Замысел

Приезжий в бобочке

3 августа 1956 года на перрон Курского вокзала Москвы сошел молодой человек в стоптанных желтых ботинках, в синих бостоновых брюках, сзади до дыр еще не протертых, но уже пузырящихся на коленях и обтрепанных, в коричневой вельветовой куртке-бобочке на молнии с зеленой наплечной частью, которая называлась кокеткой.

Во внутреннем кармане бобочки и лежали шестьсот рублей – на первое время, а в руках приезжий держал чемодан желтой кожи и не совсем обычной квадратной конфигурации, купленный во время прохождения воинской службы в польском городе Бжег на Одере. В чемодане были не очень аккуратно уложены общая тетрадь в линейку, бритва, зубная щетка, пара штопаных носков, пара застиранных рубашек, защитного цвета армейский бушлат, которому не исполнилось еще и года, ну и что-то еще из самого нужного на первое время.

Было около шести утра, город просыпался, по привокзальной площади шли одна за другой поливальные машины, давая по две струи: одну скользящую по асфальту и все смывающую, а другую омывающую, восходящую и опадающую петушиным хвостом. Как только на хвост наступали лучи солнца, он тут же расцветал всеми цветами радуги и немедленно блек, попадая в тень. Машины шли косяком или, по военно-морской терминологии, уступом: первая – посередине проезжей части, другая – отстав на корпус и чуть правее, третья – еще на корпус и еще правее, и последняя – касаясь бровки тротуара и не щадя редких прохожих, которые в панике отпрыгивали подальше, прижимались к стенам домов, подтягивали штаны и подбирали юбки.

Пока молодой человек сдавал чемодан в камеру хранения (общую тетрадь предварительно вынув), открылось метро. Приезжий неуверенно ступил на эскалатор, но тут же освоился и, подражая аборигенам, побежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через одну. На перроне у какого-то непроспавшегося со вчерашнего алкаша спросил, как доехать до Красной площади.

– Тебе на Красную на эту на площадь? – переспросил алкаш. – Да я тебе просто, как другу, сейчас покажу. У нас, бля, в Москве, как говорится, насчет того, чего куда, никаких проблемов нету. Садимся в этот вагон, едем одну остановку…

– Всего одну? – приезжий удивился. Доступность центра Вселенной показалась ему слишком легкой, если не сказать легкомысленной.

– А как же ты думал? У нас в Москве все рядом, все доступно. Здесь, если тити-мити имеешь, все будет у тебя рядышком, до всего тебя доведут прямо за ручку.

– Ну, ладно, ладно, – сказал приезжий, – спасибо, тут я и сам доберусь.

– Ты что – сам? – горячо возразил провожатый. – Куда же сам? Разве можно тут самому, приезжему, одинокому, имея в кармане тугрики? Это ж, бля, Москва, столица нашей родины. Тут народ живет такой, что приезжего человека встренут, обнимут, разунут, разденут и спать под стенкой положат голого.

Поезд тронулся и втянулся в тоннель, который грязными стенами, пучками шлангов и труб после мраморного и хрустального великолепия станции был неприятен для глаза, похожим, может быть, на человеческую требуху. С некоторых пор, дисциплинируя свою наблюдательность, приезжий пытался из увиденного извлечь мысли, достойные занесения на бумагу. Он подумал, что человек обычно, заботясь о внешнем виде своих творений, внутренностям позволяет пребывать в безобразии точно так же, как поступает сама природа. Создавая, например, человека, она улучшает его вид только снаружи, обтягивая кожей, украшая глазами, волосами и т.д. В результате снаружи человек похож на станцию метро, а внутри – на его тоннели.

Праздные мысли не успели еще улетучиться, а поезд уже растворил свои двери на станции «Площадь революции».

Стоя на идущем вверх эскалаторе, молодой человек слушал вполуха своего провожатого и исподтишка разглядывал поток москвичей, спускавшихся навстречу, отметив сразу большое количество приятных для созерцания женских, еще недостаточно проснувшихся лиц. Глядя на них, он тут же придумал такую игру и сразу ею увлекся: с какой из этих блондинок-брюнеток и промежуточных цветов желал бы он вступить в отношения более тесные, чем встречное скольжение на эскалаторе. С этой, конечно. С этой тоже. С этой возможно. С этой безусловно. С этой в общем-то нет, но при отсутствии других предложений, пожалуй, сойдет и она. Короче говоря, во всем нисходящем потоке не оказалось ни одной особы женского пола, которой было бы твердо отказано.

Следует мимоходом заметить, что описываемый нами молодой человек был от природы чрезмерно застенчив. Имея для своих неполных двадцати четырех лет весьма солидный жизненный опыт и даже кое-какой сексуальный, он, тем не менее, все еще робел в присутствии женщин, а желания, от их присутствия возникавшие, казались ему столь низкими, что стыдно было признаться даже себе самому.

– Ну вот, – сообщил между тем провожатый, – мы приближаемся к месту нашего назначения. Это улица 25 Октября, бывшая Никольская, это ГУМ, и вот тебе Кремль, Мавзолей, Лобное место и Вася Блажной, собственной, бля, персоной. И вся эта красота приезжему человеку обходится всего-навсего в четвертак.

– Спасибо, – сказал приезжий, улыбаясь и давая понять, что юмор и провинциалам доступен.

– Спасибо берем дополнительно, – заметил алкаш, – а основная плата – четвертак, то есть двадцать пять рублей без процентов.

Поняв, что от него требуют гонорар за провожанье, приезжий попробовал отделаться пятеркой.

– Ну ты, дядя, даешь! – сказал провожатый, занимая боевую позицию. – Я же тебе как друг твой и экскурсовод объяснил, что здесь, бля, столица нашей родины и здесь жадных людей не любят. Я тебе дорогу показал, ты этот труд должен оплатить по прейскуранту. – Тут же он перешел на угрожающий шепот. – Давай, малый, гони четвертак, а то будет нехорошо. Москва – город страшный, слезам не верит и шуток не любит.

– Да ты что, серьезно? – спросил приезжий и, глянув туда-сюда, отметил, что на стороне провожатого никаких резервных сил, видимо, нет. Приезжий был застенчив и даже робок, но все же не всегда и не со всеми. Он наступил провожатому на ногу, схватил его за грудки и оттянул по фене, то есть сказал несколько слов на языке, изучаемом не в школах, но в учебных заведениях исправительно-трудового характера, чего, слава Богу, удалось избежать, а также в ремесленных училищах и армейских коллективах, где приезжий получил полное и законченное образование.

Услышав речь не мальчика, провожатый осознал, что сумму гонорара он немного завысил, и с благодарностью удовлетворился предложенной раньше пятеркой.

Красную площадь тоже только что вымыли поливалки, и теперь по влажным еще камням, оскальзываясь, гуляли жирные голуби. Их как раз только что как символов мира запретили давить машинами и даже знаки повсюду развесили: «Осторожно, голуби». Говорили, что в порядке борьбы за мир шоферу, задавившему голубя, срок будут давать больший, чем за человека. Вот голуби и ходили, упитанные и самодовольные, словно осознав, насколько они ценнее этих существ, что заискивают перед ними и со сладкими приманиваниями – гуля-гуля-гуля – рассыпают по булыжнику раскрошенный хлеб.

Мавзолей оказался закрытым ввиду слишком раннего времени. Что приезжего удивило. Он-то думал, что те, которые в Мавзолее, доступны в любое удобное для трудящихся время, ан не тут-то было.

Приезжий слегка огорчился. Он хотел сразу посмотреть и отделаться. Посмотреть не потому, что он лежавших в Мавзолее так уж любил, вовсе даже и нет. Но все же кинуть взгляд на столь знаменитых покойников было любопытно, тем более что время пустое, деваться некуда.

Несмотря на рань и закрытость, возле Мавзолея трудилась уже небольшая толпа приезжих зевак. В ожидании предстоящей смены караула, они подробно разглядывали часовых.

В толпе выделялась колхозного вида группа: трое или четверо мужчин с обветренными лицами и с ними девушка в темном хлопчатобумажном мужском пиджаке, в синем берете, заломленном на левое ухо.

Мужик в парусиновых туфлях на босу ногу, закуривая папиросу «Прибой», выражал недовольство:

– А говорят, они не моргают.

– Как же не моргать? – сказала девушка. – Чай, такие ж люди, как мы.

– Но все ж таки у Кремля, – сказал тот же мужик, но не слишком уверенно. – У Кремля таких, как мы, не поставят.

– Господи, у Кремля, у Кремля. Что жа, как у Кремля, так не человек, что ль?

Приезжий в бобочке, между прочим, тоже в своем провинциальном окружении много слышал и даже отчасти поверил, что часовые у Мавзолея не моргают. Теп ерь увидел, что моргают не хуже других. Моргают и из-под козырьков поглядывают на толпу стыдливо, как деревенские девушки. Ухитряясь сохранять при этом известную истуканистость.

– Но зато не шевелются, – сказал другой мужик.

– Еще бы им шевелиться, – согласился первый. – Все ж таки у Мавзолея.

– А что, как ему муха сядет на нос, чего он будет делать? – спросила девушка.

– А он ее застрелит, – сказал приезжий в бобочке для себя самого неожиданно.

Вся группа, да и другие зеваки повернулись к нему, кто-то хихикнул, а девушка, не оценив шутки, спросила:

– Как же застрелит? А ежели в нос попадет? – вызвав вопросом своим большое оживление в собственной группе.

Потолкавшись здесь какое-то время, наблюдаемый нами приезжий дождался боя курантов и смены караула, затем спросил кого-то из местных, как пройти к Тверскому бульвару. Ему объяснили бесплатно: пойдешь прямо по улице Горького, дойдешь до памятника Пушкину, через дорогу от него и будет Тверской бульвар.