Запретные наслаждения

Глава 27

Мадлен была поражена. Нет, не предложением руки и сердца, а тем необыкновенным чувством радости, которое вдруг переполнило ее душу. Она любила его, и он был искренен в своих чувствах.

Наконец она поверила ему. Он знал все ее тайны, все недостатки и любил ее такой, какой она была на самом деле. Сегодня она лишний раз убедилась в этом. Он смотрел на нее из зрительного зала с восхищением и преданностью. В этом взгляде не было и тени желания изменить ее или подчинить своей воле.

Осознав это, Мадлен избавилась от последних сомнений. Ни у нее, ни у него не было такой семьи, какой они хотели, хотя расти в ее семье было, конечно же, много лучше, чем в его. Прошлое научило ее тому, что любовь — ненадежная вещь, которая не может конкурировать с долгом и общественным положением. Но если Фергюсон полюбил именно ту Мадлен, которая являла собой полную противоположность добродетельной герцогине, как может их будущая семья не оказаться во всех отношениях прекрасной?

Мадлен молчала, она хотела запечатлеть в памяти этот волнительный миг, но тут почувствовала, что его пальцы крепче сжали ее руку, и поняла, что этот миг волнителен не только для нее, хотя Фергюсон и предпочитал не показывать подобные чувства. Она обняла его за плечи.

— Я никогда не думала, что смогу ради любви так рисковать. Как же я заблуждалась! Что бы ни ожидало нас в дальнейшем, я не могу придумать ничего лучше, чем идти по жизни вместе с тобой.

Он порывисто обнял ее. Его голубые глаза излучали целый спектр переживаний, но главными среди них были желание и восторг.

— То есть ты согласна?!

Слезы счастья затуманили ее взгляд.

— Да, я люблю тебя, Фергюсон. Не знаю, почему мне понадобилось так много времени, чтобы осознать это, но спасибо, что был терпелив.

Он усмехнулся. Мадлен убрала прядь темно-рыжих волос с его лба.

— Знаешь, благодаря чему я выжил? — Он провел кончиками пальцев по ее губам.

Она покачала головой, насколько позволяли его объятия, и его усмешка стала похотливой:

— Я представлял себе все возможные и невозможные способы, какими мог бы доставить тебе удовольствие. Оказалось, у меня богатая фантазия.

У нее вспыхнули щеки.

— У тебя будет достаточно времени, чтобы испробовать их все, любимый.

Она впервые так назвала его, и он поблагодарил ее поцелуем — глубоким и требовательным, таким, в котором растворяешься, позволяя его флюидам проникать в самое сердце. Она погладила его по щеке и, почувствовав под пальцами гладкую кожу, поняла, что он специально побрился, чтобы ни одно неприятное ощущение не омрачило для нее этот вечер.

Он не останавливался, неуклонно подводя ее к той черте, за которой одних только поцелуев ей станет мало, что вскоре и произошло. Ее рука, скользнув вниз, нащупала вздутие на его брюках, но он перехватил эту руку и прошептал, оторвавшись на секунду от ее губ:

— Подожди. Разумеется, у меня была и такая фантазия, как занятие любовью в экипаже, но лучше отложить это до вечера, чтобы у нас было чуть больше, чем пять минут.

Она рассмеялась, и он вобрал звуки ее смеха очередным поцелуем. Этот мужчина был столь же неистов, как и она, они идеально подходили друг другу!

К моменту, когда карета остановилась, Мадлен уже не терпелось ее покинуть, она толкнула дверь прежде, чем кучер спрыгнул с облучка. Тем не менее Фергюсон опередил ее, спустился первым и, обернувшись, подхватил ее на руки. В этот раз он не опустил ее на тротуар: бережно прижимая к груди, он понес ее к двери дома Маргариты, торопясь, делая широкие шаги.

Бристоу едва успел открыть перед ними дверь, и Фергюсон с Мадлен на руках прошествовал мимо. Дворецкий, как ни в чем ни бывало, приветствовал господ, но на его губах играла лукавая улыбка. Ни Фергюсон, ни Мадлен не обратили на него внимания. Вскоре они уже укрылись от любопытных глаз в спальне.

Фергюсон закрыл дверь, толкнув ее плечом. Его рука ерзала у нее под коленями, пока он поворачивал в замке ключ, а потом он припал к ее губам, будучи не в силах тратить драгоценные минуты на то, чтобы приготовить постель.

Мадлен тоже не желала терять время. Она любила его, и у нее словно камень свалился с души, когда она, наконец, призналась ему в своих чувствах. Поток эмоций захлестнул ее, смывая остатки сдержанности и благоразумия. Она вцепилась в Фергюсона, представлявшегося ей единственной точкой опоры в ее пошатнувшемся внутреннем мире, где теперь властвовало желание, удовлетворить которое мог только он. Фергюсон и пробуждал его в ней, и дарил удовлетворение, и этот цикл обещал быть долгим, как сама жизнь.

В его голубых глазах, лучившихся огнем в полумраке спальни, она читала обожание, тогда как его руки, пристрастно исследовавшие ее тело, были весьма требовательны. Он был слишком возбужден, чтобы быть нежным; она слишком желала его, чтобы переживать из-за этого.

Он занялся шпильками, удерживающими ее парик.

— Я фантазировал об этом, Мад, — признался он.

Она вздрогнула, уловив животную страсть в его голосе. Наконец ее волосы упали на спину.

— Представлял, как твои влажные губы будут касаться моего члена, как ты оседлаешь меня и станешь медленно двигаться, настолько медленно, что каждое движение сделается пыткой, но ни один из нас не захочет, чтобы она кончилась.

Его руки утонули в ее волосах, разметали их по спине. Он лишь говорил о своих фантазиях, но его голос звучал так проникновенно, а прикосновения были такими чувственными, что она немедленно стала влажной. То, что он описывал, совпадало с тем, чего ей так хотелось, только она никогда не решилась бы облечь свои желания в слова. А он одной рукой поглаживал ей спину, а другой неторопливо описывал круги по ее бриджам, как будто специально избегая того места, которое истомилось по его прикосновениям.

— Еще я представлял, как овладеваю тобой на балу — быстро и жестко. Мы бы укрылись в какой-нибудь безлюдной гостиной, и я зажал бы тебе рот, чтобы заглушить стоны. А потом мы вернулись бы в зал, и я танцевал бы с тобой, как с самой невинной и добропорядочной дамой на свете. А еще я думал о том, как повалить тебя на большой письменный стол, чтобы ты разбрасывала бумаги и книги в отчаянном желании кончить.

Наконец он прикоснулся к клитору — легко и как бы невзначай, но этого было достаточно, чтобы она громко застонала. Его голос стал мягче.

— Я бы хотел любить тебя в нашей постели в Шотландии — медленно, сладко, так, словно впереди у нас целая вечность. Или входить в тебя сзади, зная, что у тебя в животе растет наш ребенок.

Последняя картина оглушила ее, мгновенно пробудив невероятное, захлестывающее желание. Ее тело конвульсивно напряглось, и он дал ей то, что она хотела. Движения его пальцев стали быстрыми и немного грубыми. Она вскрикнула, и все фантазии на миг слились в одно, пронзившее ее ощущение высшего наслаждения.

Это утолило ее голод, но не насытило. На миг она увидела, как перед ними простирается целая жизнь, и желания у нее и Фергюсона были одними и теми же — обладать друг другом, везде, где только возможно, и так, как они того пожелают. Она обняла его. Градус ее возбуждения существенно упал, тогда как его вожделение только набирало обороты.

— Давай воплотим одну из твоих фантазий, — прошептала она.

У Фергюсона оставалась лишь капля самообладания, и он отрицательно покачал головой.

— Тебе пора в Солфорд Хаус, любовь моя, хотя мне и не хочется тебя отпускать.

Она развязала его шейный платок и провела пальцами по разгоряченной коже. Он вздрогнул.

— Но это же наша последняя ночь в этом доме, на этой кровати!

Она вытащила его рубашку из брюк, забралась под одежду и погладила твердые мышцы живота, позволив себе несколько раз невзначай задеть его член — тем же дразнящим способом, каким он сводил ее с ума пару минут назад. Застонав, он попытался оттолкнуть ее, но ее рука лишь спустилась ниже, и она почувствовала, как в брюках растет горячий твердый ком.

— У меня, Фергюсон, может, тоже была фантазия — об этой кровати. Разве только ты не готов ее осуществить…

Улыбнувшись, она замолчала и вновь погладила его.

— Раздевайся! — прорычал он в ответ.

Продолжая ласкать его, она села ему на колени верхом. Потом, ставя по очереди ноги на кушетку рядом с ним, она позволила снять с нее туфли и шелковые чулки. Затем стала медленно расстегивать бриджи, понимая, что делает это в последний раз, и каждая пуговица, выскальзывающая из петли, была меткой, обозначающей приближение того момента, когда он окажется внутри нее. В промежности бриджи промокли насквозь, так что она не смогла бы их снова надеть, даже если бы захотела. Наконец бриджи собрались в гармошку на бедрах, и он, потеряв терпение, просто вытряхнул Мадлен из них.

Откинувшись на спину, он заставил ее встать над ним на колени и быстро освободился от брюк. Затем коснулся ее влажной и горячей щели, но не стал продолжать. Он убедился, что она готова, и похотливо усмехнулся. Он лежал перед ней, словно жертвенное подношение неведомому языческому божеству, но Мадлен не понимала, что он задумал. Фергюсон не стал томить ее неведением и потянул вниз — пока член не коснулся ее бутона.

За две недели он доводил ее до пика наслаждения бесчисленное количество раз, но с той их первой ночи не проникал в нее. Она напряглась, ожидая боли и предвкушая последующее удовольствие. Но когда он проник в нее, никакой боли она не ощутила. Его член касался чего-то внутри нее, и ей от этого мучительно хотелось кончить еще раз. Надавив на бедра, он вынудил ее полностью опуститься на него. Она вскрикнула, но он заставил ее подняться и снова опуститься. Ему удалось проделать это всего несколько раз, после чего она впилась в его плечи пальцами, давая понять, что больше не может терпеть, выдерживая заданный им мучительно медленный темп. Улыбка, которую он подарил ей в ответ, больше напоминала гримасу. Она стала двигаться быстрее. Единственное, чем их тела соприкасались помимо его мужского достоинства и ее пещерки, — это до судороги переплетенные пальцы. Ее грудь по-прежнему сдавливали бинты, но эта сладкая боль только добавляла остроты ее ощущениям. Они оба быстро приближались к разрядке. Его движения стали мощнее и беспорядочнее.

Она едва не лишилась чувств, когда оргазм снова взорвался в ней. Громко вскрикнув, она рухнула на него, а он, схватив ее за бедра, с последним мощным толчком излился глубоко в ней. Мадлен почувствовала, как в ней разливается его горячее семя. Она слушала его шумное дыхание, ощущая, как он в ней обмякает. Полностью удовлетворенная, она прижалась к нему, а он почти механически гладил ее волосы и влажную спину.

Раньше ее мечты никогда не сбывались так просто, но теперь она начала верить в чудеса. Она улыбнулась своим мыслям, а он снова поцеловал ее в губы.

— Спасибо, Мад.

— За что?

— Ну, например, за то, что я согласился ублажить тебя этой ночью, — с ребячливой и наглой улыбкой ответил он.

Мадлен хотела шлепнуть его, но он ловко поймал ее руку и поцеловал.

— За то, что поверила мне, за то, что согласилась выйти за меня замуж. Ты не пожалеешь, обещаю.

— Я знаю, — сказала она.

Она все еще чего-то немного опасалась, но только потому, что привыкла опасаться. Но о каком страхе могла идти речь, если рядом был человек, которого она любила?

Ей хотелось еще немного понежиться в постели, но он напомнил, что ей пора возвращаться домой: ни к чему лишний раз сердить Алекса. Фергюсон вызвал Лиззи, чтобы та помогла Мадлен с туалетом, а сам поспешно удалился, потому что в платье Мадлен возбуждала его еще сильнее, чем в бриджах.

Когда туалет был окончен и Мадлен вышла из спальни, она увидела, что Фергюсон ожидает ее.

— Мад, подожди, прежде, чем ты уйдешь, я хотел бы кое-что показать тебе.

Взяв ее за руку, он повел ее в гостиную на первом этаже. В отличие от спальни, обстановка тут была скудной. Если бы случайный прохожий заглянул в окно, то увидел бы всего несколько кресел и небольшой стол, поставленный здесь лишь для того, чтобы создать видимость жилого помещения. Прежде Мадлен никогда не заглядывала сюда. На полу лежал новый ковер, а в дальнем углу стоял старинный дубовый сундучок, украшенный изысканной резьбой, который сразу приковывал к себе взгляд и смотрелся совершенно неуместно в полупустой гостиной. На крышке сундучка был вырезан герб Ротвелов, бока украшал кельтский орнамент. Сундучок был окован по углам железом и заперт на замок в форме сердца. Фергюсон вытащил из кармана ключ и, отперев сундучок, поднял крышку. Внутри было два яруса, примерно два фута в длину, фут в высоту и фут в ширину. И оба они были буквально завалены драгоценностями.

— Что это? — Мадлен невольно шагнула вперед, словно под воздействием невидимого магнита.

Рубины, сапфиры, бриллианты, изумруды, нити жемчуга, янтарные ожерелья — перед ней будто распахнулась королевская сокровищница.

— Это принадлежало маме, — сказал Фергюсон. — В особняке есть и другие драгоценности, но мне хотелось бы, чтобы из ее украшений ты выбрала себе обручальное кольцо. Я еще не смотрел, что тут есть, но если тебе ничего не приглянется, мы зайдем к ювелиру и закажем кольцо, какое ты только пожелаешь.

Она осторожно коснулась пальцами этих холодных огней. Ее внимание привлек массивный перстень. Оправа была темной — возможно, это было потускневшее серебро или даже железо, — а в нее был вставлен кроваво-красный рубин.

Перстень украшали такие же узоры, что и на крышке сундука. Фергюсон невольно вздрогнул, когда она взяла его в руки.

— Он слишком велик для меня, — сказала она.

Как эта вещь вообще оказалась среди женских украшений, Фергюсону было непонятно. Он медленно провел пальцем по гравировке.

— Камень принадлежал матери, но отец использовал его для своего перстня.

Он примерил перстень на безымянный палец. Мадлен впервые обратила внимание на то, что он не носит украшений. Ему шел этот перстень, будто специально созданный для руки влиятельного, властного человека, но уж никак не для нежных пальцев слабой женщины. Потом он поднял глаза на нее:

— У нее были и другие кольца. Посмотрим?

Потребовалось несколько минут, чтобы разобрать драгоценности. На верхнем ярусе лежали драгоценные камни без оправ, кольца, серьги и другие мелкие безделушки, а внизу — гарнитуры, завернутые во фланель. Первый комплект был с изумрудами, второй — с рубинами, третий — с бриллиантами. Когда Фергюсон разворачивал последний сверток, Мадлен подумала, что увидит сапфиры, но вместо драгоценностей там была стопка старых писем.

— Что это? — спросила Мадлен.

Он развернул письма веером, на пол посыпался сургуч.

— Зачем он хранил их? — пробормотал Фергюсон, явно обращаясь к себе самому.

Сначала Мадлен подумала, что это любовные письма, но ошиблась. Получателем значился Фергюсон, а на конвертах стояла герцогский герб.

Бумаге передалась мелкая дрожь его рук.

— Что это, Фергюсон? — повторила она.

Он сложил письма аккуратной стопкой.

— Отец писал мне, пока я был в отъезде, но я не читал эти письма и отправлял их назад. Не думал, что увижу их снова.

Он аккуратно завернул их во фланель и положил на место.

— Ты не собираешься их читать?

— Не сейчас, — сказал Фергюсон.

Она отстранилась, не понимая его. Если бы она нашла письма от родителей, то была бы готова убить, лишь бы их прочитать!

Должно быть, он почувствовал, что она его осуждает, потому что взял ее руки в свои и прижал к груди.

— Мад, когда-нибудь я обязательно прочту их. Но я хочу, чтобы воспоминания о сегодняшнем дне были связаны только с тобой. Я знаю, что не завишу от отца и никогда не стану таким, как он. А письма подождут.

Она обняла его. Они стояли молча, сердце колотилось у нее в груди, но она больше не переживала. Он был единственным мужчиной, с которым она хотела быть рядом.

Через несколько минут, выбрав великолепное изумрудное кольцо, она покинула дом. Завтра утром Фергюсон нанесет Стонтонам официальный визит и попросит ее руки. Фергюсон поцеловал ее на прощание, и Мадлен выскользнула через черный ход в сад. Совсем скоро они будут жить вместе, но ей будет не хватать этих вечеров, приправленных щепоткой опасности. К счастью, с таким мужем, как Фергюсон, она никогда не будет скучать.

Она не могла поверить, что все позади, что все хорошо, что скоро все мечты осуществятся. И она с оптимизмом смотрела в будущее.