт­реты Ленина и Сталина. Когда брали, он решил, что на­чался контрреволюционный переворот. Портреты оказа­лись на месте. Тогда армкомиссар позвонил Вороши­лову: как быть? «Приезжай в Москву, разберемся»,— посоветовал старый товарищ.

— Не понимаю, что происходит? — в Лефортово его поместили в одну камеру с Путной.

— Станут нарезать на спине ремни, сразу поймешь.

На заседании Политбюро Сталин коротко проинфор­мировал о поступивших из за рубежа документах. Заго­ворщики планировали во взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо свергнуть Сталина и Советское правительство, а также все органы партии и Советской власти и установить военную диктатуру. Это должно было быть произведено с помощью связан­ного с Германией антикоммунистического националь­ного правительства, имевшего целью осуществить убий­ство Сталина и его ведущих соратников, а затем предоставить Германии за ее помощь особые привиле­гии внутри Советского Союза и сделать территориаль­ные уступки на Украине.

Формулировки были почти такие же, как на про­цессах, но с характерным для перевода с иных языков акцентом: «Это должно было произойти под лозунгом национальной России, которая находилась бы под силь­ной военной властью».

АДОЛЬФУ ГИТЛЕРУ

Чрезвычайный посланник и полномочный министр по особым поручениям

Вена, 27.5.37 Совершенно секретно

Содержание: директива Политбюро

В приложении я пересылаю поступившую мне известным путем директиву Политбюро Советского Союза своим внешнеполитическим представительствам от 24 мая 1937 года.

Фюреру и рейхсканцлеру

Берлин Папен