Запретные наслаждения

Глава 1

Лондон,

6 апреля 1812 года

Она стояла на пороге бального зала в доме своей тети и пыталась унять волнение, медленно делая глубокие вдохи. Не счесть балов, на которых она побывала за десять лет, но всякий раз ее охватывал трепет и ожидание чуда — быть может, именно сегодня череда однообразных событий будет волшебным образом прервана. Яркие наряды замужних барышень радовали глаз, но ей, похоже, суждено было всю жизнь носить скромное платье дебютантки[1].

Чилтон, дворецкий тетушки, распахнул перед ней большую двустворчатую дверь.

— Леди Мадлен Вильян! — объявил он.

Никто из гостей даже не взглянул в ее сторону. Да и зачем? Вот уже восемнадцать лет, с того злополучного лета, когда умерли ее родители, она жила с тетей. Светское общество давно перестало замечать ее в Солфорд Хаузе. Сегодня блистательные гости не выказали ни малейшего интереса к ее персоне, а вот вчера иная публика и в иных обстоятельствах буквально не сводила с нее восхищенных глаз. Этот контраст ранил. Окинув скучающими взглядами ее платье из белого муслина и каштановые пряди, выбившиеся из-под чепца, господа больше не смотрели в ее сторону. Вчера же, вырядившись в бриджи и светлый парик, она срывала аплодисменты толпы.

Пока она спускалась по широкой лестнице, с ее губ не сходила легкая улыбка. У тети Августы она прошла хорошую школу и научилась ни словом, ни жестом не выдавать своего разочарования. Похоже, этот бал будет таким же скучным, как и все предыдущие. У подножия лестницы тетя Августа и кузен Мадлен Александр Стонтон, граф Солфордский, принимали знаки внимания всех, кто желал выразить им свое почтение. Таких оказалось немало, и у Мадлен было достаточно времени, чтобы придать улыбке немного грусти, как того требовал случай.

— Дорогая, как ваше самочувствие? — спросила Августа, увидев племянницу.

— Неплохо, тетушка, — не забыв придать голосу томности, ответила Мадлен.

Две недели она симулировала недомогание, а на этой неделе запланировала «рецидив», но не такой серьезный, чтобы пропустить открытие сезона. Бал начался час назад, но Мадлен, сославшись на слабость, спустилась только сейчас, сокращая, пусть ненадолго, время скуки и позора.

Августа нахмурилась.

— Вам следует уйти пораньше. Не беспокойтесь, никто этого не заметит, вас не осудят.

Мадлен вздрогнула. Слова тетушки были как острые ножи, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было чем-то обидеть ее. Мадлен мысленно одернула себя. Этот вечер ничем не отличался от остальных. Пусть салонное общество и относилось к ней прохладно, тетя, кузен и кузина любили ее. А неприметность стала ее союзницей и давала свободу делать то, о чем салонные красавицы не смели даже и думать. Она должна благодарить судьбу за такую возможность. Поэтому, лучезарно улыбнувшись, она произнесла самым беззаботным тоном:

— Бал не лучшее ли лекарство? Я чувствую себя практически здоровой!

— Не слишком надейтесь на балы, сестрица, — сказал Алекс. — Увеселения еще никому не прибавляли здоровья.

Алекс, еще одна жертва тетушкиных амбиций и матримониальных планов, заговорщически подмигнул ей. Ему в последнее время все чаще приходилось сбегать в клуб, чтобы переждать там очередной поразивший Августу приступ сватовства. Наверное, он с удовольствием покинул бы Лондон, если бы не титул, унаследованный после смерти отца.

Мадлен ответила ему улыбкой.

— Всегда что-то случается в первый раз. Пожалуй, только балы тети Августы обладают волшебной силой исцелять нас от недугов.

Августа вздохнула.

— Александр, Мадлен, сделайте милость, ведите себя достойно. Мне неловко говорить об этом, но, моя дорогая, рассеянность, которая вас явно одолевает, — вовсе не болезнь.

— Разве? — удивилась Мадлен.

— Меня сложно обмануть, дорогая. Врачи говорят, что со здоровьем у вас все в порядке. Вы просто поглощены своими мыслями и не замечаете ничего вокруг: в точности, как моя сестра перед тем, как вышла замуж за французского маркиза.

Красивые черты тетушки исказились, около губ легли глубокие складки. Ей было немного за пятьдесят, но даже в этом возрасте она сохранила привлекательность. Белокурая, с ясными голубыми глазами, она была увядающей копией собственной дочери, Эмили. Лета сделали взгляд тетушки проницательным и мудрым. Но сегодня она допустила редкую бестактность — упомянула мать Мадлен.

Мадлен смолчала и, воспользовавшись первым же удобным случаем, сбежала от Августы и сочувствующих взглядов Алекса. Маленькое приключение, которое две недели радовало ее, вызвало поток лжи, отчего на душе было неспокойно. Хорошо, что Себастьян, младший брат Алекса, был на Бермудах. В его сердце пылал такой же бунтарский огонь, и она от него обычно ничего не скрывала. Но даже он пришел бы в ужас, узнав, что она выступала на театральных подмостках. Если ее уличат в этом, разразится грандиозный скандал, так что, кроме Эмили, никто ничего не должен знать.

В дальнем углу Мадлен опустилась на стул, заново обитый зеленым бархатом в тон роскошным портьерам. Тетя Августа не поскупилась на новый декор, превративший бальный зал в подобие фантастического леса, наполненного волшебным пением оркестра и светлячками сотен свечей. Хорошо, что она позаботилась и о стульях. В прошлый раз Мадлен пришлось провести весь вечер на ногах, и она в конце концов измучилась. Едва устроившись, она оказалась в компании Пруденс, вид которой словно свидетельствовал о неимоверных усилиях, которых ей стоило лавирование между танцующими парами.

— Думаешь, тетушка Августа ради нас распорядилась насчет стульев? — спросила Мадлен.

Дамы были близкими подругами и наедине предпочитали обходиться без церемоний. Пруденс шутливо отмахнулась веером:

— Ты ни за что не догадаешься, кто сейчас стоит в фойе.

Мадлен рассмеялась. В их маленькой компании Пруденс Этчингем слыла педанткой, но кроме милого буквоедства ей была свойственна неуемная тяга к приключениям и тайнам, разумеется, хранимая в строгом секрете от сварливой матери.

— Наполеон?

— Не угадала.

Мадлен была бы не прочь увидеться с узурпатором, как и подавляющее большинство гостей. Коллективное избиение Наполеона — если бы тетя Августа сумела организовать столь изысканный аттракцион, то прославилась бы как лучшая устроительница балов во всем Лондоне. Это, правда, не вернуло бы Мадлен ни родителей, ни ее счастливого детства во Франции. Тем временем тишина волной скатилась с лестницы и мгновенно затопила весь зал. Взоры сами собой обратились к входу.

Чилтон с необычной для него помпой объявил:

— Ее светлость герцогиня Харвич! Его светлость герцог Ротвел!

Звону его слов вторил только звон разбитого бокала, прозвучавший в тишине особенно громко. У этой пары не было ни единого шанса появиться так же незаметно, как Мадлен. Ротвел, унаследовав титул, вернулся в Лондон. Третий сын герцога Ротвельского, непутевый и склонный к скандальным историям, десять лет назад он был известен в свете как Фергюсон. Теперь ходили разные слухи о загадочных обстоятельствах, бросивших герцогство к его ногам. Это была настоящая сенсация.

— Я слышала, что он будто бы сошел с ума, — шепнула Мадлен.

Пруденс покачала головой.

— А я слышала, что у него сифилис! Но выглядит он вполне здоровым.

— Пруденс, опасно доверять внешности. Он может внезапно обезуметь. Удивительно: его братья всегда отличались кротким нравом. Но почему он выбрал наш бал для первого выхода в свет? — спросила Мадлен, наблюдая за тем, как герцог здоровается с Августой. — Слышала, он прибыл в Лондон позавчера. Тетя Августа не настолько влиятельна, чтобы так стремиться попасть на ее прием.

— Возможно, он ждал, пока луна станет убывать, — Пруденс хихикнула, довольная своим остроумием.

Мадлен подавила смешок. Волосы Ротвела действительно были дьявольского, темно-рыжего цвета. Софрония, герцогиня Харвич, приходилась ему теткой по отцовской линии. Она стояла рядом, выпрямив спину, готовая достойно ответить любому, у кого возникнет желание высказать мнение о племяннике. Но такого желания ни у кого не возникло, и неудивительно: герцогиня была влиятельной и властной женщиной.

— Кажется, Ротвел совершенно не огорчен смертью отца, — заметила Пруденс.

Так и было. Новый герцог явился на бал в подогнанном по фигуре темно-синем сюртуке и бриджах цвета буйволовой кожи. Даже без траурной повязки! Мадлен слышала, что он не был на похоронах. После такой выходки было глупо ожидать, что он будет носить траур.

Леди Эмили Стонтон, единственная дочь тети Августы, присела слева от Мадлен и присоединилась к беседе:

— Право же, какая интрига! Я просто умираю, так хочу услышать историю смерти старого герцога, но наследничек вряд ли расскажет, что произошло на самом деле.

Пруденс рассмеялась.

— Тебе лишь бы посплетничать.

— Разумеется, сплетни во сто крат интереснее твоих трактатов о древнем Вавилоне, — парировала Эмили.

Начинался их обычный спор. Пруденс написала несколько научных трудов, разумеется под мужским именем, которые были хорошо встречены академическим сообществом, а Эмили, тоже скрывая настоящее имя, писала романы. Если бы страсть к лицедейству не считалась в обществе пороком, Мадлен также могла бы проводить досуг по своему усмотрению. Она постаралась отвлечь подруг от литературных баталий.

— Эмили, нельзя просто так подойти и спросить, что случилось с герцогом Ротвельским. В «Таймс» писали, что его карета случайно перевернулась. Давай оставим эту тему.

— Разумеется, но не забывайте: за деньги «Таймс» напишет все что угодно. Я больше верю слухам.

— Твоя мрачная сентиментальность просто невыносима, дорогая, — заметила Пруденс с напускной чопорностью. — Конечно, нынче без отцеубийцы не обходится ни один исторический роман.

Эмили победно улыбнулась, а Мадлен, вздохнув, вернулась к наблюдению за молодым герцогом, который, окончив разговор с тетей Августой, обернулся к гостям, имея при этом такой надменный вид, который может позволить себе только настоящий герцог. Толпа тотчас расступилась, образуя проход, которым и воспользовался Ротвел, едва отвечая на глубокие реверансы дам и поклоны джентльменов с улыбкой, чуть ли не презрительной. Он ожидал подобострастия и в полной мере наслаждался им.

Если бы Мадлен не обладала природным чутьем и наблюдательностью, она бы с первого взгляда возненавидела Ротвела. В ее глазах высокомерие было одним из самых отвратительных пороков. Ротвел был выслан в Шотландию за год до ее дебюта, но о нем так много говорили, что она успела составить о нем мнение. Будучи лишь третьим сыном, Фергюсон не отличался скромностью и почтительностью. Но ирония, с какой он смотрел на притихшую толпу, заинтриговала ее. Казалось, он играл роль и потешался над теми, кто не замечал обмана. Ей было знакомо это чувство, эта ирония. Желание потанцевать с ним внезапно охватило ее. Но более, чем танец, ее привлекал партнер. Она испугалась своего порыва и с грустью подумала, что известный повеса, а теперь еще и герцог, вряд ли обратит внимание на серую мышку.

Окинув зал беглым взглядом, он повернулся к Софронии. Та указала взглядом на дальний угол, где расположилась Мадлен с подругами. Ротвел удивленно поднес к глазам лорнет, а затем углубился в толпу, похоже, не обратив на девиц никакого внимания. Он фланировал по залу, изредка перебрасываясь с гостями парой слов. Но Пруденс знала, что эта бесцельность только кажущаяся.

— Будь начеку, милая. Кажется, у тебя появится шанс задать герцогу свои вопросы, — шепнула она Эмили.

Подруги разделяли ее мнение относительно намерений герцога. Из всех троих только Эмили пользовалась вниманием потенциальных женихов. Мадлен, похоже, выбыла из игры, которая требовала от нее чрезмерных усилий. В юности ей мешала застенчивость, а сейчас — усталость и лень. Ее темные волосы и зеленые глаза считались непривлекательными, правда, дядя Эдвард дал ей богатое приданое, которого хватило бы, чтобы компенсировать любые недостатки. У Пруденс были светло-каштановые волосы и серьезные карие глаза, но у нее не было ни приданого, ни шансов обзавестись им в ближайшем будущем. Зато Эмили, светловолосая, голубоглазая, с гибким станом и звонким голоском, всегда пользовалась популярностью. К тому же у нее была устойчивая репутация строптивицы, которая каждый год приносила на ее алтарь щедрый урожай: немало укротителей готовы были биться за право обладать ею.

Эмили терпеть не могла этой суеты. Больше всего она любила проводить время в родовом имении в Ланкашире, сочиняя романы. Но популярности своей она не отрицала и не стеснялась ее.

Для всех троих светские рауты стали своего рода ширмой, за которой каждая прятала свои увлечения от сплетников. Эмили принимала эту игру с легкостью и никогда не пропускала балы. Временами, когда ей хотелось развеяться, Эмили не стеснялась пользоваться своей привлекательностью. Мадлен в этих случаях почти завидовала ей, но скорее умерла бы, чем показала это подруге.

К сожалению, как раз сегодня Эмили пребывала в игривом настроении. Мадлен внутренне приготовилась к этому зрелищу: Ротвел ведет Эмили в центр зала. Она успокаивала себя, вспоминая о приятном театральном приключении, убеждала себя, что он — всего лишь очередной высокомерный распутник, и старалась побыстрее забыть его живое, привлекательное лицо, промелькнувшее под отталкивающей маской мизантропа. Пусть Ротвел и не пригласит ее на танец, зато она избегнет скуки, которая, втолковывала она себе, неизбежна в его обществе.

Он двигался, как хищник, вышедший на охоту, как дикарь, примеривший платье джентльмена, но не изменившийся по сути. Его веселье было напускным: в глазах сквозила холодная решимость. Казалось, он явился на бал, движимый каким-то тайным умыслом, и твердо решил осуществить задуманное. И вот Софрония представила подруг герцогу. Ротвел поклонился с изяществом, которое не растерял за годы, проведенные в деревне.

А потом герцогиня сказала нечто такое, от чего сердце Мадлен замерло:

— Ротвел, вот дама, которую вы искали. Она во многом преуспела.

Изучающий взгляд темно-голубых глаз уперся в Мадлен. Когда Софрония холодноватым тоном представляла Эмили и Пруденс, Мадлен, казалось, совсем не была заинтересована в происходящем, но после слов герцогини перестала делать вид, будто шейный платок — самая интересная вещь в мире, и решилась посмотреть герцогу в лицо.

На его губах вновь заиграла неприятная ухмылка.

— Леди Мадлен, окажите мне честь.

Не успела она ответить, как он подал ей руку. Грянул вальс, и пары у него за спиной стремительно закружились в танце. Мадлен любила танцевать, но вальсировать с этим напыщенным господином, который явно не собирался считаться с ее желаниями, ей не хотелось. Она устала быть образцовой леди, устала достойно вести себя. Она поклялась себе: этот год будет особенным, и пусть о ее бунте знают только Эмили и Пруденс, этого было достаточно. Мелодия вальса манила ее, еще сильнее манила тайна, которую герцог прятал под своей фальшивой улыбкой, но ей хватило смелости смерить его взглядом и ледяным тоном произнести:

— Я не танцую с повесами, ваша светлость.

От удивления он замер с протянутой рукой. В глубине души она сразу пожалела о сказанном, ей захотелось немедленно извиниться перед ним, хотя она и не соврала. Она действительно не танцевала с повесами. Потому что ни один из них и не подумал бы пригласить ее на танец. Мадлен ожидала презрительной усмешки, колкости или даже грубости, но неожиданно он весело и искренне рассмеялся:

— Вы правы, тетя. Леди Мадлен действительно во многом преуспела.

Софрония улыбнулась:

— Мой племянник не позволит себе никаких вольностей, леди Мадлен. Вашей репутации ничто не угрожает. У него есть к вам предложение. И я буду счастлива, если вы примете его.

Овдовевшая герцогиня нравилась Мадлен, хотя и слыла дамой жесткой и обидчивой. Черты Мадлен смягчились, она посмотрела на Ротвела и спросила:

— Какое предложение вы хотели мне сделать, ваша светлость?

— Пожалуйста, называйте меня Фергюсоном, — сказал он. — И все же, не соизволите ли подарить мне танец? И мы все обсудим. Уверяю, я не кусаюсь.

Пруденс легонько толкнула ее, герцогиня не сводила с нее пристального взгляда, и только Эмили, потрясенная до глубины души, не находила слов и не знала, как на это реагировать. Мадлен со вздохом подала ему руку. Гости с удивлением и любопытством смотрели на них. Пять минут в компании Ротвела, а внимания больше, чем за пять лет! Проклятия вертелись у нее на кончике языка. Теперь сохранение ее тайны зависело от того, останется ли свет привычно равнодушным к ней. Неожиданное внимание герцога могло погубить ее.

Они закружились в быстром вальсе. Десять лет назад карикатуры на Ротвела были ужасно популярны, его рисовали с красными, как адский огонь, волосами. На самом деле герцог был шатен, его волосы имели лишь теплый медный оттенок. Он определенно был хорош собой, под сюртуком играли крепкие мышцы, сильные руки уверенно вели в танце. Похоже, тяжелый труд был ему привычнее, чем бесконечная игра в вист. Кисть была узловатой и грубой — это ощущалось даже через перчатку. Среди знакомых Мадлен были мужчины, которые, занимаясь охотой, укрепили свое здоровье и тело, но ни один из них не был сложен, как атлет или античный воин.

Кем бы он ни был, в бальном зале он выглядел неуместно и странно, даже идеальный костюм не спасал положения. Он смотрел на нее с улыбкой, очаровательной и опасной; такую улыбку джентльмены изобрели специально, чтобы покорять и обольщать. Лживость и деланность были в каждом его жесте, но, видя это, Мадлен, тем не менее, находила его привлекательным.

— Если вы откажетесь называть меня по имени, я буду томиться и печалиться весь вечер.

— Другие дамы с радостью вас утешат.

Герцог изящно обошел медлительную пару. Мадлен затаила дыхание. Танец с таким умелым кавалером вскружил ей голову, как бокал шампанского.

— О чем это вы? Намекаете на нравы барышень или на мое неблагопристойное поведение?

Она заставила себя улыбнуться.

— Выбирайте сами, ваша светлость.

Герцог улыбнулся в ответ, но на этот раз улыбка была искренней; похоже, ему нравилась компания Мадлен.

— Вынужден признать: моя репутация не из лучших. Свет меня не любит, леди Мадлен. Можно мне называть вас Безумная Леди[2]? Если вы дадите мне шанс, я сойду от вас с ума.

Это был безопасный флирт, которому предавались на всех светских раутах. Но для нее это было внове.

— Думаю, вы слишком долго пробыли в деревне, — чуть подозрительно сказала она.

Герцог притворно закатил глаза.

— Я мог бы вернуться в Лондон несколько лет назад, но принял решение остаться в Шотландии. Вы будете удивлены, но сомнительные увеселения Лондона мне не особо по душе.

Мадлен прекрасно понимала, что герцог успел попробовать и сомнительные, и откровенно нескромные лондонских увеселения и сейчас просто забавлялся. Она напомнила себе, что имеет дело с известным распутником, а теперь еще и герцогом, и что шутить с ним опасно.

— Итак, что вашей светлости нужно от меня?

— Софрония предупредила, что вы умны и терпеть не можете дураков. Именно поэтому она порекомендовала обратиться к вам с одной деликатной просьбой.

Какая может быть просьба у мужчины, одновременно и деликатная, и обращенная к приличной женщине? Она кивнула, давая понять, что готова его выслушать.

— Не могли бы вы стать компаньонкой моим сестрам?

Она оступилась. Предложи он ей руку и сердце, все было бы лучше, чем эта просьба. Герцог подхватил ее, не давая сбиться с шагу.

— Моим сестрам уже по двадцати одному году, они близнецы. Их дебют, к сожалению, несколько раз откладывался вследствие смерти родственников: они довольно долго соблюдали траур. Софрония считает, что будет лучше, если в свете их будет представлять дама старше их, но Элли…

Он замолчал. Элли, его старшая сестра, овдовевшая маркиза Фолкстон, имела репутацию, которую вряд ли можно было счесть подходящей для компаньонки юных леди.

— Почему я? Думаю, у вас немало влиятельных подруг.

— Да, но ни с одной из них я не выдержу и часа. Слишком много разговоров и морализирования. Наверное, вы знаете, что о нас говорят. Софрония говорила, что все считают нас безумными. С другой стороны, тетя утверждает, что у вас безупречная репутация и прекрасная интуиция. Благодаря вам сестры смогут наилучшим образом зарекомендовать себя. Учитывая то, что о нашей семье сложилось превратное мнение, это очень важно. Но я слышал от тети, что у вас слабое здоровье, и если вы сочтете это препятствием, я пойму.

Герцогиня напрасно беспокоилась. Но если бы она знала причину мнимой болезни Мадлен, то отказалась бы от общения с ней раз и навсегда. Мадлен поняла, что означает его просьба. Если герцогиня Харвич, главный эксперт по этикету, считает, что Мадлен может сопровождать двух незамужних девушек, значит, ее действительно «положили на дальнюю полку» и уже никто не думает, что она выйдет замуж. Впрочем, она знала, что так оно и есть, и все же ей было больно, когда на это намекали в такой циничной форме. Но если она не согласится, разве это изменит тот факт, что она вышла из брачного возраста? С другой стороны, если ее постыдная тайна откроется, ей, возможно, понадобятся влиятельные союзники, чтобы выстоять под шквалом общественного осуждения. Более сильного союзника, чем Софрония, невозможно было и представить. Если Мадлен будет сопровождать сестер герцога, ее репутация перестанет быть ее личным делом, и Софрония будет весьма заинтересована защищать ее.

— Хорошо, — сказала она. — Я с радостью буду сопровождать ваших сестер.

Вальс закончился. Ей отчаянно хотелось бежать от человека, который видел в ней только компаньонку своих сестер. Было обидно до слез. Ротвел оказался прекрасным партнером. И то, что он дарил такие же полные очарования улыбки другим дамам, не делало его менее плохим.

Проводив ее к подругам, герцог удалился. Мадлен опустилась на стул, изо всех сил сопротивляясь желанию закрыть лицо руками и зарыдать. Украдкой она вытерла руки о подол платья, но мерзкое ощущение чего-то липкого никуда не делось. Ее платье, туфли, даже белье — все было новым. Но сама она чувствовала себя старой и сломанной, будто ее случайно забыли в заново отремонтированном зале, и горничная сейчас выметет ее. Она и не предполагала, что в двадцать восемь лет можно чувствовать себя такой старой.

Фиаско! Конец всему! Но, по крайней мере, впереди был еще один вечер, который она проведет в театре, и хотя никто не узнает о ее смелости, это станет достойным утешением. Еще один счастливый вечер перед тем, как начнется жизнь, к которой она никогда не привыкнет, но которой, по-видимому, не сможет избежать.