Записки разведчика

ЧЕРЕЗ ДНЕПР

К Днепру вышли на рассвете 8 ноября. Минуло две недели, как мы распрощались с Брянским лесом и жителями Старой Гуты. Позади осталось свыше трехсот километров с боями пройденного пути. Все это время наша «чертова дюжина» шла с третьей ротой в головной походной заставе, опрокидывала вражеские заслоны, расчищала путь соединению.

Успешно проведенные тринадцатой ротой бои на шоссе Короп – Сосница и при захвате железнодорожного полустанка, в результате которых было уничтожено свыше тридцати гитлеровцев и захвачено две автомашины, два пулемета, тридцать автоматов и карабинов, много гранат и патронов, вызвали уважение к нам партизан-ветеранов. Да и мы себя почувствовали увереннее в новой боевой семье.

И вот мы на берегу Днепра!

«Седой и в то же время вечно юный, ты катишь перед нами свои волны. Сколько легенд, стихов и песен сложил о тебе украинский народ! Все лучшие его думы связаны с тобою, Днепр! — думал я. — Много пришлось тебе увидеть за свою долгую жизнь. Сколько людской крови ты унес в Черное море? А кто скажет, сколько еще прольется крови в твоих волнах? Какую судьбу ты уготовал для нас?»

Мы стояли и как зачарованные смотрели на широкую реку. На противоположном высоком берегу раскинулся город Лоев. Туда ушли разведчики. Из города доносилась стрельба. Она постепенно удалялась на запад. На помощь разведчикам спешила третья рота. Партизаны торопливо по два-три человека усаживались в рыбачьи лодки и переправлялись на ту сторону.

Внезапное появление партизан в городе привело полицаев в замешательство. Разведка и третья рота покончили с ними быстро и принялись за подготовку переправочных средств. Через некоторое время на реке появились рыбачьи лодки, — местные старики, вызвались помочь партизанам.

Тринадцатой роте предстояло переправляться в числе первых вслед за шестой и девятой. На берегу нетерпеливо ждем очереди. Наши телогрейки плохо защищают от холодного северного ветра. Снежная крупа сечет лицо. Тяжелые облака нависли над рекой, от этого водны кажутся свинцовыми. Закраины у берегов покрыты льдом. Через реку туда и обратно снуют десятки лодок и лодочек. Волны их, как щепки, подбрасывают и вновь опускают. Появился паром, который соорудили на двух больших лодках.

Наконец настал и наш черед. Погрузились, и паром, рассекая белые барашки волн, взял направление к правому берегу.

– Рэвэ та стогнэ Днипр широкий… - с чувством продекламировал Гапоненко.

– Нет, сынок, ты прислушайся хорошенько – это не Днепр, а народ стонет в немецкой неволе, — сказал жилистый старик, усердно работая веслом. – Ох, сколько народа угнали в Германию на каторгу! Да и тем, кто на своей земле, нелегко под немцем живется.

Гапоненко притих, как бы устыдившись своего душевного порыва, а словоохотливый старик продолжал:

– Довелось как то мне побеседовать с одним германцем. На вид солидный человек. Во время империалистической войны побывал у нас в плену, так что по-нашему немного говорит. Я спрашиваю его, зачем, мол, вы над мирными жителями ругаетесь, малых детей убиваете? Дикий зверь и тот не всякий кинется на маленького ребенка.

– Так и сказали, не побоялись? - спросил Юра.

– А чего мне бояться? Так и сказал. Говорю: чем перед тобой провинилось дитя? Ты лучше такого старика, как я, убей. Так он, сукин сын, знаете, что ответил? Ты, говорит, старый и так подохнешь. А твой внук вырастет и убьет моего внука. Вот, чтобы этого не случилось, я должен убить твоего… Не сволочь ли? — со злостью закончил старик и еще яростнее заработал веслом.

Паром тем временем выплыл на середину реки. Стало еще холоднее. Ребята поеживались от пронзительного ветра.

– Ну и холодище, — не вытерпел Илья Краснокутский, с головы которого ветром срывало соломенную шляпу, а снежные крупинки хлестали раскрытую грудь.

– Ничего, в городе отогреетесь, — сказал старик, направляя паром к берегу.

Но обогреться не пришлось. Как только высадились на берег, примчался связной от разведчиков и сообщил, что к городу подходят немцы на автомашинах в сопровождении броневиков.

Ускоренным шагом проходим по улицам города. Подумать только: за несколько сот километров от линии фронта, в глубоком тылу врага, и вдруг открыто идем по улицам города! В то время, когда гитлеровские войска рвутся к Волге…

На окраине города – молодой сад. Вокруг сада – канава. Впереди поле. Для обороны лучшего места не сыскать.

Расположились в канаве и за земляным валом. Вдали виднеются фашистские цепи. Броневики ползут по целине, сопровождая пехоту. Пулеметными очередями они прощупывают нашу оборону.

– Без команды не стрелять! — передал по цепи командир шестой роты майор Дегтев.

Когда гитлеровцы приблизились к обороне метров на триста, Дегтев подал команду бронебойщикам. Захлопали противотанковые ружья. Изредка начали постреливать наши пулеметы… Вдруг среди вражеской цепи взорвался снаряд, за ним второй, третий…

– Анисимов дает жизни! — в радостном возбуждении прокричал Дегтев.

Да, это наши артиллеристы переправились и поспешили к нам на помощь. Такая помощь подбодрила партизан. Зачастили бронебойки, автоматные и пулеметные очереди слились в нескончаемый рокот. Вспыхнула бронемашина. Немецкие цепи залегли. А когда еще две бронемашины застыли на месте, фашистская пехота начала отползать к бугру, за которым стояли грузовики. В это время по флангам гитлеровцев ударили наш третий батальон и подразделения Сабурова, совершавшие рейд одновременно с нами. Противник вынужден был оставить подбитые бронемашины, убитых и поспешно отступить.

Разгромом этой группировки фашистов мы закреплялись в Лоеве и обеспечивали беспрепятственную переправу всего соединения. И лишь на восточном берегу Днепра подразделения прикрытия под руководством начальника штаба Базымы вели упорные бои с наседавшим противником.

Переправа продолжалась двое суток. Все это время на улицах города не смолкали гармошки, песни, смех. Жители вместе с партизанами праздновали двадцать пятую годовщину Великого Октября.

В Лоеве к нам пришло много новичков. Мое внимание привлек высокий, худой, прихрамывающий мужчина лет двадцати пяти.

– Откуда родом? — спросил я его.

– Рядовой Ершов Андрей Федорович, — представился он по-военному, стараясь принять строевую стойку, а затем ответил: - Уроженец Горьковской области, деревня Верхополье Вачского района. Может, слыхали, товарищ капитан?

– Кто же Горького не знает? А как здесь очутился?

– Под Кричевом был ранен в обе ноги. В лесу раненых фашисты захватили в плен, в том числе и меня, — продолжал Ершов. — Тяжелых расстреляли на месте, а тех, кто сумел залезть в кузов машины, отвезли в Быхов. Дней через пять перегнали в Бобруйск, в тюрьму. Ее там называли крепостью. Больше месяца пробыл в заключении, а когда раны поджили и ходить стало легче – бежал с несколькими товарищами. К фронту пробраться не удалось. Рана открылась. Пришлось остаться в деревне Переделки.

– Что-то долго лечился, целый год, — с недоверием сказал Юра Корольков.

– А лечить-то кому? Ни тебе врача, ни фельдшера, не было даже ветеринара, — ответил Андрей с горечью. — Видишь, до сих пор с палочкой? Хорошо хоть заражения не случилось.

– Ничего, не вешай носа, — смягчился Юра. — Наши врачи быстро тебя на ноги поставят. Была бы охота воевать…

– Тут уж будьте спокойны, — живо перебил Юру Андрей. — У меня свой счет к немцам.

Ершова назначили вторым номером станкового пулемета в роту третьего батальона. Вскоре он стал пулеметчиком, затем командиром отделения, а в рейде на Сан и Вислу – командиром орудия. Участвовал во многих боях и везде предъявлял фашистам «свой счет».

…Погода в эти дни была облачная, и мы не боялись, что наш отдых будет нарушен налетом вражеской авиации. Веселье продолжалось. Даже из дома, где разместились командир и комиссар, доносилось: «Выпрягайте, хлопци, кони!…»

И лишь помпохозу Павловскому было не до веселья. Он с хозяйственниками и старшинами рот очищал немецкие склады, запасал продовольствие для партизан и раздавал горожанам. Подвода за подводой, груженные мукой, зерном, сахаром и солью, отходили от складов. Тянулись вереницей жители с мешками, клунками, тележками.

Помощник Павловского старшина Семен Калачевский вел строгий учет всему выдаваемому.

– Сэмен, запиши тринадцатой роте: пять мешков зерна, три – муки да еще соли, а то скажут, что их обделили, — бурчал Павловский, отпуская продовольствие для нашей роты…

Сто пятьдесят тонн зерна забрали партизаны и местные жители со складов. А когда соединение выступило на марш, за колонной шло огромное стадо коров. Впоследствии стадо и те, кто выделялись для его охраны, получили название «пятого батальона». Это был своего рода «штрафной батальон». Всех нарушителей дисциплины посылали в «пятый батальон» на исправление. Часто можно было слышать, как командиры говорили провинившимся: «Ты что? В пятый батальон захотел?» И это действовало лучше всяких других мер наказания.