Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp

Командировка в Гренландию, где автор топил льды своею палящей любовью, ел мясо нерп, моржей, тюленей и белых медведей, полюбил карточную систему на выпивку и увидел живую писающую гренландку

3.9.79. Я начинаю думать о тебе рано-рано, с самого утра, когда бреюсь, думаю, когда отжимаюсь от пола и прыгаю вверх, и вот сейчас снова думаю, двигаясь со всей оравой на кофе, сервированный нам, талейранам, за час до завтрака, то есть я всего лишь хочу сказать, что начал думать о тебе ровно в шесть тридцать утра, пожалуй, я единственный в мире человек, который думает о тебе в Гренландии, этой шумной мыслью я объят и за столом, и разбрасывая «гуд морнинги», ее перебивает лишь предвкушение торосов и айсбергов, еще не явившихся глазу.

Начиналось с того, что, расставшись с тобой (и думая о тебе), я прибыл на место сборища в аэропорту Каструп и был принят догоподобным шефом протокола за австралийского посла (не подумай, что я шел под руку с кенгуру).

Потом активно знакомились, интересуясь качеством проливных дождей в обоих полушариях, потом долго летели, чуть злоупотребляя первым классом (две бутылки доброго бордо, моего друга), потом взошли на корабль и выслушивали приветствия капитана, славного парня со щербинкой в зубах, с гордостью демонстрировавшего фотографии своих маленьких дочек.

Итак, кое-что о высокочтимой компании.

Пакистанский посол, лысый трезвенник (что отвратительно), постоянно твердящий, что жизнь его на земле лишь несущественная деталь перед счастьем после смерти.

Австралийский посол — нечто розовое, лоснящееся, круглое, как у макаки, напоминает Мышь-Соню у Кэрролла в исполнении художника Джона Тенниела, списавшего ее с ручного вомбата Данте Габриэля Россетти.

Жена его бледна, тускла, как окошко в темнице сырой, и ее унылый длинный нос окружен бугристою кожей, усеянной черными точками, — так пропадает вера в вечную женственность.

Бельгийский посол, седой, импозантный жизнелюб, участник Сопротивления, нормальный пьющий человек.

Канадский советник, очень утомленный и призрачный, странно, что я не забыл о нем упомянуть.

Немецкий советник с женой — предусмотрительные жмоты, которые боятся остаться без еды и питья, а потому все время тащат что-то со стола в свою нору.

И Дог с женой.

А я думаю о тебе.

Информация для размышления: по гренладскому сухому закону полагается 72 единицы в месяц на нос (бутылка вина—6, виски—24), жить можно, хотя плохо.

Первая встреча с живым гренландцем, у него от эскимосского синдрома бегают глаза, он — муниципальный советник и носит белую водолазку (похож на совписателя в ресторане ЦДЛ, не хватает лишь кожаной куртки), разговор пуст, как воздух.

Корабль наш называется «Диско», и мы пройдем вдоль западного берега материка Гренландия, что, честно говоря, полная чепуха по сравнению с твоими плечами, обнятыми моею мужественной рукой.

Плывем, за окном холодная, прозрачная, синяя красота. Хочется жениться на гренландке и подохнуть, моя милая.

Человечество поразительно едино в своих забавах, и на гренландских скалах, как на Орлиных у Агурских водопадов, начертаны имена жаждущих остаться в памяти на вечную память.

Не глохнет высоколобая дискуссия: подталкивал ли Запад Гитлера к нападению на Союз или нет? Почему-то все ругают не Чемберлена, виновного за Мюнхен, а невиноватого сэра Уинстона, все орут. Гомо (так назовем пакистанца) замечает, что я — human, то бишь похож на человека, — комплимент советскому дипломату, всегда застегнутому на все пуговицы, включая самые нижние.

4.9.79. Черт побери, какая сильная качка, просто пятнадцать человек на сундук мертвеца, — и-го-го и бутылка рома! Курю с утра сигары, обвевая Гомо, и сожалею вслух, что я не буддист, а правоверный коммунист, за что и гореть мне голубым пламенем в аду, пока Гомо будет наслаждаться собственными превращениями из летучей мыши в сахарный тростник.

За бортом плывут совсем обнаженные скалы, за ними горы, покрытые снегом.

Порт Холстенборг, на берегу лупоглазят тупыми мордами туземцы, на нас смотрят с вожделенным интересом, словно мы в пробковых шлемах и привезли бочки с виски, весь городок разбросан по скалам.

Визит в школу, где девочки выделывают одежду из звериных шкур. О, брюки из шкуры белого медведя, мечта моей жизни, ты любила бы меня в них как сорок тысяч братьев!

Пробежка по магазинам града Холстенборга. Обидно, что даже здесь, у черта на куличках, все забито товарами, а между тем в родных пенатах… почему?

Оказывается, запрещено ввозить собак (я, конечно, уложил в чемодан десяток дворняг), и не из антисобачьих соображений, а просто чтобы не подпортить породу знаменитого гренландского шпица.

Сколько воды вокруг, какое круглое солнце! Идем на всех парусах. Люблю тебя.

В обед отведал кусок сырого дельфина с солью, пища убийц-охотников, очень напоминающая угря.

Небольшая сенсация: мадам Дога, превосходная старушка в морщинистых складках, обогнавших даже мои несравненные брыдла, увидела в море живого моржа, призывно закричала, все мы возликовали и нацелились в зверя (или рыбу?) биноклями.

Вдруг начал ревновать тебя (видимо, к моржу). Море вздулось мгновенно, пошли девятые валы, сейчас они обрушатся на корабль и подомнут под себя всю Гренландию.

На ужин — креветки и оленье мясо (кстати, вчера в пику Антону Павловичу на ужин поджарили чаек, солоноватых, но сносных).

Продолжал мелкие распри с Гомо, доказывая все преимущества атеистического коммунизма, он отмахивался от меня, как от мухи, настаивая на том, что человек всего лишь пришелец в этом мире и жизнь его — лишь малый этап существования в вечности. А как насчет переустройства мира на нравственно чистых коммунистических принципах? Не желаете? Подобно Льву Толстому предпочитаете есть рисовые котлетки, творить добро, злу не потакать, но и не противиться? А как же военный режим в Пакистане? за что казнили Бхутто? почему голоден пакистанский люд? К топору нужно звать Пакистан, батенька. (Думал все время о тебе.)

В дискуссию вошел немецкий советник Курт, обеспокоенный советской военной угрозой (его я быстро утешил), затем встряла австралийская послица Энн, недовольная правами человека в СССР, а я, как учили, размахивал мечом и срубал им головы.

После ужина в лучах незаходящего солнца (вот уж белые ночи!) появился город Эгедсминне, в порту стояли толпы юношей и девушек в разноцветных куртках, наши дипломаты оживились, думая, что народ высыпал их встречать как посланцев западной цивилизации, но оказалось, увы, что удостоилась встречи гандбольная команда Гренландии, следовавшая вместе с нами.

Осмотр города, узнаем с грустью, что традиции рыболова-охотника предоставлять гостю на ночь жену ушли в прошлое.

Аккуратно приклеились к скалам, словно игрушечные, цветные домики, дремлют на белых камнях шпицы, то бишь лайки — основной транспорт зимой (катаются, гады, аж в Канаду!), они раскрывают лениво глаза, протяжно, назойливо воют и снова, устав от солнца, слепливают свои зенки.

5.9.79. Прозрачное утро. Проснувшись в пять утра (еще не думал о тебе), неожиданно для самого себя высунул взлохмаченную голову в иллюминатор и увидел — о, счастье! — первый в жизни айсберг, явившийся словно с картины прогрессивного и передового Рокуэлла Кента, выскочил на палубу, едва натянув штаны, и защелкал аппаратом, как будто расставался с айсбергом на всю жизнь. Однако другие айсберги возревновали и выплыли один за другим, высоченные айсберги — ледяные горы, айсберги— ледяные холмы и айсбергята-ледышки, бегущие как утята за мамой.

Торжественно бросили якорь в гавани Годхавна, а к городку добрались на катере — разноцветье домов на скалах, над ними холодно-голубое небо, под ними темно-зеленое море с дядями-айсбергами, заглядывающими прямо в окна домов.

Приказано нам хлебнуть науки и подняться в лабораторию по изучению ионосферы, затем деревянная протестантская церковь, прием у мэра, грустного чукчи, торжественное фотографирование в компании лаек, они начинают озверело лаять, что, впрочем, они и обязаны делать, если родились лайками.

Мэр раскрыл глаза на страну: индустриализацию гренландцы не жалуют, нефть завозят из Дании, классов нет, промышленность и земля — государственные, просто Страна Советов, народ честный, воров нет, но зато встречается сифилис, который, говорят, предотвращает рак, и это неплохо. Правда, от «сухого закона», оказывается, развиваются агрессивные инстинкты, разрываются сосуды и аорты, кровь пробивает сердце и мозги бедного эскимоса.

Вернувшись на борт, бельгийский посол задумался, выпил лишь стакан вина за обедом и грустно заткнул бутылку пробкой, Гомо вдруг проникся ко мне и подарил книгу о нирване.

И тут вошли мы в заросли айсбергов, со всех сторон окружали они нас, Рокуэлл Кент совсем сошел с колес и рассовал свои картины по всем волнам.

Фьорд города Якобсхавн (тут, милая, родился великий датско-гренландский полярный исследователь Кнуд Расмуссен, так и тянет рассказать его боевую биографию, но почему-то все сбивается перо на самого себя, почему так?), идем по фьорду, прилипли домики к скалам, прилипли собаки к скалам, и мне хочется прилипнуть к твоему сердцу, — тонкий и протяжный смех лаек, жарящихся на солнце, косоглазая девица вдруг присела пописать прямо на улочке, и не стыдно, а мы смотрим, едим форель, и я защищаю однопартийную систему, впрочем, всю жизнь приходится ее, любимую, защищать.

6.9.79. Достигли крайней точки — города Уманак, плавимся в солнечном зареве и уже привыкли к серебристым айсбергам и скалам, к бирюзово-голубым-серо-буро-малиновым меняющимся тонам моря, и я уже ничем не любуюсь и лишь скучаю по тебе.

Только растворился я, словно сахарный песок, в этих мыслях, как вынули нас из корабля и покатили к рафинэ-мэру, окруженному нерафинированными гренландцами, — зашла мужская беседа о свинцовых и цинковых рудниках и о том, что если раньше выбивали китов, то теперь изживают моржей. Тут австралийский посол, напоминающий в этот день не мышь, а скворца, который вот-вот запоет, толкнул прочувственный спич, всех умилил благодарностями за «предоставленные возможности», мы вернулись на «Диско» и отчалили, а мэр с мэрией махали нам с берега руками, а супруга посла, довольная мужниной речью, распространила среди нас вырезку статьи из газеты под названием «Жена австралийского посла рассказывает, как спаслась от страха», это очень важно — спастись от страха и потом об этом рассказать всему миру.

Но грянул белый, как обычно, вечер, потянулись из камбуза волшебные запахи (что ныне там? тушеные айсберги?), мужчины заспешили по коридорам, дамы залюбовались своими отражениями в стеклянных дверях, и все двинулись на праздник Нептуна. Ритуал включал стояние на одном колене перед священной кадкой со льдом и водой из Северного Ледовитого, из которой поливали на благородные головы, радость не знала границ, и датчане, взяв за ноги медсестру, аккуратно опустили ее головою вниз и слегка макнули.

Мне тоже окропили голову, чтобы я не думал о тебе, Таня.

7.9.79. Сегодня ты гуляла по моему сну, и я заскучал, когда тебя не оказалось рядом, и снова рухнул в сон, чтобы тебя увидеть, но увидел свой служебный кабинет и чью-то мрачную противную рожу.

Завтрак протекал вяло, а после вывезли нас снова в Якобсхавн, в долину (холодный труп лежал в долине той, в груди его, дымясь, темнела рана… и все из-за тебя!), она усеяна камнями, из которых великий скульптор Ветер создал шедевры, тут и потрясные горы, и по соседству фьорд, и уже совершенно пресловутые айсберги, и вьется по горам бархатнозеленая трава, бежит вверх по белым камням, и если приблизить к ней лицо, как к твоим губам, то можно рассмотреть в глубине ягоды черники.

Датчане и гренландцы. Проблема. Вроде и в голову не придет, что одни — колонизаторы, а другие— бедные индейцы, которые летом ловят рыбу и делают детей, а зимой рыбу не ловят. В раскосых глазах туземцев нет-нет да мелькнут недоверие и опаска, политика тут под датским контролем, но рано или поздно, товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья, и воспрянет ото сна великая Гренландия, и подружится с великим и самым добрым соседом — Советским Союзом!

За ужином много шутили, и призрачный канадец, у которого оказались такие рытвины и ухабы на лице, словно по нему прошелся огонь войны, признался, что вчера намешал джина с черным ликером и видел на палубе ночью пьяного бельгийского посла, воющего на луну в компании двух датчан. Интересно, кого видел бельгийский посол.

Кто-то рассказал анекдот об арабе, для которого девушка — это по долгу, мальчик — для удовольствия, а дыня — для экстаза, немец вспомнил девицу, присевшую на улочке, а жена Дога, нашедшая вчера останки моржа, показала всем очередной трофей: два помятых гриба.

Что ты делаешь сейчас?

Проснулся в полночь от стука в дверь (стоянка в Эгедсминне, голоса взошедших на борт пассажиров), закутал свою наготу в пуховое одеяло, открыл и увидел юную гренландку, смутившуюся, словно перед ней стоял не Аполлон в тоге, а голый слон. Она ошиблась дверью, идея избавления от рака с помощью сифилиса провалилась.

8.9.79. Мы уже в Эгедсминне, на пристани торгуют мясом моржей, а нас везут на уникальную креветочную фабрику. Вокруг высятся горы самых крупных в мире креветок, их хочется всех посолить и поперчить и надраться под песни Высоцкого…

Но очень не хочется чистить, а это целая процедура: на креветку с обеих сторон налегают валики (честь изобретения принадлежит гренландскому Ньютону-рыбаку, однажды задумчиво наступившему грубым сапогом на креветку, что привело к ее вылезанию из панциря), панцирь остается, хладный труп следует по конвейеру, где его дочищают хлопотливые женские руки, — далее все летит в автоматы, фасовку и заморозку.

В Эгедсминне, моя дорогая, между прочим, расположена штаб-квартира инуитов, требующих объединить эскимосов всего мира, как соединяют пролетариев всех стран, давай поедем к ним, купим домик на скале, заведем лаек, я буду ловить рыбу и бить нерп и спокойно умру от скуки на 72 единицы в месяц (три бутылки виски, какой мизер!).

Ужин на борту, воют и лают лайки, я люблю тебя, и волны стучат: и все бессмысленно, и все бессмысленно, и все бессмысленно без тебя, Таня.

9.9.79. Сегодня последний день, вчера была прощальная пьянка, и я имел там спич: пожаловался, что мне, коммунисту, не давали выступать и лишили одного из важнейших прав человека, похвалил датский МИД за то, что он организовал нам такое жаркое солнце, и все во имя пропаганды (о, остроумие партшколы!), отметил, что сегодня в воскресенье день тускл, как акулий суп, но в выходные даже волшебники не работают (общий смех, переходящий в хохот), далее превознес достижения Гренландии (чтобы и в следующий раз пригласили), порадовался, что никого из нас не избили, не искусали и не съели (beaten, bitten, eaten — куда до таких рифм Хлебникову!), правда, дипломаты — народ несъедобный (громовой хохот).

Когда спичевал, каюсь, о тебе не думал, потом все напились и я признался Догу как представителю социалистического правительства Дании, что вся группа — полное гэ, ибо все они несоциалисты, а что представляет из себя несоциалист, вечно думающий об обогащении, всем известно. Дог кивал головой.

А сейчас я вышел на палубу и встретил фантастически пьяного бельгийского посла, который еще и не ложился.

— Боже мой! — я даже обнял его, так он качался, — как же так? Вы и не спали?

— Майк, — он тоже обнял меня, чтобы удержаться, — знаешь, что говорила мне покойная мама? «Не торопись спать, сынок, у тебя для этого еще будет масса времени!» Вам ясно, Майк?

Ясно. Я скоро увижу тебя.

Сауна. Большой бассейн и ресторанные столики.

Темный лес и моя машина, и ты рядом, и грозит пальцем лесник в зеленой куртке с капюшоном.

Клампенборгские дубы, ты на велосипеде, портативная палатка на поляне — и плевать на бойскаутов, собирающих колокольчики!

Ведь все бессмысленно, ведь все бессмысленно без тебя.