Записки разведчика

РАЗВЕДКА В ГОРАХ

До прихода в Карпаты нам приходилось выполнять задания на разнообразной местности: степной, лесостепной, лесной, лесисто-болотистой со множеством рек и речушек. Большое количество дорог давало возможность нам быстро передвигаться, используя конный транспорт. Большую помощь в добывании разведывательных данных нам оказывало местное население. Кроме того, жители помогали продовольствием.

В горах разведчики встретились с рядом новых трудностей. Горы, ущелья, плохие дороги и крутые тропы, стремительные реки лишали нас свободы маневра. Здесь лошадь мало чем могла помочь разведчикам. Не всякая тропа для нее доступна. Наоборот, пешие группы имели ряд преимуществ перед кавалеристами.

В горах трудно было ориентироваться. Многие хребты, полонины, высоты сходны между собой, и без привычки трудно было их различать. Условия для наблюдения тоже имели свои отличительные особенности. Можно было просматривать верховины за многие километры и в то же время не видеть, что делается рядом. Это требовало от партизан особой наблюдательности. Даже эхо и то мешало нам.

Припоминается случай, когда в долине Зеленички нас обстреляли немцы. Мы развернулись к бою совсем в противоположную сторону, подставив противнику свои спины. Это получилось потому, что звуки выстрелов сливались с эхом, и в долине стоял сплошной гул.

Однако самым большим недостатком разведки в горах являлось то, что мы почти лишились такого источника добывания разведывательных данных, как местные жители. Селений в горах очень мало. Приходилось довольствоваться лишь помощью пастухов. Но они, как правило, редко бывали в селах, сведения, которыми они располагали, были устаревшими. Да и этой незначительной помощи мы вскоре лишились. Немцы под угрозой расстрела заставили пастухов вместе с отарами спуститься в долины.

Приходилось рассчитывать только на свои собственные силы и сообразительность разведчиков. Никому из нас, кроме Журова, не доводилось бывать в горах, поэтому разведчики прислушивались к советам бывшего пограничника. Ведь большая часть его службы прошла на границе в горах близ Черновцев и Коломыи.

Военный ветеринарный фельдшер Журов часто разъезжал по заставам. Знакомился с бытом населения. Много раз приглашали его гуцулы на высокогорные пастбища – полонины. С разрешения командования Алексей лечил сельский скот и тем самым завоевал любовь и уважение гуцулов. Журов полюбил этот веселый, жизнерадостный народ, всего за два года до войны получивший свободу, имеете с ним радовался расцвету новой жизни. Душевные, мелодичные песни гуцулов на всю жизнь запомнились молодому пограничнику. Он даже на вечерах художественной самодеятельности исполнял полюбившиеся ему «коломыйки» и песни гуцульских пастухов.

Алексей мечтал об учебе. В июне 1941 года его зачислили слушателем академии. Оставалось дождаться сентября, когда гостеприимно раскроются двери учебных аудиторий. Внезапно началась война и, перепутала все карты. Военфельдшера Алексея Журова закрутило в смертельном водовороте кровавой битвы.

Полтора месяца с боями отходил 97-й пограничный отряд, в котором служил Алексей. В начале августа в одном из сел под Уманью попал Журов под бомбежку и был ранен. Кроме того, его завалило обломками разрушенного дома. Из-под развалин вытащили местные жители и отправили в госпиталь.

7 августа немцам удалось захватить госпиталь со всеми ранеными. Тяжелораненых фашисты расстреляли на месте, а способных передвигаться поместили в лагерь военнопленных в Умани. Оттуда их перевели в Винницу.

Четыре месяца томился в плену Журов. И лишь в начале декабря, когда пленных перевозили из Винницы в Либин, он на ходу выпрыгнул из машины и бежал.

Оказавшись на свободе, Алексей пошел на восток в надежде перейти линию фронта. Однако это ему не удалось.

Странствуя по Украине, он встретил Леню Слесарева, который бежал из другого лагеря.

– Перейти линию фронта – напрасные старания.

Надо разыскать партизан, — предложил Журов.

– Я давно об этом думаю, — признался Слесарев.

С помощью местных жителей им удалось в селе Спадщине Путивльского района связаться с Черемушкиным и разведчиками, а через них с партизанским отрядом.

Вспоминая об этой встрече, Митя Черемушкин рассказывал:

– Нас поразило, что Журову удалось пройти от самой границы до Путивля… Зачислили в разведку, но все же решили проверить. Бой – лучшая проверка человека. Эту проверку Леша выдержал с честью…

Способный, осмотрительный и находчивый, он быстро стал своим среди разведчиков.

Весной 1942 года партизаны испытывали большие затруднения в боеприпасах. Журов установил связь с местными жителями и узнал, что один из них прячет много патронов, оставшихся после отхода наших войск. Это была большая находка для отряда.

В Путивле по заданию партизан в полиции работал один товарищ. Он сообщал 6 мероприятиях, которые проводились немцами для борьбы с партизанами. Связь с «полицаем» поддерживал Журов, Он ходил в Путивль попеременно с Чусовитиным, Мишей Фоминым, Олегом Фирсовым, Лучинским… Всегда они приносили важные сведения.

При совершении рейдов из Брянских лесов за Днепр и от Князь-озера по Белоруссии и Украине Журов вместе с товарищами выполнял ответственные задания.

В апреле и мае 1943 года Алексей с Семеном Рыбальченко и радистом по заданию Демьяна Сергеевича Коротченко сопровождал под Киев секретаря Подольского райкома партии столицы Украины товарища Миронова. Кроме того, ему было поручено связаться с партизанскими отрядами, которые действовали в Киевской области, и разведать железнодорожные перевозки противника через киевский узел… За успешное выполнение этого задания Журов был награжден орденом Красной Звезды.

Много раз Алексею приходилось встречаться с немцами и полицией. Всегда выручало спокойствие, решительность и умелые действия.

Через два года после начала войны Журов вновь возвратился на Карпаты, но теперь уже обогащенный боевым опытом в партизанском соединении.

Высокий, худощавый, с вытянутой шеей и выпирающим кадыком, коротким чубом, приспущенным на правую сторону лба, Журов стоял на полонине, устремив задумчивый взгляд на юг, где виднелся лысый шпиль горы.

– Посмотрю на горные вершины – все так знакомо, кажется, только вчера отсюда ушел. А присмотришься, нет, не то! Людей как будто подменили. Не видно веселости, присущей гуцулам, ее вытеснила настороженность, — проговорил тихо Леша.

– Как называется? — спросил я Журова, указывая на лысую гору.

– Говерла. Самая высокая гора в этом районе.

– Далеко до нее?

Разведчик усмехнулся, видимо припоминая что-то, и сказал:

– Гуцул ответил бы: «Ни, ту близко. Миль з двадцать пять будэ, нэ бильше!» Вот и считай, что до нее около сорока километров.

– Не может быть! — выкрикнул Черемушкин. — Она кажется рядом.

– Это одна из особенностей гор – не принимай за действительное то, что кажется.

Я вынул карту, отыскал на ней Говерлу с отметкой 2058, измерил до нее расстояние и ахнул:

– Сорок девять километров по прямой!

– Пойдешь петляющими ущельями, долинами, перевалами – вдвое наберется.

В правдивости слов Журова мы скоро убедились. Меня вызвали в штаб. Никогда не унывающий помначштаба Федя Горкунов оживленно заговорил:

– Вышли разведку по маршруту, — он провел карандашом прямую линию от горы с отметкой 936, на которой мы находились, до села Пасечного, расположенного в долине реки Быстрицы Надворнянской. — Установить, есть ли противник в селе, его силы, также состояние дорог. Всего до Пасечной семь километров. Результаты доложить через четыре часа.

Я смотрел на карту и размышлял: «О каких дорогах идет речь? На карте их нет. Есть тропки, да и те обрываются на полпути. Видимо, упираются в пропасти».

– Не успеют за четыре часа, — высказал я свое сомнение.

– Успеют, — уверенно отпарировал Федя.

– Я поведу сам разведчиков.

– Правильно, капитан, — отозвался комиссар. Он лежал на плащ-палатке под деревом и рассматривал карту. — Федя, на первый раз не ограничивай их сроками, пусть капитан на практике проверит… Надо присмотреться к горам.

На первое задание в состав группы я включил и Журова. Лагерь покинули перед обедом, рассчитывая вернуться засветло. Пересекли полонину, вошли в редколесье. Начался крутой уклон. Настолько крутой, что приходилось все время придерживаться за деревья или за камни, которые выступали на поверхности склона. Перебегая от одного дерева к другому, мы все глубже и глубже уходили в узкую долину. От непрерывного напряжения быстро устали. В ногах появилась дрожь. [405]

Перед нами расступилась пропасть. Ее буровато-серые края расходились вправо, а влево сближались. Пошли в обход слева.

Крутые откосы горы, с которой мы только что спустились, прижимали нас к обрыву. Приходилось пробираться по самой кромке обрыва, рискуя сорваться в пропасть, откуда несло прохладой и горьковатой прелью.

Много времени потратили, чтобы обойти преграду. Снова начали снижаться. Для удобства передвижения, по совету Журова, разведчики вырезали длинные палки.

– Так гуцулы ходят, — сказал Леша.

Действительно, с помощью палки идти стало легче. При спуске с горы ею притормаживаешь, а при подъеме – опираешься на нее. Даже отдыхали, навалившись грудью на посох.

Спустились в долину. Пошли резвее. Но не успели порадоваться этому, как увидели, что она уводит нас совсем в другую сторону от Пасечной. Пришлось взбираться вверх, пересекать хребет, чтобы выйти на свое направление.

С большим трудом взобрались на горный кряж, снова вышли на полонину. Там паслась отара овец. На середине поляны – одинокая бревенчатая избушка, пастушья хата. Направились к ней, чтобы у пастухов узнать дорогу.

Чабаны – высокий, сухопарый мужчина с черными усами, в безрукавке, вышитой цветными узорами, в сыромятных постолах и в шляпе с выцветшими полями, и парнишка лет двенадцати, в овчинной шапке, с самодельной деревянной сопелкой в рукaх, — встретили нас молча, настороженно. Они боязливо доглядывали то на оружие, то на Стрелюка, одетого в немецкое обмундирование.

– Добрый день, товарищи, — приветствовал я пастухов.

– Добрый день, пан-товарищ, — дипломатично ответил старший пастух, приподымая шляпу.

– Это ваш сын? — спросил я старшего, указывая на паренька.

– Ни, цэ сирота. Ни батька, ни матэри нэмае. Пастушонок.

– Чьих овец пасете?

– Хозяйских из Пасечной, — ответил старшой, подумал и добавил: — И своих трошки есть.

– Далеко отсюда до села? — спросил Журов.

– Ни, ту рядом. Мили з три нэ бильше.

– Сколько? — переспросили разведчики в один голос.

– Километров пять, — уточнил пастух.

По нашим расчетам, мы прошли не меньше пяти километров, а приблизились к Пасечной всего на два. Да, прав был Журов, как пойдешь – расстояние удвоится.

– Немцы в селе есть? — спросил я гуцула.

– А хто вы будете? — осмелев, спросил он.

– Партизаны.

– Тут приходили партизаны, только среди них не было россиян. У них значок наподобие вил, — ответил он, недоверчиво осматривая нас.

– Трезубец?

– Ага, трезубом называли.

– Это бандеровцы, украинские националисты, — пояснил Костя.

– А хто их знае. Назывались партизанами, — развел руками пастух. — Вы, значит, советские партизаны?

Чабан совсем осмелел и начал оживленно задавать вопросы о положении на фронте и скоро ли кончится война. Пока мы беседовали, парнишка сбегал в хату и принес сыр и брынзу. Сыр оказался очень соленым, зато брынза понравилась всем.

Узнать что-либо определенное о гарнизоне немцев в селе Пасечном от пастухов нам не удалось.

– Германы в селе есть, а сколько их – не знаю. Мы уже больше недели не были дома, — отвечал старший чабан.

Нас не могли удовлетворить такие скудные и старые сведения. В связи с появлением партизан и уничтожением нефтепромыслов противник мог усилить гарнизоны. Надо было идти к Пасечной.

– Как пройти в село? — спросил я.

Чабан начал долго и путанно рассказывать:

– Тут просто. Пойдете просто, потом леворуч возьмете. Дойдете до серого камня, повернете праворуч. А там просто, просто аж до родника. От родника возьмете леворуч…

В объяснении слова «праворуч», «леворуч», «просто» повторялись десятки раз. Видя, что мы ничего не поняли, старый чабан улыбнулся и сказал:

– Краще будэ, як Ивась вас провэдэ…

Распрощавшись с чабаном, мы с мальчишкой пошли дальше. Ивась шагал впереди с маленьким топориком на длинном топорище. Он шел бойко и резкими взмахами топорика срезал молодые кустики.

Пастушонок вел нас не напрямки, как мы до этого шли, а вдоль хребтов, поминутно сворачивая то враво, то влево. С горы спускался зигзагами по чуть заметной петляющей тропке.

– Вы заметили, как он ведет? — спросил меня Журов.

– Так он нас до вечера будет водить, — тихо, чтобы не слыхал Ивась, ответил я.

– Умно ведет, парнишка, — одобрил Журов. — В горах так и ходят.

– Почему же ты сразу не сказал?

– Я хотел сказать, но вы все равно не поверили бы. Теперь сами убедились.

Возможно, и прав Журов. Трудно было сразу согласиться с тем, что идти лишние километры легче, чем напрямую. Я все же решил проверить то, что сказал Журов, и спросил:

– Ивась, почему ты нас ведешь вокруг горы, а не через нее?

Мальчик посмотрел на меня такими глазами, как будто хотел убедиться, не смеюсь ли я над ним. Но, поняв, что я спрашиваю серьезно, он снисходительно улыбнулся и вместо ответа спросил:

– Хиба ж то можна дарма силы тратить?

В его голосе было столько удивления, что, казалось, он хотел сказать: «Как это партизаны не знают того, что в их селе знает самый маленький гуцуленок? А еще с оружием!»

Как ни странно, а в этом вопросе мы уступали даже маленькому гуцуленку. Мы сами являлись, если так можно сравнить, младенцами в знании гор. Приходилось не пренебрегать советами даже мальчишки, оказавшегося к тому же смышленым и разбитным. В отличие от старого чабана, Ивась знал, что в Пасечной немцев немного, человек двадцать пять. Они охраняют нефтяные вышки… А когда мы оказались на перевале, с которого открылся вид на Пасечную, Ивась показал нам, где живут немцы. Данные, которые сообщил нам пастушонок, подтвердили жители села. Многое мы и сами видели.

В отряд возвратились глубокой ночью, затратив на разведку около восьми часов.

На следующий день батальон Кульбаки разгромил немцев в Пасечной. Путь на юг был открыт.