Замѣчательныя судебныя дѣла

Дѣло о крестьянинѣ Артеміи Вавиловѣ, обвиняемомъ въ покушеніи на убійство

Дѣло это уже разъ назначалось къ слушанію, но было отложено за неявкой свидѣтелей. Вторично оно было назначено къ слушанію 8‑го января 1868 года во 2‑мъ уголовномъ отдѣленіи подъ предсѣдательствомъ товарища предсѣдателя Щепкина; обвинялъ подсудимаго товарищъ прокурора Тихомировъ; защищалъ коллежскій ассессоръ Хмѣлевскій.

Подсудимый Артемій Вавиловъ на вопросы предсѣдательствующаго объяснилъ, что до взятія подъ стражу онъ занимался сыскною частью у частнаго пристава Реброва.

Сущность обвиненія по этому дѣлу состоитъ въ слѣдующемъ.

Въ квартиру жены отставнаго рядоваго изъ евреевъ Леи Масатовичъ Баратъ, проживающей въ Филипповскомъ переулкѣ, въ домѣ Малютина, часа въ три пополудни, 28‑го августа 1866 года, пришли трое неизвѣстныхъ людей подъ видомъ желающихъ занять денегъ подъ залогъ вещей. Одинъ помѣстился да диванѣ, другой на стулѣ, а третій стоялъ на порогѣ комнаты. Сидѣвшій на диванѣ при разговорѣ съ Баратъ внезапно ударилъ ее чѣмъ — то по головѣ; тутъ же нанесли ей удары и другіе двое и затѣмъ всѣ пустились бѣжать, почему Баратъ закричала о помощи. Прибѣжавшій на помощь цеховой Степанъ Шмелевъ увидалъ Баратъ въ крови и тотчасъ бросился на улицу налѣво по направленію къ Сивцеву Вражку. Впереди себя онъ увидѣлъ бѣжавшаго неизвѣстнаго человѣка, котораго предъ тѣмъ видѣлъ изъ окна своей квартиры выбѣжавшимъ отъ Баратъ. Не имѣя возможности лично схватить бѣжавшаго, Шмелевъ просилъ какого — то прохожаго помочь ему въ поимкѣ. Бѣжавшій, дѣйствительно, былъ пойманъ и оказался крестьяниномъ Артеміемъ Вавиловымъ, который тогда же показалъ, что онъ занимается у полиціи по сыскной части. Прежде Вавиловъ содержался неоднократно подъ стражей и судился за разныя преступленія. Другіе же двое преступниковъ успѣли скрыться, ибо, какъ говоритъ свидѣтель студентъ Милковскій, видѣвшій также Вавилова бѣжавшимъ изъ квартиры Баратъ, они. вѣроятно, поворотили направо къ Мало — Аѳанасьевскому переулку на Арбатъ. Приведенный на мѣсто преступленія Вавиловъ тотчасъ былъ признанъ еврейкой Баратъ за того самаго человѣка, который сидѣлъ на диванѣ и первый нанесъ ей по головѣ рану, происшедшую, по свидѣтельству врача, отъ удара острымъ орудіемъ. По приводѣ въ комнату Вавиловъ тотчасъ бросилъ подъ диванъ желѣзное долото, что видѣлъ, кромѣ означенныхъ свидѣтелей, полицейскій служитель Михальченко. Медицинская контора удостовѣряетъ, что, судя по величинѣ и ровности краевъ, рана, оказавшаяся у Баратъ, могла быть нанесена именно долотомъ.

Вавиловъ показалъ, что въ этомъ дѣлѣ онъ дѣйствовалъ только какъ сыщикъ, желавшій выдать полиціи настоящихъ преступниковъ, мѣщанъ Василія Розанова и Семена Козырева, бывшихъ съ нимъ у Баратъ съ цѣлію убійства и ограбленія. Еще 19‑го августа, показалъ Вавиловъ, узналъ онъ, что Розановъ и Козыревъ сговорились на убійство какой — то еврейки — закладчицы, о чемъ онъ тогда же донесъ приставу полиціи Е. П. Реброву, который приказалъ ему разузнать, гдѣ именно предполагается убійство, но этого приказанія онъ никакъ исполнить не могъ, ибо до послѣдней минуты Розановъ и Козыревъ скрывали отъ него задуманный планъ. Преступленіе рѣшено было сдѣлать 28‑го августа, но Вавиловъ по его словамъ, настаивалъ, чтобъ исполненіе преступнаго умысла было отложено на нѣсколько дней. Такимъ образомъ Вавиловъ хотѣлъ де — улучить время для предупрежденія полиціи. Розановъ и Козыревъ были несогласны на эту отсрочку и, не отпуская его отъ себя ни на минуту, показали ему мѣсто совершенія убійства и дали въ руку желѣзное долото. По просьбѣ Козырева онъ первый вошелъ въ квартиру Баратъ и сѣдъ на диванъ. Баратъ спросила его: что ему нужно? Въ это время Козыревъ, остававшійся за дверью, вдругъ вскочилъ въ комнату и бросился на Баратъ. Вавиловъ же, по его словамъ, для предупрежденія преступленія закричалъ: «ребята, убѣжимъ!» но между тѣмъ Козыревъ уже успѣлъ ударить Баратъ по головѣ двухъ — фунтовою гирькой. Козыревъ и Розановъ пустились бѣжать направо къ Мало — Аѳанасьевскому переулку, а онъ налѣво къ Сивцеву Вражку. Вскорѣ онъ былъ остановленъ и приведенъ въ квартиру къ Баратъ, гдѣ онъ и вынулъ изъ сапога желѣзное долото и положилъ подъ диванъ.

Баратъ же продолжала увѣрять, что ни Козыревъ и никто другой, а Вавиловъ, сидѣвшій на диванѣ, ударилъ ее но головѣ.

Между тѣмъ частный приставъ Ребровъ 3‑го августа 1866 года заявилъ, что дѣйствительно Вавиловъ, занимающійся у него сыскною частію, извѣщалъ его о предполагаемомъ убійствѣ и старался, какъ говорилъ онъ ему, разузнать объ этомъ отъ Розанова и Козырева, но никакъ сдѣлать этого не могъ. Поэтому г. Ребровъ поручилъ ему, если онъ не найдетъ возможности предупредить полицію, то чтобы во время самаго совершенія преступленія призвалъ на помощь постороннихъ людей, чего, какъ видно выше, Вавиловъ не исполнилъ и о поимкѣ Козырева съ товарищемъ никого не предупредилъ.

Далѣе по дѣлу видно, что когда до Реброва дошли слухи, что Вавиловъ хочетъ ограбить и убить купца Живарева, то спрошенъ былъ объ этомъ крестьянинъ Аѳанасій Герасимовъ Востряковъ, который, подтверждая намѣреніе Вавилова совершить означенное преступленіе, объяснилъ, между прочимъ, что въ разговорѣ Вавиловъ ему передалъ, что Розановъ и Козыревъ участвовали въ покушеніи на убійство одной еврейки въ Пречистенской части (Баратъ живетъ дѣйствительно въ этой части), и что онъ, Вавиловъ, ударилъ ее чѣмъ — то по головѣ, а когда она закричала, то товарищи его убѣжали, а онъ былъ пойманъ.

Это показаніе, сказано въ обвинительномъ актѣ, какъ сходное съ обстоятельствами дѣла, не можетъ не заслуживать уваженія, несмотря на то, что Вавиловъ и въ виду его не сознался. Кромѣ того онъ подлежитъ преслѣдованію за буйство, произведенное имъ иъ Серпуховскомъ частномъ домѣ, сопровождавшееся разными ругательствами и отбитіемъ двери и запоровъ у камеры, въ которой онъ содержался, и за оскорбленіе дѣйствіемъ полицейскаго унтеръ — офицера Зелегсона, котораго онъ, схвативъ за горло, сталъ было душить, когда Зелегсонъ, но приказанію начальства, хотѣлъ войти къ нему въ камеру. То и другое преступныя дѣянія, предусмотрѣнныя 38 и 31 ст. уст. о нак., нал., мир. Суд., подтверждаются въ настоящемъ дѣлѣ составленнымъ о поступкахъ Вавилова полицейскимъ актомъ и показаніями свидѣтелей полицейскихъ офицеровъ Жульенъ, Леркамъ и унтеръ — офицера Ивана Эльвигъ.

На вопросъ предсѣдательствующаго, подсудимый отвѣчалъ, что онъ не признаетъ себя виновнымъ въ покушеніи на убійство, такъ же какъ и въ оскорбленіи дѣйствіемъ полицейскаго служителя; въ произведеніи же буйства онъ призналъ себя виновнымъ отчасти.

Судъ приступилъ къ допросу свидѣтелей.

— «Что мнѣ сказать?» отвѣчала на вопросы предсѣдателя потерпѣвшая отъ преступленія еврейка Баратъ. — «Они вошли ко мнѣ — это было въ часъ дня. Я спрашиваю, что вамъ угодно? Тутъ меня и ударили. Но я не обижаюсь теперь….Боли у меня нѣтъ, и я, благодаря Бога, выздоровѣла совсѣмъ. Они вошли двое вмѣстѣ», продолжала Баратъ, чрезвычайно взволнованная, на вопросы товарища прокурора, — «одинъ сѣлъ на стулъ, а другой на диванъ. Только что я успѣла спросить, что вамъ угодно? меня сейчасъ и ударили въ голову. Ударилъ тотъ самый, который сидѣлъ на диванѣ — это былъ онъ (Баратъ показала на подсудимаго); другой, что сидѣлъ на стулѣ, былъ бѣлокурый, высокій, съ большою бородой. Всего мнѣ два удара нанесли, но чѣмъ, я не помню. Я очень испугалась и закричала. И теперь не могу безъ ужаса объ этомъ вспомнить (съ Баратъ сдѣлалось дурно).

— «Вотъ какъ это дѣло было», началъ свое показаніе подсудимый Вавиловъ. — «Въ 1864 году, по поводу подозрѣнія въ кражѣ, я былъ посаженъ въ тюрьму. Въ одной камерѣ со мной сидѣлъ Розановъ, тутъ я съ нимъ и познакомился. Къ Розанову ходилъ иногда, тоже сидѣвшій въ тюрьмѣ, но только въ другомъ корридорѣ, Козыревъ. Я и Козырева видѣлъ. Вскорѣ я былъ освобожденъ отъ заключенія, освободили послѣ этого и Розанова. Съ Розановымъ я хаживалъ къ Козыреву, онъ жилъ въ Грузинахъ; случалось, гуляли съ нимъ, пьянствовали вмѣстѣ. Розановъ съ нимъ дружбу водилъ, и они часто другъ у друга бывали. Придешь, бывало, къ Розанову, либо у него Козырева застанешь, а то коли нѣтъ дома, у отца его спросишь, гдѣ молъ онъ: «Да вотъ, скажетъ, тутъ недалеко, пошелъ къ Козыреву». Такъ мы съ нимъ и водили компанію завсегда, и Розановъ у меня бывалъ тоже; Козыревъ, правда, только встрѣчался, а самъ не ходилъ ко мнѣ. Только вотъ 19‑го августа они пришли ко мнѣ оба; жена моя дома была. Посидѣли это мы, поговорили, чайку, всдочки выпили. Они пораспрощались да и говорятъ, чтобъ я проводилъ ихъ. Я вижу, что они что — то хотятъ сказать, да при женѣ боятся, словно какъ что тайное у нихъ есть. Ну, я и пошелъ съ ними. Въ это время ужь я занимался у г. Реброва по сыскной части. Только пошли мы и сѣли на Никитскомъ бульварѣ на лавочкѣ. Они мнѣ и говорятъ, что есть у нихъ на примѣтѣ одна еврейка, которую можно ограбить. Я сейчасъ сталъ спрашивать, когда они пойдутъ на убійство. Они мнѣ и говорятъ: тогда отъ насъ узнаешь, когда пойдемъ на дѣло. А еще Козыревъ мнѣ сказалъ: говорятъ, молъ, что «ты у Реброва занимаешься, такъ неравно все разскажешь». Такъ они мнѣ о днѣ ничего и не сказали. Потомъ я сталъ ихъ спрашивать, гдѣ эта самая еврейка живетъ. Они мнѣ сказали, что недалеко отъ моей квартиры, я и подумалъ, что это должно — быть въ Арбатской части. Черезъ два дня они опять обѣщались придти. Въ этотъ же день я донесъ г. Реброву, что такія — то лица собираются убить еврейку — закладчицу. Онъ мнѣ приказалъ слѣдить за этими людьми и хорошенько разузнать, гдѣ это должно случиться. Черезъ два дня мы увидѣлись, я сталъ ихъ разспрашивать, но узналъ только, что еврейка эта живетъ одна со старикомъ мужемъ, что въ квартиру ея входъ съ улицы и изъ галлереи направо дверь. Я передалъ объ этомъ г. Реброву. Онъ мнѣ сказалъ, что обошелъ всю Арбатскую часть и нигдѣ не нашелъ такого дома, какой я ему описывалъ. Поэтому г. Ребровъ велѣлъ еще больше слѣдить за Розановымъ и Козыревымъ и даже войдти съ ними въ компанію, чтобы лучше разузнать дѣло. Дня черезъ два я опять видѣлся съ ними и опять ничего не узналъ ни о времени, ни о мѣстѣ, какъ ни старался. Только вечеромъ Розановъ ко мнѣ приходитъ и даетъ долото: «ты, говоритъ, возьми долото, а то, можетъ, придется ящики, либо сундуки вскрывать: завтра дѣло дѣлать будемъ». Я это долото взялъ, они же себѣ купили двѣ гирьки: одну фунтовую, другую двухфунтовую. Я боялся, какъ бы мнѣ не пришлось за это отвѣчать, пришелъ къ г. Реброву и говорю, что я откажусь, если мнѣ не дадутъ полицейскихъ. Онъ меня успокоилъ, сказавъ, что онъ не прозѣваетъ и что теперь уже отказываться нельзя, такъ какъ онъ донесъ объ этомъ оберъ — полицеймейстеру. «Иди, говоритъ, смѣло, только извѣсти полицію, если о чемъ узнаешь». Ну, я такъ и рѣшилъ, что ужь нужно до конца открывать. Утромъ это, часовъ въ 10‑ть, пришли они ко мнѣ, я, это, чтобы дать знать полиціи, вызвался за водкой сходить. Сбѣгалъ я въ кабакъ: вижу, никого полицейскихъ нѣтъ; никто за мной не слѣдитъ. Что, думаю, дѣлать: вернулся къ нимъ. Гдѣ я въ домѣ жилъ, тамъ квартира внаймы отдавалась, я ее и показывалъ, — эта должность на мнѣ лежала. Въ это самое время жильцы пришли смотрѣть, я очень обрадовался, думаю, время пройдетъ, пока полиція подойдетъ. Только показалъ я квартиру и самъ скорѣе бѣжать въ будку. Въ будкѣ я засталъ унтеръ — офицера Ивкина, онъ сидѣлъ съ любовницей, чай пилъ. Я ему сказалъ, чтобъ онъ предупредилъ надзирателя. Онъ что — то проворчалъ, но я долженъ былъ скорѣе домой бѣжать, чтобы меня не заподозрили въ измѣнѣ. Только вотъ проходитъ полчаса — полиціи нѣтъ; проходитъ часъ — полиціи все нѣтъ. Я опять сталъ безпокоиться. Говорилъ мнѣ Розановъ, что онъ наканунѣ набивался этой еврейкѣ шубу заложить, такъ она ему сказала, чтобъ онъ приходилъ до 4 часовъ, не позже: шабашъ что ли послѣ будетъ у нея или какой — то тамъ праздникъ, только позже 4‑хъ часовъ уже ей нельзя будетъ. Я и хотѣлъ добить какъ — нибудь до 4‑хъ часовъ. Но они говорятъ: пора идти. Мы и пошли. Дорогой, чтобы провести время, я предложилъ зайти въ кабакъ. Тутъ, когда мы въ кабакѣ были, зашли два городовые и посмотрѣли еще такъ на насъ. Я думалъ, что г. Ребровъ знаетъ, что мы на дѣло идемъ. Но эти городовые только посмотрѣли на насъ и ушли. Дорогой на бульварѣ мимо насъ опять прошли двое городовыхъ. — Посидѣли мы на лавочкѣ. Я вижу, что полиція не идетъ, и сталъ я опять ихъ звать на квартиру ко мнѣ водку пить. Они пошли, по дорогой о чемъ — то шептались. Только Козыревъ и говоритъ: «иди Аѳанасьевскимъ переулкомъ, народу меньше». Пошли. Подхожу я это къ дому Малютина, вдругъ Розановъ скрылся. — Куда Розановъ пошелъ? спрашиваю я. «А это, говоритъ, тотъ самый домъ, гдѣ мы будемъ дѣло дѣлать. Розановъ кашлянетъ — тогда мы и пойдемъ». И точно Розановъ кашлянулъ. Я, чтобы предупредить какое — нибудь несчастіе, побѣжалъ поскорѣе впередъ. Вхожу — Розановъ сидитъ на стулѣ, у него въ рукѣ трость, а къ рукѣ привязана гирька. Я это сѣлъ на диванъ, а Козыревъ за дверью остался. Только мы стали съ еврейкою разговаривать, Козыревъ бросился изъ — за двери и ударилъ еврейку въ голову двухфунтовою гирькой. Я вскочилъ и поднялъ руку, чтобъ отклонить ударъ. Потому она, можетъ — быть, и думаетъ, что я нанесъ ей ударъ. Они видятъ, что я противъ нихъ, сейчасъ же бросились бѣжать; тутъ поднялась въ домѣ тревога, я испугался и тоже побѣжалъ. Но пробѣжавши немного, я уже пошелъ по бульвару шагомъ. Тутъ подходитъ ко мнѣ какой — то господинъ и говоритъ: «не вы ли у насъ сейчасъ въ домѣ были? пойдемте со мной». Меня привели туда, тутъ народу было много, я изъ рукава долото и вынулъ при всѣхъ, закричали это всѣ, пришелъ квартальный, с, вязали меня. Онъ это мнѣ говоритъ: «ты разбойникъ, душегубъ, сознавайся лучше». Потомъ слѣдователь пріѣхалъ, полицейскій врачъ. Стали это рану осматривать у еврейки. У нея такъ ссадина на головѣ была. Врачъ ничего самъ не смотрѣлъ, а что ему слѣдователь продиктовалъ, то онъ и писалъ. Вотъ все какъ было, гг. присяжные. Кто же будетъ разсказывать полиціи, что онъ идетъ на преступленіе? Гдѣ—жь моя виновность, когда я самъ впередъ разсказалъ, что будетъ? — Меня сначала посадили, продолжалъ далѣе подсудимый, потомъ г. Ребровъ на поруки взялъ меня: свободу мнѣ дали, чтобы розыскивать Розанова и Козырева[1]). Только въ это время встрѣтился я съ Аѳонькой желѣзникомъ — такъ у насъ прозывался этотъ Востряковъ, что вотъ сюда вызванъ свидѣтелемъ. Онъ — этотъ Востряковъ — старымъ желѣзомъ у Спасской заставы торгуетъ. Вмѣстѣ съ Востряковымъ попался и Борисъ Васильевъ, гробовщикъ. Мы всѣ втроемъ и пошли въ трактиръ. Меня Востряковъ и сталъ спрашивать, какъ это я на свободѣ: онъ, значитъ, зналъ, что я попался. Я ему и сказалъ, что я бѣжалъ изъ — подъ стражи, чтобы, значитъ, скрыть, что я отпущенъ для розыска. Онъ тутъ меня сталъ разспрашивать, какъ это дѣло было. Я ему все разсказалъ да всю вину — то на себя и принялъ. Послѣ этого и Востряковъ сталъ разсказывать. «Вотъ, говоритъ, знаю я у Серпуховскихъ воротъ купецъ одинъ живетъ, старый, Живаревъ прозывается. Дѣло, говоритъ, тутъ большое можно сдѣлать: онъ, говоритъ, одинъ остается, когда жена въ городъ уѣзжаетъ, въ лавку: убить можно». Послѣ этого разговора Востряковъ, какъ я послѣ узналъ, встрѣтился съ своимъ знакомымъ, Ѳедоромъ Никитинымъ, онъ въ Рогожской части живетъ, тоже по сыскной части занимался. Востряковъ ему и разсказалъ про нашу встрѣчу и про самый этотъ разсказъ о Живаревѣ. А Ѳедоръ ему и говоритъ: «Смотри, онъ вретъ: онъ самъ по сыскной части занимается, онъ отпущенъ розыскивать Розанова и Козырева. Онъ донести можетъ на тебя, ты лучше упереди его». Востряковъ такъ и сдѣлалъ и разсказалъ г. Реброву, будто я хотѣлъ убить купца Живарева. Меня арестовали, сидѣлъ я тутъ въ Якиманской части, сторожъ принесъ намъ водки, мы и перепились. Г. Ребровъ узналъ это, пришелъ и сталъ у насъ допрашивать, кто купилъ водки. Мы не сказали. Тогда насъ кого въ острогъ посадили, а меня въ Серпуховскую часть, въ секретный нумеръ. Привели это меня, обыскали. Я въ то время пьянъ былъ. Когда шелъ въ нумеръ, наткнулся: ящикъ съ известкой въ нумерѣ стоялъ, — стѣны что ли поправляли — я его опрокинулъ и пролилъ. Тутъ мнѣ за это досталось. За волосы меня отодрали, въ спину наколотили и чтобъ я не бушевалъ, надѣли это на меня горячечную рубашку, обвязали всего клеенкой и посадили въ холодный нумеръ. Въ рамѣ не было стеколъ въ этомъ нумерѣ, ночью смерть холодно, а тутъ жажда страшная, пить хочется. Я и сталъ кричать, чтобы воды дали. «Не околѣешь», отвѣчали мнѣ сквозь дверь изъ корридора. Злость это меня взяла да и пьянъ — то къ тому же. Я зубами сталъ грызть рубашку, высвободилъ руку и сталъ кулакомъ стучать. Дверь была плохая, плохо прибита, она и повалилась. Тутъ пришелъ мушкатерскій унтеръ — офицеръ и хотѣлъ меня бить, я не хотѣлъ даться и въ это время, можетъ, и сдѣлалъ что ему, но тутъ пришелъ другой унтеръ, и я покорился: гдѣжь мнѣ съ двумя сладить? Только лежу я въ нумерѣ, извѣстно непокойно. Слышу въ корридорѣ говорятъ: «вотъ ты посмирнѣешь, у насъ такой квартальный есть, который если кого не поколотитъ, такъ и ночи спокойно не уснетъ». Послѣ этого прошло не много времени, зовутъ меня внизъ. Вхожу, вижу стоятъ человѣкъ двадцать пожарныхъ, квартальный тутъ, дежурный офицеръ, старшій, подстаршій — все начальство на лицо. Тутъ это меня пропустили на кулакахъ пожарные, все равно какъ сквозь строй прогнали, ударовъ полтораста вкатили: какъ еще я цѣлъ остался! Потомъ меня связали. Надзиратель послалъ за кандалами, въ части всего одни кандалы и были, ржавыя, заброшенныя гдѣ—то. Надѣли это мнѣ наручники и кандалы на ноги. Отвели опять въ нумеръ. Наручники были широки, съ одной руки тутъ же съѣхали, а съ другой я послѣ снялъ, какъ пришелъ въ нумеръ. Съ ногъ кандалы я тоже снялъ вмѣстѣ съ сапогами. Тутъ пришелъ этотъ унтеръ офицеръ: «ложись, говоритъ, спать, ковать теперь не будемъ». На другой день заковали тѣснѣе, кузнецъ приходилъ. Въ наручияхъ я только день былъ, а въ кандалахъ и до сего времени, вотъ уже около двухъ лѣтъ, по распоряженію г. оберъ — полицеймейстера, нахожусь. Меня въ секретной камерѣ въ башнѣ содержатъ. За что же я эти наказанія терплю»?

Врачи — эксперты Смирновскій, Корчагинъ, и Гаагъ не нашли никакихъ слѣдовъ раны, нанесенной Баратъ, а потому заключили, что рана не проникла сквозь толщу кожи.

Свидѣтель Шмелевъ подтвердилъ свое показаніе о поимкѣ.

Приставъ Ребровъ объяснилъ, что Вавиловъ, бывъ у него сыщикомъ, занимался маловажными дѣлами, и это дѣло было первымъ важнымъ порученіемъ, которое ему было дано. Далѣе, г. Ребровъ сказалъ, что по признакамъ, разсказаннымъ Вавиловымъ, онъ нашелъ домъ въ Арбатской части и оградилъ этотъ домъ. Но преступленіе совершилось въ Пречистенской части, а наблюдаемый домъ по всѣмъ примѣтамъ только былъ подобенъ дому, гдѣ совершилось преступленіе. «Я слышалъ, сказалъ г. Ребровъ, что Вавиловъ дѣйствительно прибѣгалъ къ будкѣ и сказалъ что — то городовому, но такъ невнятно, что городовой не понялъ».

Городовой Ивкинъ сказалъ, что часа въ два онъ былъ въ будкѣ; къ нему прибѣжалъ Вавиловъ и закричалъ: «Скажи Ивану Ѳедоровичу!» Надзирателя Славышенскаго дѣйствительно звали Иваномъ Ѳедоровичемъ, но Ивкинъ не понялъ словъ Вавилова.

Свидѣтель Востряковъ подтвердилъ свое показаніе о томъ, что Вавиловъ сознался ему въ нанесеніи удара еврейкѣ.

Два городовыхъ и два полицейскихъ офицера показывали по предмету обвиненія Вавилова въ буйствѣ и оскорбленіи полицейскаго служителя. Эти свидѣтели подтвердили разсказъ подсудимаго о мѣрахъ, которыя были приняты для укрощенія его. Но они при этомъ объяснили, что подсудимый сильно буйствовалъ, кричалъ, выломилъ двери, ходилъ по корридору и даже былъ слухъ, хотя этого никто не видѣлъ, что у него въ рукахъ былъ пробой. Далѣе помощникъ надзирателя Жульенъ сказалъ, что онъ призвалъ команду собственно для укрощенія Вавилова, чтобы связать и заковать его. Квартальный надзиратель Леркамъ сказалъ, что онъ былъ призванъ дежурнымъ офицеромъ Жульеномъ, по приказанію частнаго пристава, для укрощенія буйства Вавилова и для составленія акта объ атомъ происшествіи. Команда боялась, по словамъ свидѣтеля, войдти въ нумеръ Вавилова, по г. Леркаму удалось де его вызвать изъ камеры внизъ единственно кроткимъ увѣщаніемъ.

Присяжные признали Вавилова виновнымъ въ ненесеніи легкой раны солдаткѣ Баратъ съ намѣреніемъ лишить ее жизни для завладѣнія ея имуществомъ, но остановившимся при этомъ покушеніи по собственной волѣ и заслуживающимъ снисхожденія. Въ буйствѣ же и оскорбленіи городоваго Вавиловъ былъ признанъ невиновнымъ.

Судъ приговорилъ: но лишеніи особыхъ правъ и преимуществъ, заключить Вавилова въ рабочій домъ на годъ и четыре мѣсяца.

Засѣданіе закрылось въ два часа ночи.